Текст книги "Дружба. Выпуск 3"

Автор книги: Север Гансовский

В. А. Шумилин

ОПОЗДАЛ

 
Он вышел в школу поутру
И, как хороший брат,
Он заодно свою сестру
Отправил в детский сад.
Потом немного постоял
Зачем-то у ворот.
Как дворник снег в сугроб сгребал,
Глядел, разинув рот.
Он взял у дворника метлу
И снег убрать помог.
Читал газету на углу,
Покуда не продрог.
Тут только вспомнил он о том,
Что начался урок.
Он в школу бросился бегом,
Сбивая встречных с ног.
Смеялись все ученики,
Когда он в класс вбежал,
А в это время у доски
Приятель отвечал.
– Ну, что ж ты, Виктор, опоздал? —
Степан Кузьмич спросил.
– Меня наш дворник задержал,
Я очень занят был.
 

ПРИЯТЕЛИ

 
Школьные занятия
Начались давно,
Но сидят приятели
С сумками в кино.
Им не до учения,
Не до школы им:
Смотрят с увлечением
Интересный фильм.
 

КОСИЧКИ

 
Хороши косички
У моей сестрички.
И вам таких косичек
Нигде не отыскать.
Хорошие косички,
Да скверные привычки:
Люблю я за косички
Сестричку потаскать.
 

ХИТРЫЙ УЧЕНИК

 
Володя – хитрый ученик:
О нем идет молва,
Что не один завел дневник,
А сразу даже два.
Когда ему поставят пять, —
Один дневник решит подать,
Когда же – два, тогда – другой.
Изобретательный какой!
 

Э. Шим
Весенняя осень

Хожу я в лес, смотрю, – какие происходят в нем весенние перемены.

На сухих местах зазеленела трава. На ветвях почки стали тугие и блестят, словно водой намочены. Скоро лопнут они, и в зеленую дымку окутается лес…

А тут что такое?

Вышел я на полянку, а на ней самая настоящая осень хозяйничает!

Стоят вокруг молоденькие дубки, с головы до ног в желтых осенних листьях. И на земле лежит желтый шуршащий ковер. И стоит возле пенька на толстой ноге гриб – сыроежка, в красной шляпе набекрень.

Да уж не снится ли мне всё это?.

Поморгал я глазами… Нет, всё настоящее. А поверить не могу. Не могу я поверить, что б такое было!

Сел я на пенек над сыроежкой, охаю тихонько, головой качаю. А перед самым носом у меня – червонные листья на дубовых ветках…

Стала мне закрадываться в голову мысль: а что, если эта полянка волшебная! Как в сказке. Не бывает тут зимы, не бывает лета. Вечная осень стоит. И можно сюда в феврале ходить по грибы. А в июне – собирать багряные листья…

Тишина разлита над полянкой. Ни шороха, ни хруста, ни птичьего голоса.

«Чок!»

Сорвался с ветки перед моими глазами сухой лист, закачался в воздухе, упал.

И открылась на месте листа тугая коричневая почка.

«Чок!» Сорвался второй лист. Еще почка открылась.

Ах, вот в чем дело-то!

Нагнул я ветку и увидел, что в пазухе каждого листа сидят спрятавшиеся почки. Наверное, укрылись от зимних холодов. А теперь разбухли и выталкивают старую листву. Оттого и на земле – сухой ковер…

Я его ногой разгреб, а под ним – зеленая трава…

Сорвал я сыроежку. Она свеженькая, крепенькая. И тут вспомнил я, что сыроежки у нас осенью до самого снега держатся. Не боятся заморозков, стойкие.

Так почему бы им и весною не появиться? Конечно, эта вот – самая первая, весенняя!

Ясно. Значит, и на этой полянке – весна. Только ее не сразу узнаешь. Она осенью прикинулась.

Э. Шим
Страх-дерево

Шел я весенним вечером домой из соседнего колхоза. Чтобы сократить путь, свернул с большака в лесок. Пробрался сквозь ольшаник, через ручей перескочил – и вот опять впереди дорога показалась.

В этом месте проложена она по самому краю обрыва. Стенки у него крутые, песчаные. Не так-то легко наверх влезть.

«Ну, – думаю, – ничего! Взберусь. Зато сразу на два километра ближе к дому буду». И полез.

Р-раз! – схватился рукой за хиленькую березку.

Два! – за пенек уцепился.

Три! – на ветке повис. Так и лезу.

