Текст книги "Дружба. Выпуск 3"

Автор книги: Север Гансовский

Елена Вечтомова
Река

 
Она порой не широка.
Спокоен путь ее и прям.
Как лента, зыблется река, —
Кувшинки по краям…
 
 
Струится тихая вдоль дюн, —
Гляди – не наглядись, —
Протянут сноп стеклянных струн
До горизонта вниз.
 
 
Недвижна неба синева.
Жары янтарь и мед.
Такая мирная трава
По берегам растет.
 
 
Но шаг неловкий, —
                                  в омута́
Швырнет, во тьму стремнин!
И снова гладко разлита
На зелени долин.
 
 
Не так ли жизнь учила нас
Не верить тишине,
Порой обманчивой на глаз
Спокойствия волне.
 
 
И пусть насквозь она видна
И тайны глубоки,—
Измеряв, выверив до дна,
Меняем нрав реки.
 

Арк. Минчковский
Уголек

Наше знакомство началось в феврале, в последний год Великой Отечественной войны.

Советские войска, прогнав врага с родной земли, шли дальше на запад.

Инженерная рота, где я служил, остановилась на несколько дней в небольшом венгерском городке Цегледе, неподалеку от Будапешта. Февраль в тех краях теплый, такой, как у нас бывает конец марта или даже апрель. На пустынных улицах Цегледа в выбоинах асфальта, избитого осколками снарядов, уже белело, отражаясь в лужицах, весеннее небо.

Не помню точно, как он у нас появился и за кем и откуда прибежал, только сразу подружился со старшим техником-лейтенантом Бочиным и повсюду его старательно сопровождал.

Был он низенький, с короткими ногами и остренькой, по-собачьи, очень неглупой мордочкой, неведомо какой породы. Сам весь черный и глаза черные. Ну, настоящий уголек. Так его и прозвали солдаты Угольком.

Подружились они с техником неразлучно. Куда бы ни пошел техник, а Уголек – за ним. Бочин идет большой, в длинной шинели, идет быстро, только шинель по ветру раздувается, а Уголек за ним торопится, по сторонам поглядывает.

Техник на доклад к командиру или на офицерское собрание, и Уголек за ним. Потихоньку проберется в комнату, залезет под стул, на котором сидит Бочин, и лежит, будто его и нет тут. Но только не вздумайте обижать техника! Дернешь его за рукав, – Уголек сразу выскочит, зарычит ужасно, будто какой-нибудь страшный зверь. Дескать: «Не трогай моего товарища!» И до какого бы часа ни работал Бочин, а новый друг его всегда с ним. Иногда мы, офицеры, засидимся далеко за полночь. Смотрим карты, предполагаем, как наша армия наступать дальше будет, радио из Москвы слушаем, что на других фронтах, – интересуемся. Рота уже спит, и связной задремлет на стуле. Уголек лежит, делает вид, что спит, а сам одним глазом посматривает, не ушел бы Бочин. Иногда в самом деле заснет, не услышит, как уйдет техник. Ну, потом беда как огорчается.

Он с ним по три раза в день на кухню бегал: к завтраку, обеду и ужину. А если случалось, Бочин где-нибудь на службе задержится, Уголек сердится, за шинель зубами тянет, – пора!.. и сам впереди быстрей техника несется, оглядывается.

Повар Ушаков смеялся:

– Это у меня самый аккуратный посетитель.

Но был доволен: кости зря не пропадали.

Однако, как они ни дружили, а технику часто уезжать приходилось. Он у нас взводом, где все машины, командовал, а на войне, да еще в наступлении, дело это трудное, хлопотливое. Ну, что же! Наш Уголек и тут не растерялся. Техник уедет, он прямехонько к командиру роты и у него живет, за ним повсюду бегает. Как будто и не было Бочина. Но это только пока тот не вернется. Приедет техник – только и видел командир Уголька, даже в гости без Бочина не забежит. Никакой благодарности. Но всё-таки командир роты был единственный человек, на кого Уголек не лаял. Хоть тот, нарочно будто, и ударит Бочина, – Уголек отвернется, словно не видел.

