Текст книги "Дружба. Выпуск 3"

Автор книги: Север Гансовский

Соавторы: Юрий Никулин,Радий Погодин,Дмитрий Гаврилов,Аделаида Котовщикова,Аркадий Минчковский,Александр Валевский,Вениамин Вахман,Эдуард Шим,Антонина Голубева,Михаил Колосов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 41 страниц)

После чая Варя стала убирать со стола посуду.

«До чего же похожа на сестренку Лизу – и такая же бойкая, хозяйственная!» – подумал Сергей, наблюдая, как быстро и ловко Варя моет и вытирает чашки, а затем выметает из-под стола крошки.

– Ты бы, Варюшка, спела, – сказала Веденеевна, когда Варя убрала всё со стола.

– Ладно, тетя Веденеевна, спою, – согласилась Варя.

Это тоже понравилось Сергею.

Другая на ее месте начала бы отказываться и нашла бы не одну отговорку: и не в голосе она, и что спеть ей, не знает, и при посторонних петь стесняется…

Сергей с любопытством поглядывал на Варю. Он сам пел не плохо и любил слушать хороших певцов. «Что же она будет петь? И какой у нее голос?»

– Давай-ка мою любимую, дочка, – попросила Веденеевна.

Достав из зеленого сундучка рваную косоворотку Иосифа, она села с работой у стола.

Прислонившись к дверному косяку, Варя поправила накинутый на плечи белый шерстяной платок и, постояв так с минуту в раздумье, запела. С первых же слов Сергей узнал песню.

«Не для женского это голоса, – с огорчением подумал он. – Ей бы лучше спеть „Выйду ль я на реченьку“ или „Лучинушку“».

Но в следующее мгновение он уже ни о чем не думал, а, затаив дыхание, с изумлением слушал Варю. И если бы она пела на чужом, непонятном для него языке, то, не понимая слов, он всё равно с восхищением слушал бы ее, – такой необычайной силы и красоты был у нее голос и так выразительно она пела.

Веденеевна, позабыв о шитье, с наперстком на пальце сидела задумавшись за столом, а Варя пела о том, как среди снежного поля, в метель и вьюгу, у дороги нашел ямщик свою замерзшую невесту.

 
«Под снегом тем, братцы, лежала она,
Закрылися карие очи…
Налейте, налейте скорее вина, —
Рассказывать нет больше мочи».
 

Тоской и жалобой звенел Варин голос, и тесно было ему в этой маленькой низкой комнате, оклеенной дешевыми обоями.

– Ой, Варька, с таким голосом тебе б только в соборе на клиросе петь! – сказала Веденеевна, когда Варя умолкла.

– Меня подружки и дома хорошо слушают, – засмеялась Варя и, сияв с плеч шерстяной платок, повязала им голову.

– Ты куда же это?

– Домой пора, тетя Веденеевна, – сказала Варя, показывая Веденеевне глазами на ходики. – Папаня обещался в десять часов вернуться.

– Ну как, дочка-то понравилась? – спросила Веденеевна после ее ухода.

– Да, хорошая девушка и поет замечательно, – сказал Сергей.

– Я ее ведь дочкой неспроста зову, – призналась, помолчав, старуха. – Всё втайне мечтаю, что годика этак через три-четыре Оська и Варя поженятся. Сейчас еще молоды: ей – семнадцать, ему – восемнадцать. Да и деньжат на свадьбу нужно подкопить.

СЛУЧАЙ В «КЕФАЛОНИИ»

Подпольный революционный кружок, в который Павел Троянов ввел Сергея, состоял большей частью из томских наборщиков. Были в кружке и студенты: технолог Раевский, юрист Коган и медик Николай Большой. Так звали его в отличие от наборщика – Николая Маленького.

Кружком руководил бежавший из нарымской ссылки студент большевик, которого все называли запросто товарищем Григорием.

В кружке читали «Манифест коммунистической партии» Маркса, «Экономические этюды» Ленина и другие его работы.

Кружковцы занимались не только изучением теории, но и практической революционной работой: выступали на рабочих массовках, печатали листовки, шрифт для которых потихоньку доставляли из типографии наборщики.

