Текст книги "Непереводимое в переводе"

Автор книги: Сергей Влахов

Соавторы: Сидер Флорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 25 страниц)

Итак, смысл отрывков ясен, передать его нетрудно: кавээны можно заменить «телевизорами», а пэтэушников – «школьниками». Однако при такой передаче голого смысла будет нарушен стиль, утрачен без возврата комический, а по существу, иронический заряд. Поэтому потери нужно компенсировать, желательно в узком контексте. Можно, например, сказать «целыми днями торчали перед телевизорами», или «не отходили от телевизоров», или «дневали и ночевали у приемников». С пэтэушниками сложнее: своеобразный колорит позволяет считать это слово реалией, но транскрипцией передавать его явно нельзя – непонятно; зато можно передать пренебрежение к пэтэушникам, содержащееся даже в звучании этого диковинного сокращения, при помощи подходящих по стилю синонимов, которые найдутся, должно быть, в любом языке: «мальчишки», «шалопаи», «лоботрясы», «шалуны», «баловники» и т. п.

Близкие к этому случаи находим у В. В. Борисова: CAT – сокращение от caterpillar «гусеничный трактор» ассоциируется со словом «кошка»; тогда kitten – «котенок» может послужить названием «малого гусеничного трактора». И еще. От обычных, ничем не примечательных сокращений образуются... ласковые, пренебрежительные и прочие названия: от учебного самолета У-2 получились удвойка и удвашка, от истребителя И– 16 – ишак², от Ан-2, работяги-самолета, получилась Аннушка и т. д. Во всех этих случаях затруднения связаны уже не только с самим переводом, не только с подысканием подходящих по стилю замен, что уже само по себе нелегко, но и с распознаванием: ведь ни в одном словаре нет ни Аннушки, ни кавээна, ни пэтэушника.

¹ И, 10.11.1977.

² Борисов В. В. Указ, соч., ее. 83, 105.

325

Т

" 5. С точки зрения передачи авторского стиля интересны морфемные сокращения типа рус. зав («заведующий»), зам («заместитель»), англ, doc («доктор»). Этот фамильярный оттенок (в словарях – разг. прост.) особенно бросается в глаза при обычном отсутствии конно-тативных значений у аббревиатур и иногда требует от переводчика большой изобретательности. Чтобы передать англ, doc, нужно искать для него аналог среди русских синонимов – нейтральное «врач», ирон. и пренебр. «лекарь» и шутл.-ирон; «эскулап». Последние два могут подойти, если это не обращение, но в приветствии «hallo, doc!» пришлось бы, вероятно, взять более общее слово – прием родо-видовой замены, – может быть, вроде «привет, дружище!» или «здорово, приятель!»

Таких «неудобопереводимых» сокращений или, точнее,

усеченных слов разговорного стиля много в английском

'Языке,    в особенности в его американском    варианте:

ёх'агл (от examination – «экзамен»), Prof (с прописной,от

professor —«профессор» или «учитель»), lab (от labora

tory – «лаборатория»),¹ наконец, vamp   (от vampire —

«вампир»,   но в сокращении – «соблазнительница»), про-

' никшее и в другие языки – в русский и болгарский обыч-

^но в сочетании со словом «женщина», болг. жената-вамп.

Такие сокращения переводятся обычно при помощи их

развернутой формы, а стилистические и эмоциональные

бттенки компенсируются    любыми доступными   средст

вами.         .                          ^:

По сути дела, в двух последних пунктах (4 и '5) мы рассматриваем уже, строго'говоря, не сокращения, а про-'йзведенные от них слова, и работа переводчика ведется ъ области стилистики: подыскание стилистических синонимов нужной окраски.

6. Нахождение полноценного стилистического покрытия зависит и от узуса – употребительности аббревиатуры, соответственно ее эквивалента на ПЯ, при определен-•ной ситуации, и ее знакоместа читателям. У Г. Николаевой («Битва в пути») мальчишка бежит по цеху и_кри-чит: «Чепе, чепе!» Представьте себе, что в переводе на немецкий язык (только в РНС есть «чепе») мальчик убудет кричать: Besonderes Vorkommnis! Это звучит комично, как буквальный перевод фразеологизма: в подобной ситуации так не говорят. Болгарский мальчик, вероятно, кричал бы: «Авария!», т. е. получилась бы конкретизация. Не столь популярна, но все же довольно употребительна (в той же книге) аббревиатура НЗ («нё-

прикосновенный запас»). Аналогичное английское сокращение– ER (Emergency Ration)—только военный термин; в художественном тексте его употреблять рискованно, да и вряд ли его поймет рядовой англичанин.