Песок подо мною осыпается, сучья трещат, камни сыплются. Медвежий шум стоит в овраге.

Вот, наконец, и вершина. Осталось теперь только сквозь кустарник пробраться – и буду я на дороге.

Нырнул я в темные кусты, руками ветки раздвинул и вдруг…

Вдруг такое увидел, что и вспоминать страшно.

Из чащи голых весенних кустов просунулись ко мне не то клешни, не то огромные паучьи лапы. Мелькнули над головой. Щелкнули. Усики-щупальца пробежали у меня по лицу. Охнул я. Отшатнулся назад, руками закрылся. И, конечно, не устоял на крутизне.

Опомниться не успел – фи-и-у-уть! – ветка, пенек, березка промелькнули, – трах!!. – и лежу я на дне оврага, в куче прошлогодних листьев.

Лежал долго. Потом приподнял голову.

Тихо в овраге. Никто не шевелится. Кусты недвижны.

А может, только притаился тот зверь? Кинется сверху.

Бочком, бочком выбрался я из листьев, пригнувшись, отбежал назад, за елку, за осинку… Далеко стороной обошел страшное место и уж там выбрался на дорогу.

На дороге – повеселее. Трехтонка с бидонами проехала. Прошагали трактористы из МТС. Мальчишка на лошади проскакал. На людях-то и страх – не страх…

Ободрился я, двинулся прямо к зарослям у обрыва. Нарочно сапогами стучу, для храбрости.

Раздвинул ветки.

Тут клешни! На месте.

Только это не паук. И не рак. И вообще не животное.

Растет полукуст, полудерево. Кора у него на сучьях складками, наростами, буграми. И впрямь – очень похоже на клешни. А веточки из этой коры торчат тонюсенькие, жиденькие, прямо как усики.

Вздохнул я посвободнее. Сразу весело стало.

– Эх ты, братец, – говорю, – каким страшилищем уродился! Для чего, – говорю, – тебе это понадобилось?!

Спросил я – и самому смешно. Ведь уже есть ответ на этот вопрос. Сам я ответил, когда кувыркнулся с обрыва…

Просто – защищается куст таким способом. Ведь такого урода никто не тронет.

Мимо пройти – и то страшно!

* * *

Много позднее узнал я, что зовут это чудовище бересклетом. А сам я и до сих пор его страх-деревом называю.

М. Дубянская
В гостях у сына

Рис. С. Спицына

– Вот наказание! – сердился Витя Сизов. – Нитка не лезет в иголку, иголка не лезет в пуговицу. Была бы здесь мама, – мигом бы пришила. А тут – возись!

Мама вспоминалась Вите в тех случаях, когда ему чего-нибудь недоставало.

Если лагерный обед казался невкусным, он говорил: «Мама приготовила бы лучше. А тут ешь, что дают».

Еще вспоминал Витя маму перед сном, – она ведь всегда желала ему спокойной ночи.

Впрочем, теперь Витя засыпал так быстро, что подумать о матери удавалось редко. А лагерный день пролетал незаметно.

В последнее время Витя Сизов очень подружился с Володей Ивановым. Мальчики напилили себе рюхи и всё свободное время играли в городки. Даже в воскресенье, когда ребята то и дело выбегали за ворота посмотреть, не идут ли гости, приятели не отрывались от игры.

– Эй, городошники, к вам мамы приехали! – услышали они вдруг.

– Вот… не успели кончить партию! – вырвалось у Вити. А Володя быстро бросил палку и с радостным криком помчался по дорожке.

* * *

Витя неловко стоял перед матерью и, озираясь, говорил:

– Ну, что ты меня вертишь во все стороны? Неужели не видела?

– Конечно, не видела, – радостно смеялась мама. – Как ты загорел! Весь черный – и спина, и грудь.

– Станешь черным, – важно говорил Витя, – целый день то купаешься, то загораешь…

Мама вдруг забеспокоилась:

– А не много ли ты купаешься? У тебя ведь гланды. Тебе и на солнце-то нужно поменьше быть. Я поговорю с начальником лагеря.

– И не думай говорить, – я не маменькин сынок!

Это вышло так грубо, что мама посмотрела на него с удивлением и испугом.

Они помолчали, потом мама сказала:

– А я тебе привезла…

– Что, что? – оживился Витя.

– Бутылочку молока, – сказала мама.

