Текст книги "Непереводимое в переводе"
Автор книги: Сергей Влахов
Соавторы: Сидер Флорин
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
– крещение Руси: проникновение древнеболгарских реалий, связанных главным образом с православием и богослужением;
– эпоха Петра I: волна западноевропейских терминов и реалий;
– Великая Октябрьская революция: множество политических и экономических терминов и реалий;
– годы Советской власти: поток многоязычных бытовых и других этнографических реалий народов СССР, а наряду с этим – и западноевропейских терминов и реалий.
Подобные периоды можно наметить и в отношении поступления реалий в болгарский язык и литературу:
– крещение болгар: церковные реалии главным образом византийского происхождения, а также реалии, связанные с государственной властью;
– византийское иго: греческие общественно-политические и бытовые реалии;
– оттоманское иго: турецкие реалии из всех областей
жизни; . ,... .: .-• .' . •
69
– эпоха болгарского Возрождения; общекультурные русские и западноевропейские реалии;
– освобождение от оттоманского ига: множество русских реалий – военных, общественно-политических, бытовых;
– период германского влияния (между двумя мировыми войнами) – немецкие реалии (относительно малочисленные по сравнению с заимствованными терминами);
– после 9 сентября 1944 года: русские, главным образом общественно-политические реалии, советизмы, принятые вместе с их референтами, и множество реалий всех видов.
Литературные пути проникновения реалий
Они кажутся нам особенно характерными для этого класса лексики, когда реалии вводит мастер – писатель или переводчик. Ярким примером такого мастерства введения реалий в оригинальную литературу могут послужить «украинские» произведения Н. В. Гоголя, «кавказские»– М. Ю.Лермонтова и Льва Толстого, произведения современных писателей из «чужой» жизни (А. Е. Супрун упоминает И. Эренбурга и К. Паустовского1); множество новых реалий можно встретить в современных произведениях типа путевых заметок. Много реалий, главным образом из тех, которые мы назвали бы локальными, вошли в литературный язык через произведения таких писателей, как В. Г. Короленко, Д. Н. Мамин-Сибиряк, П. И. Мельников-Печерский.
Немало, если не большинство, чужих реалий поступает и через переводы. Впрочем, следует, вероятно, отметить, что это характернее для работы более современных переводчиков. Известно, например, что старые переводчики– судим по И. Введенскому – нечасто транскрибировали реалии, а старались больше русифицировать текст по Гердеру: «чужое сделать своим».
Раз проникнув в язык или хотя бы в речь, реалия либо приживается, порой даже теряя колорит, либо уходит в историю. Попытаемся на примере введенных в литературу Н. В. Гоголем слов проследить дальнейшую судьбу таких реалий. В качестве исходного пути возьмем «словарик украинских слов», который он предпослал в конце вводного слова Рудого Панька «Вечерам на хуторе
1 Супрун А. Е. «Экзотическая» лексика, с. 51. : '*"'''"
70
г
близ Диканькй», И проследим Их развитие по словарям различных лет (см. таблицу).
«Словарики» Гоголя заслуживают самого пристального внимания и самостоятельного исследования с переводческой точки зрения. Такой цели мы перед собой не ставили. Хотелось лишь на этом примере объясненных самим автором слов показать реалии в диахроническом
плане.
Из восемнадцати произвольно отобранных нами слов
шестнадцать (без макогона и пейсиков) имеются и у Даля; все снабжены пометами, указывающими на их областной характер – «юж», «млрс.» и др.
УД. Н. Ушакова, т. е. в первом толковом словаре советской эпохи, отсутствуют четыре из этих слов: буханец, книш, макитра и макогон; четыре других – бублик, галушки, каганец и рушник – помечены как областные, а в толковании восьми оговорена их связь с Украиной («украинский», «на Украине», «у украинцев») —украинские реалии: галушки, кобза, кунтуш, оселедец, плахта, свитка и чумаки; пейсики имеются только «у патриархальных евреев» (так дано во всех словарях; к ним больше возвращаться не будем); жупан имеет помету «ист.»; пометой «спец.» характеризуются слова плахта и смушки («смушка»). «Нейтральное» толкование получил только хутор: в словаре не отмечено его значение как «крестьянский поселок», специфическое для Украины (в данном
случае).