Молодежь кружок посещала аккуратно, с нетерпением ожидая очередного занятия. Только Борис Коган к занятиям относился равнодушно и даже пренебрежительно. Сергея это удивляло и сердило. И однажды он спросил Бориса:

– Почему вы не были? Мы вчера читали «Перлы народнического прожектерства».

Коган слегка усмехнулся:

– Вам в новинку, а я эту статью чуть не наизусть знаю.

Сергей не мог понять, говорит ли это Коган серьезно или только рисуется.

Коган любил оригинальничать. Он жил во второразрядных заезжих номерах «Кефалония» на Дворянской улице, хотя по своим средствам мог бы снимать номер в первоклассной гостинице.

Отец его был известный адвокат в Харькове и ни в чем не отказывал сыну.

Борис часто получал крупные денежные переводы, и у него всегда имелись свободные деньги, которые он охотно давал взаймы товарищам.

– Почему ты не снимаешь себе хорошую комнату? – удивлялись студенты.

– Я хочу жить, как рядовой студент.

Но это не мешало «рядовому» студенту покупать билеты в театр только в ложу и ходить на спектакли в студенческом мундире на белой шелковой подкладке.

У этого «рядового» студента была тысячная скрипка, которой позавидовал бы любой знаменитый скрипач. Он получил ее в подарок от отца еще ребенком.

Играл Борис с душой, весь отдаваясь музыке.

Бледное некрасивое лицо его во время игры хорошело. А большие блестящие черные глаза, обычно лукавые и быстрые, становились печальными и казались полными слез. Окончив игру, Борис некоторое время стоял, опустив смычок, не понимая, что вокруг него происходит. Сергей любил слушать его игру и ходил бы к Когану часто, если бы за Борисом не водилась одна глупая и неприятная черта: Коган очень любил спорить и спорил обычно азартно и дерзко, не слушая никаких возражений и доводов собеседника.

А когда видел, что противник оказывается прав, начинал говорить дерзости.

Первая встреча Сергея с Коганом тоже не обошлась без спора. Это случилось вскоре после приезда Сергея в Томск. В поисках работы он попал как-то на Соляную площадь. Почти половину ее занимало длинное двухэтажное каменное здание, украшенное гипсовой фигурой. В правой руке фигура держала поднятый меч, а в левой – весы. На ее глазах была повязка.

Здание оказалось Томским окружным судом, но для чего на фронтон взгромоздили алебастровую женскую фигуру, Сергею было непонятно.

– Это греческая богиня Фемида, – сказал вдруг кто-то за его спиной.

Сергей обернулся и увидел черноволосого, курчавого студента. Они разговорились и познакомились. Студент назвал себя:

– Борис Коган.

Он тут же объяснил значение «атрибутов» Фемиды, как назвал он меч, весы и повязку богини.

– Фемида не случайно украшает здание суда, – пояснил Коган. – Повязка на ее глазах является эмблемой правосудия. Перед Фемидой одинаково равны знатный сановник и безымянный бродяга. Богиня судит проступки, а не самих людей. Их она не видит!

Ничего не ответив, Сергей снова поглядел на белевшую вверху богиню.

Может быть, в древней Греции и существовало подобное правосудие, но что касается Казани и его родного города Уржума, то там, как ему известно, судьи отлично видят, кого они судят. Недаром столько историй о судейской несправедливости и алчности наслушался он вокруг. «Без барашка в бумажке к судье лучше и не ходи, а уж коли бедный в суд пойдет, – так правды не найдет», – не раз говорила при нем бабушка.

То же самое слышал он и в Казани от старого рабочего Акимыча, единственного сына которого осудили безвинно на два года в тюрьму.

– Вы, кажется, юноша, со мной не согласны? – спросил Коган, стоя рядом с Сергеем и довольно бесцеремонно разглядывая его.

– По-моему, эта баба с безменом подглядывает, – отвечая на свои мысли, сказал вслух Сергей.

Этот ответ очень понравился Когану. Он расхохотался чуть ли не на всю Соляную площадь.

Сергей торопливо зашагал прочь.