Выход в этих случаях один – искать функциональные аналоги.

7. Иногда ставится вопрос о нулевом переводе аббревиатуры. Если в немецком романе упомянуто предприятие „Schmidt Metallwerke, G. m. b. H.", то в переводе на английский и французский языки будет сокращение Ltd., а по-болгарски напишут «Фабрика за метални изделия Шмит, О. О. Д-во». Уже 60 лет как в стране Советов ушли в небытие все капиталистические общества, с ответственностью и без нее, и соответствующих обозначений, в том числе и аббревиатур, в языке не сохранилось. Если при этом положении давать расшифровку – «[компания] с ограниченной ответственностью» и объяснения, они едва ли добавят много к значению «капиталистическое предприятие» для русского читателя. Будь это текст финансово-экономического типа, стоило бы пояснять; здесь же этот труд оправдал бы себя лишь в том случае, если по ходу действия сокращение выдвинуто на передний план, например, если отмечаются его отличия (в юридическом плане) от другого капиталистического предприятия.

Здесь же уместно отметить и весьма характерное советское сокращение, не имеющее соответствий в других языках – им., например, театр им. К. С. Станиславского; на болгарском языке сокращение передается при помощи нулевого перевода: театър «К– С. Станиславский», причем соответствующее имя обязательно ставится в ка-•вычки.

.Сокращения, употребленные автором автоматически вследствие общепринятого узуса, не скрывающие в себе никаких подтекстов и дополнительной информации или колорита, представляли бы для читателя перевода ненужное затруднение и, на наш взгляд, во многих случаях были бы более приемлемы в расшифрованной форме.

8. Не мешает также иметь в виду, что сокращения «стареют», как и реалии и термины. Однако реалии и термины, устарев, сохраняются в языке, превращаясь иногда в «редкие слова» и оставаясь полнозначными элементами местного или исторического колорита, в то время как аббревиатуры выходят из употребления вообще; а если некоторые где-нибудь и употребляются, то оста-

327

ются элементом своеобразной экзотики и обычно нуждаются в пояснении или расшифровке и для читателей оригинала.

В заключение напомним еще раз, что аббревиатуры не характерны для художественной литературы. Ближе к ней по духу некоторые сокращения, приобретшие общеязыковое значение и, с другой стороны, случаи обыгрывания – пародийного, каламбурного употребления. В большинстве своем, однако, они в отношении приемов перевода слабо отличаются от терминов, используемых для речевых характеристик, для создания местного и «социального» колорита, атмосферы, достоверности. Исходя из функций этих лексических единиц в художественном тексте, переводчик должен передать их доступными для ПЯ средствами, не навязывая своему читателю никаких абракадабр вместо абрревиатур.

Глава 10

ВНЕЯЗЫКОВЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ

Переводчик не был бы творцом, если б он ограничился текстом и не оживил бы в своем воображении то, что автор видел в свое время. Именно от авторского видения и идет переводчик. Слова текста служат для проникновения в художественную действительность, за которой переводчик должен видеть опосредствованную подлинником живую жизнь.

Г. Гачечиладзе '

«..Чтобы переводить с иностранного языка, – пишет Ж. Мунен, – нужны две предпосылки, из которых каждая необходима, а одной недостаточно: выучить этот иностранный язык и изучить (систематически) этнографию коллектива (communaute), пользующегося этим языком. Не может быть полноценного перевода, если не удовле-

¹ Гачечиладзе,    Г. Художественный  перевод    и  литературные взаимосвязи. М.: Сов. писатель, 1972, с. 124.

328

творены оба условия»'. Если эти два условия или, может быть, две стороны перевода – лингвистическая и этнографическая– равны по своему значению, то настоящая глава должна по справедливости включить половину нашего материала; наряду со всем написанным выше, касающимся словесной оболочки повествования, также и весь отраженный в литературе мир и, венец творения, человека – его культуру и быт, настоящее, прошедшее и даже будущее земли, на которой он живет, его страну, город, улицу, его семью и рабочее место, все созданные человеческим гением науки и искусства (в частности, литературу), дикую, первозданную природу и ту, которую он преобразил и приспособил для своего удобства, повседневное поведение, идеологию и образ мышления homo sapiens – одним словом, все что окружает и будет окружать нас на нашей планете, а в будущем – и на других. Многовато для одной главы... В этих рамках на десяти-пятнадцати страницах, которыми бы следовало ограничиться, не уместилось бы даже голое перечисление вопросов и тем.

