Текст книги "Дружба. Выпуск 3"
Автор книги: Север Гансовский
Соавторы: Юрий Никулин,Радий Погодин,Дмитрий Гаврилов,Аделаида Котовщикова,Аркадий Минчковский,Александр Валевский,Вениамин Вахман,Эдуард Шим,Антонина Голубева,Михаил Колосов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)
– Много, – отвечал Крутов. – Самое малое – неделю, а то и все десять дней.
Летчики переглянулись.
– А если мы подбросим вас? – спросил командир машины.
– Вы поможете сохранить нам десять дней для работы на острове.
– Готовьтесь!
Всё приготовлено, но вылет пришлось отложить из-за погоды. Низкая облачность закрыла горизонт, посыпала снежная крупа, видимость сократилась до двух-трех километров. Теперь у нас появилось время, чтобы еще раз прочитать письма, просмотреть газеты и журналы.
Ушаков и Крутов продолжали укреплять нарту, чинили упряжь. Гришин сидел над маленькой – в одном легком чемодане – рацией, проверял ее работу, тренировался в работе ключом. В тесной комнатке радиста вертелся щенок. Буяну недавно исполнилось четыре месяца. Щенок долгое время болел, – очевидно, простудился, но Гришин, любивший собак, вылечил его витамином «В». Этот способ лечения радист открыл сам и очень гордился славой щенячьего доктора. Буян привязался к Гришину и не отходил от него ни на шаг.
Крутов запряг собак и вместе с Ушаковым прокатился по острову, испытывая одометр. Велосипедное колесо, выглядевшее на снегу очень странно и неуместно, катилось за нартой. С каждым оборотом колеса щелкал счетчик. Всё новые, всё увеличивающиеся цифры выползали в окошечке счетчика и показывали расстояние, пройденное нартой.
После испытания Крутов отсоединил одометр от нарты, чтобы не поломать его во время погрузки в самолет. Велосипедное колесо и вилку он положил на пустую металлическую бочку, стоявшую на краю посадочной площадки, и заботливо прикрыл куском парусины.
– Вот, теперь всё в порядке, – облегченно заявил он. – Теперь мне требуется тетрадь и карандаш. Хочу записывать.
Я дал каюру толстую записную книжку в полотняном переплете и карандаш.
3. В ВОЗДУХЕ
Поздним вечером следующего дня – мы уже собирались ложиться спать – подул легкий северный ветерок и разогнал мглу.
– Вылетаем, – сказал командир машины.
Началась погрузка. Я отошел с командиром машины в сторону. На снегу разостлали карту.
Я просил летчика сделать две посадки. Первую – на южном берегу большого острова, около продуктовой базы, которую мы завезли вездеходом. Здесь высаживается маленький отряд Анны Сергеевны. Потом я показал летчику на узкий, глубоко вдающийся в сушу залив на северном побережье. Там должен был остаться я с каюром и упряжкой собак. От места высадки, работая, пойдем к южному берегу, где соединимся с отрядом Анны Сергеевны.
Командир машины отметил на карте места посадок и обещал приземлиться с возможной точностью.
Крутов подтянул к самолету нарту.
Собаки, следившие за действиями людей, заволновались. У Найды поднялись кончики ушей. Бельчик залаял. Серый недоуменно затоптался на месте.
Мы долго провозились с нартой, – она была длинная и с трудом проходила в узкую дверцу.
– Поторапливайтесь, товарищи. – Штурман показал на небо.
Ненадолго выглянувшее солнце снова заволокло кисеей низких облаков. Мелкие редкие снежинки стали лениво падать на землю.
Крутов схватил Серого за шерсть на спине и загривке и подбросил его вверх. Я на лету поймал передовика и опустил его на пол. Серый вразвалку, не волнуясь и не торопясь, прошелся по скользкому гофрированному днищу фюзеляжа и спокойно улегся у нарты.
Одну за другой Крутов подавал мне собак. Последним он просунул в дверцу Бельчика. Собака уже находилась внутри самолета, но не переставала лаять. Бельчик волновался.