– Молока? – поморщился Витя. – А еще что? – Он с любопытством заглядывал в мамину корзинку.

– А еще… – таинственно сказала мама и бережно вынула зеленую банку. – А еще клубнику свежую. Наверное, здесь нет такой!

– Клубники нет, а земляники у нас сколько угодно, даже надоела, – хвастал Витя, уплетая за обе щеки крупную душистую ягоду и запивая ее молоком.

– Мама, а ты сама ела? – спросил он вдруг, когда на донышке оставалось всего несколько ягод.

– Кушай, кушай! – успокаивала его мама. Она рассказывала ему о своей фабрике, о том, что ее перевели в новый цех. Но Витя слушал рассеянно: он думал о недоигранной партии в городки.

– Расскажи мне про твои лагерные дела. С кем ты дружишь? – допытывалась мама.

Витя отвечал неохотно и односложно:

– Ну, какой тебе интерес? Ведь всё равно ты их не знаешь.

Мама посмотрела на часы.

– Ты уже собираешься уезжать? – спросил Витя.

Мама помолчала.

– Я думала, – сказала она, глядя в сторону, – ехать с семичасовым, но, пожалуй, успею и на этот. – И она поднялась с места.

– А когда ты еще приедешь? – спросил Витя.

– Пожалуй, – сказала мама, пристально глядя на сына, – больше приезжать не стоит. И так твоя смена скоро кончится.

Сын проводил маму до ворот. Она поцеловала его и быстро пошла по дороге, не оглядываясь.

«Поскорее бы найти Володьку», – думал нетерпеливо Витя.

И вдруг он увидал друга, который куда-то бежал по саду. Витя хотел остановить Володю, но тот стремглав промчался мимо.

Тут только Витя заметил, что у Володи в руках букет.

– Наверное, нарвал для мамы.

Витя увидел, как Володина мама взяла цветы, обняла сына, и так, обнявшись, они пошли по саду.

Вите стало вдруг очень стыдно. Он вспомнил, как его мама уходила усталой походкой и как в ее корзинке звенели пустые банка и бутылка из-под молока Он даже не пригласил ее отдохнуть в гамаке, не показал ей речку. Ему захотелось побежать за мамой, вернуть ее и, тесно прижавшись к ней, так же, как Володя, долго гулять по саду.

Но она была уже далеко.

Может быть, даже садилась в поезд.

Михаил Туберовский
Доброе утро

Пьеса в 1 действии

Рис. В. Слыщенко

Участвуют:

Пабло, газетчик, подросток.

Джиованни, его товарищ.

Отец Антонио, монах, торгующий молитвенниками.

Рабочий.

Старушка.

Молодая работница.

Старик.

Сыщик.

Место действия – улица в итальянском городе.

Пабло(выбегает на сцену). «Аванти»! «Аванти»! Покупайте газету «Аванти»! Прибытие американской эскадры! Митинг протеста на автомобильном заводе! Папа римский приветствует заокеанских гостей!

Джиованни(появляется). Пабло, ты уже здесь?

Пабло. Ну что? Принес?

Джиованни(осматривается, затем вынимает из-за пазухи листки). Целую пачку.

Пабло. Молодец, Джиованни. Теперь бойко пойдет торговля.

Джиованни. Еще бы! (Читает.) «Обращение Всемирного Конгресса мира» в городе Вене…

Пабло(перебивая). Тихо! Вкладывай по листку в каждый номер и ступай скорее на площадь. (Работают.)

Джиованни. Будь спокоен: сейчас пойдут рабочие на завод, а женщины – на базар, и я сумею шепнуть, кому следует, о нашем товаре, которого не сыщешь в Риме ни за какие деньги.

Пабло. А пароль?

Джиованни. «Доброе утро».

Пабло. Отлично. Клади газеты с «Обращением» сверху, а снизу оставь с десяток для тех, кто явится без пароля.

Джиованни. Товар на все вкусы?

Пабло. Вот именно! Действуй, дружище, а я стану прогуливаться в этом переулке.

Джиованни(оглядываясь). Однако сюда идет падре Антонио. Уж не собирается ли он расположиться здесь со своей небесной торговлей?

Пабло. Так и есть: он тащит свою тележку; но не думаю, чтобы он заработал хоть грош по соседству с моим товаром! (Хлопает рукой по пачке газет.) Прощай, Джиованни! (Джиованни убегает.) «Аванти», синьоры! Покупайте «Аванти»!