Три обстоятельства помогут нам, вопреки Козьме Пруткову, объять необъятное. Это, во-первых, все сказанное уже о внеязыковой действительности, мысль о значении которой для перевода красной нитью проходит через всю нашу работу, составляя главный ее стержень: реалии и советизмы, эти лексические вехи колорита – «зримая часть» фона, на котором развертывается действие и из которого вырастает любое художественное произведение; с фоном связаны коннотативные значения (в частности, национальный и исторический колорит) и других объектов – имен собственных, фразеологизмов, обращений и т. д. Так что читатель уже получил некоторое представление о важности для переводчика фоновых знаний, знания тех деталей живой действительности, которая составляет реальную основу оригинального текста.

Во-вторых, сравнительно недавно на стыке языкознания со всеми остальными науками в недрах советской лингводидактики родилась новая наука – «лингво-страноведеиие», имеющая целью облегчить усвоение учащимися (русского) языка путем их ознакомления с жиз-

¹ Mounin Q. Les problemes theoriques de la traduction. Paris, 1963, p. 236. В главе, посвященной значению этнографии в переводе, автор сетует, что в теории перевода не уделяют внимания этому важнейшему аспекту переводческого мастерства.

329

нью и культурой народа – носителя этого языка. Без этих знаний, при получении одной лишь словесной информации, изучающий язык будет в соответствующие чисто языковые формы вкладывать свое содержание, накопленное в сфере другого языкового опыта, искажая, таким образом, и изучаемый язык.

Материал, а в ряде пунктов и методика лингвостра-новедения охватывают более или менее именно фоновые знания, которые так важны и в переводоведении. Без них информация переводчика, почерпнутая единственно из переводимого произведения, окажется неполной, неясной, иногда искаженной или даже вымышленной под влиянием неверно – по причине того же незнания фона – воспринятых деталей подлинника. В результате неверным будет и перевод: образы окажутся худосочными, действие – вялым, все изображение – плоскостным, как бы отраженным в двух измерениях: плохой черно-белый снимок без фокуса и вдохновения.

Известно, что А. ,П. Чехов пользуется большой популярностью в Англии; немало произведений его переведено на английский язык, пьесы его почти не сходят со сцен английских театров. Но Чехов – писатель очень русский, и эта «русскость», содержащаяся в любой детали описываемой им действительности, должна найти отражение и в английском переводе, и на английской сцене, что не всегда легко сделать именно из-за незнания этой действительности. «..Неподалеку от «Пиккадилли», – пишет М. Шагинян, – в театре «Сэвиль», шла, и превосходно шла, чеховская «Чайка»; исполнение удовлетворило бы самого Чехова; но зачем, же, зачем же, господин Майкл Мэкован, позволяете вы кипарисам расти в русском поместье, а длинному английскому огурцу очутиться в руках у русской барыни! Актриса держит его, как мы держим банан, а потом вдруг – по английски – отрезает от него кусочек, держа его все еще в руках, и кладет этот кусочек себе в рот.. Ничтожная деталь., ведь нет же таких огурцов у нас и не отрезаем мы от него кусочки таким .воздушным способом!»¹

В этом мысленном обращении М. Шагинян к постановщику слышится и сожаление, и досада из-за фальшивой нотки, вносимой в хорошую игру и создающей неверное впечатление о какой-то – пусть мельчайшей – детали

¹ Шагинян,  Мариэтта. Зарубежные  письма.    М.:  Сов.  писатель,

1977, с. 170.                                                                         .                        .._:

330

русской действительности. В данном случае переводчик не виноват. Но сколько таких огурцов-бананов мы находим именно в переводах! Им несть числа...

Знание страны и народа, о которых пишет автор, не 'может не быть материальной основой для любого перевода художественного произведения. Так что если в линг-вострановедении заменить методическую направленность переводческой, то оно окажется именно той дисциплиной, которая даст переводчику если не требуемые факты, то хотя бы методику их приобретения, или'по крайней мере привлечет внимание переводчика к необходимости глубже вникать в'скрытую за.словами реальную жизнь. Такие труды – по переводческому страноведению – несомненно будут созданы; в них как раз и будет содержаться та информация, которая должна бы составлять содержание •настоящей главы! В частности, немалую пользу принесет переводчикам с русского языка и выпушенный в 1974 г. издательством «Русский язык» лингвострановедческий словарь'.'