В М А С нет только двух слов – буханец и макогон; первое уже не встречается и дальше, так что его следует считать выбывшим, а макогон, наоборот, появляется в БАС (том 6 БАС вышел на год раньше тома 2 MAC) без помет, но как украинская реалия; мы его встречали и в периодической печати. Областных слов осталось только три – каганец, рушник и хутор (в его значении реалии); украинских реалий стало девять (за счет макитры), а без помет на этот раз идут бублик и смушка.
В словаре С. И. О ж е г о в а из всех восемнадцати слов не представлены семь – очевидно, менее употребительные, находящиеся на периферии или за пределами современного литературного языка: буханец, каганец, книш, макитра, макогон, пейсики и рушник; по существу это областные слова, поскольку среди приведенных одиннадцати нет пометы «обл.». Украинских реалий тоже девять; бублик и смушка также даются без помет.
Итак, галушки, жупан, кобза, кунтуш, оселедец, плах-
71
та, свит(к)а, хутор и чумаки можно считать на сегоднящ ний день утвердившимися украинскими реалиями.
Рушник (во всех словарях «ручник») везде имеет помету «обл.», а в БАС – «устар. и обл.». Мы считаем его единственным не принадлежащим к числу реалий словом поскольку не видим никаких специфически национальных черт (быть может, они и были – размеры и форма, вероятно материал – лен?, ручная выработка и «оформление», вышивки и т. п., – но все это стерто временем, утеряно для современника); слово не вошло в словарь русского языка.
Интерес представляет также развитие «нейтральных» бублик и смушки. У Даля и Ушакова бублик – областное слово, областным оно помечено и в БАС (1950): «южное и украинское». Однако в MAC (1957) и, дальше, у Ожегова оно приведено без помет. Тем не менее мы имеем основание считать его также реалией, но, может быть, шире распространенной – не только украинской, а скорее русской, на что косвенно указывает его подача в русско-иноязычных словарях1. Смушки (во всех словарях единственное число – «смушка») у В. Даля помечено «кур. пек.», т. е. это явно областное слово; у Д. Н. Ушакова это термин: помета «спец.»; в остальных словарях оно дано без помет, но самый характер толкования подсказывает, что речь идет о специализированном понятии и что его наименование относится скорее всего к терминологической лексике.
Стоит остановиться и на исторических р е а л и -я х. По существу, все приведенные слова могли бы иметь пометы «ист.» или «устар.»: такое сегодня не употребляют, не носят, не едят; на это указывают и слова «старинный», «в старину» в толкованиях; такое указание Гоголь дает единственно к слову кунтуш («верхнее старинное платье»). Только хутор по Ож. и БАС – слово современ-
1 В РАС, так же как и в Оксфордском RED, бублик транскрибирован [boublik] и в скобках объяснен почти одинаковыми словами. В других словарях даются близкие понятия: в РНС Kringel (явный «крен-
. дель») и в РФС craquelin – «баранка, сушка»; при таком переводе утрачиваются даже чисто предметные приметы бублика, не говоря уж о коннотативном значении. Болгарское «геврек» лучше отражает содержание бублика, но у нас геврек большей частью обсыпан кунжутом, очень редко маком и никогда тмином. В БРЧС бублик..значится как preclik, что в переводе обратно на русский язык будет «крендель», «бублик», «баранка», а по сути дела –ни то, ни другое' ни третье.
76
ное, несмотря на то, что теперешние хутора «на Украине, на Дону и на Кубани» наверняка утратили характерные черты даже шолоховских и лишь по традиции называются хуторами да станицами.
Вопрос освоения чужой реалии
Это тоже вопрос времени. В зависимости от степени освоенности реалии можно условно разделить на 1) знакомые и 2) незнакомые. Понятия эти, крайне относительные и растяжимые, можно несколько уточнить. Качество «знакомости» чужая реалия приобретает в ходе употребления: знакомым становится иноязычное слово, которое часто встречается в литературе, популяризируется (вольно или невольно) средствами массовой информации, употребляется многими носителями принявшего его языка и – под конец уже – представляет интерес для массового читателя, – все это в течение достаточно продолжительного времени. В результате слово становится частью лексики данного языка и попадает в его словари. Таким образом, данное деление можно условно представить в виде двух категорий чужих реалий: 1) реалии, принадлежащие к словарному составу принявшего их языка, и 2) реалии, еще не вошедшие в его лексику. А поскольку общепринятым признаком принадлежности данной лексической единицы к языку является ее присутствие в словарях, знакомые, полностью освоенные чужие реалии будем для удобства называть «словарным и», а незнакомые, неосвоенные – «в н е с л о в а р н ы м и».