Появляется монах. Он катит перед собой тележку, на которой разложены молитвенники.

Продаю за бесценок американский флот вместе с папой римским!

Монах. Тьфу, разбойник! Ты что кричишь, точно сотня бесов, вселившаяся в блаженного Иеронима?!

Пабло (смиренно). Благословите, отче, мою торговлю.

Монах(в сторону). Будь она проклята!.. (Газетчику.) Мир да будет с тобой, отрок! (Благословляет.)

Пабло. Ах, преподобный отче, мир – это добрый товар, но газеты кричат о войне, и вряд ли продам я хотя бы номер.

Монах. Вот и ступай прочь. Идут покупатели!

Пабло. Но я посмотрю хоть одним глазком, как вы торгуете.

Монах. Ступай, ступай, – проходи! (Заголосил.) Молитва святого Иакова Фивейского – во исцеление души и тела, аминь! Продаю недорого.

Пабло. «Аванти»! «Аванти»! Экстренный выпуск!

Входит рабочий, за ним старушка.

Монах(газетчику). Да замолчишь ли ты? (Выкликает.) Молитва, синьоры! Покупайте молитву святого Иакова, Фивейского чудотворца!

Рабочий(монаху). В другой раз, падре. (Газетчику.) «Аванти», мальчик. Доброе утро!

Пабло (подает газету). Получите, синьор!

Рабочий проходит.

Старушка. «Аванти», голубчик. (Газетчик хочет достать номер снизу.) Да нет же, милый, – доброе утро!

Пабло(выхватывает номер сверху). Читайте да похваливайте!

Старушка отходит в сторону, развертывает газету.

Работница(входит). Доброе утро! Дай-ка мне, паренек, газету.

Пабло. Извольте.

Работница. Две подай: я дедушке отнесу. (Берет газеты.)

Монах. Синьорина, вы забыли купить молитву.

Работница. Спасибо, святой отец, – я уже молилась. (Убегает.)

Рабочий (возвращается). «Аванти»! Еще десяток! (Получает газеты.) Пусть товарищи почитают! (Уходит с газетами.)

Монах. Мальчишка! Ты что же это? Сам сказал, – и номера не продашь, а торгуешь, как апельсинами в праздник!?

Появляется сыщик.

Сыщик(монаху). Не волнуйтесь, падре. Сейчас мы узнаем, в чем тут дело… Мальчик, «Аванти»!

Пабло(подбегая). Что прикажете?

В этот момент Джиованни вбегает на сцену и сбивает с ног газетчика. Оба падают.

А что б тебе!

Джиованни(тихо). Это сыщик!

Пабло(тоже тихо). Спасибо… (Вскакивает, дает тумака товарищу, грозит вслед). Смотри у меня, разбойник!

Сыщик. Долго я буду ждать?

Пабло(подает газету снизу). Прошу, синьор!

Сыщик(развернул газету). Папа римский. Митинг протеста… (Газетчик тем временем потихоньку отодвигается, стараясь улизнуть, но сыщик уже схватил его.) Стой! Это не та!

Пабло(вырываясь). Синьор, синьор, – все за одно число! Вот вам другой номер!.. (Подает другой номер, но берет его опять снизу пачки).

Сыщик. Не обманешь! Давай на выбор! (Роется в пачке газет, вытаскивает номер из середины, из него выпадает листок с «Обращением».) Что? Попался! Вот оно! Вот! Видали, святой отец? Этот мошенник хлопочет о пакте Мира! (Выхватывает у газетчика всю пачку газет, передает монаху.) Держите! Я с ним расправлюсь!

В это время Пабло вырывается и бежит.

Стой! Стой! Лови! (Сыщик бросается вдогонку и исчезает за сценой, откуда слышен его голос.) Вот тебе мир! Вот тебе папа римский!

Монах(смотрит в кулису, возбужден). Поймал! Поймал! Так его! Так! Во исцеление души и тела!.. Ой, вырвался! Догоняй! (Бросает газеты на землю, бежит следом.)

Джиованни(выбегает, наблюдает за происходящим за сценой). Уйдет или не уйдет?.. Но и мне времени терять нельзя! Товар наш здесь, – уничтожу улики!.. (Выбирает листки из газет.) Вот они. Еще пригодятся… (Задумался.) А что если я подсуну их этому чудотворцу? (Взяв один из молитвенников.) Формат подходящий. (Выбрасывает молитвенники из обложек, вкладывает в обложки листки с «Обращением».) Ну, голуби мира, летите по всем кварталам, и… да хранит вас святой Иаков! (Смеется, убегает.)