Солдаты шутили:

– Не рискует на начальство лаять, товарищ капитан.

А капитан отвечал:

– Нет, это он со мной не хочет отношений портить: а вдруг Бочин опять уедет?..

Одну странность имел Уголек. Хозяин его всеми автомобилями в роте командовал, а Уголек не любил машин и боялся на них ездить. С трудом его в кабину затащишь – вырывается.

Раз техник с ним по делам где-то задержался. До нашего расположения километров пятнадцать было. Свою машину отпустил, а сам на обратном пути на попутную попросился. Встал на крыло, зовет Уголька, а тот ни за что. Чужой шофер не стал ждать. Техник стоит на крыле, едет, а Уголек во всю прыть сзади бежит, от машины не отстает. Был дождь, дорога грязная, мокрая, весь перемазался, в комок грязи превратился. Бочин пожалел его, постучал шоферу, слез, вместе пешком пошли. К вечеру только в расположение прибыли, оба мокрые, усталые.

Из-за машин с ним целая история вышла. Однажды, уже в Чехословакии, переезжали мы. Обыкновенно в таком случае техник возьмет Уголька, сядет с ним в кабину, – тому и деться некуда, а тут Бочин вперед уехал, Уголька Ушакову поручил. Повар взял Уголька на руки, залез с ним на грузовик поверх своей кухонной поклажи. Уголек недоволен, ворчит, вертится, всё сбежать норовит. А тут в пути встала машина. Ушаков слез на минуту вместе с Угольком, не успел закурить, – сбежал пес. Видно, назад, на прежнее место нашей стоянки направился техника разыскивать, а мы уж километров двадцать уехали. Когда машины на новое место прибыли, – повар всё, как было, технику рассказал. Бочин очень расстроился, будто друга близкого потерял. Вынул из кармана шинели помятый пакетик.

– Вот, – сказал, – я ему и гостинца приготовил – жду. Куда же теперь? А я еще сыну в Ярославль написал, что домой не один приеду, и он меня про Уголька в каждом письме спрашивает.

Только зря грустил Бочин, – нашелся Уголек. Дня через два поехала наша машина по делам на прежнее место. Вернулись ребята наши, – смотрим – и Уголек с ними.

– Едем, – рассказывают, – глядим, нам навстречу Уголек сюда несется. Видно, сбегал, никого не нашел наших и назад по дороге бежит, хочет машину, с которой удрал, догнать. Ну, мы остановились, позвали его. Сразу узнал своих. Скачет, визжит. Очень счастлив, что опять повстречались. Да сразу сам в кабину.

С тех пор перестал он бояться на автомобилях ездить. Только увидит – складываются, он уже возле грузовиков вертится, остаться боится и весь путь с машины не слезает. Видно, не понравилось пешком по двадцать километров бегать.

А раз у техника с ним неудобный случай вышел.

Кинофильм показывали «Петр Первый». Народу много собралось. Сесть негде и вдоль стен стоят. Редкое это на фронте удовольствие – кино. И генерал наш и подполковник были. Бочин пришел с Угольком. Я ему говорю:

– Ты зачем его взял? Мешать будет.

А техник отвечает:

– Жалко мне его. Что же ему одному дома сидеть? Пусть тоже посмотрит. Он у меня смирный.

И правда, картину начали, Уголек под скамейку забрался, лежит, помалкивает. А когда стрелять начали, и совсем затих. Не любил он вообще выстрелов. Но потом, когда Петр с женой в карете поехали, Уголек вдруг как выскочит – да к экрану, прыгает на него, лает, хочет лошадей догнать.

Пришлось свет дать. Технику неудобно. Взял он Уголька на руки, песет через весь зал, стыдно ему за своего друга, а тут еще и генерал здесь. Но генерал ничего, рассмеялся.

– Вот это, – сказал, – зритель, я понимаю.

Бочин так больше и не пришел картину досматривать.