Спустя месяц Сергей неожиданно встретился с курчавым студентом в подпольном кружке. Коган держался замкнуто и с холодком, но когда они возвращались домой (им оказалось по пути), Борис так увлекательно рассказывал о забастовке, в которой он участвовал в Харькове, еще будучи гимназистом, что Сергей заслушался его. О подпольной работе Борис рассказывал, как бывалый революционер, но в последующие встречи Сергей понял, что рассказ Бориса ничего не имеет общего с ним самим. В рассказе Коган фигурировал как человек с выдержкой, а главное – преданный делу. В жизни же он был честолюбив, болтлив и больше всего на свете любил самого себя.

Однажды они поспорили о том, имеет ли право марксист мечтать.

– Ни в коем случае, – сразу загорячился Борис. – Настоящие марксисты – не барышни, чтобы им заниматься мечтаниями.

– Да что же, марксисты – каменные глыбы, что ли?! – рассердился Сергей. – Отчего бы им не мечтать? Мечтают, да еще как! И о грядущей революции мечтают, и о счастье народа, и о свободе!

– Может, еще при луне под звуки мандолины? А?! – жестикулируя и уже переходя почти на крик, спорил Коган. – Занятная картинка!..

Сергей махнул рукой и ушел.

Через три дня, поздно под вечер, Сергей явился к Когану.

– Я к вам прямо с кружка, – сказал он, улыбаясь и еле переводя дыхание. – Послушайте, что мне дал товарищ Григорий.

Не снимая ватной тужурки, Сергей подсел к столу. Вынув из кармана голубую ученическую тетрадку, он начал читать вслух:

«…Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать таким образом, если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим в цельной и законченной картине то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками, – тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни… Разлад между мечтой и действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядываясь в жизнь, сравнивает свои наблюдения со своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии».

– Это из ленинской брошюры «Что делать?». Ленин приводит слова Писарева, а потом говорит: «Вот такого-то рода мечтаний, к несчастью, слишком мало в нашем движении».

Лицо Сергея сияло, и он выжидающе поглядывал на Бориса.

– Я с этой статьей знаком, – резко сказал Борис.

– Почему же в прошлый раз, когда мы спорили, вы ничего не сказали о брошюре? – удивился Сергей.

– А почему я должен был об этом говорить? Это первое, во-вторых, – в спорах рождается истина! И, в-третьих, у нас в университете скоро будет студенческий вечер. Хотите пойти?

– Спасибо, – сухо поблагодарил Сергей, очень обиженный таким равнодушием к статье, которая поразила его ясностью и глубиной мысли. Они оба замолчали. Коган понял, что Сергей сейчас уйдет, если как-нибудь не исправить положения. Он изменил тон:

– Меня просили сыграть на скрипке. Не знаю только, что бы сыграть? Посоветуйте, Сергей.

– Играйте «Юморески». Это у вас хорошо получается, – сказал Сергей, пряча в карман брюк тетрадку.

– А может быть, лучше сыграть баркароллу Шуберта? Послушайте.

Вынув из футляра скрипку, Коган начал играть. После баркароллы он играл «Юморески», затем «Цыганские напевы» Брамса. Играл до тех пор, пока в дверь не постучал коридорный и не сказал приглушенным голосом:

– Господин студент, время позднее – соседи спят!..

Сергею пришлось остаться ночевать у Бориса, потому что было неудобно среди ночи будить квартирную хозяйку и беспокоить жильцов.

Утром, когда Коган нежился в постели, Сергей оделся и, взяв полотенце, пошел умываться.

Чтобы попасть в умывальную, нужно было пройти узким полутемным коридором, освещаемым двумя керосиновыми лампами, мимо длинного ряда номерных дверей.

Перекинув полотенце через руку, Сергей шел по коридору.

Не успел он поровняться с лестницей, ведущей в вестибюль первого этажа, как увидел двух жандармов. Они поднимались на площадку, навстречу ему.

– Вы кто такой, молодой человек? – спросил высокий, седоусый, загораживая ему дорогу.

«Что делать?» – пронеслось в голове Сергея… Видимо, он чем-то вызвал подозрение… Могут арестовать!.. А в кармане выписка из нелегальной брошюры. Тут уж никакие отговорки не помогут! Улики налицо.

– Чего молчишь? – грубо спросил второй жандарм. – Куда идешь?

– Куда? – переспросил Сергей. – За стерлядкой… В буфет.