Такое разделение, конечно,'весьма схематично, формально– черно-белый снимок многоцветной натуры. Если проследить по словарям и в литературе, то окажется, что по существу между полностью освоенными чужими (для русского языка) реалиями типа джунгли, прерия, бизнес, аул, сакля, кимоно, пагода, миля, доллар и впервые вводимыми переводчиком или автором, такими как, скажем, берик (туркменское украшение), пафты (своеобразная пряжка на женском поясе в Болгарии), родильеро (шерстяной плед в Южной Америке), рагар (шведский хиппи) и т. п., можно расположить множество групп реалий, в различной степени адаптировавшихся в новой для них языковой среде.
С другой стороны, и лексикографическая практика еще, к сожалению, не достигла совершенства в своевременном отражении в словарях новых языковых поступле-
77
ний. Бывает, что в толковом словаре встретишь редкую реалию, а не находишь употребительных. Отличную идею периодического пополнения толковых словарей новыми словами, в том числе и заимствованными, следовало бы развить дальше, участив периодический выпуск таких словарей-справочников.
Особую, третью группу чужих реалий по признаку «знакоместа», в еще более значительной степени обусловленных фактором времени, составляют «модные реа-л и и».
Выше мы говорили о толчкообразном поступлении чужих реалий в тот или иной язык в различные исторические эпохи соответствующего народа. Здесь же пойдет речь также о периодическом (хочется сказать, «пароксиз-мальиом») поступлении или даже нашествии реалий, но не в государственном и не в «эпохальном» масштабе, не в отношении жизненно важных объектов, а скорее в области моды (в широком смысле слова). Эти модные поветрия отличаются тем. что завладевают вниманием широких кругов общества, чаще всего молодежи, но на сравнительно непродолжительное время; приходит новая мода, и вчера еще бывшие у всех на устах словечки уходят в небытие: суинг вытесняет рок-н-ролл, будучи в свою очередь вытесненным каким-нибудь конфу или бэнгом, вместо причесок бокс, полубокс или «я у мамы дурочка» появляются модные сэссун или гаврош, битники уступают свое первенствующее положение «детям-цветам» хиппи 1, которые также сходят на нет и забудутся за счет следующих за ними детей мгновения; отзвучало легкомысленное постукивание шпилек и гвоздиков русских модниц, вставших на платформы и танкетки.
Такие модные реалии исчезают из памяти современников, но часто не бесследно: даже самые недолговечные однодневки этого типа продолжают для переводчика быть реалиями, то есть нередко более трудными головоломками, чем другие, – ведь некоторые из них закрепляются в том или ином произведении, которое нужно переводить. Другие попадают в словари. Такова, например,
болгарская реалия суинг (в значении «стиляга»), пришедшая с американским танцем, которую мы находим в словаре иностранных слов (РЧД); в США этот танец давно забыт. Любопытен другой случай, когда болгарская реалия-однодневка сохранилась не в болгарском, а в русском словаре. В Болгарии в середине 60-х годов усердно рекомендовали созданный по болгарским мотивам танец и-ха-ха, которого в нашей литературе, в том числе и в справочниках, мы не нашли; а в словаре-справочнике «Новые слова и значения» (в обоих изданиях – 1971 и 1973 гг.) он представлен толкованием: «Парный танец свободной композиции, созданный в Болгарии, отличающийся простотой и современной пластикой», и двумя примерами из советских же периодических изданий.
Иногда мы употребляем и термин «эпизодические реалии», которые не следует смешивать с модными. Это внесловарные реалии, которые переводчики, в зависимости от требований контекста, вводят в перевод, однократно или несколько раз, но которые распространения не получают, в языке не закрепляются, а, следовательно, не попадают и в словари. Таковы, например, многие из реалий в упомянутой выше книге Л. В. Шапошниковой.
От других внесловарных реалий их отличает короткая жизнь: это однодневки, которые умирают, не успев родиться, в отличие от таких, как болг. запалянко (болельщик) – исключительно распространенного в речи слова, не нашедшего, однако, места в толковых словарях болгарского языка.
Эпизодические реалии не следует смешивать с экзо-тизмами (см. гл. 4).