В Чехословакии, в городе Братиславе нас застал конец воины.

Простились мы с гостеприимными чехами, погрузились в эшелон. Возвращаемся на родину. И Уголек с нами в офицерском вагоне едет.

Когда Венгрию, знакомые места проезжали, – офицеры говорят:

– Ну, Уголек, вот твой дом. Слезай, попутешествовал.

А он притих, залез под полку. Будто бы и вправду боится, как бы не высадили.

И вот, в Румынии, на одной из станций потерялся Уголек. Техник куда-то из вагона вышел. Уголек запоздал, выскочил за ним и потерялся. Может быть, спутал эшелоны, – их там много было. Звали, звали Уголька, искали, искали все… Но поезд не ждет, так и уехали.

На техника прямо смотреть тяжело было. Да и все приуныли. Как не приуныть? На войне люди о доме, о близких тоскуют, а Уголек каждому дом напоминал, и каждый солдат для него ласковое слово находил, и Уголек всех своих знал и каждому по-собачьи улыбался.

Но оказалось, зря мы грустили. В Яссах, это перед самой границей нашей, вдруг смотрим, – по шпалам скачет наш Уголек. Прибежал, визжит, прыгает, к технику ласкается. И тот его гладит, смеется. Неизвестно, кто из них и рад больше. Так мы и не узнали, с кем он с той станции приехал и как нас нашел. Только уж тут Бочин его в вагоне на ремень привязал.

– Довольно, – говорит, – тебе бегать.

На ремне Уголек и государственную нашу границу переехал. Когда документы проверяли, один из наших офицеров в шутку сказал:

– У нас тут один иностранец без пропуска едет.

Пограничники посмотрели, рассмеялись.

– Пускай, – сказали, – едет, у нас живет.

Случилось так, что вскоре мне пришлось перейти в другую часть, и я с тех пор больше не видел ни Бочина, ни Уголька.

А позже, через полгода, когда я уже совсем домой вернулся, застаю у себя письмо из Ярославля от Бочина. Он опять на заводе работал и Уголек с ним приехал. Они, оказывается, на Дальнем Востоке побывали и вместе до Порт-Артура дошли.

«Он от меня теперь совсем отбился, – пишет техник про Уголька, – всё с сыном. Тот утром в школу, и он за ним. Потом домой прибежит, поспит, побегает и опять к концу занятий сына встречать. Ну, тут уж до вечера не расстаются».

Так Уголек в пяти странах и на двух войнах побывал, а жить в Ярославле остался.

Александр Валевский
Ремешок

Рассказ

Рис. В. Петровой

В воскресный день, с самого утра, на школьном катке толпились ребята.

Безветренная, тихая погода и легкий морозец способствовали успеху соревнования. К двум часам дня оно уже подходило к концу. Осталась только последняя дистанция – 500 метров. Ясно определились два лидера: Коля Сизов из 6-в и Витя Баландин, учившийся в этом же классе во вторую смену. По сумме очков у обоих были равные результаты. Теперь всё решала пятисотметровка.

Болельщики горячо обсуждали успехи и неудачи своих друзей одноклассников. Кое-где споры приняли настолько бурный характер, что ребят пришлось разнимать. Друг Баландина – Лешка – изредка подпрыгивал и кричал:

– Баландин всё равно обойдет! Обойдет! Ура! Да здравствует Баландин!

В шести забегах на 500 метров участвовало 12 бегунов. Волей жребия лидеры состязания – Коля Сизов и Витя Баландин – были разлучены. Сизову достался восьмой номер – он должен был идти в четвертом забеге, Баландину – номер два – первый забег.

Когда лидер вышел на старт, наступила полная тишина. Баландин был почти на полголовы выше своего напарника. Как у заправского бегуна-скорохода, черное трико и серый свитер плотно облегали его стройную и крепкую фигуру. Без шлема, с непокрытой головой, он озорно и бойко оглядывал столпившихся у старта ребят и всем своим независимым и победоносным видом как бы говорил: «Вот я вам сейчас покажу, как надо бегать!»