В этот момент мы заметили щенка. Несмотря на гул моторов и вихри снежной пыли, гонимой винтами, он делал отчаянные попытки, чтобы заскочить в проем высокой дверцы самолета.
– Выбежал ведь. Был закрыт… – заволновался Гришин. – Буян, Буянушка, через три месяца встре…
В просвете еще не закрытой двери мы увидали бортмеханика. Он что-то прокричал нам, но мы не расслышали. Тогда бортмеханик быстро наклонился, схватил Буяна и осторожно бросил его в самолет.
Щенок прижался к ногам Гришина и замер. Радист встал на колени и громадными меховыми рукавицами закрыл своего любимца.
Бортмеханик вошел последним, втянул за собою трап и плотно задраил дверь. Мы перешли в носовую часть самолета и устроились на ящиках, мешках и санях.
Машина сдвинулась с места и, мягко подрагивая, побежала по снегу.
Мы заметили, что находимся в воздухе, только тогда, когда внизу мелькнули четыре маленьких фигурки провожающих и крыши нашей зимовки.
Самолет взял курс на север.
Собаки присмирели. Все как одна, они тесно прижались к холодному полу. Бельчик засунул голову под нарту и не шевелился. Буян лежал на коленях у Гришина и дрожал.
Самолет шел над проливом. Участки ровного заснеженного льда прерывались вытянутыми полосами торосов. Ребра вздыбленных льдин слабо мерцали то голубоватым, то зеленым холодным светом.
«Как же мы будем пересекать этот пролив по окончании работ?» – невольно подумал каждый из нас.
Проглянуло солнце, и в глазах зарябило от резких теней, отбрасываемых хаотическим нагромождением льдов. Вскоре внизу показались очертания острова, как шапкой покрытого куполом ледника.
Мы прошли над темным скалистым мысом, потом тень самолета скользнула по льду заливчика, за ним снова началась тундра.
Летчик посадил машину на лед в сотне метров от базы.
…Здесь оставались Анна Сергеевна с Ушаковым и Гришиным. У ног радиста крутился и радостно скулил маленький Буян.
Выгрузили палатку и спальные мешки, рацию, легкие сани и три пары лыж. Отряд оставался без транспорта, и до моего возвращения с северного побережья люди должны были надеяться только на свои ноги.
Быстро и сдержанно попрощались.
– Через месяц, не позже, ожидаем вас здесь, – кричали нам вслед и махали флажками, которые были припасены для гуриев, чтобы сделать их более приметными.
Самолет снова взмыл в воздух и круто повернул направо, на север. В иллюминаторы по левому борту были видны нескончаемые просторы скованного льдами моря, а в правые – волнистая поверхность ледникового щита…
…Крутов сидел на нарте и о чем-то сосредоточенно думал. Он поднял голову, осмотрел ребристый пол, на котором было свалено наше имущество, видимо, чего-то не нашел и с беспокойством посмотрел на меня.
– Петрович, – сказал он мне на ухо, – а ведь мы самое главное забыли…
Мне стало не по себе.
– Что?
– Одометр! – прошептал каюр в самое ухо.
У меня отлегло от сердца. Я с трудом удержал улыбку, не хотел обижать Крутова. Тетрадь, в которую он уже занес несколько отсчетов, хранилась у него за пазухой, под меховой рубашкой. Чистые страницы ждали точных цифр. Какой же он путешественник, если к концу работ не сможет сказать, сколько сотен километров пробежали его собаки!
– Ничего, Матвеевич, – успокоил я его, – расстояние будем определять по времени.
– Только и остается, – грустно согласился Крутов.
Он первым выскочил из самолета. Одну за другой я подавал ему собак, каюр принимал их и опускал на снег. Прямо на лед мы выгрузили всё свое имущество и распрощались с летчиками.
Самолет скоро скрылся за грядой холмов, а мы всё стояли и, уже не видя его, вслушивались в затихающий шум моторов.
4. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Мы должны были изучить геологическое строение островов; исследование глубинной части северного острова, покрытой ледниковым щитом, также входило в нашу задачу. Никто еще не проникал в глубь островов, поэтому каждый шаг сулил много непредвиденного. Конечно, будет не легко.