Глава 6
ПЕРЕВОД РЕАЛИЙ
1 Слово хиппи является хорошим примером недолговечности модных реалий, обусловленной, разумеется, преходящим характером их референтов: в 1967 г. В. Аксенов застает в Лондоне расцвет движения «детей-цветов», а уже в 1975 г., будучи в Калифорнии, обнаруживает, что тихо замирает его последний аккорд (см. ЛГ, 1.1.1976).
78
Понятие «перевод реалий» дважды условно: реалия, как правило, непереводима (в словарном порядке) и, опять-таки как правило, она передается (в контексте) не путем перевода. «Если говрить о непереводимости, – пишет Л. Н. Соболев, – то именно реалии,.как правило, и
79
непереводимы»1. Так что не зря И. Левый упоминает реалии в числе cruces translatorum, то есть крестных мук переводческих2.
И тем не менее «нет такого слова, которое не могло бы быть переведено на другой язык, хотя бы описательно, т. е. распространенным сочетанием слов данного языка»3– это в отношении словарного перевода, и «то, что невозможно в отношении отдельного элемента, возможно в отношении сложного целого» 4, т. е. в отношении контекстуального перевода. Так что вопрос сводится не к тому, можно или нельзя перевести реалию, а к тому, как ее перевести.
Основных трудностей передачи реалий при переводе две: 1) отсутствие в ПЯ соответствия (эквивалента, аналога) из-за отсутствия у носителей этого языка обозначаемого реалией объекта (референта) и 2) необходимость, наряду с предметным значением (семантикой) реалии, передать и колорит (коннотацию) – ее национальную и историческую окраску.
Дело значительно осложняется еще необходимостью учитывать целый ряд обстоятельств, мешающих дать один на все случаи жизни ответ. Безусловно лишь одно: рецептов и здесь, как в переводе вообще, нет, и переводчик, учитывая общие теоретические положения и опираясь на владение языками, на фоновые знания, на свой опыт, чутье и картотеку, но, в первую очередь, на «контекстуальную обстановку», в каждом отдельном случае выбирает наиболее подходящий, иногда единственно возможный путь.
Осмысление реалии в подлиннике и в переводе
К этим важным обстоятельствам, которые нельзя упускать из виду при выборе наиболее подходящего приема перевода, принадлежат место, подача и осмысление незнакомой реалии в подлиннике.
Незнакомой чаще всего является чужая реалия. Автор вводит ее в текст художественого произведения главным образом при описании новой для носителя данного
по переводу с русского язывд на:
1 Соболев Л. Н. Пособие французский, с. 281.
2 Левый И. Искусство перевода, с. 149.
3 Федоров А. В. Основы общей теории перевода, с. 182.
4 Т а м же, с. 144.
80
языка действительности, например, в романе из жизни такого-то народа, в такой-то стране, повествуя о чужом для читателя быте в том или ином эпизоде. Эти малознакомые или вовсе незнакомые читателю подлинника слова требуют такой подачи, которая позволила бы воспринять, не затрудняясь, описываемое, ощутив вместе с тем тот специфический «аромат чуждости», характерный местный или национальный и исторический колорит, ради которого и допущены в текст эти инородные элементы. При недостаточно умелом их введении, если автор переступил какую-то трудно уловимую границу меры и вкуса, они разорвут гомогенную ткань произведения, и читатель воспримет их как самоцельную экзотику.
1. Наиболее удачным нужно считать такое введение в текст незнакомой реалии, которое обеспечило бы ее вполне естественное, непринужденное восприятие читателем без применения со стороны автора особых средств ее осмысления. Например: «– Вот мани. – Кунжен протянул мне медный колокольчик.– Я звоню в него, когда пророчествую»1. (Разрядка наша – авт.) Значение загадочного иначе мани ( = медный колокольчик) раскрывается здесь же, в самом тексте, первыми связанными с ним словами.
2. Не требуют по большей части объяснений и те р е а-лии, которые знакомы читателям (из литературы, печати, культурного общения). Таковы, например, вошедшие во многие языки интернациональные реалии типа сомбреро, пампа, коррида, гондола, феллах; о каждой из них у читателя давно сложилось соответствующее представление, так что писатель, вводя данное слово в свой текст, довольно точно знает, что его поймут.
Однако при переводе, несмотря на интернациональный характер этих реалий, а может быть, именно в связи с ним, существует опасность ошибок: не рассчитывая в сомнительных случаях на память или интуицию, переводчик должен тщательно проверить, 1) существует ли это слово и в ПЯ, 2) соответствует ли оно по значению переводимому в ИЯ и 3) каков его фонетический и графический облик в ПЯ.
