Текст книги "Лейтенант милиции Вязов. Книга 2"
Автор книги: Сергей Волгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
ОБЪЯСНЕНИЕ
Увидев Крюка, Марина Игнатьевна перепугалась, замедлила шаги. На тротуаре, как на зло, не было ни одного человека, машины проносились с недозволенной скоростью, благо улица была прямая и постовой куда-то ушел. В сумерках белый костюм Крюка казался серым, лицо расплывалось, но Марина Игнатьевна узнала его по походке: никто так не ходил, словно крадучись, на носках, не размахивая руками. «Свернуть в сторону, перейти улицу? Поздно!»
И зачем она пошла в магазин? Можно было обойтись без покупок, завтра муж сам сходил бы на базар и купил все необходимые продукты. Какое-то глупое недоверие к мужчинам, все кажется, что они неспособны к хозяйственным делам. А теперь, наверное, придется выдержать еще один неприятный разговор. А вдруг он приведет в исполнение свою угрозу, ударит ножом?
Марина Игнатьевна приостановилась, прижала руку к груди, пытаясь утихомирить заколотившееся сердце. И когда Крюк подошел и вежливо поздоровался, – что было совершенно непонятно, – она даже не сумела ответить, с испугом смотрела на его толстую папиросу, торчавшую изо рта.
– Что же вы не отвечаете, Марина? – спросил Крюк, и опять в его голосе не было ни требования, ни угрозы.
Марина Игнатьевна наконец спохватилась и тихо сказала:
– Здравствуйте!
– Так-то лучше, – спокойно, даже вкрадчиво заговорил Крюк, вынул изо рта папиросу и стряхнул пепел. – Потолкуем на этот раз о другом. Ну его к черту, этого Сашку! Проживет без передач, а то еще разжиреет, как боров, и приохотится отбывать сроки, как на курорте. Не правда ли?
– Да, да, – поспешно согласилась Марина Игнатьевна, думая: «Надо соглашаться, может быть, он отстанет, пожалеет. Ведь он знает, как мне трудно».
– Мне до печенок надоела эта канитель, – продолжал Крюк. – Я не нанимался. И товарищеские чувства могут затухать… – Крюк заметно начал нервничать, речь его стала отрывистой, невразумительной. – Я что, звезды с неба хватаю? Ветер в поле – это я. Я не человек? У меня нет сердца, у меня голик? На одном дереве много яблок, все они разные, а запах один. Не так ли? Конечно, так. Коляска катится, черт возьми, и молодость остается на гладкой дороге без следов… Кому это нужно? Вам? – Крюк впервые назвал Марину Игнатьевну на «вы». Она обрадовалась и тут же подумала: не пьяный ли он? – Пристально поглядела ему в глаза – нет, он не был пьян, но что-то с ним творилось неладное.
– Да, коляска катится, и мы спешим к смерти, – мрачно смакуя слова, произнес Крюк и спросил:– Вы согласны?
– Безусловно, – поспешила ответить Марина Игнатьевна.
– Прекрасно. Чего же мы стоим? Не лучше ли нам немного пройтись?
Марина Игнатьевна подчинилась механически. Они тихо шли по тротуару, настороженно поглядывая друг на друга. Марина Игнатьевна ждала, когда этот странный разговор закончится и к чему он приведет. Крюк пытался догадаться, действуют ли его слова на женщину. Он, собственно, терялся: с Анфиской разговоры были простые и ясные, а как разговаривать с Мариной Игнатьевной?
Из-за дерева выплыла луна и облила улицу матовым светом. Предметы приняли неопределенные очертания, свет автомобильных фар расплывался на асфальте розовыми пятнами.
– Мы живем в таких же сумерках, – философствовал Крюк. Он зажег другую папиросу. Спичка осветила его красивое и в общем-то неглупое лицо. – А как хотелось бы осветить дорогу не карманным фонариком, а прожектором… И как трудно идти в сумерках одному…
Крюк помедлил и покосился на Марину Игнатьевну. Ее лицо было напряженным и бледным. «Может быть, я неясно говорю? – соображал Крюк. – Женщины не любят разговоров обиняками».
– Кто я? Вы думаете, если я выпрашивал гроши, то не могу обеспечить себя? – спросил он. – Могу одеть женщину в шелка. Скупость не в моей натуре. Шиковать, так шиковать, все равно жизнь накроется, – Крюк махнул папиросой, – все накроется тьмой. Когда нас замуруют в склеп, не нужны будут ни золото, ни брильянты.