Веселая возня собак вывела нас из задумчивости. Собаки прыгали вокруг ящиков и свертков, катались по снегу, отряхивались, бегали по гладкому снежному полю, радостно визжали, лаяли.
– Мы не одни, Петрович. – Крутов вздохнул и показал на собак. – С ними будет весело. С ними из любой беды выберемся!
На вытаявшем пятнышке галечника поставили маленькую палатку, пол застлали двумя листами фанеры, на фанеру бросили легкую оленью шкуру, а на нее – свои спальные мешки. Потом внесли в палатку ящик с посудой и расходными продуктами. Крутов дал собакам по куску мяса, а сам принялся разжигать примус. Я взял чайник и набил его снегом.
Через четверть часа мы уже пили чай. В палатке было так тепло, что мы сидели в одних свитерах.
Третий час ночи был на исходе. Собаки давно покончили с едой и укладывались спать. Короткошерстный Лис, а вместе с ним Старуха и Сокол улеглись на чуть теплый галечник. Нордик и Найда привалились к стенке палатки. Серый и Тузя растянулись прямо на снегу. Бельчик расположился на нарте.
Нам тоже надо было отдохнуть. Особенно устали глаза, – вокруг было слишком много света. Забрались в мешки, но уснуть не удавалось.
Я вылез из мешка, оделся, взял сумку, анероид-высотомер и бинокль и вышел из палатки. Крутова я попросил сложить из камней гурий.
В какую сторону направить первый маршрут?
У меня в руках была карта, на которую нанесена только береговая линия. Внутренние части острова представляли собою белое пятно. Даже заливчик, на который сел самолет, на карте показан не совсем верно.
Прежде всего надо было определить свое местонахождение.
Я встал на лыжи, вынул компас, взял направление на черное пятнышко, которое отчетливо виднелось на краю широкого ледникового щита, и пошел. Бельчик проводил меня коротким недоуменным лаем.
Я шел, изредка останавливался, отбивал молотком образцы от камней, торчавших из-под снега, записывал и снова шел.
Тундра была ровная, только редкие и широкие ложбины тянулись от края ледника к морскому берегу. Скоро маленькая палатка скрылась из глаз. С каждым шагом я приближался к леднику.
Вот и его подножие. Подъем начался незаметно, – только ноги почувствовали, – идти стало труднее. Через несколько минут подниматься прямо было уже нельзя, – лыжи скользили вниз. Пришлось идти наискось. Было жарко. Я скинул куртку и устроил ее за спиной. Запотевали защитные очки, приходилось останавливаться и протирать их.
Чтобы не отклониться от взятого направления, мне пришлось идти зигзагами. Темное пятнышко, которое привлекло мое внимание, оказалось высоким конусом, сложенным щебнем с примесью галечника и песка. От него вверх по ледниковому склону тянулась глубокая, забитая снегом промоина. Повидимому, талые воды проникали глубоко вниз, достигали основания ледника, а потом, вырываясь на поверхность, выносили щебень и гальку с песком и нагромождали конус, высота которого была не меньше десятка метров. Я взглянул на анероид. Давление понизилось на 12 миллиметров, – значит, я поднялся на высоту около 120–130 метров.
Даже в бинокль я не сразу нашел палатку. Стояла она на темном пятне галечника, а таких пятен на тундре было уже много, и наше жилье было совсем незаметно.
У палатки возник гурий. Дальше смутно вырисовывался морской берег. Неподалеку от берега, отчетливые среди белых льдов, виднелись два маленьких островка.
Я развернул карту и сразу увидал, что эти островки нанесены. Гурий и островки находились на одной линии с ледниковым конусом, у которого я стоял. Теперь было уже не трудно нанести на карту и конус и гурий, – для этого требовалось только знать расстояние от палатки до моря. Я записал свои наблюдения, засек время и пошел обратно, досадуя на то, что определение пройденного расстояния, сделанное по времени, бывает неточным.
В палатке ждал вкусный обед. Мы пообедали, забрались в спальные мешки и уже через минуту спали.
Когда проснулись, солнце било в северо-западный угол палатки, – значит, был вечер.