Он был уверен в себе. Пятисотметровка – это его «коронная дистанция». Правда, за последние дни на тренировках Коля Сизов тоже показывал прекрасное время, но ведь он – Баландин – сильнее, выносливее, находится сегодня в очень хорошей спортивной форме и надеется сбросить одну-две секунды. Нет, Сизову его не достать!

– На старт! – крикнул физрук. – Внимание! Марш!

Баландин пробежал два-три метра без скольжения и, набрав скорость, пошел своим обычным, сильным, размашистым шагом, ежесекундно убыстряя темп.

Лешка, бесцеремонно растолкав ребят, пролез вперед и, сложив руки рупором, начал оглушительно и надрывно кричать:

– Витя! Да-а-авай! Крой!

Он в волнении сплевывал на лед и сопел носом:

– Давай, крой, Витя!

Но Баландин, кажется, не нуждался в моральной поддержке. Он превосходно бежал и только на перебежках как-то мял шаг, раскачивался, терял темп, становился мешковатым и грузным.

– Тяжел, Баландя, на поворотах! – заметил авторитетно один из болельщиков.

– Скребет по льду! – поддержал другой. – Зазнался чемпион!

– Что тако-ое? – протянул нараспев Лешка, услышав замечание ребят. – Да знаете ли вы, мокрые курицы, что вам и во сне не приснится так бегать!

Критики, зная горячий нрав Лешки, благоразумно промолчали.

Баландин пришел первым, показав пятьдесят восемь и три десятых секунды.

Его поздравляли друзья. Ему долго аплодировали. Присутствовавший в полном составе 6-й класс принялся качать своего чемпиона.

Время следующих забегов было ниже показанного Баландиным, и теперь все с нетерпением ждали выступления Коли Сизова.

Он поступил в эту школу всего месяц назад, приехав с матерью откуда-то из Сибири, еще не успел приобрести здесь друзей. Большинство ребят услышало о нем сегодня только впервые, когда он с таким успехом выступил на состязаниях, угрожая побить рекорды их признанного чемпиона.

Коля Сизов был мал ростом, худощав, тих и очень застенчив. Учился он хорошо. Его немногословные, неторопливые, но прямые и точные ответы на уроках освещали всегда самую суть вопроса и вызывали неизменно одобрение учителей. От этого Коля еще больше смущался, краснел, старался не глядеть на товарищей и поднимал взгляд своих серых спокойных глаз только тогда, когда чувствовал, что на него уже никто не обращает внимания. Вот и сейчас, в противовес Баландину, который гордо и самодовольно хвалился своими успехами перед ребятами, Коля Сизов скромно сидел на скамеечке, ожидая забега. Он постукивал по льду своими старенькими, большими и неуклюжими «бегашами», словно пробовал их прочность, и задумчиво вертел в руках оборванный ремешок.

Баландин, оставив, наконец, своих почитателей, проехал мимо него.

– Витя! – окликнул его Сизов.

– Ну? – остановился Баландин. – Чего тебе?

Коля смотрел на ботинки Баландина, перетянутые двумя прочными сыромятными ремнями.

– Выручи на один забег… Порвался, понимаешь?.. – и он показал порванный ремешок. – В левой ноге нет устойчивости, – надо бы укрепить каблук. Посмотри, пожалуйста, всё ли у меня там в порядке. Я, понимаешь, так не вижу, а снимать ботинок сейчас уже некогда.

Коля Сизов присел на лед и вытянул вверх левую ногу.

Баландин неохотно, двумя пальцами в перчатке, взялся за его конек. Его зоркие черные глаза сразу увидели то, чего не мог заметить Сизов, не разуваясь. Расточив старую резиновую подметку, наружу вылезли три заклепки.

– Проживет сто лет! Ерунда! – сказал Баландин, хотя отлично видел, что это совсем не ерунда.

– Надо бы ремешок для страховки, правда? – спросил Коля.