3. С еще большим основанием не требуют объяснения и региональные реалии. Таковы в советской художественной литературе названия многих объектов, ха-
Шапошникова Л. В. Указ, соч., с. 185.
81
Т
рактерных для быта и культуры народов Советского Союза. Вот почему, говоря о чахохбили («Махатадзе отбыл к себе.., вырвав у супругов Петровых обещание приехать в гости, на чахохбили»), «Крокодил»1 не объясняет его значение, явно рассчитывая, что одно упоминание этого блюда вызовет у читателя обильное слюноотделение. Что касается нас, иностранцев, то требуемого эффекта не получилось, точнее, рефлекс сработал с заметным опозданием – после справки в «Книге о вкусной и здоровой пище»: до этого мы могли только догадываться о значении по тому, что подсказывал контекст – какое-то (восточное, кавказское, грузинское – одним словом, экзотическое) кушанье.
4. Очень часто в соображения писателя и переводчика входит расчет на контекстуальное осмысление, на то, что читатель поймет введенную реалию «по смыслу». В следующий текст автор ввел две реалии: «..когда гитарист., узнал, что в его ресторанчике, остужая острую пищу мексиканской текилой, сидят два амигос из России, грянул «Эй, ухнем!», нам в первомайский вечер стало весело в Лос-Анджелесе..»2 (разрядка наша—авт.). В словарях, в том числе и в СИС, эти слова отсутствуют; но если амигос довольно популярно в значении «приятели» (йен.), то текилу читатель, вероятнее всего, прежде не встречал, а только улавливает, что речь идет о мексиканском напитке, должно быть, вине, но что это за вино, чем оно отличается от других вин, красное оно, наконец, или белое, остается неизвестным. Просто автор считает, что этих данных достаточно, чтобы создать необходимую атмосферу и вместе с тем не особенно затруднить читателя.
Несколько больше осведомленность читателя того же произведения о битлах: «Там-то между ежегодной скотоводческой выставкой и гастролями четырех лохматых б и т л о в из Ливерпуля, там-то и разыгрывался главный спектакль», – пишет автор3, не считая нужным давать пояснения: нашему современнику «лохматые битлы» хорошо знакомы. Однако уже в следующем изднии этой книги, вероятно, потребуются комментарии, введение каких-либо средств осмысления: мы уже отмечали, как быстро модные слова вытесняются более модными.
1 Кр., 1975, № 8, с. 2.
2 Кондратов С. Н. Свидание с Калифорнией, с. И.
3 Т а м ж е, с. 95. :
82
5. Нередки случаи переоценки фоновых знаний читателя, когда автор не объясняет реалию, чужую или свою, но явно незнакомую читающей публике. Р. Са-батини, например, описывая события, эпоху, среду, быт времен французской революции конца 18 века, не приводит никаких средств осмысления соответствующих реалий. То же можно сказать и о других авторах, в том числе и пишущих на исторические темы.
Ярким примером в этом отношении может быть такой крупный художник, как А. Н. Толстой. В «Петре Первом» содержится масса исторических реалий, очень далеких от современного читателя и явно незнакомых большинству. Об этом упоминает и О. Н. Семенова, приводя пример с реалией терлик: «А. Толстой, вводя в текст незнакомое русскому читателю слово «терлик», не считает нужным раскрывать его значение ни сноской, ни пояснениями, органически вплетенными в текст, как он это делает в ряде других случаев». Далее автор указывает на разницу в восприятии такой реалии читателем перевода в отличие от читателя подлинника, «который в случае недоумения мог обратиться к помощи словарей, справочных пособий, к памятникам эпохи, чего совершенно лишен читатель перевода»1.
Что читатель, встретивший незнакомую реалию в подлиннике, находится в несколько более благоприятном положении по сравнению с читателем перевода, это верно. Но едва ли верно приведенное автором объяснение: вряд ли А. Н. Толстой рассчитывал, вводя тот же терлик, что читатель будет справляться о его значении в словарях и «памятниках эпохи». Во-первых, и читатели перевода могут обращаться к словарям, а во-вторых, маловероятно, чтобы читатель (не научный работник или исследователь), взявший книгу для удовольствия, стал рыться в словарях, разыскивая незнакомое слово. Дело, конечно, обстоит гораздо проще: А. Н. Толстой и не собирался уточнять для читателя значение некоторых реалий, которые вводит как синхронизированный с описываемой эпохой орнамент, что уже на следующей странице признает сама О. Н. Семенова, несколько противореча себе: «..полное раскрытие семантики слова [тегилеи] не входит в художественную задачу; архаизм сохраняет для читателя новизну, экзотичность, является элементом историчес-
'Семенова О. Н. Архаическая лексика в романе А. Толстого «Петр I» и способы ее перевода на эстонский язык, с. 62.