Наконец, в – т р ет ь и х, несмотря на весьма незначи

тельное число публикаций строго в области рассматри

ваемого нами предмета², существует обширная литера

тура по вопросам металингвистики, в том числе и очень

интересные работы А. Д. -Швейцера, затрагивающие мно

гие из тем, связанных с внеязыковьши элементами в деле

'перевода. '           ^:' ' . ^:

'В сайтом начале нашей работы (ч. I, конец гл. 1) мы

отмечали, что «реалия не может отразить данный отрезок

действительности в' целом», что многие элементы фона

передаются, с одной сторону, не отдельными лексически

ми или фразеологическими единицами, а описаниями,

целыми кусками текста,-и с Другой – содержащимися в

отдельных словах намеками и .аллюзиями;" такие «еди

ницы отражения действительности» мы предлагали на

звать «ситуативными реалиями». ;          '

; „'Термин не особенно точен, так как отражает не только

''Данные о нем можно найти в 'нескольких;" статьях Е. М. Вере^:-~ тщатин'а^и др<; см.,: например; РЯзР,-1977, №4, с. 7.4—77."'!. ' -Л Gp.j ^например, тезисы доклада. А; • А.,-,С т-р иж"е н,к>о_;, ТПНОПП, ^ я, Ц„ с.-86—90; О б.р л е,в $з.„В. Б,., Родь „науяныд,знаний .в твор,-fr практике переводчика'."–ТКП, с. 161—167:

331

I

элементы определенного положения, но и целый комплекс других моментов, связанных с жизнью и культурой соответствующего народа или страны; тем не менее мы будем пользоваться им за неимением более подходящего.

Прежде всего, самым важным для распознавания вне-языковых элементов и работы с ними является точное знание того, что стоит за словом, даже самым повседневным. Известно, что жизнь отражена в языке, в совокупности слов, но беда в том (а может быть, и не беда?), что каждый народ вкладывает в слова свои понятия. Так что независимо от общности законов человеческого мышления, одни и те же с виду слова отражают неодинаковые представления. Не будь этого, не будь, кроме того, национальных особенностей жизни народов, соответственно отраженных в словах (и между словами), не существовало бы и теории перевода. Таким образом, в вопросе о том, что стоит за словом, сплетается тугой клубок проблем – от простого понимания значения слова и умения различать оттенки недифференцированной лексики, отбирать единственно уместные варианты, до знания обычаев, привычек, тонкостей отношений и психологии народа – носителя языка. Когда русский называет оленя «зверем» или зайца «зверьком», переводчик должен знать, что это слово для болгарина прозвучит диссонансом, несмотря на отсутствие в словарях разграничительных признаков. Встретив в болгарском тексте слово подлез, русский переводчик спокойно пишет обнаруженное в словаре путепровод; но тем же словом можно перевести и болг. надлез, понятие в некоторой степени антонимическое – «виадук». Болг. добър ден соответствует скорее рус. здравствуй(те), которое, в свою очередь не равно болг. здравей(те), а не «добрый день», это уже вопрос оттенков в зависимости от привычности, употребительности в быту. В языке народа, в стране которого, по словам Лермонтова, «разливы р ек.. (разрядка наша – авт.), подобные морям», слово речка, например, «проворная речка Друйка несет нашу лодку» – отнюдь не соответствует болг. рекичка: русский мерит реки на свой лот – по русской речке ходят лодки, а то и суда покрупнее, в ней утопиться можно запросто, русский и Волгу-то может речкой назвать, а болгарская рекичка и курице будет по колено. А с горами дело обстоит наоборот. Для Ленинских гор, например, никак не подойдет болг. планина. Вместе с тем гора может быть и синонимом вершины, чего в болгарском языке нет. Сравните

332

обозначение цветов в русском и болгарском языках: для русского голубой – такой же цвет, как и «зеленый» или «синий», в то время как болгарин под влиянием этимологии может в первую очередь подумать о гълъбов, что значит «сизый», «светлосерый», а затем уже – светлосин, что обычно правильно, но не всегда возможно (ср. «тем-ноголубые цветочки на светлоголубом фоне»). Не так просто, как кажется, обстоит дело и с коричневым цветом: болг. кафяв может быть и карий, и бурый, а последний употребляется еще в терминологических сочетаниях, что не всегда отражено в переводе.