– Ну, так что ж!.. Надевай!

– Да вот достал один, а он лопнул… – смущенно завертел Коля в руках обрывки ремешка.

– Ты и мои порвешь! – презрительно процедил сквозь зубы Баландин. – А я потом изволь по магазинам болтаться! Интересное занятие! Хороший спортсмен должен позаботиться обо всем перед соревнованием, а не выходить на беговую дорожку раззявой и попрошайкой!

– Это верно! – вздохнул Коля Сизов, стыдливо заливаясь румянцем.

– То-то и оно! – буркнул Баландин. – Вперед наука!

И он поехал к группе ребят, которые оживленно звали его к себе.

Кто-то сзади крепко схватил Колю за руку. Он быстро обернулся. Перед ним стояли двое ребят-болельщиков. Коля раньше не видел их. Они подошли к концу разговора его с Баландиным и всё поняли.

– Мы тебе достанем ремешок в три счета! Сейчас! Живо! Посиди здесь, – не отъезжай! – затараторили они в один голос. – Этот индюк никогда ничего не даст!

Коля радостно улыбнулся им. «Давайте!»

Но было уже поздно.

– Четвертая пара, на старт! – крикнул в рупор физрук. – Поторопись! Начинаем забег!

Взмах флажком стартера – и два бегуна рванулись вперед. Сразу стало ясно, что Коля Сизов не уступит, что он полон решимости выиграть призовое место. Уже на первой прямой Коля метра на три оторвался от своего напарника и стал мягкой, скользящей перебежкой стремительно огибать поворот. Вся его легкая маленькая фигурка на какую-то долю секунды сжималась в комок, припадая на сильно согнутую в коленке левую ногу. Руки, как два острых крыла, отлетели назад, словно хотели где-то там, за спиной, погладить клинок правого конька. Затем на мгновение он слегка выпрямлялся, быстро скрестив ноги, перенося центр тяжести слева направо, и снова стремительно несся над голубой ледяной дорожкой, словно стриж в бреющем полете над застывшей гладью реки.

– Перебежечка первый сорт! Красота! Будто по воздуху плывет! – одобрительно заметили болельщики и сразу от волнения зашмыгали носами и загудели, когда Сизов, увеличивая скорость, пошел по прямой.

– Вот это да! Ух, братцы, товарищи, жмет! Смотрите, что делается!

– Ерунда! Захлебнется! – ухмыльнулся Лешка. – Не выдержит темпа. Мало каши ел! – и он ободряюще похлопал по плечу своего друга Баландина. – Верно я говорю, Витя?

Но Баландин не слышал его, не смотрел на Сизова, он в волнении сжимал в руке новенькие, недавно подаренные часы и нетерпеливо следил за скачками секундной стрелки. Ему казалось, что она двигается еле-еле, будто что-то прижимает ее к циферблату и задерживает ход.

Первый круг Сизов прошел за двадцать три и шесть десятых секунды. Оставалось еще полтора круга.

Волнение зрителей нарастало, а вместе с ним, казалось, росла и скорость Сизова. Напарник отстал метров на 50.

Когда Сизов, второй раз обойдя дорожку, миновал старт, физрук громко крикнул:

– Сорок восемь секунд!

– Сорок восемь! – прокатилось гулом по толпе болельщиков, и кто-то неистово крикнул, срываясь на высокой ноте:

– Коля, жми! Ко-о-оленька!

На последний поворот Сизов вышел под сплошной, ликующий неумолкаемый свист. Толпа ринулась к финишу.

Баландин уже не смотрел на часы. Он крепко, до боли двумя руками вцепился в плечо своего друга Лешки. А тот только сплевывал на лед и отчаянно причитал:

– Ай-ай-ай! Ай-ай-ай!

Вот и конец поворота. Короткий отрезок прямой и финиш.

Физрук и его помощники – судьи – волновались не меньше других. Они видели, что Сизов бьет рекорд Баландина, показывая исключительное время. Сейчас он выйдет на прямую. Еще несколько мгновений – и остановленный секундомер покажет 57 секунд. Ну, может быть еще одну или две десятых секунды, но ничуть не больше! Нет, нет! Это ясно!