Монах(возвращается). Убежал постреленок! Увертлив, как уж, проворен, как сам сатана! Но я еще посчитаюсь с ним: ни одной молитвы продать мне не дал! (Увидал на земле газеты.) Ага, эта красная пропаганда здесь! (Рвет газеты.) Так ее, так! (Топчет ногами, выбрасывает газеты.) Да погибнет наваждение бесовское! (Оглянулся.) Однако сюда идут покупатели! Сверши чудо, святой Иаков, – помоги мне расторговаться!

Входит молодая работница. За ней старик.

Монах (елейным голосом). Синьорина, купите молитву! Пять монет – и врата небес откроются перед вами!

Работница. Пять монет за блаженство рая – это слишком дешево, падре; вот вам десять, и я войду туда вместе с дедушкой.

Монах(принимая деньги). Аминь.

Работница и старик отходят в сторону.

Старик (развернул молитвенник, засмеялся). Однако и шутник же этот святой Иаков! (Монаху.) А ну-ка, преподобный дружище, отпусти мне еще штук двадцать!

Монах(удивлен, развел руками). Двадцать штук?

Старик. У меня внуки, падре. Двадцать внуков. Они будут читать эту молитву и утром, и вечером, и перед обедом!

Монах(подавая молитвенники). Бог да благословит ваше многочисленное семейство.

Рабочий(выходит, быстро подошел к работнице). А где газетчик?

Работница. Мы не видали, но если ты торопишься в рай, непременно купи молитву у их преподобия! (Показывает листовку).

Рабочий (прочел). Вот это здорово! (Хохочет.) Ну, приятель, не откажи в молитве последнему грешнику!

Монах. Вам… сколько?

Рабочий(отбирает). Мало, еще… Ну вот и весь капитал! (Бросает деньги на тарелку.)

Монах. Синьор! Я и в долг поверю: возьмите последних три экземпляра!

Рабочий. Нет, у святых одолжаться грех! Читайте сами, почтенный падре, и завтра же будете в царствии небесном! (К работнице и старику.) Идемте, друзья! (Хохочет.) Нет, никогда я так не смеялся! (Взрыв смеха, все трое уходят.)

Монах (один). Вот, помолился – и всё распродал! А теперь подсчитаем выручку… (Звенит деньгами.) Пять-пять – двадцать пять… (Новый взрыв смеха за сценой привлекает его внимание.) Святой Иаков! В чем дело? Почему они так смеются?! (Берет молитвенник, читает написанное на обложке.) «Молитва во исцеление души и тела».. Ну и что же тут смешного? (Развернул книжку.) Во имя отца и сына… (Читает нараспев.) «Обращение»… (Осекся.) Гм? Обращение? (Протирает глаза.) Помоги мне, святые угодники!.. Что тут за «Обращение»…

В это время к монаху сзади подкрадывается Джиованни.

…Конгресса мира? О пакте Мира между пятью державами? В городе Вене?.. Мошен-ники!!!

Джиованни(выскакивая). Сам мошенник! (Свистит.) Полиция! Взять его! (Прячется за тележку, монах в испуге спасается бегством, но попадает в объятия вбежавшего сыщика.)

Сыщик. Стой! (Схватил монаха.) Что у тебя?

Монах(дрожа). Молитва святого Иакова, Фи-фи-фи-вейского чудотворца!

Сыщик. Что? Дай сюда! (Вырывает книжки у монаха.) Так вот ты чем занимаешься? Ты заодно с ними, церковная крыса! А ну, марш за мной! (Уводит монаха.)

Джиованни(выходит из-за тележки). Пабло! Пабло!

Пабло(выбегает с пачкой газет). «Аванти»! «Аванти»! Покупайте газету «Аванти»!

Навстречу ему идет рабочий, за ним работница, старик и старушка.

Рабочий. Синьор Пабло, доброе утро!

Подростки смеются, хлопают газетчика по плечу.

Занавес

П. Белов
На чужбине
Записки рулевого

Рис. А. Корстышевского

I. ВОРОТА В ПАНАМСКИЙ КАНАЛ

Я стою на высоком мостике советского торгового корабля, а кругом шумит Караибское море, сверкающее под лучами палящего солнца, синее, как бездонное небо над ним. Шумит и пенится, взволнованное крепким ветром, налетевшим с просторов Атлантического океана.