Быстро напились чаю и стали укладываться.
Бельчик, услыхавший звяканье кастрюлек и ложек, залаял, призывая собак к нарте.
5. УПРЯЖКА БУДЕТ РАБОТАТЬ!
Мы взяли с собою палатку, спальные мешки, примуса и недельный запас керосина и продуктов, которых должно было хватить для поездок по самому дальнему участку острова.
Островки, которые я видел с края ледника, теперь были скрыты от меня полосой увалов. Но я уже знал азимут на них, – встал на лыжи и пошел вперед.
Идти было легко. Я то спускался в широкие, забитые снегом ложбины, то поднимался на плосковерхие увалы, покрытые пятнами вытаявшего галечника или россыпями угловатых обломков. Эти пятна приходилось обходить, – они мешали выдерживать направление.
По лыжному следу бежали собаки. На нарте был небольшой груз, полозья легко скользили по твердому снегу. Крутов сидел на спальных мешках, посвистывал. Ему даже не надо было подавать команду «поть» или «та», – передовой не отклонялся от лыжни ни на шаг.
Приходилось часто останавливаться. Мое внимание привлекала каждая каменистая россыпь, каждый валун.
На каждой новой остановке прежде всего надо было посмотреть на часы, чтобы определить, сколько времени я шел от предыдущей остановки. Значит, для этого я должен был двигаться очень равномерно, – и я знал по опыту, что иду со скоростью около шести километров в час. Записав время, я вытаскивал из-за пояса молоток, отбивал от камня образец и записывал свои наблюдения.
Там, где выступали плиты коренных пород, надо было горным компасом замерить, как они залегают. Отбитые образцы я опускал в занумерованный мешочек и прятал его в рюкзак.
Упряжка то и дело нагоняла меня и останавливалась. Собаки ложились на снег и отдыхали. Бельчик обычно оставался стоять. Он оборачивался в сторону Крутова, вопросительно смотрел на него и тявкал, точно спрашивал: почему остановились?
Кончив записи, я прятал в сумку книжку, засовывал за пояс молоток, брался за лыжные палки.
Крутов обычно выжидал, давал мне возможность уйти подальше вперед, потом трогал собак. С веселым лаем они бросались по следу, и через несколько минут упряжка снова догоняла меня.
Всё чаще и чаще с плоских увалов показывались знакомые два островка. Еще час пути, и мы вышли к берегу моря.
Остановились на ровной площадке морской террасы. Пока Крутов выпрягал собак, я присел на валун и принялся за подсчеты. Для этого пришлось сложить все те короткие отрезки, которые отделяли одну мою остановку от другой. Получалось двадцать два километра.
– Нет, Петрович, – не соглашался Крутов, – здесь добрые двадцать пять.
Я не стал спорить. Конечно, мои определения расстояния страдали большими погрешностями.
Поставили палатку. Пока Крутов готовил обед, я занимался образцами. К каждому надо было написать этикетку, обернуть его плотной бумагой, обвязать шпагатом.
Мы пообедали. Разгоряченные собаки успели остыть, можно было кормить и их. Крутов достал бумажный мешок с рыбной мукой, вспорол ножом и высыпал ее на снег длинной полосой, чтобы собаки не мешали друг другу. Собаки жадно стали хватать корм, но сразу же зачихали, закашляли, стали давиться. Мука забивала им ноздри и глотку. Собаки чихали, чистили носы о снег. Некоторые отходили в сторону. Серый, Бельчик и Тузя продолжали есть. Они выбирали лапки рачков, крупные косточки, плавники.
– Надо искать свежего мяса, – решил Крутов и, прежде чем ложиться спать, вычистил винтовку..
Во сне мне почудился шум самолета. Не успев по-настоящему проснуться, я так и решил, что это приснилось. Не знаю, сколько времени прошло, но я снова был разбужен тем же шумом. Теперь отчетливо было слышно, что неподалеку от палатки пролетал самолет.
В своем мешке пошевелился Крутов, – тоже услыхал самолет.
Вылезать из мешка не хотелось. Ночь была прохладная. За палаткой сухо шелестел снег, мела поземка.