Во всем, приведенном выше, нет ничего необычного с точки зрения референтов; просто нужно твердо знать, какое значение вкладывает в слово носитель того и другого языков. Хуже, когда дело касается реалий, о чем уже говорено немало: только точное знание их значений, т. е. внеязыковой действительности, связанной с жизнью и культурой носителя ИЯ, а также умение пользоваться словарями позволит переводчику довести их до восприятия читателя. То же с ситуативными реалиями; только словарь здесь редко помогает.

В переводимой книге говорится об археологических раскопках в «городе на Волхове»; русскому ясно, что речь идет о Новгороде, но для иностранца дословный перевод может оказаться не больше чем деталью кроссворда. Еще пример: «Сундукова, – ..закричали из канцелярии. – Вам письмо. Пляшите!»¹ (Разрядка наша – авт.) Для читателя подлинника связь между письмом и пляской ясна: письмо – это радость, от радости пляшут. Но по-видимому, здесь мало обычной логики причины и следствия, необходима и привычность, при отсутствии которой – а она отсутствует практически почти у любого читателя перевода – причинно-следственная цепочка обрывается; перевод непонятен. В аналогичном положении болгарин, например, сказал бы: «ште черпиш», т. е. «с тебя магарыч»; но переводчик должен хорошенько подумать, допускает ли данный контекст такую болгаризацию.

Буквальный перевод в таких случаях вызывает недоумение читателя, который либо вообще ничего не понимает, либо удивляется странным обычаям, непонятным действиям персонажей. В сказке Туманяна злая жена «взобралась на крышу (разрядка наша —авт.),

¹ «Неделя», 1974, № 32.

333

скрестила руки, дожидается супруга», а читателю невдомек, что «речь идет о плоской земляной кровле восточного дома»¹, куда «взбираться», собственно, не нужно. Впрочем, для русского это еще не так необычно: он подготовлен к восприятию особенностей восточного быта описаниями его во многих произведениях классиков, но болгарину при переводе нужно как-то подсказать, о чем идет речь, как некоторой осторожности все еще требует введение обыденного для русской деревни лежания на печи – ведь в Болгарии русских печей не существует.

И еще из области непонятного. Компания останавливает такси, и «шоферу, что называется, сразу соленого огурца захотелось»²; читателю подлинника ясно, что речь идет о пьяных, но одного соленого огурца явно недостаточно, чтобы это понял иностранец. «И загрустил оболваненный под нуль и с метлою в руках., хулиган»³. И здесь все непонятно; зарубежному читателю не скажет ничего ни стрижка, ни метла (кстати, в болгарском языке и нет точного соответствия, а метла значит «веник»), если не знать обычного для Советского Союза возмездия за мелкое хулиганство.

Внеязыковым элементом является и язык жестов, или жестовый язык⁴. У разных народов один и тот же жест может обладать неодинаковым, а иногда и прямо противоположным значением, а это характерный признак реалий, в данном случае – ситуативных. Так, при приветствиях испанцы и латиноамериканцы похлопывают друг друга по спине; англичане ограничиваются обычно "легким кивком; более южные народы трясут руку, иной раз обеими руками, как бы стараясь оторвать; японцы низко кланяются; французы, принимая у себя знакомого, нередко целуются, даже троекратно и т. д. —что ни город, то норов... Русский кивком выражает согласие, а при несогласии покачивает головой; болгарин покачивает головой, соглашаясь, а отказывая, откидывает голову назад (что иногда принимают за кивок). У нас одобрение выражают аплодисментами, а у американцев – свистом -и топотом.

От настоящих реалий все это отличается тем, что определенные средства выражения не закреплены за отдельными жестами – они обозначаются самыми разными словами и словосочетаниями, описаниями ситуации, часто без каких-либо разъяснений: пишущий считает, что его читателю это должно быть ясно. «Во парень! – прошептала Сонечка, показывая большой палец..»¹ (Разрядка наша – авт.) На Западе поднимают большой палец, когда хотят остановить машину (авто-стоп), а русский – иллюстрируя фразеологизм на большой палец (или, напротив, жест является референтом ФЕ?).

