Текст книги "Непереводимое в переводе"
Автор книги: Сергей Влахов
Соавторы: Сидер Флорин
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
3 Там же, т. 14, с. 45.
10*
283.
стилю, но отчасти и по содержанию, точнее, имеет менее определенные границы, а нередко и более широкий охват, обозначая больше одного заболевания. Например, наименование многих болезней обозначено словом лихорадка (болг. треска, англ, fever, фр. fievre, нем. Fieber), прежде обозначавшим главным образом «болотную лихорадку» – малярию, а впоследствии – лихорадочные состояния и много различных заболеваний, имеющих теперь каждое свое название. Таким широким общеизвестным названием является рус. оспа, соответствующее еще более широкому болг. шарка: «едра шарка» – «натуральная оспа»1 (другой разговорный синоним – сипаница), «дребна шарка», или брусница– «корь», «дребна шарка», или лещенка – «ветряная оспа» или, точнее (разг.), ветрянка.
В научной медицинской литературе обычно избегают терминов, лишенных точно определенного содержания: натуральную оспу предпочитают называть вариолой, а ветряную оспу – варицелой. В художественной же литературе эти популярные, пусть не слишком определенные, названия представляют собой чрезвычайно удобные синонимы, используемые писателями – в сущности, как любые синонимы, – например, для нюансировки речи разных героев, для построения жизненно правдивых образов. Положение переводчика, которому приходится повторить такую нюансировку на другом языке, бывает незавидным, когда в ПЯ нет подходящего по стилю средства. Например, англ, рох или фр. verole – грубое обозначение «сифилиса», которого в других языках может не быть, на русский язык удобно перевести как дурная болезнь.
Впрочем, с развитием медицинской науки многие из народных названий болезней либо вышли из употребления, либо приобрели более четкие очертания и вошли в медицинскую номенклатуру. С другой стороны, и многие сугубо научные названия стали достаточно популярными,– до того, что беспрепятственный обмен латинскими названиями, такими как канцер, экзитус, тбц и т. п., уже нельзя считать безвредным для психического состояния пациентов, в присутствии которых беседуют врачи.
Такая «научная» осведомленность широких масс чи-
Противопоставление болг. едра («крупная») шарка – англ, small («мелкий») рох иногда вводит в заблуждение даже медиков при переводах в плоскости английского и болгарского языков.
284
тателей, в особенности в области медицинской, военной, экономических наук, в науках о космосе и др., допускает довольно широкое употребление в художественной литературе соответствующих терминов без объяснения их. Для переводчика важно, чтобы каждый раз, вводя в текст перевода, скажем, морской термин, он точно знал, будет ли это понятно читателю, дойдет ли до чеха, венгра, швейцарца, даже болгарина, имеющих в силу определенных географических и исторических обстоятельств сравнительно слабое отношение к морскому делу, то, что предельно ясно англичанину или греку – жителям морских стран. И если эти два читателя – подлинника и перевода – в различной степени осведомлены по данным терминологическим вопросам, переводчик должен это учесть и не вводить в свой текст малознакомую терминологию.
Сказанное, конечно, не исчерпывает вопросов перевода терминов в художественном тексте – на нескольких страницах исчерпать такую тему нельзя. Важно отметить, что к переводу терминологических единиц не следует подходить как к делу легкому. Вопросов здесь немало, решение их требует труда, времени, опыта и сообразительности, как и решение труднейших проблем перевода художественного текста. Резюмируя, приведем сказанное о терминологическом переводе в виде тезисов:
1. Основной принцип этого перевода – термин передается термином.
2. В отличие от научного текста, в художественной литературе термины, в особенности исконные для ИЯ, распознаются труднее; а с предварительным выделением их из общеязыковой лексики связан выбор приемов их перевода.
3. Отклонения от основного принципа перевода допускаются главным образом в тех случаях, когда термин в данном тексте не имеет терминологического значения, не несет значительной семантической нагрузки и, разумеется, если он лишился связи с соответствующей термино-системой.