В моих руках корабельный штурвал. Я знаю, что стоит только повернуть его вправо – и вскоре, словно из воды, поднимутся роскошные пальмы Гаити.

А если повернуть влево, то завтра покажутся берега Южной Америки.

Но нам сейчас не надо ни вправо, ни влево. Нам – в Тихий океан, и я держу на город Колон, приютившийся у самого входа в Панамский канал.

За кормой нашего судна кружат белые чайки, а чуть поодаль летят, распластав белоснежные паруса, наши новые красавицы-шхуны: одна, вторая, третья. Последняя шхуна временами скрывается в волнах. С ее палубы, наверное, еще виден зеленый остров Сент-Томас, который мы покинули сегодня.

Погода благоприятствует нам. Быстро летят будни. И вот наш маленький караван входит в Колон.

Город Колон расположен на земле Панамской республики, но в нем давно уже хозяйничают американцы. Они встречаются там на каждом шагу, особенно солдаты морской пехоты, летчики и моряки. Самые большие магазины принадлежат американцам. Товары в городе, как правило, американские. Деньги – тоже. Преобладающий язык – английский. Даже американские флаги, лихо вздернутые на высоких древках, встречаются в Колоне чаще, чем флаги Панамской республики.

На городской набережной на нас налетела шумная стая оборванных ребятишек. Они протягивали худые ручонки, выпрашивали милостыню.

В центре города – толчея. Множество людей суетится возле магазинов и контор в поисках случайного заработка. Вот в сторонке расположилась группа мужчин. Тут люди разного возраста и по-разному одетые. Одни заняты чтением газет, другие о чем-то беседуют между собой, третьи зорко осматриваются по сторонам, словно давно кого-то ждут. Судя по тому, что некоторые из них прислонились к ограде, а иные присели на корточки, можно заключить, что они здесь давно и не собираются скоро покинуть это людное место.

Но что же они делают здесь?

Всё объяснилось просто: из-за угла показалась женщина с большим свертком в руках, и в тот же миг вся группа людей шумно снялась с места и бросилась к женщине.

Из толпы бегущих легко вырвался вперед высокий черноволосый парень в длинной белой рубахе и в коротких полинявших голубых штанах. Его коричневые пятки часто мелькали в воздухе. Было ясно, что он первым добежит до женщины со свертком. И вот все остальные, очевидно, поняв бесцельность дальнейшего состязания, вдруг остановились и пошли обратно, тяжело переводя дыхание.

Добежав до женщины, парень предложил ей свои услуги носильщика, и они начали торговаться. Торговля шла долго, очевидно, обладательница большого свертка дорожила каждым центом. Наконец они договорились, и парень, взяв ношу, пошел за женщиной.

Решив приобрести несколько местных видовых открыток, я зашел в первую попавшуюся лавчонку. На ее распахнутых дверях живописно лепились американские бульварные журналы. На грязных стенах висели размалеванные наволочки, полотенца, салфетки и платки. На полке – стопки белых, пожелтевших от времени, маек и трусов. На прилавке, под широковещательной рекламой: «Поезжайте, посмотрите», лежали фотоснимки местных достопримечательностей.

Из-за прилавка поднялся тучный торговец и, даже не выслушав меня, начал совать в руки штампованные американские часы, всячески расхваливая их и почти умоляя купить эту дрянь.

Я сказал, что мне нужны почтовые карточки. Но торговец попытался, очаровать меня местными сувенирами и забросал прилавок салфетками, наволочками, платками, полотенцами с аляповатыми видами Панамского канала.

Я отвел глаза в сторону от прилавка, пытаясь дать понять, что такие сувениры меня не интересуют, и увидел на стене большой фотопортрет, на котором был изображен в полный рост бравый американский полицейский, отдающий честь невидимому начальнику. Я без труда узнал в нем хозяина лавки. Рядом с его портретом висел другой, поменьше. На нем объектив запечатлел безусого юнца в полной форме американской военной полиции.

Перехватив мой взгляд, толстяк самодовольно ухмыльнулся.

– Нравится? – спросил он. – Я теперь в отставке, а вот сын – герой. Ловкий парень! Только за год службы в Японии Генри заработал шесть тысяч чистоганом. Я послал ему сигарет всего лишь на двести долларов. О, мой мальчик – настоящий янки!..