Крюк разглагольствовал, а Марина Игнатьевна, не отвечая, стараясь, чтобы он не заметил, прибавляла шагу. Совсем недалеко светились витрины магазина. Скорее дойти! Она поняла, о чем завел речь этот тип, почему он вдруг стал вежливым и многословным. И ужас охватил ее, озноб пронизал все тело. Скорее в магазин, к людям! Может быть там он отстанет… И зачем она только отправилась за покупками в этот поздний час?!
Марина Игнатьевна прошла в дверь и с облегчением вздохнула. В магазине были покупатели: толстый мужчина в соломенной шляпе, с ним пожилая женщина, не менее полная. У кассы стояла девочка лет двенадцати. Они были плохими защитниками, но все же могли стать свидетелями. Она подошла к продавцу, заказала макароны, рис, сахар и консервы и попросила подсчитать стоимость продуктов. Крюк теперь молчал, но стоял рядом, не собираясь отступать.
– Разрешите, я заплачу, – предложил он.
– Нет, нет, я сама, – заторопилась Марина Игнатьевна, поспешно доставая из сумочки деньги.
– Тогда разрешите вам помочь.
Продавец посматривал на них с улыбкой, подкручивал тоненькие усики. От этой услуги отказаться было неудобно, и Марина Игнатьевна, не возразив, раскрыла сетку. Пальцы у нее вздрагивали. Крюк неторопливо складывал в сетку кульки и, полагая очевидно, что она взволнована его горячими словами, беспечно болтал:
– Люблю заниматься домашними делами. Я даже умею варить борщ, чудесный плов, жарить шашлык.
Еще никем не оценены мои кулинарные способности. Оцените хоть вы, Марина Игнатьевна.
Это было невыносимо. Марина Игнатьевна не знала, как избавиться от назойливого и страшного ухажера. Она ходила от прилавка к прилавку, покупала что нужно и не нужно, старалась всеми средствами затянуть время пребывания в магазине и что-то придумать, на что-то решиться. Крюк ходил за ней по пятам и беспечно болтал всякую чепуху.
Марина Игнатьевна ничего придумать не смогла и, безнадежно опустив голову, направилась к выходу. Надо было торопиться домой. Да, домой. Там спасение, там муж.
И опять они шли по тротуару, теперь освещенному, но все так же, к несчастью, безлюдному. Крюк попросил сетку, Марина Игнатьевна не ответила. Он стал настойчивее, нахальнее.
– Я давно думаю о вас, Марина. Беспокойные, бессонные ночи, скучные дни. Я всегда шел к вам с радостью и волнением, а возвращался от вас убитый наповал. Почему-то я боялся говорить о себе, болтал о Саше и деньгах. Вы сторонились меня, как черта. Неужели я такой плохой? Или корявый?
Марина Игнатьевна не отвечала. Скорее домой! Осталось не больше полуквартала.
Крюк настойчиво требовал ответа:
– Говорите прямо, я не из слабонервных. Можно ли мне надеяться?
– Вы же знаете, у меня есть муж и ребенок, – мягко сказала Марина Игнатьевна, чтобы хоть как-нибудь затянуть время. «Это ужасно. Надо сразу обрезать, не давать никакого повода. Что он может сделать со мной? У него, наверное, есть нож или пистолет…»– лихорадочно соображала Марина Игнатьевна.
– А какое это имеет значение! – воскликнул Крюк и схватил Марину Игнатьевну за локоть. – По твоему выбору: можешь оставаться с ним или уйти от него. Мне безразлично. Обеспечить я сумею.
Крюк держал Марину Игнатьевну за руку. Они стояли у калитки в полной темноте. «Крикнуть? Муж выскочить не успеет. Что же делать?»
И тут Марина Игнатьевна вдруг нашла в себе силы и, вырвав руку, сказала твердо:.
– Ну, вот что, нахал: прошу ко мне не являться, иначе будет плохо.
Она рванула калитку и вбежала во двор.
– А-а, стерва! – прошипел Крюк, – Ну, обожди, ты еще покаешься. Попомни!
Марина Игнатьевна вошла в комнату бледная, с сумасшедшими глазами, и долго не могла утихомирить дрожь во всем теле. Мужу она сказала, что за ней гнался какой-то пьяный мужчина.
В ДОМЕ ОТДЫХА
– Бегом ко мне! – услышал Михаил в трубке голос Акрамова и, проверив, на всякий случай, в кармане ли пистолет, выбежал из кабинета.