4. При отсутствии в ПЯ термина-эквивалента в н а -учном тексте его заимствуют или создают новый, или придают терминологическое значение общелитературной единице, а в художественном тексте предпочитают иные приемы, стараясь, тем не менее, не
285
нарушать «терминологического звучания» текста: замену другим (обычно близким по значению, а иногда даже далеко не равнозначным) термином, компенсацию видового понятия родовым, синонимом различной степени близости, приблизительным соответствием (обычным словом) и даже нулевой перевод.
5. Внутренняя форма термина, не принимаемая во
внимание при переводе научной литературы, может иметь
значение в художественном переводе, но только в тех
случаях, когда она играет аналогичную роль в подлин
нике. Прозрачная внутренняя форма может, с другой
стороны, стать источником переводческих неудач —
вследствие нераспознания термина или неумения совме
стить при переводе терминологическое значение с об
разным. 1
Глава 8
КАЛАМБУРЫ
С моей точки зрения, «непереводимой игры слов» не существует и не должно существовать, за чрезвычайно редкими исключениями. Весь вопрос в мастерстве переводчика.
Н. Любимов
В подтверждение этих слов Н. Любимова' Н. Галь высказывает мысль о том, что подстрочное примечание «непереводимая игра слов» – «это расписка переводчика в собственном бессилии». «Конечно, – пишет она дальше, – порой ты и впрямь бессилен перед какой-то уж очень головоломной задачей. Тогда вернее совсем пожертвовать игрою слов здесь и, может быть, взамен сыграть в другом месте, где у автора ничего и нет, а переводчику что-то придумалось. Но чем меньше потерь, тем, понятно, лучше, и отступать без боя стыдно»2.
Итак, игру слов передать можно. Но трудно, но не всегда. Как же помочь переводчику справиться с этим нелегким делом? Ведь и сотни примеров блестящих побед
'Любимов Н. Перевод – искусство, с. 249. 2 Галь Н. Слово живое и мертвое, с. 136.
286
талантливейших переводчиков будут слабым утешением, если не раскрыть механизма претворения игры слов средствами ПЯ, если не сформулировать определенных закономерностей, обобщив опыт этих мастеров. Лишь вооруженный таким обобщенным опытом рядовой переводчик сможет бесстрашно смотреть в глаза «непереводимому» каламбуру.
К сожалению, загнать в узкие рамки правил каж-д ы и каламбур едва ли удастся: слишком много в его переводе индивидуального, своеобразного; чтобы справиться с ним, необходимы и совершенное владение обоими языками, и огромный опыт, и общая культура, но,
! пожалуй, в первую очередь, чувство юмора, сообрази-
j тельность и талант. «По своему существу каламбур не .есть естественное явление; это особое искусство, требую-
Гщее специального внимания, как всякое искусство»,– передает Н. П. Колесников ' слова Ж. Вандриеса2 и подчеркивает необходимость особого изучения этого искус-
]ства.
Приступив к такому изучению, мы обнаружили нема-
|ло материалов о каламбуре3, но вместе с тем и немало разнородных, даже противоречивых мнений, а «о путях перевода каламбуров» – всего лишь краткие заметки в работах нескольких теоретиков и практиков перевода4
РЯШ,
.'Колесников Н. П. О некоторых видах каламбура.
1971, № 3, с. 81. 2Вандриес Ж. Язык. М.: Соцэкгиз, 1937, с. 169—170.