Прислушиваясь к затихающему шуму, мы снова натянули на головы клапаны спальных мешков, собираясь спать. Но скоро опять стали вслушиваться, – даже сквозь клапан доносился гул моторов. Он всё усиливался.
Мы выскочили из мешков, сунули ноги в сапоги и вышли из палатки в тот момент, когда знакомый двухмоторный самолет, чуть накренившись на правое крыло, подлетал к нашей террасе.
Он летел низко, и мы хорошо видели, как открылась дверца и как чья-то рука выбросила темный предмет, который через три-четыре секунды мягко воткнулся в снежный надув на склоне террасы. Самолет развернулся, покачал крыльями и стал удаляться на юг.
Я побежал к снежному надуву, не переставая удивляться, что бы такое могли сбросить нам летчики. Не добежав сотни шагов, я увидал на снегу велосипедное колесо с вилкой, – наш одометр.
«Что могло остаться от хрупкого колеса, сброшенного с высоты, пусть даже, ста метров?» – думал я, подбегая. Но нет, колесный обод не пострадал, цела была и вилка. Я увидал привязанную к вилке банку, – в ней счетчик.
Крутов был в восторге. Несмотря на пронизывающий ветер и поземку, в одном белье, он приплясывал на морском берегу и нежно прижимал к груди одометр.
Сон прошел. Мы вернулись в палатку, согрели чай. Поземка стала утихать.
Собравшись, спустились на морской лед. Крутов останавливал собак ежеминутно, проверял счетчик.
– Работает! – восклицал он, – теперь живем!
Мы обследовали островки. Дальше надо было ехать вдоль берега. Теперь незачем было каждый раз засекать время. От островка взяли по компасу направление на ближайший мыс. Здесь я записал показания одометра, потом занялся наблюдениями.
От мыса к мысу бежали собаки по ровному заснеженному льду. Серый бежал вразвалку, потряхивая своей большой головой. Рядом с ним Найда казалась легкой и изящной. Тузя налег на лямку со всей силой. В то же время его побежка была легкой. Его хвост, свитый в тугое кольцо, лежал на спине роскошным украшением. Острый нос принюхивался к незнакомым запахам, которые приносил с моря ветерок. Собака скалила белые зубы, точно улыбалась.
Лис бежал осторожно. Бельчик с таким любопытством осматривался: по сторонам, что нередко спотыкался о заструги. Сокол и Нордик тянули умеренно. Их лямки иногда ослабевали и начинали провисать.
– Нордик! – кричал Крутов и стучал рукояткой бича по передку нарты. – Сокол, навались, не то угощу!
Старуха не отставала от других, ее лямка была всегда натянута.
Морской лед покрывал снег. Уплотненный метелями и морозом, он был таким твердым, что нарта почти не оставляла следа.
Собаки бежали легко, и за первый день мы прошли тридцать кило метров.
Я шел на лыжах и часто отставал от упряжки. На одной из остановок Крутов привязал к задку нарты веревку. Свободный конец он подал мне. Одну лыжную палку, которая становилась лишней, я положил на нарту. В левую руку взял конец веревки, а в правой оставил палку, чтобы можно было, когда это требовалось, подталкиваться.
К концу третьего дня пути мы свернули с морского берега и поехали через тундру, а еще через два дня, проделав полуторастакилометровый маршрут, остановились у подножия ледника.
Отдохнув, я оставил в палатке Крутова и собак, развалившихся на снегу, встал на лыжи и начал подъем на ледник.
Серый и Найда молча посмотрели мне вслед. Бельчик не удержался, выразил свое недоумение вопрощающим тявканьем.
6. НА ЛЕДНИКЕ
Шел десятый час вечера. Нижняя часть склона ледника была закрыта мощным слоем слежавшегося снега, и я вначале поднимался очень легко.
Было необыкновенно тихо. Вечернее солнце светило мне в спину, слегка пригревало. Впереди себя я видел длинную тень. Я всё время наступал на нее, а она бесшумно скользила вперед.