У капитана сидел подполковник Урманов. На этот раз он при встрече не улыбнулся, торопливо сунул руку и, не пригласив сесть, приказал:
– Немедленно садитесь на мотоцикл и гоните, товарищ Вязов, в дом отдыха. Марина Игнатьевна в опасности. Туда приехал Крюк. Никакой инструкции не даю, ориентируйтесь на месте. Одно условие: Крюкова не брать, и действовать вы должны только как знакомый Марины Игнатьевны. Понятно?
– Понятно, – сказал Михаил. – Больше надеяться на свои кулаки.
– Вот-вот. Шутить не советую.
Подполковник молча и крепко пожал Михаилу руку в виде напутствия.
Михаил любил проехаться на мотоцикле с ветерком, он даже мечтал когда-нибудь принять участие в гонках мотоциклистов, хотя и знал, что это дело безнадежное – не выбрать ему времени для тренировок. Бывали, конечно, минуты, когда особо срочных дел не предвиделось, и Михаил дозволял себе помечтать. Прежде всего, ему хотелось поехать в Москву на учебу, и он надеялся, что там-то найдет время для гонок на мотоцикле и, может быть, для участия в секции боксеров. Заявления с просьбой отправить его на учебу он подавал дважды, но майор Копытов категорически возражал: «Сейчас не время сидеть за книгами». Михаил особенно-то и не настаивал: работы, действительно, было более чем достаточно, и старался только урывать время для чтения,
Кроме газет, журналов, художественной литературы, он несколько раз прочитал учебник по криминалистике и большую часть учебников по курсу юридического института.
Мотоцикл заливался стрекотно, и Михаил для интереса даже пытался, то уменьшая, то прибавляя газ, сочинить какую-то своеобразную мелодию поющего мотора. Горячий ветер хлестал лицо банным веником, дорога стелилась под колеса конвейерной лентой, и деревья на обочинах бежали навстречу вперегонки. За дувалами плыли зеленые массивы садов. Домики поселков, словно медленно поворачиваясь, следили за мотоциклом глазами окон. Михаилу хотелось запеть. В поселке Дюрмен постовой милиционер поднял руку, видимо, хотел остановить мчащегося с недозволенной скоростью мотоциклиста, но, увидев номер машины, приложил руку к козырьку и озабоченно зашагал вслед. «Молодец. Сообразительный», – отметил про себя Михаил.
Дом отдыха размещался на возвышенности. Дорога пошла вверх, петляя среди деревьев, росших вдоль арыков, потом вышла на ровную площадку с выгоревшей пожелтевшей травой и уперлась в ворота с массивной надписью «Добро пожаловать». Предъявив документ, Михаил въехал на прямую, чисто подметенную дорожку-аллею, в конце которой виднелось белое здание.
Марина Игнатьевна не успела прожить в доме отдыха и одних суток, еще не познакомилась как следует с двумя женщинами и девушкой, помещавшимися с ней в комнате, как получила от Крюка записку: «Приходи в четыре часа в конец сада. Встретимся в том месте, где за дувалами начинается хлопковое поле. Не придешь – пожалеешь. К».
Сжав в руках бумажку, Марина Игнатьевна устало опустилась на стул. Девушка, принесшая ей записку, сочувственно спросила:
– Дома что случилось?
– Да, – бессознательно ответила Марина Игнатьевна.
– Что такое?
– Ребенок заболел.
– Ах, как неприятно. Неудачно у вас получается. Вы что же, уедете? – соболезновала девушка. Марина Игнатьевна ее не слушала. На ручных часах было без четверти четыре.
– Идти или не надо? – решала она. – Откуда он узнал, что я здесь? Позвонить бы… Увидит, и тогда… Марина Игнатьевна почувствовала, как начало застывать в напряжении сердце, словно она опускалась в ледяную воду. Она понимала, какой страшной может быть месть людей, подобных Крюкову, и даже задала себе вопрос: а не дознался ли он о том, что она все рассказала Вязову? Но тут же поняла нелепость этого предположения и поднялась. Если не идти, то Крюков заподозрит неладное и может осуществит! свою месть. Сейчас же, возможно, еще раз пригрозит – и все. Не будет же этот зверь расправляться с ней среди бела дня, в таком многолюдном месте, как дом отдыха!