– Официант?

Сергей молча кивнул головой.

– А скажи-ка, любезный, 43-й дома ночевал? – спросил другой жандарм, пристально разглядывая Сергея.

– Не могу знать! Справьтесь у коридорного, – ответил спокойно Сергей, а сам подумал: «Ишь, чорт, как уставился!»

– Какой же ты, брат, официант, если не знаешь, что в номерах делается?! – усмехнулся седоусый. – Вчера вечером к 43-му кто приходил?

– Помилуйте! Меня публика ждет, – из 15-го номера за стерлядкой послали. Не задерживайте, – перебил Сергей.

Сдернув с руки полотенце, он ловко расшаркался и, не дав жандармам опомниться, с деловитой торопливостью побежал по лестнице вниз.

– Дерзок, каналья! – сказал седоусый. – Ну, чорт с ним.

Официант как официант: и брюки навыпуск, и рубашка со шнурком, и полотенце через руку. Подозрений он не вызывал.

Выскочив во двор, Сергей увидел запряженную в сани лошадь. На санях стояла сорокаведерная бочка и рядом с ней лежал старый армяк, – видимо, кухонный мужик собрался ехать на Томь за водой.

Сергей раздумывал недолго; сунув полотенце в карман и накинув на себя армяк, он столкнул бочку и, вскочив в сани, ударил лошадь кнутом. Она так рванулась, что Сергей еле удержался на ногах.

Время было раннее, и редкие прохожие удивленно оглядывались на мчавшиеся по улице сани, на которых, туго натянув вожжи, стоял молодой парень в накинутом на плечи армяке и с непокрытой головой.

А какая-то старуха, переходя улицу, сказала вслед Сергею:

– Ишь ты, какой горячий нашелся, – без шапки катит!

Полозья с визгом скрипели по морозной дороге, а Сергей всё подхлестывал лошадь и улыбаясь думал про себя: «Не едать сегодня пятнадцатому номеру стерлядки».

Вскоре сани остановились на Тверской улице около зеленого домика Кононовых.

– Ну, спасибо тебе, саврасая, поезжай теперь за водой.

Сергей снял с себя армяк и, бросив его в сани, повернул лошадь по направлению к заезжему двору «Кефалония». Лошадь бойко затрусила по дороге, а Сергей, замерзший до того, что, казалось, ему никогда и не отогреться, побежал в дом.

На его счастье, дома оказался один Иосиф. Он сегодня работал в вечернюю смену.

– Ты что, с ума спятил? По такому морозу раздевшись бегаешь? – удивился Иосиф.

Сергей прислонился к печке и, оттирая замерзшие уши, сказал:

– Ох, Оська! Я сейчас чуть в жандармские лапы не угодил. Знаешь, что было?!

«АНТИХРИСТЫ ДЕЙСТВУЮТ»

По большим праздникам и царским дням богослужение в соборе свершал сам епископ Макарий.

Так было и 25 декабря.

По случаю праздника – рождества Христова – в храм собрались богомольцы не только со всего города, но и с Басандайки, что находилась за семь верст. На дворе был лютый мороз, а в соборе, полном народа, было так тесно и душно, что прихожане изнывали от жары. Они стояли в распахнутых пальто, женщины поснимали с себя теплые платки и полушалки.

– Ну, и духота сегодня! Чисто в парной! – говорили богомольцы.

У многих по лицам катился пот. Некоторым становилось плохо, и они пытались выйти на улицу. Но пробраться сквозь плотно стоявшую толпу было почти невозможно.

– Куда претесь-то? Стояли бы на месте! – злобно шипели старухи, пропуская сомлевших к выходу.

По случаю праздника на обоих клиросах пел архиерейский хор из мальчиков-подростков, одетых в черные суконные курточки со стоячими воротничками.

В храме горели три висячих паникадила, хотя на улице был день и сквозь высокие разноцветные стекла собора проникал зимний солнечный свет. Огонь от паникадильных свечей дробился и играл в граненых хрустальных подвесках.

Сияли дорогие старинные ризы на иконах.