Толпа свистела, махала шапками, неистово кричала в один голос:

– Си-и-и-зов!

Он последний раз сложился в комочек, присел в резком наклоне на левую ногу и вдруг… Словно неведомая воздушная волна бросила его в сторону. Он звонко вскрикнул, взмахнул в отчаянии руками, пытаясь удержать равновесие, но, увлекаемый инерцией, повалился на лед, перевернулся через голову и, проехав на спине до края дорожки, закопался в снежном сугробе.

На руках его унесли в раздевалку. Он не мог встать на левую ногу. Всё лицо его было в мелких царапинах, порезанное жесткими кристаллами снега.

На все вопросы ребят он ничего не отвечал. И только когда физрук осторожно расшнуровывал ему ботинки, нагнулся и ласково шепнул:

– Ах, дорогой ты мой!.. Что же это случилось такое?!.

Губы Сизова задрожали:

– Ремешок… Нужен был ремешок… – и слеза, обжигая царапины, скользнула по его лицу.

Утром вся школа знала об этом случае.

Со слов случайных свидетелей, которые слышали, как Сизов попросил у Баландина ремешок – история стала известна всем.

Первым, кого встретил Баландин в этот день, был друг, верный почитатель его спортивного дарования и злостный болельщик Лешка.

Он угрожающе мрачно посмотрел на Баландина и сказал:

– Подло! Я тебе больше не друг! Это очень подло!

И он, невзирая на негодующие протесты нянечки-гардеробщицы, несколько раз мрачно сплюнул на пол и яростно растер ногой.

Когда Баландин вошел в класс, его встретило полное молчание и тишина. Но он чувствовал, что в этой тишине уже родились жесткие и гневные слова осуждения. От них не удастся весело отмахнуться. Их нельзя так просто забыть. Они требуют ответа.

Сергей Давыдов
Рыбак

 
Один заядлый рыболов
Мне говорит однажды:
– Ну до чего же мне улов
Попался нынче важный!
Поймал я щуку пуда в три,
Толста же – в два обхвата.
Да во какая, посмотри,
У щуки голова-то. —
Кричим хозяйке: «Не взыщи
Займем мы целый угол!..»
И что ж! Котенок утащил
Ту щуку… ах, ворюга!
 

Я. Райнис
Лиса и крот

 
Лиса сказала: «Милый Крот,
Скажи мне откровенно,
Зачем, дружок, так узок вход
Норы твоей подземной?..» —
«Затем, – из своего угла
Ответил Крот Лисице, —
Чтоб в гости ты бы не смогла
Сюда ко мне явиться…»
 

Перевел Б. Тимофеев

Петер Силс
Сороки

Басня

 
Однажды, пообедав, Кот
Уснул на солнце без забот
И, пошевеливая лапкой,
Играл во сне какой-то тряпкой.
              Случилось там Сороке быть как раз,
              Она сейчас же с места сорвалась,
              К соседке полетела:
              «Ох, милая, какое дело!
              Большая новость! Слышь-ка:
              Кота за лапу укусила Мышка!..»
Второй Сороке только б поболтать, —
Помчалась к третьей стрекотать:
«Ах, дорогая! Новость не простая:
Две лапы у Кота мышей отгрызла стая!..»
              Та, новость услыхав,
              Всплеснула крыльями – и с дерева стремглав…
              Кричит, летя от ели к ели:
              «Кота и вовсе мыши съели!..»
Лес загудел… Слух ширится, растет,
              А тут еще одна Сорока
Такую новость разнесла широко:
              «Подруженьки! Погибший Кот
              Вдруг ожил и сюда идет!
Ведь это страшный суд! Впервые
Воскресли мертвые! Спасайтесь все живые!..»
Для сплетников полезней нет урока:
Не всяким слухам верь, как глупая Сорока!
 

Перевел Б. Тимофеев