83
Кой стилизации»1. Не до конца раскрытое значение реалии, а лишь намек на него, конечно, понятнее читателю подлинника – слово здесь в своей среде, и он улавливает интуитивно больше, чем поймет из перевода читатель-эстонец, для которого транскрибированные тегилеи не больше, чем совершенно лишенный смысла египетский иероглиф.
6. Приведенных примеров достаточно, чтобы показать опасность непонимания или недопонимания значения незнакомой реалии, введенной в текст подлинника или перевода: смысловое содержание чужого слова не доходит до сознания читателя или доходит в несколько ущербленном виде, что ставит вопрос по меньшей мере о выделении этих реалий при помощи соответствующих средств. Например, в «Казаках» многие из слов, обозначающих характерные для местного быта объекты, Л. Толстой дает курсивом. Некоторые авторы ставят чужие реалии в кавычки, как, например, «в стране индустриального потока и пресных «хэмбургеров»...»2, другие сохраняют даже оригинальное их написание (например, латиницей), приближая, таким образом, к иноязычным вкраплениям.
7. Но одного выделения, т.е. просто привлечения внимания читателя к тому, что это слово «особенное», недостаточно для восприятия смыслового содержания реалии. Поэтому авторы и переводчики прибегают к целому ряду средств, целенаправленно используемых для осмысления чуждого пониманию читателя слова. Их подбор неизменно зависит от стилистических задач автора и в конечном счете связан с учетом значимости, «степени активности», «смысловой нагрузки»3, которую несет та или иная реалия. В «Казаках» Л. Толстой4 пользуется обычно несколькими способами, характерными, в сущности говоря, и для других писателей: дает в самом тексте объяснение или элементы толкования, выделяя их или саму реалию скобками, запятыми или тире, или же прибегает к сноскам: «Оленин надевал... размоченную обувь, называемую поршнями..» (с. 256), «к нему поеду, подарок, пешкеш, свезу..» (с. 228), «Красивая голова Марьяны, повязанная одним красным платком (называемым сорочкой)...» (с. 259), «Бал, то есть пирог и собрание девок» (с. 261).
'Там же, с. 63.
2 Кондратов С. Н. Указ, соч., с. 11.
3 Выражение А. Д. Швейцера. См. указ, соч., с. 254.
4 Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 3.
84
В подстрочное примечание выносятся, как правило, pea-" лии, требующие более пространных объяснений, или же,'по-видимому, такие, которые по той или иной причине, например, при употреблении в прямой речи – трудно объяснить в самом тексте.
В тех случаях, когда на данной реалии сосредоточено внимание автора (а, следовательно, и читателя), когда она несет более значительную смысловую нагрузку, автор может и в самом тексте дать более детальное объяснение, до этимологии включительно, если это необходимо по ходу действия. Например: «..взяв чапуру (деревянную чашку, вмещавшую в себя стаканов восемь), налил вина и выпил почти всю»1. Реалия чапура и до этого встречается в тексте, но только здесь Л. Толстой приводит детальное . описание, подчеркивая ее емкость в связи с количеством выпитого Олениным вина. Вот другой пример осмысления реалии в тексте, взятый из «Известий», – случай, когда реалия имеет высокую степень активности: «Здесь самое ходовое слово «матабиш», понятное на любом из десятка языков.. Его значение слабее английского слова «взятка», так как в нем нет намека на незаконность или правонарушение. «Матабиш» – это просто неизбежные расходы, благодаря которым все получается так, как нужно». И еще: «Но что же, конкретнее, фривей, этот вещественный и символический образ Лос-Анджелеса? Free way – свободный путь. Свободный от светофоров и других ограничений скорости»2.
Довольно распространенным способом объяснения реалии является употребление ее нейтрального синонима или родового понятия в качестве приложения, т. е. связывание обоих слов дефисом: «помещик и-д ж е н м и силой отбирали землю», «посетить финскую б а-н ю-с а у н у», «ю б к и -л о н д ж и на школьниках» и т. д. Например, таким же образом Г. Лонгфелло раскрывает в «Песне о Гайавате» значения индейских реалий.