Стало противно от пребывания в этой полицейской лавчонке, и я повернулся к выходу.

– Один момент! Один момент! – снова засуетился торговец. – Может быть, вы хотите побывать на мысе крокодилов? Очень интересное местечко. Вот посмотрите. – И он протянул мне открытку, на которой был изображен небольшой песчаный мысок у воды с парой крокодилов.

Видя, что крокодилы меня тоже не интересуют, назойливый торгаш сунул мне в руку снимок группы голых индейцев.

– О, это очень интересно! Это есть только у нас, в Америке.

– Но ведь здесь не Америка, – возразил я.

Торговец расхохотался.

– Америка везде, где есть американцы, – нравоучительно сказал он и добавил:

– Я устрою вам это по дешевке. Хотите, мы поедем вместе? Конечно, все расходы за ваш счет. Но зато вы увидите настоящих дикарей. Богатые туристы не жалеют денег, чтобы взглянуть на них. Эти дикари очень опасны, конечно, если их оставить на свободе.

– Значит, местные индейцы лишены свободы? – спросил я его в упор.

Торговец всплеснул руками:

– Но ведь это же дикари, настоящие дикари! Вы сами сейчас увидите их! – и он взялся за телефон, чтобы вызвать такси. Я остановил его.

Возвращаясь в порт, я невольно залюбовался богатейшей тропической растительностью. Сколько разных плодовых деревьев, сколько ярких, красивых цветов!

Прекрасна и щедра местная природа. Всё она может дать трудолюбивому человеку. Но только очень немногие действительно пользуются ее благами.

II. НА БЕРЕГУ МЕКСИКИ

После короткой стоянки в Колоне нам предстояло пройти через Панамский канал в Тихий океан и следовать в Калифорнию с заходом в Мексиканский порт Мансанилло.

По короткому и узкому каналу осторожно подходим к первому шлюзу и вдруг получаем с берега сигнал остановиться. Оказывается, здесь самостоятельное движение в шлюзах запрещено. В Европе, например, шлюзы Кильского канала мы проходили собственным ходом, а здесь свою машину пришлось остановить.

Берега канала густо усеяны американскими солдатами в полном вооружении, в металлических касках. Их пригнали сюда в таком количестве по случаю нашего прибытия.

Для проводки судна по каналу на мостик поднялись два американских лоцмана. Два других американца с рулеткой в руках приступили к измерениям кубатуры всех судовых помещений на предмет взыскания с нас специального денежного сбора. На носу и на корме появились негры. Это были рабочие, на обязанности которых лежала вся работа по швартовке нашего судна в шлюзах.

Хорошо оборудованный и прекрасно содержащийся советский пароход вызвал немалое удивление американцев. Особенно их поразило отличное питание всего экипажа, а также просторные и чистые каюты, превосходные ванные и душевые кабины и другие удобства.

Справа от нас появились два электровоза. Они шли по рельсам, проложенным вдоль шлюзов. Один из них остановился чуть-чуть впереди, а другой немного позади нас. Между электровозами и правым бортом нашего судна протянулись стальные канаты. Два других электровоза заняли свои места с левого борта.

Так на буксире за береговыми электровозами мы медленно втягиваемся в узкую камеру первого шлюза. С обеих сторон – глухие высокие стены. Вот за нами закрылись тяжелые ворота, и в камеру хлынула вода. Всё выше поднимается пароход. Наконец подъем закончен. Впереди открываются новые ворота, и опять электровозы тащат нас вперед.

Таким способом мы проходим один за другим три шлюза подряд и, поднявшись по этой своеобразной лестнице на высоту около двадцати восьми метров над уровнем моря, вступаем в Гатунское озеро (Гатон Лайк). Вода в нем мутная, грязная. Неровные берега густо заросли разными тропическими деревьями. Изредка встречаются маленькие красивые островки.

Из озера выходим узким извилистым каналом. Справа и слева круто спускаются к самой воде зеленые склоны горного кряжа Кулебра. Там наверху, по дороге, проложенной рядом с каналом, идут, не обгоняя, но и не отставая от нас, машины с американскими солдатами.

С приближением к Тихому океану всё чаще ударяют в лицо могучие порывы ветра. Снова шлюзы с электровозами, и опять американские солдаты.

На этот раз мы спускаемся вниз и выходим из канала. Перед нами раскинулся город Панама – столица Панамской республики. В ожидании шхун встали на якорь. На сборы каравана и последние приготовления перед выходом в Тихий океан ушло несколько часов.