А вот еще элемент невербального языка. Доктор нашел, что Наташе пошло на пользу последнее его лекарство и что «она очень посвежела»; графиня, услышав это, «посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную»². «Поплевала» не значит плюнула» (если не через левое плечо) – плюют с досады, а поплевать можно против сглазу (ср. «—Тьфу, тьфу, не сглазьте,., суеверно сплюнул через плечо адмирал»³).

Как передавать все эти приметы и традиционные для данного народа жесты и реакции? Нос чешется – в рюмку смотреть (у болгар – злиться будешь); чешется левая рука – деньги получать; горят уши – кто-то сплетничает о тебе; вопрос «в каком ухе звенит?»; забыв что-либо, вернуться – дурная примета; сидеть в комнате в шляпе – неприлично; прийти в дом, где есть дети, с пустыми руками – не принято и т. д.

Будучи элементами традиционного поведения определенного народа, отражающими его национальные черты, такие ситуативные реалии должны найти свое отражение и в переводе: если опустить и/или исказить и/или не разъяснить их, то читатель не сможет получить верного представления о произведении или истолкует его для себя, в своем национальном ключе.

Несмотря на яркий национальный, а иногда и временной колорит, ситуативные реалии, в отличие от лексических, сравнительно легче поддаются переводу, так как их передача не связана с необходимостью сохранять какую-нибудь форму. Трудность заключается, во-первых, в их распознавании (нередко переводчик приписывает

¹ X а ч атур я н –   №   'Реалия   и   пёреводимость.—МП,    1972,    9,

с. ,57—58. .'....     ..                    .        ..

² И, 7.XII.1974.

³Моралевич   А.   Варианты. –Кр., 1975, № 5, с. 7. ⁴ Его относят к невербальным, <чнемым»    языкам; см,    Верещагин Е. М., Костомаров    В.   Г.   Указ. еоч. Изд. 2-е. с. 145.

334

'Очеретин   В.   Указ, соч., с. 22. "Толстой   Л.  Н.  Собр. соч. Т. 6, с. 85.

³ Словарь русского языка под ред. С. И. Ожегова. В 4-х томах.  'М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1959 (см. «сглазить»).

;335

данному народу привычки и обычаи, которых у него нет) и, во-вторых, в умении подыскать наиболее лаконичную форму, в которую и заключить объяснение или намек на сущность дела. Если сравнительно просто дать читателю понять, что хочет сказать персонаж, глядя с сожалением на собеседника и крутя ладонь с растопыренными пальцами у виска или посвистывая и уперев опять-таки в висок указательный палец, то весьма нелегко несколькими словами рассказать легенду, передать суть приметы, растолковать традиционное поведение,    направить    мысль читателя к известной каждому носителю    языка сказке или произведению литературы.   Переводя   некрасовских «Коробейников», нужно поведать читателю о том, что в дореволюционной России верующие, зевая, крестили рот, чтобы туда не залетела невзначай нечистая сила – «Старый Тихоныч, зеваючи, то и дело крестит рот» ¹. В болгарском переводе Тихоныч и зевает и крестится, но связи между обоими действиями нет, и это, мы считаем, одна из  неизбежных потерь:  объяснить   (правда, не в двух коротких строках), конечно, можно, но это приведет к неоправданному привлечению внимания читателя к незначительной детали, которая в подлиннике совсем не подчеркнута. Или что делать с тем самым (явно неприличным с точки зрения любого иностранца) «поплевыва-нием» графини Ростовой? – графиня, а плюет! У одного болгарского переводчика, а также в переводе на английский язык графиня ничтоже сумняшеся сплевывает, прежде чем вернуться в гостиную («погледна ноктите си и плю», «looked at her nails and  spat out»). Но в последнем болгарском переводе уже содержится намек на «сглаз»: «плю лекично за уроки»; также приблизительно передано это и во французском переводе: «Pour conjurer le mauvais sort, la comtesse cracha».    Или как быть с фольклорными аллюзиями? Сообщая о съезде колдунов в Боготе, автор в скобках сообщает: «По непроверенным сведениям, делегаты прибыли верхом на метлах»². Каждому русскому известно, что излюбленным   транспортом ведьм являются ступа, помело, метла – в этом вся соль «непроверенных сведений». Ну а если в фольклоре, допустим, англичан, ведьмы и всякая нечисть    пользуются иными средствами передвижения? Или если у другого народа и ведьм не наблюдается?

'Некрасовы. А. Сочинения. Т. II, с. 35. ² Кр., 1976, № 1, с. 12.