Сказав девушке, что она пойдет прогуляться по саду, Марина Игнатьевна вышла из здания и направилась в глухой угол усадьбы по узкой аллейке тополей-пятилетков. Когда же отстанет от нее злосчастный Крюков, когда она хоть день поживет спокойно? Ведь может случиться и так: посадят Крюкова, а он заставит какого-нибудь дружка, оставшегося на свободе, продолжать шантажировать ее, выматывать последние силы, держать в страхе и напряжении… Неужели всю жизнь она будет чувствовать за собой змеиный взгляд ледяных глаз Крюкова? Неужели нельзя от него избавиться? Поможет ли милиция?
Марина Игнатьевна прошла мимо отягощенных плодами яблонь, миновала полосу низкорослых персиковых деревьев с белесой, словно выгоревшей на солнце, листвой. Вот и дувал, в одном месте осыпавшийся. Прежде всего Марина Игнатьевна увидела глаза, холодные, блекло-голубые и неподвижные. На нее смотрел Крюков. Из-за дувала была видна одна голова. Марина Игнатьевна почувствовала озноб. Ноги у нее вдруг стали вялыми, и она пошла медленнее, тяжело дыша. Воздух был настолько горяч, что казалось, здесь жарко топится большая печь и в ней тушатся фрукты, издавая приторный медвяный запах.
– Нормальная обстановка для свидания влюбленных, – сказал Крюков, не меняя злого выражения лица и перескакивая через дувал.
– И здесь нашел… – проговорила Марина Игнатьевна.
– От меня не скроешься и под землей. – Он подошел. – Деньги! Быстро!
– Нет у меня…
– Врешь!
Крюков оглядел Марину Игнатьевну с головы до йог, и ей показалось, что он ощупал ее холодными и грязными пальцами. Перед ней стоял обыкновенный человек, внешне даже красивый, а сколько в нем было гадкого, сколько неистребимой злобы к людям. «И откуда берутся такие люди?»– подумала Марина Игнатьевна. Денег у нее не было, если не считать пятидесяти рублей, которые она взяла из дома на всякий случай. Но этой подачкой Крюков не удовлетворится.
– Где же я возьму? – спросила она.
– Мое дело маленькое. Но я вижу, ты начинаешь лебезить, вилять хвостом, как сука. Придется принять экстренные меры.
В это время Михаил побывал уже у директора дома отдыха и зашел в комнату, в которой жила Марина Игнатьевна. Девушка, читавшая за столом книгу, с любопытством осмотрела молодого человека в шелковой украинской рубашке, улыбнулась и сказала:
Марина пошла прогуляться по саду. Настроение у нее плохое.
– А что случилось? – спросил Михаил.
– Получила записку из дома, ребенок заболел. Подождите, она скоро придет.
– Нет, спасибо. Пойду поищу ее.
Девушка взялась за книгу, сказала обидчиво:
– Идите, если надо.
Теперь улыбнулся Михаил и пообещал в шутку:
– Я к вам вечерком зайду.
Михаил спешил. Сад оказался огромным, и обежать его было не так-то легко. Михаил уже догадался, что записку прислал Крюков, и с тревогой думал: «Успею ли?» К счастью, Марину Игнатьевну и Крюкова он увидел скоро и почти бегом направился к ним. Еще издали он закричал:
– Марина Игнатьевна, вот где вы, оказывается! А я
нас ищу по всему саду. Приехал отдыхать, узнал, что вы здесь, й немедленно бросился искать. Здравствуйте!
Увидев Михаила, Марина Игнатьевна искренне обрадовалась и протянула руку.
– Как хорошо, что вы приехали!..
Михаил крепко пожал ей руку, говоря:
– Какое случайное и радостное совпадение! Ей-богу, не ожидал. Мы так давно не виделись. – Он обернулся к Крюкову, со злобой разглядывавшему его, и сказал:– Вы извините, молодой человек, за непрошенное вторжение. Меня с Мариной Игнатьевной связывает давнишняя дружба, и я просто не утерпел и, как видите, нарушил вашу мирную беседу.
– Ладно. Поздоровался и проваливай, – буркнул Крюков.
– Как же это так? – удивился Михаил, обращаясь к Марине Игнатьевне. – Значит, старых друзей по боку?
– Что вы! – смутилась Марина Игнатьевна. – Я старых друзей не забываю… Мы тут встретились тоже случайно…
– Тогда я имею право на беседу, – разглагольствовал Михаил. – Мы можем и втроем не плохо провести время. Я вижу, ваш знакомый не особенно весело настроен, но мы, надеюсь, расшевелим его.
– Ну, ты вот что, – грубо прервал Михаила Крюков, – пора тебе сматываться. Нам еще поговорить надо.