Едва успело скрыться солнце, как наступила ночь. Над нами возник величественный океан мерцающих звезд. Освещенные их призрачным светом, наши корабли вышли в дальнейший путь. Скоро огни Панамы скрылись за кормой.

Утром небо померкло, налетел шквал и обрушился ливень.

Но шквал не застал нас врасплох. Быстро убрали паруса, и шхуны пошли под моторами, взлетая с волны на волну.

Десятки крупных океанских чаек и несколько больших буревестников неотступно следовали за нами. Буревестник тяжел на подъем и, прежде чем успеет оторваться от воды, долго бежит по ней, размахивая крыльями. Но как прекрасен он в полете!

Прочертив своим длинным крылом по воде, обрызганный пеною бури, легко и красиво взмывает он ввысь и парит над бушующим океаном. При виде могучей птицы невольно вспоминается горьковская «Песня о буревестнике».

Несколько дней нам мешает ненастье, но, как поется в песне,

 
«Туча улетает,
Ветер утихает,
И опять синеют небеса».
 

Океан снова сверкает так, что на него больно смотреть. Стаи летающих рыб стремительно проносятся над водой. Со стороны далекого берега примчался косяк дельфинов. Они, часто выскакивая из воды, с шумом шлепались обратно.

Жарко, шумно и людно под большим душем на палубе. Под тентами устроились шахматисты и неистовые забойщики «морского козла». Знойный, словно застывший, воздух вдруг всколыхнулся от мажорных аккордов гитары, и над гладью океана широко разлилась русская песня.

Вдруг по палубе разнесся слух о том, что впереди замечен какой-то подозрительный предмет. Все бросились к борту. Действительно, впереди, немножко правее нашего курса, над водой чуть-чуть приподнималась покатая поверхность какого-то предмета.

Дали малый ход.

– Мина! Ей-богу, мина! Чего это капитан не отворачивает? – заволновался повар, отлучившийся по сему случаю от своей плиты.

– А мина-то не простая. Шевелится, – сказал насмешливо один из матросов.

– Как шевелится? – изумился повар.

Кто-то сбегал за биноклем.

– Да это черепаха!

Расстояние быстро сокращалось, и скоро все отчетливо увидели огромную черепаху, изо всех сил старавшуюся отплыть подальше.

Чайки, сопровождавшие наш пароход, закружились над черепахой, и уже через минуту на ее покатой спине по-хозяйски топтались две большие птицы.

Мы снова дали полный ход, и черепаха со своими пассажирами быстро скрылась вдали.

Всё ближе и ближе гористый берег. И вот мы входим в захудалый мексиканский порт Мансанилло. Встали на якорь. На рейде кроме нас почти никого. У небольшого причала одиноко стоит старое военное судно. Еще с рейда виднелось много убогих жилищ и весь город производил унылое впечатление. В одном месте, стиснутые складами, видны железнодорожные товарные вагоны.

Зашли мы сюда только для пополнения запасов топлива и пресной воды, но нашлось время и на посещение берега. Высадившись, как-то сразу оказались в центре этого небольшого города. На некоторых зданиях красовались вывески американских контор. Магазины были заполнены американскими товарами. Местное производство представлено главным образом грубым кожевенным товаром, особенно ковбойскими принадлежностями. Рядом с конской сбруей почти во всех лавках лежали и висели широкополые соломенные шляпы «сомбреро». Недалеко от центра шумел продуктовый базар.

Стояла ужасная жара, и многие двери были распахнуты настежь. Такую вопиющую нищету я встречал только в колониях.

На берегу, в ожидании катера, я остановился возле большой ямы, в которую с шумом врывался ручей. По краям ямы громоздились огромные камни. На них сидели настороженные пеликаны и чайки. На одном из камней устроился с удочкой мальчик лет восьми-десяти. Птицы не обращали на него никакого внимания и то и дело стремительно ныряли в воду за рыбой. Маленький рыболов с нескрываемой завистью посматривал на своих ловких конкурентов.

Но вот у мальчика клюнуло – поплавок скрылся под водой. Мальчик рванул удилище кверху, и над его головой сверкнула серебряная рыбка. Сорвавшись с крючка и описав в воздухе дугу, рыбка упала далеко за спиной мальчика. Он вскочил на ноги и бросился к своей добыче.