336

В отношении всех реалий, в том числе и ситуативных, отражать национальное своеобразие в принципе надо. Скажем, при переводе рассказов Гоголя все ведьмы должны быть переданы с характерными для украинского фольклора атрибутами. Нельзя, переводя с турецкого языка, написать «мой турецкий друг кивнул» в значении «согласия», потому что, выражая согласие, турок не кивает: либо он выразит это характерным для его национальности путем, либо, в худшем случае, нейтрально (мой турецкий друг «согласился», «не возражал», «принял»), либо он не турок.

И тут опять встает вопрос, что делать в случаях, когда у автора гурок кивает? Переделать кирок на покачивание головой? Или передать нейтрально « согласился»? Или оставить как есть? Эти вопросы особенно важны, когда дело касается быта и культуры страны ПЯ. Если автор– современник переводчика, все вопросы решает он сам. Если же нет, то переводчик, прежде чем принять какое-либо решене, должен учесть: действительно ли это ошибка? А, быть может, наш турок знаком с европейскими обычаями, в частности с обычаями своего собеседника, или подражает ему? Если же это в самом деле промах, а особенно при описании действительности страны ПЯ, то, пожалуй, исправить его можно – тактично, ненавязчиво, нейтральными средствами, чтобы не подводить автора, себя и, что важнее, чтобы не искажать жизненной правды.

Но и когда промахов нет, не все и не всегда можно передавать как есть. Нередко ситуативная реалия носит такой характер, что у читателя перевода возникают не те ассоциации, которых автор ожидает от читателя подлинника. Цитируя А. Нойберта, А. Д. Швейцер ¹приводит его пример о переводе на арабский язык строки из сонета Шекспира, где «летний день ассоциируется с понятием красоты», и отмечает, что у арабского читателя летний день и красота несовместимы и лето нужно заменить весной: для араба лето связано со зноем и, следовательно, приятных ассоциаций не вызывает. С этим можно согласиться, но лишь при условии, что речь идет о сравнении, т. е. о понятии, близком к устойчивым единицам. А будь это обычное описание прекрасного летнего дня, каковы бы ни были температурные различия, переводчик не имеет права делать скидок на температуру. Приблизительно

'Швейцер    А.  Д.    Перевод и лингвистика, с. 243.

337

то же в примере со съездом колдунов, поскольку дается не описание народного быта, а, так сказать, ссылка на него; поэтому ситуативную русскую реалию можно при переводе даже заменить подходящей ситуацией, понятной читателю на ПЯ.

Частным вопросом является передача намеков неизвестные литературные произведения. Эта тема относится скорее к фразеологии – мы говорили о крылатых словах, цитатах, фразеологических сочетаниях, связанных с бытом и культурой народа, но одетых в точно определен-' ную языковую форму. Однако здесь нужно отметить те случаи, когда самой цитаты или поговорки нет, а есть только аллюзия. «Ты сетовал, дорогой Крокодил, что о твоих собратьях сказано и написано много несправедливого. И нрав-то у вас, мол, зверский, и питаетесь-то вы к а л о ш а м и, и ваша скупая крокодильская слеза (разрядка наша – авт.) насквозь фальшивая»¹. Как переводить «крокодильскую слезу» – догадаться несложно: фразеологизм крокодиловы слезы принадлежит к интернациональным; но почему крокодил «питается калошами» знает только русский и те из читателей-иностранцев, которые знают русскую детскую литературу («Телефон» и «Крокодил» К. Чуковского). Или такой текст: «Я хотел посоветовать владельцу [который не мог найти необходимые ему запчасти] насоса печально апробированный в прошлом метод: если нет грузил – отвинчивай гайки (разрядка наша – авт.) на железной дороге..»². Ведь если в переводе не намекнуть на «Злоумышленника» Чехова, апробация лишается смысла. Как поступить с переводом следующего текста: «Жизнь такова, что безоблачного счастья не бывает. Всегда находится кто-то третий, который., подбросит свою ложку дегтя или надушенный платок (разрядка наша– авт.) с чужими инициалами»³? Выделенные слова делают последнюю фразу намного более емкой, чем если бы за ними не скрывалась связь с известными читателю подлинника мыслями – о ложке дегтя в бочке меда и эпизоде с платком Дездемоны – аллюзии, которые должны сохраниться и в переводе.

О том, как «переводить» такие «намеки на факты, общеизвестные там и тогда, где и когда создавался ори-