Скоро склон стал круче, а снеговой покров тонкий. Кое-где проступали голубоватые пятна глетчерного льда. Время от времени я останавливался, брал по анероиду отсчет, крутил в воздухе привязанный на шнурок пращ-термометр, – измерял температуру. Давление понижалось, становилось заметно холоднее. Иногда ложился на бок и с помощью клинометра – несложного приспособления в горном компасе – измерял угол склона. Он не превышал 30°.
Когда анероид показал, что я забрался на высоту в триста метров, солнце стояло уже на севере.
Склон ледника становился всё положе и положе. Некоторое время я еще видел, оборачиваясь, тундру, пятна вытаявших россыпей, ложбины, в которых лежали голубые тени.
Наконец выпуклая поверхность ледника закрыла всю – тундру и далекий морской берег. Во все стороны от меня расстилался ледниковый щит. Как толстый панцырь, он покрывал больше половины острова.
Ледниковый щит своей формой напоминал громадный круглый каравай и имел в поперечнике около восьмидесяти километров. Там, где к нему близко подходил морской берег, от ледника вытягивались языки. Медленно двигаясь, они сползали прямо в море. Окончание ледникового языка разбивалось трещинами, здесь рождались громадные ледяные горы – айсберги.
Ледник, на который я поднимался, являлся остатком – реликтом – древнего оледенения, во время которого льды закрывали все острова сплошным покровом.
В настоящее время ледники могут существовать только там, где осадки, выпадающие главным образом в виде снега, не успевают стаивать за лето. Так было и здесь. С августа и по июнь здесь выпадает снег. В прошлом году на леднике соседнего острова меня захватила пурга в июле. Внутренние части ледниковых щитов называют «областью питания». Здесь происходит превращение снега в фирн – зернистый уплотненный снег, который потом превращается в голубой глетчерный лед. Из внутренних частей льды медленно растекаются к окраинам.
Я продолжал подниматься. Начинали мерзнуть руки. Откуда-то со стороны подул ветерок – и снежная поверхность сразу же пришла в движение. Ветер перекатывал снежинки, и они, мелкие, искрящиеся на солнце, двигались широким, но тонким и просвечивающимся, как кисея, потоком.
Полное безмолвие, царившее на щите, сменилось нежным, чуть слышным шелестом.
А я поднимался и поднимался. Чем выше, тем положе становился склон ледника, а моя тень упорно смещалась вправо.
Солнце стояло на северо-востоке; было около трех часов ночи. По моим подсчетам, я уже удалился от палатки на двадцать пять километров.
Я прошел еще час. Анероид показывал 600 метров. Чтобы проверить себя, я продвинулся еще на километр, но стрелка анероида не стронулась с места. Значит, я достиг внутренней части ледникового щита; поверхность здесь была горизонтальной.
Ветер стих, поток снежинок остановился. Ни один звук не доносился сюда. Ничто не нарушало белого безмолвия безжизненной пустыни. Здесь не было даже скал, которые иногда выступают из-подо льда.
Я записал время и пошел назад.
Мне казалось, что весь обратный путь будет легким и приятным скольжением вниз по склону. Так оно и было, пока склон оставался пологим. Чем больше я приближался к краю ледника, тем круче становился спуск. Мне уже не надо было подталкиваться палками, – лыжи скользили сами и с каждой минутой это скольжение становилось быстрее и быстрее. Меня несло прямо вниз, а чтобы спуститься к палатке, надо было держаться наискось. Всё время я должен был управлять лыжами. От напряжения быстро устали ноги.
Начались участки голого льда. Легкая поземка успела прикрыть лед тончайшим слоем снежной пыли. Я упал один раз, потом второй. После третьего падения пришлось долго лежать и растирать ушибленное колено. Отдохнув, я опять встал на лыжи, присел верхом на палки, чтобы они служили, как тормоз, и заскользил.
Повидимому, я приближался к участку склона наибольшей крутизны, потому что лыжи понеслись неудержимо. В ушах свистело, лицо жег ветер, в глазах рябило от теней, лежавших в неровностях снега. Удерживаясь от падения, почти бессознательно я присел на лыжные палки тяжелее, и скорость сразу же уменьшилась. Металлические штыри на концах палок, когда я садился, бороздили снег и замедляли движение.