– Э, нет, – засмеялся Михаил. – От нас это мало зависит. Женщины в таких случаях всегда командуют. А я отступать не привык. Придется нам за решением данного, волнующего нас обоих вопроса обратиться к Марине Игнатьевне.
Марина Игнатьевна отошла в сторонку и с испугом наблюдала за молодыми людьми.
Крюков взбычил голову, шагнул вперед и, схватив за плечо Михаила, прохрипел:
– Я не привык шутить. Скулы выворачиваю молокососам…
– О! – улыбнулся Михаил и ребром ладони, легонько ударил по бицепсу парня.
– А… – теперь уже от боли прохрипел Крюков и отшатнулся, побледнев.
– Послушай, друг сердешный – таракан запешный, один древний совет: не лезь в воду, не зная броду, – сказал Михаил. – Благодари аллаха, что я вежливый человек и не переломил тебе руку.
Крюков полез было в карман, но Михаил предупредил:
– Не шали, мокрица, – дорого обойдется. Советую убраться подобру-поздорову, и, пока я здесь, на Марину не заглядывайся.
Крюков рывком нахлобучил кепку и пошел к дувалу. Через несколько шагов обернулся и пообещал:
– Постараюсь тебя встретить в другом месте, посмотрю, как ты запоешь.
– Не поминай, друг, бани: есть веники и про тебя.
Крюк перемахнул через дувал. Михаил взял Марину Игнатьевну под руку, повел по аллее и, смеясь, спросил:
– Ну, как – подходящий из меня ухажер?
– Очень! – горячо воскликнула Марина Игнатьевна и порозовела.
– Да… Как же теперь с вами быть? – посерьезнев, приостановился Михаил. – Надо посоветоваться.
ОТВЕТНЫЙ УДАР
Оглянувшись несколько раз на просвеченный лучами сад, чертыхаясь, Крюк торопливо зашагал по обочине хлопкового поля. Частые ручейки серебряным гребешком прочесывали зеленые грядки хлопчатника, зелень буйно лезла на дувалы, на дома, здесь было только два цвета: синее небо и зеленая земля. Крюк не замечал ни серебряных ручейков, ни паутинок, облепивших лицо, спешил. Он понял – этот парень появился в доме отдыха не случайно. Мысленно он черными словами крестил Анфиску. Эта дура все же сделала по-своему, поперлась с ребенком в церковь, вместо того, чтобы подержать его несколько дней взаперти, и попалась, глупая баба. Чего она наболтала в каталажке?
А старая коряга, пьяница Чубуков, никак не удержится, обязательно ввяжется в драку. Но на него можно надеяться, умеет прикинуться дурачком. Пятнадцать суток оттарабанит и вернется. Что же тревожит еще? Неужели они будут охранять Марину всегда? Чепуха! «Хватит валандаться, – решил Крюк, – пора нажать. Умная баба заменит всех Анфисок и вертихвосток».
Крюк вышел на шоссе, остановился, осененный догадкой: «Анфиска попалась с ребенком нарочно, хочет замести следы. Ах ты, стерва-баба! Дура-дурой, а хитрая». Ухмыляясь, он сел в автобус. В машине было полно народу, от мотора несло бензином, и люди страдальчески улыбались. Крюк забился в угол и забыл об окружающем. Изредка он усмехался. Не такой он осел, как полагают в уголовке. Взять его, конечно, можно, он и не скрывается, да вот доказать его вину пусть попробуют. Выманивал деньги? Кто докажет? Расписки нет, на месте преступления не захвачен. Сами давали. Принимал ворованное? Никаких вещей у него нет, он их не держит. Пусть копят дураки. Ему надо немного.
«Черт меня дернул после выхода из тюрьмы связаться с Анфиской. Пошла на мокрое дело… Но при чем тут я? Мало ли что натворят дуры-бабы, за всех не успеешь отвечать. Мария хорошая была девушка, хотя и глуповатая, да против Марины – она овца. Эх, Марина!»
Крюк прислонился головой к дрожащей стенке и закрыл глаза.,
С автобуса он пересел на трамвай. Стук колес на стыках его раздражал, морщась, он стоял на задней площадке и курил. Кондукторша несколько раз посмотрела на него выразительно, но не предупредила, может быть, подумала, что он пьян, и не захотела связываться.
Кустиков был дома, сидел на полу и заводил для сына игрушку-автомашину типа ракеты. Мальчик прыгал и смеялся.