У клиросов возвышались тяжелые хоругви, с золотыми кистями и бахромой. Среди всей этой церковной роскоши и благолепия главное место занимал преосвященный Макарий. Облаченный в золотую парчевую ризу, высокую митру, украшенную бриллиантовым крестом, в поручах и палице, вышитых жемчугом, маленький владыка казался величественным. Его окружали священники в праздничных облачениях. Они кадили перед ним, и из серебряных кадильниц поднимался горьковато-пряный дымок ладана.

С правой стороны амвона, рядом с женой и детьми, стоял Азанчевский. Губернаторша – пышная, румяная дама лет сорока пяти, с модной прической «валиком», – то и дело обмахивалась кружевным платком, и на ее маленьких белых руках сверкали дорогие перстни и кольца.

Хор грянул «Иже херувимы», и священники осторожно, под руки подвели владыку к царским вратам.

Обедня близилась к концу, когда из притвора вышел молодой красавец-иподьякон с подносом, покрытым лиловым шелковым «воздухом».

На подносе высилась стопка маленьких белых книжечек. Прихожане, стоявшие в передних рядах, зашептались: «Что это такое?»

Любопытные вытягивали шеи.

– Книжки какие-то!

– Видно, раздавать будут?!

– Проповедь-то владыка сегодня будет говорить? – приставала ко всем кривая носатая старуха.

– Тс! Тише! Ш-ш-ш! – зашикали и зашептались прихожане. – Владыка!

Из алтаря на амвон вышел владыка с крестом в руках. В соборе наступила тишина. Только у свечного ящика слышалось позвякивание денег, – церковный староста считал выручку.

– Православные христиане! – сказал Макарий гневным и резким голосом. – Большое испытание послал нам господь – войну! Японцы хотят победить Россию и взять нашу русскую землю себе! Но царь православный не допустит до этого; огромная рать послана на защиту нашей православной веры, царя и отечества. Весь народ готов положить живот свой за его императорское величество, за православную церковь. Но находятся смутьяны, рабочие и студенты, которые волнуют народ своими речами, отговаривают солдат идти на войну. Они разбрасывают всякие бумажки и листки с преступными словами!.. Будь они трижды прокляты, богоотступники, антихристы и крамольники!

С лица владыки не сходило злое, раздраженное выражение. Несколько раз он повышал голос до гневных выкриков. Но кое-кому из прихожан эта проповедь, видимо, нравилась.

Высокий лысый купец с рыжей бородой, стоявший слева у амвона, умиленно шептал:

– Мало нам за грехи наши тяжкие. О, господи! Мало!

Наконец владыка смолк, и прихожане стали подходить к кресту.

Макарий широко и размашисто заносил над их головами крест.

После благословения каждый из прихожан получал от дьякона маленькую белую книжечку, на обложке которой было напечатано «Воззвание к прихожанам от епископа Томского и Барнаульского – Макария».

Мало-помалу храм опустел, – прихожане расходились по домам.

* * *

После завтрака губернатор отдыхал у себя в кабинете.

Ее превосходительство, как прислуга называла в доме жену генерал-губернатора, полулежала в гостиной на диване, просматривая модный журнал, привезенный недавно из Петербурга.

Дети с гувернанткой были у себя в комнате. Лиля играла на ковре в куклы, а шестилетний Ника, сидя за столом, с увлечением переводил картинки.

Видя, что дети занялись, старушка гувернантка надела пенсне и, присев у окна, стала читать полученное сегодня за литургией «Воззвание». Она была очень набожна и читала «Воззвание» внимательно, не спеша, строчку за строчкой. Начало ей уже было знакомо. Эти же слова говорил владыка. Дочитав до последней страницы, гувернантка вдруг испуганно ахнула и выбежала из комнаты.

– Что с фрейлин? – спросил удивленно Ника.

Лиля, занятая своими куклами, даже не заметила исчезновения гувернантки.

– Всё тебе надо знать, Ника! Какой ты любопытный! – сказала она, вплетая в косички куклы ленты.

– Я знаю! У нее, наверно, живот заболел, – засмеялся Ника и, поплевав на картинку, стал осторожно тереть ее.

* * *

Владыка вернулся из собора очень усталый, и поэтому всё его раздражало. Войдя в прихожую своего дома, он быстро прошел по мягкому ковру и у входа в кабинет, не глядя назад, сбросил с себя мантию. Эта привычка осталась еще от офицерских времен, когда он, будучи ротмистром, с шиком сбрасывал свою шинель с бобровым воротником на руки подоспевших лакеев и денщиков.