Окутанный вихрем снежной пыли, я приближался к краю ледника. Меня еще никто не мог видеть, но мой спуск сопровождался таким скрежетом палок, что не услыхать мое движение было нельзя.
Залаяли собаки. Первым заволновался Бельчик, а потом его волнение передалось остальным. Когда я увидел палатку, лаяли уже все собаки.
У палатки я взял последний отсчет по анероиду. Давление, по сравнению с самым первым отсчетом, перед подъемом, понизилось. Пращ-термометр показывал 4° тепла. Только теперь я обратил внимание на снег. Он стал мягким и голубым. На глазах оседал и насыщался водой.
7. ВЕСНА ИДЕТ
Были первые числа июня. Начиналась весна. На тундре появлялись всё новые и новые пятна щебнистой земли. Снег становился рыхлым. Он податливо оседал не только под ногами людей. В него врезались лыжи и полозья нарты, проваливались собаки.
Еще через два дня мы подъехали к заливчику, куда нас доставил самолет. Забрав весь груз, направились на юг. Еще два дня пришлось затратить для того, чтобы пройти сорок километров и подойти к берегу моря в том месте, где вплотную к нему подступал край ледникового щита. Здесь мы разбили палатку на мелком и уже сухом песке, под защитой массивной скалы песчаника. Неподалеку от палатки уже пробился первый ручеек.
С новой стоянки я еще раз поднялся на ледник и прошел по нему около двадцати километров, чтобы убедиться, что там нет «нунатаков», – окал. Опять передо мною лежала ровная, заснеженная поверхность мощного ледяного панцыря. Ни одного камня, ни выступа скалы не было видно вокруг. Снова, как и несколько дней назад, я очутился в ином мире. Здесь всё еще была зима, – морозец пощипывал уши, – и я невольно подумал, что нам, спасаясь от стремительного натиска весны, возможно, придется подняться на ледник.
На берегу, в нескольких шагах от нашей палатки начинались скалы. Толстые плиты песчаника были обточены ветрами и имели самую причудливую форму. Многие скалы походили на людей или диковинных животных, на поверхности некоторых плит имелись углубления, похожие на маленькие пещеры. Я видел громадный качающийся камень. Он начал сползать, но задержался на выступе своего основания так, что центр тяжести пришелся прямо над точкой опоры. Эту плиту, весом не менее тонны, можно было качнуть одной рукой. Отпущенная, она принимала первоначальное положение. Гигантские столбы песчаника высотою с двух– и трехэтажные здания, обточенные ветром, стояли на берегу моря, как колонны какого-то древнего храма.
За скалами шумела река, хотя воды еще было так мало, что я легко ее перешел. По пути к морскому берегу, а потом и при движении вдоль берега я встретил еще несколько ручьев. Почти все они текли в снежных руслах. Течение было медленным, русла нередко перегораживались снежными перемычками – забоями; в таких местах вода скапливалась и образовывала маленькие озерца.
Над морским берегом летали птицы: белогрудые кайры, серые с ярко-красными лапками чистики, белоснежные чайки. Наступала пора гнездованья, птицы торопились подготовиться к кладке яиц. Пуночки, маленькие и очень похожие на воробьев, порхали над вытаявшей тундрой, стучали клювиками в сухие головки прошлогодних маков. Оживились лемминги – маленькие серые грызуны.
Небо было безоблачным, светило солнце, было тепло. Ветерок, который в начале пути был мне попутным, теперь усилился и дул в лицо.
Уже недалеко от палатки берег опять круто повернул, образуя залив. Поверх льда в заливе стояла вода. Мелкие волны, ударяясь о торосы, шумели. Идти по глубокому снегу против ветра было тяжело, и я свернул на лед. Вода вначале была до щиколоток, но глубина медленно возрастала, и скоро я вынужден был поднять голенища сапог, а через четверть часа снова выбрался на берег.
Ветер стал яростнее. Он поднимал с вытаявших участков морской террасы сухой песок и больно сек лицо и руки. Морские раковины с шелестом передвигались по галечнику и нередко взлетали в воздух.