Подача и толкование реалий в особых словарях, комментариях, глоссариях и т. п. в конце книги, части, главы значительно затрудняет читателя, отрывая его от повествования (обрывает нить), заставляя искать значение незнакомого слова где-то в другом месте, добраться до которого удается не сразу: нужно перевернуть не одну страницу; иногда затруднение усугубляется еще и тем, что непонят-
'ТолстойЛ. Н. Собр. соч. в 20-ти томах. Т. 3, с. 267. 2 Кондратов С. Н. Указ соч., с. 23.
85
"мое слбво ничем Не отмечено, как и точное место, где его искать, а поиски могут оказаться тщетными. Прежде к этому методу осмысления прибегали чаще. Такие словари мы находим у Г. Лонгфелло и его переводчика И. А. Бунина; выше мы отметили «словарики» Н. В. Гоголя в его «Вечерах»; список морских терминов имеется в конце романа А. Степанова «Порт-Артур» (но ни морских терминов в комментариях, ни особых глоссариев нет у такого мастера морского рассказа, как К– М. Станюкович). Чаще к такому приему осмысления болгарских реалий прибегали и в более старых переводах на русский язык1. Однако в более поздних переводах болгарской литературы на русский язык таких комментариев встречается меньше; в сборнике рассказов Элйна-Пелйна2, выпущенном в 1975 г., их нет вообще.
Вопрос о подаче и осмыслении реалий очень важен для пер еводчика: введение реалии обусловлено, с одной стороны, ее местом в подлиннике и, соответственно, ее осмыслением автором (обычно в отношении чужих реалий), а, с другой, средствами, которыми воспользуется переводчик для раскрытия ее (обычно своей реалии) содержания, если он вообще не решит, что смысл ее в достаточной степени ясен из окружающего ее контекста. Такое решение, однако, можно принять, только взвесив очень тщательно значимость реалии и ее зависимость от словесного окружения: ведь дело в том, что в одном случае читателю достаточно знать, что данное слово обозначает «предмет одежды», а в другом мало будет и информации о ткани, из которой эта одежда сшита3.
1 См., например, Болгарские повести и рассказы XIX и XX веков. Пер. с болг. М.: Гослитиздат, 1953; В аз о в И. Под игом. Роман. Пер. с болг. М.: Гослитиздат, 1954.
2 Псевдоним болгарского классика Дмитрия Иванова обычно транскрибируется по-русски ошибочно – Елин-Пелин, что ведет к
. совершенно неправильному его произношению [Иёлин-Пёлин] с ударением на первых слогах.
3 Упрекая А. В. Федорова в том, что он склонен якобы «приписывать контексту всеразъясняющую силу», Ив. К а ш к и н пишет: «Из контекста романа едва ли можно заключить, какое же, собственно, помещение подразумевается во фразе: «станем теперь у дверей теплой оды». Что это такое – теплая сакля, натопленная баня, жаркая кузня?» И заключает, что довольствоваться такими общими разъяснениями «едва ли резонно в реалистическом переводе, предполагающем конкретность». (Указ, соч., с. 467) Не зная оригинального материала, о котором идет спор, трудно сказать, так ли важно в данном контексте знать, что это за помещение. Если для одного контекста это обязательно нужно, то в другом такая конкретиза-
86
Приемы передачи реалий
Их можно, обобщая, свести в основном к двум: транскрипции и переводу.
Эти два понятия, по словам А. А. Реформатского, «могут .быть друг другу противопоставлены, так как они по-разному осуществляют формулу Гердера: «Надо сохранять своеобразие чужого языка и норму родного», а именно: 1) перевод стремится «чужое» максимально сделать «своим»; 2) транскрипция стремится сохранить «чужое» через средства «своего».
Таким образом, в плане практическом перевод и транскрипция должны рассматриваться как антиподы»1. С «формулой Гердера» нам согласиться трудно, так как целью перевода является отнюдь не сохранение своеобразия языка подлинника – мы стараемся передать своеобразие стиля автора, но средствами «сво-е г о» языка; а что касается противопоставления транскрипции переводу, то мысль эта кажется нам интересной, хотя бы уже потому, что представляет собой еще один из парадоксов в работе переводчика с реалиями.