Служка знал эту манеру и умел во-время ловко подхватывать падающую мантию, но на этот раз не успел – и мантия упала на пол.

Владыка круто повернулся и гневно сказал одно слово: «Болван!»

Не успел он войти в свой огромный мрачный кабинет, как зазвонил телефон. Владыка взял трубку и услышал взволнованный, срывающийся на визг, голос губернатора:

– Читаю, владыка, ваше воззвание. Там бог знает что напечатано. Это ужас, если ваша проповедь разошлась по городу! Вы все экземпляры просмотрели после типографии?

– А что там такое напечатано? – раздраженно спросил владыка.

– Вот что! – и губернатор быстро заговорил по-французски.

– Прошу вас сейчас же прислать мне этот экземпляр, – сказал Макарий.

Через десять минут от губернатора принесли запечатанный пакет. Прочитав свое собственное воззвание, владыка пришел в бешенство. Ловко его одурачили! Он метался по комнате, цепляясь развевающимися полами подрясника за стулья. В руках он держал книжечку с воззванием и не сводил глаз с последней страницы:

«Все бедные, униженные и оскорбленные на земле возвысятся на небесах! Их ждет царство небесное и сияющий чертог господен. Царь небесный вознаградит и возвеличит их», – перечитывал владыка свои слова. Да, это были его собственные слова, и все точки и запятые и знаки восклицания стояли на своих местах. Но под его словами тем же шрифтом были набраны строки, которые привели его в ярость:

«Не верьте этой поповской болтовне! Вы умираете в нищете и голоде! Ваши дети не имеют порой самого насущного – куска черного хлеба, в то время, когда богачи утопают в роскоши и удовольствиях!» Дальше шло разъяснение, почему царь начал войну и кому она выгодна. Последние слова звучали грозным призывом:

«Долой царя небесного и царя земного! Да здравствует революция! Томский комитет Р. С. Д. Р. П.»

– Листовка, самая настоящая листовка! Позор на всю губернию! До святейшего синода дойдет… Эта листовка – дело рук наборщиков.

Владыка не ошибся. Текст подверстали наборщики, и случилось это вот как.

В типографию Макушина было сдано «Воззвание» преосвященного Макария. Из первых ста напечатанных штук Иосиф взял один экземпляр и, возмущенный, побежал к Сергею.

– Полюбуйся, что наш пастырь духовный выдумал! Воззвание выпускает.

Сергей прочитал и усмехнулся.

– С чувством написано! Только жаль, – послесловия не хватает. Ну, уж так и быть – мы владыке поможем.

И помогли! В полночь Сергей и Иосиф ушли от товарища Григория с готовым послесловием, а через два дня в типографии Макушина при сдаче заказа Иосиф подложил в середину стопки несколько экземпляров с дополненным текстом.

ВОСЕМНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ

Сергей стал своим человеком в семье Кононовых. А веселая и добрая Варя еще больше скрепила его дружбу с Иосифом. По воскресеньям с ее приходом в маленьком доме Кононовых всё оживало. Веденеевна любила, когда Варя и Сергей пели вдвоем русские песни, а Иосиф вполголоса им подтягивал. Особенно хорошо у них получалась песня: «Вниз по матушке, по Волге» и «Трансвааль».

Иногда к ним присоединялся и Егор, который пел на целую октаву ниже и хвалился, что у него бас лучше, чем у соборного дьякона Успенского.

Но последнее время, к немалому огорчению Веденеевны, молодежь, собираясь по воскресеньям, больше разговаривала да читала, нежели пела. Перед чтением Иосиф сам закрывал на крюк входную дверь. И если раздавался неожиданный стук, книжки сразу же прятали.

«Уж не про „политику“ ли книжки у них? Господи, не допусти до греха!» – думала Веденеевна и как-то, не выдержав, сказала о своей тревоге Иосифу.

– Что ты, мамань, какая там политика! Самая обыкновенная книжка, – ответил Иосиф.