С трудом я подошел к палатке. Заботливый Крутов завалил ее полы камнями. Собаки лежали, сгрудившись в кучу и повернувшись к ветру спинами. Их носы, глаза, уши были забиты песком. Ветер раздувал шерсть и забрасывал их песком. Песок был даже в палатке. Он проник в кастрюлю с супом, в чай, песком были посыпаны сухари и сахар.
– Нет, – сказал Крутов, – пурга лучше.
8. ПО МОРСКОМУ ЛЬДУ
К утру ветер стих. Собаки долго отряхивались от песка. Мы перетащили нарту на полосу снега, тянувшуюся вдоль подножия ледника, погрузились и поехали. Вода в заливе не убыла, – нечего было и думать пересекать залив на собаках. Оставался путь по леднику.
Край ледникового щита, там, где он соприкасался со льдом залива, был загроможден моренами. Неправильной формы холмы и гряды тянулись на несколько километров.
Мы могли двигаться только выше морен. Выискивая путь, я на лыжах пошел вверх по склону. Крутов осторожно направил вслед за мной собак. На нарте было не меньше трехсот килограммов груза. Для восьми собак это было многовато. Широко расставив короткие лапы, наклонив большую лобастую голову, шел Серый. Его дыхание было тяжелым и частым. Иногда он налегал на лямку так сильно, что начинал хрипеть и задыхаться.
Изо всех сил старалась Найда. Хорошо тянули Лис и Бельчик. Добросовестная Старуха не отпускала лямку и шла по пятам Сокола. Толстому Нордику с первых шагов подъема стало жарко, и он ослабил лямку.
– Ну, ну, не балуй! – крикнул каюр и первый раз опустил бич на широкий зад Нордика.
Начались участки голого льда. Я остановился и стал снимать лыжи, чтобы помогать собакам, но не успел. Раздался крик Крутова.
Нарта лежала набоку. Мы попытались поднять ее, но не смогли. Из одной банки вылетела пробка, и керосин потек на лед. Крутов выхватил из-за пояса нож и двумя ударами перерезал веревки, стягивающие груз. Это позволило поставить нарту, уложить груз и снова крепко-накрепко увязать его веревками.
Выискивая проход между моренными холмами, помогая собакам там, где склон ледника был засыпан щебнем и песком, объезжая пятна голого льда, мы, наконец, поднялись выше морен.
Поверхность ледника здесь была почти горизонтальной, и мы за час легко достигли окончания моренной гряды.
С высоты было хорошо видно, что лед на море ровный и сухой, – пресная вода, залившая лед в бухточке, туда еще не дошла.
Тормозя нарту, мы осторожно спустились с ледника. Морской лед был прикрыт таким тонким слоем снега, что сквозь него просвечивала голубизна льда. Лучшей дороги нельзя было и придумать. Собаки бежали легко и быстро, я не мог угнаться за ними на лыжах.
Крутов предложил мне сесть на нарту.
– Увезут? – посомневался я.
– Садитесь! – настаивал каюр. Я сел на высоко нагруженную нарту.
Впереди, насколько можно было видеть, тянулся пологий ледяной берег, образованный склоном ледника, спускавшегося прямо в море. Кое-где виднелись то голубые, то зеленые обрывы льда. Неподалеку от обрывов торчали впаянные в морской лед небольшие айсберги.
По компасу я взял направление на ледяной мыс, записал показания одометра.
– Пошли! – скомандовал Крутов собакам и помог стронуть нарту с места.
Собаки побежали. В их беге было столько задора, что каюр не удержался и запел. Услышав голос своего хозяина, собаки побежали еще быстрее. Серый понесся вскачь; его висячее правое ухо вскидывалось и болталось, как кусочек тряпки. Кончики стоячих ушек Найды заколебались из стороны в сторону, в такт прыжкам. Кто-то взвизгнул, – кажется, Лис, – залаял Бельчик, тявкнули Сокол и Нордик. Только в побежке одной Старухи чувствовалась усталость. Ее лямка ослабла, – собака бежала тяжело, дышала с присвистом, отставала.