Крюк вошел, не постучавшись.
– Привет хозяину дома! – поздоровался он.
Продолжая улыбаться, Кустиков поднял голову:
– Здравствуйте!
Потом сообразил, что пришелец не постучался и, и пустив машину, осмотрел непрошенного гостя с интересом.
– Можно пройти? – Крюк шагнул.
Проходите, – пригласил Кустиков, вставая с пола.
Они сели к столу. Мальчик схватил машину, громко засмеялся.
Крюк вынул из кармана пачку дорогих папирос, закурил. Кустиков взял со стола сигарету, прикуривая, покосился на гостя. Не спрашивал, ждал.
Сидели молча, оглядывая друг друга. Кустиков был в майке-безрукавке, покатые сильные плечи его нависали над столом глыбами. По сравнению с ним Крюк выглядел мальчишкой.
– Мой приход тебя удивляет, – сказал Крюк.
– Надо полагать, – согласился Кустиков.
– А когда узнаешь, зачем я пришел, удивишься еще больше.
– Возможно. Но пора бы сказать – кто ты.
– Резонно. Придется сказать. Я один из тех людей, которые много знают и мало рассказывают. Зовут меня Антипом Потемкиным. Пришел я сообщить тебе новость, от которой у тебя на лоб полезут глаза.
Кустиков спокойно осмотрел сигарету. Брови его чуть сошлись, в глазах появилось любопытство.
– Я не из пугливых. Запомни. А ты, вроде, из болтливых. Советую не тянуть резину, я могу выйти из себя и заставить тебя говорить внятно.
Крюк скривился, пустил струю дыма.
– Понятно. Не умеешь держать себя в руках. Крепкие кулаки – богатство, да пустить их в ход – не требуется особого ума. – Про себя он зло чертыхался, бунтовало самолюбие: «Если не сумел оттрепать того парня, пусть достанется этому борову». Кустиков сидел, влипнув в стол, не шелохнувшись, и его каменное спокойствие особенно злило Крюка.
– Я пришел говорить о твоей жене, – сказал он наконец.
– Не удивляюсь. Ты можешь болтать о чем угодно.
Характер у Кустикова был завидный. Электромонтер соприкасался с токами высокого напряжения, с которыми шутить нельзя. Он долго мог выдерживать оскорбления, не отшучиваясь и не возражая, но если кому-либо удавалось вывести его из равновесия, он терял над собой управление и делал глупости. Он уже понял, что к нему пришел какой-то проходимец и подумывал выбросить непрошенного гостя.
– Твоя жена имеет хахаля. Он в тюрьме, – выпалил Крюк с любезной улыбкой.
– А ты что, в щелку смотрел или рядом топтался? – после некоторого раздумья спросил Кустиков, поднес ко рту сигарету и почувствовал, как никогда, едкий привкус никотина.
– Она деньги ему пересылала, через меня, – осклабился Крюк.
Кустиков пошевелился, потом тяжело поднялся. Лицо его стало серым. Рывком бросив на пол сигарету, он шагнул сгорбленный, со сжатыми кулаками. Крюк тоже встал, продолжая ухмыляться. Но в следующую секунду, увидев перекошенный рот Кустикова, он втянул голову в плечи и сунул руку в карман. Достать нож он не успел. Кустиков схватил его за шиворот и швырнул. Открыв спиной дверь, Крюк уже в коридоре ударился головой об пол. Он лежал, раскинув руки, раскрыв рот.
Кустиков стоял у двери, разглядывая проходимца. Постепенно кулаки у него разжались, бледность с лица сошла, и он наклонился над Крюком, потрепал его за волосы.
– Ну, ты, вставай, да уматывайся, – миролюбиво сказал Кустиков, – а не то я могу нечаянно сильно зашибить.
Крюк вскочил и бросился по коридору.
За окном покачивалась ветка алчи, зеленые шарики плодов тесно жались к листочкам. Кустиков, стоя у окна, пристально рассматривал темные мелкие листья, припущенные пылью. Раздражение утихло, но в сердце зашевелилось подозрение:
«Может быть, этот прощелыга говорил правду?»
Кустиков почувствовал, как кто-то тихонько дернул его за брюки, дернул один раз, второй. Он обернулся. Сынишка стоял рядом и с испугом смотрел вверх. Глазенки его блестели от слез. Он так перепугался, что не мог плакать громко. Кустиков схватил сынишку и прижал к себе. Мягкое тельце ребенка дрожало.
– Милый ты май… – прошептал Кустиков.