Но Веденеевна поняла по его тону, что книжка не обыкновенная. Она молчала, но беспокойство и тревога охватили ее. Иосиф частенько по вечерам куда-то уходил и возвращался домой далеко за полночь, серьезный и какой-то задумчивый.

«Господи! Куда же это он ходит?» – раздумывала мать.

Если Егор не ночевал дома, то это было понятно и мало ее беспокоило.

«Парню двадцать восемь лет, года самые подходящие, – может, зазнобу какую завел, – думала она. – Но этот!.. И хоть бы раз пьяный пришел!»

Когда теперь из-за закрытой двери до нее доносилось чтение, она невольно прислушивалась. Однажды она услыхала, что чтение прерывалось странными стуками, то частыми, то редкими. Стучали не то карандашом, не то согнутым пальцем по столу.

– Какое же это «м»? Это «а», – слышался голос Сергея.

– Ой, опять ошиблась! Перестучи, – сконфуженно просила Варя.

– Слушай внимательно, – «там» тебе по пяти раз перестукивать не будут, – сердился Иосиф.

«Игра, что ли, у них такая? – раздумывала Веденеевна. – Ишь, какое развлечение затеяли, – сидят два кавалера с барышней и по столу стучат». – Перестав вытирать посуду и не выпуская из рук мокрое полотенце, она снова прислушалась. Стук раздавался попрежнему, то частый, то редкий.

«Непроста это они стучат! Ой, неспроста!»

Не понимая еще, в чем дело, но уже пугаясь от внезапно охватившего ее предчувствия беды, мать стояла у закрытой двери, не зная, что ей делать.

Этот странный и непонятный для нее стук она связывала с таинственным чтением книги, которую не иначе как Сергей принес в их дом. До знакомства с ним Оська был парень как парень. Как же ей поступить?! Просить сына пожалеть ее старость и себя поберечь, а то, неровен час, еще могут и в тюрьму посадить… «Да неужели ничего нельзя сделать, чтобы отвадить его от этой самой „политики“?» – спрашивала себя мать.

И только спустя три месяца Веденеевна поняла, что ни ее слезы, ни просьбы и даже угрозы не остановят сына.

…Это случилось в морозное январское утро, когда мать упрашивала Иосифа не ходить на демонстрацию.

– Не ходи, Оська, – слышишь? Стрелять будут, и Захар Иванович тоже говорит, – а уж ему ли не знать!. Сам не раз в забастовках участвовал да с красным флагом по улице ходил, – говорила Веденеевна про соседа, старика слесаря.

Иосиф, сидя на сундуке, молча надевал валенок.

– Да ты что, – оглох, что ли? Тебе я говорю или нет? – рассердилась мать. – Не смей ходить!

Веденеевна подбежала к стене и сорвала с гвоздя шапку, думая хоть этим удержать сына.

– Не пущу, – слышишь? Не пущу!

Иосиф надел валенки и, встав с сундука, подошел к матери.

– Давай, мамань, шапку, – без шапки уйду! – непривычно сурово сказал Иосиф.

Веденеевна заплакала и протянула сыну шапку.

– Полно-ка зря плакать, – Иосиф обнял мать за плечи. Затем он повернулся, надел шапку и вышел на улицу. Веденеевна, накинув на плечи платок, бросилась за ним.

«Ишь, пошел бунтовать, медведь косолапый! – уже не сердясь, а ласково и тревожно подумала она, глядя, как, засунув руки в карманы своей ватной тужурки и слегка загребая на ходу левой ногой, Иосиф размашисто шагает по узкой улочке. – Ну, теперь раньше полночи домой и ждать нечего».

Она вздохнула и пошла от ворот домой.

Иосиф не вернулся с демонстрации. Демонстранты были разогнаны полицией, которая пустила в ход не только нагайки, но и шашки. Раненых, подобранных на улице, демонстранты отправили в больницы, а убитых полицейские свезли на санях в покойницкую при Томском университете. Туда отвезли и Иосифа Кононова.

ВСТРЕЧА С ДРУГОМ

Ночь выдалась морозная и лунная. Тихо стояли оснеженные деревья университетского сада. Чугунная садовая решетка от инея казалась ажурной и легкой.

Запорошенный снегом сад был безлюден. В больших окнах университета было темно, только рядом с анатомичкой в маленьком окне сторожки мерцал огонек.

Сергей остановился у невысокой чугунной решетки и огляделся по сторонам; пустынная была Королевская улица. Такой же безлюдный тянулся впереди Московский тракт.

Сергей легко и бесшумно перемахнул через решетку сада. Проваливаясь по колено в снег, он добрался до узенькой дорожки. Здесь, стряхнув с сапог снег, он еще раз огляделся, – кто знает, может, городовые караулят не только у главных ворот университета, а шныряют по саду? Но никого не было видно.

Сергей почти бегом направился к часовне; здесь в подвале находилась покойницкая. На двери покойницкой висел замок. Что делать? Сергей в нерешительности постоял с минуту около часовни. А что тут долго раздумывать! Нужно идти к сторожу. Миновав длинное, похожее на барак, здание препаровочной, Сергей свернул к одноэтажному деревянному домику и постучался в дверь.

– Отперто! – донесся приглушенный старческий голос.

Сергей вошел в темные сени, нащупал дверную скобку и отворил дверь.

Маленькая с низким закоптелым потолком сторожка была жарко натоплена. Семилинейная керосиновая лампочка освещала стол, покрытый зеленой клеенкой, и деревянную кровать, на которой, свесив босые ноги, сидел широкоплечий седой старик. На коленях у него стояла железная банка с махоркой. Он крутил козью ножку.

– Чего надо, молодой человек? – спросил сторож, прищурившись.

– Брата ищу! Брат у меня пропал… С утра ушел и до сих пор нету. В больнице был, в участке был, у знакомых – нигде нет… Может, к вам в часовню привезли?.

Сергей не лгал, называя Иосифа братом. Они не были братьями по крови, но они боролись за одно общее правое дело. Оба были большевиками, и это роднило их.

– Не приказано, молодой человек, посторонних в часовню пускать, – насупился старик.

– Да я разве посторонний? – почти выкрикнул Сергей. – Никто не узнает. Пустите поглядеть.

Старик молчал, почесывая седую бороду. Сергей, бледный и взволнованный, стоял перед ним и мял свою шапку.

– Пустите, – сказал он еще раз настойчиво, каким-то хриплым голосом. – Пустите, дедушка!

– Брат, говоришь?.. Да-да! Не погладят ведь меня по головке, если узнают, – раздумывал вслух сторож. – Не погладят, молодой человек, а? – и вдруг неожиданно махнул рукой: – А ну, иди. Только быстро.

Старик слез с кровати, вытащил из-под лавки фонарь, зажег его и протянул Сергею.

– Погоди, я оденусь.

Старик накинул тулуп, надел валенки, и они вышли.

Луна всё так же сияла над садом.

– Ночь-то хороша! Царица небесная! Только бы гулять. Да разве от такой неладной жизни гулянье на ум пойдет? Сегодня, небось, полгорода плачет. Сколько народа покалечили да порубили! Ну, авось, твой брат в это крошево не попал, господь миловал! – спохватился старик.

Они пошли к часовне; три ступеньки вели вниз.

– Иди! – сказал сторож, сняв большой висячий замок с двери. – А я здесь похожу, покараулю, не заскочил бы кто грехом.

Но Сергей уже не слушал сторожа. Он вошел в покойницкую и, закрыв за собой дверь, остановился на пороге.

Через маленькое решетчатое окошко с выбитым стеклом в покойницкую лился ровный лунный свет, освещая половину подвала. Другая половина была в тени. Там, на длинных деревянных нарах, что-то белело. Сергей подошел и, светя фонарем, наклонился над нарами. Мертвецы, нагие и страшные, лежали рядами. Их трупы предназначались для анатомички. В прошлом это были безымянные бродяги, умершие в университетской клинике от белой горячки, бездомные старухи-нищенки, замерзшие под забором, парни чернорабочие, приехавшие на заработки и убитые во время поножовщин и драк.

Сергей быстро прошел мимо покойников, заглядывая каждому в лицо. Иосифа среди них не было. Где же он? Где? Сергей поднял высоко над головой фонарь, освещая подвал. И тут, неподалеку от нар, у стены он увидел Иосифа. Иосиф лежал навзничь на каменном полу.