3 Основной остается книга А. А. Щербины «Сущность и искусство словесной остроты (каламбура)», в которой перечислены большинство опубликованных до нее работ. Приведем и ряд вышедших позднее публикаций: Г е п н е р Ю. Р. Об основных признаках фразеологических единиц и о типах их видоизменения; Макаре н к о В. М. Каламбуры у Горького. – РР, 1968, № 2; Колесников Н. П. О некоторых видах каламбура. – РЯШ, 1971, №3;Станчева-Арнаудова Е. Лексические средства создания комического эффекта в творчестве И. Ильфа и Е. Петрова. – Годишник на Соф. у-т, Слав, фил., т. 66, кн. 1. София, 1972; Ко-лесниченко С. А. Декодирование стилистического приема игры слов в английском языке. – ФН, 1973, № 3, а также 5 статей Ходаковой Е. П.: О каламбуре. – РЯШ, 1968, № 3; Употребление каламбуров в речи русского общества XVIII века. – РР, 1973, № 4; Употребление каламбуров в речи русского общества начала XIX века. – РР, 1973, № 5; Пушкинские каламбуры. – РР,
• 1974, № 2 и Словесная шутка. – РР, 1974, № 3.
4 Виноградов В. Формально-обусловленный перевод каламбуров-созвучий. – ТП, 1972, № 9, с. 69. Автор приводит и значительное число других работ, в которых можно найти отдельные замечания по этому вопросу.
287
до 1972 года и только две статьи' последних лет.
Наиболее полное и четкое определение каламбура2 находим в БСЭ: «стилистический оборот речи или миниатюра определенного автора, основанные на комическом использовании одинакового звучания слов, имеющих разное значение, или сходно звучащих слов или групп слов, либо разных значений одного и– того же слова и словосочетания». Короче говоря, каламбур – это большей частью игра на несоответствии между привычным звучанием и непривычным значением. Для большей ясности разберем эту дефиницию по частям и добавим еще некоторые моменты, чтобы дать представление о работе, которую должен проделать переводчик, пересоздавая каламбур в его новом обличий.
1, Каламбур может быть а) оборотом речи, т.е. элементом данного текста, или б) самостоятельным произведением, миниатюрой, родственной эпиграмме. Каламбуры используются еще в) в качестве заголовков (в особенности газетных заметок, фельетонов, юмористических рассказов), а также г) в подписях к рисункам и карикатурам.
В каждом из этих случаев перевод каламбура будет иметь свои особенности: а) как часть целого он тесно связан с контекстом и зависит от него, что, с одной стороны, затрудняет перевод, а с другой, является основой для нахождения наиболее удачного решения; б) каламбур-миниатюра переводится как законченное целое, без учета иных соображений, что, может быть, предоставляет переводчику больше свободы в подборе средств; в) в каламбуре-заголовке, как в фокусе, собрано все идейное содержание данного произведения, выражен максимально точно замысел автора, а это, за отсутствием контекста (узкого, широкий контекст – все произведение), чрезвычайно трудно передать при переводе; г) успех перевода подписи к карикатуре зависит от умения переводчика найти и передать связь между кистью и пером.
1 Кузьмин С. С. Смех как переводческая проблема (На примере фразеологизмов) иМосяков А. Е. Разложение фразеологизмов и перевод – обе в ТП, 1976, № 13.
2 В отличие от большинства авторов, считающих термины «каламбур» и «игра слов» полными синонимами, мы склонны вкладывать в последний более широкое содержание; на наш взгляд, каламбур – это вид игры слов (намек на такое понимание находим у А. В. Федорова, Н. Демуровой, Е. П. Ходаковой), которая может в свою очередь включать и другие построенные на языковом материале «игры»
288
Стилистическая цель каламбура – Создание комического эффекта, сосредоточение внимания читателя на определенном пункте текста – должна получить полноценное отражение и в переводе; при этом переводчик обязан держаться строго в рамках соответствующего «комического жанра» – от безобидной шутки до острой иронии или едкой сатиры 1. Замысел автора будет в корне разрушен, если вместо грубого зубоскальства в переводе появится изящная ирония, вместо искрометного остроумия клоунада дурного вкуса.
Обычно каламбур бывает намеренным, целенаправленным. «Случайными», как исключение, можно бы считать каламбуры, например, в речевой характеристике, но это автор намеренно сделал их случайными, воспроизводя глупую, самоцельную игру слов, раскрывающую образ мышления, привычную речь, ту или иную черту персонажа (вспомним Туркина в «Ионыче»).
Здесь же следует, кстати, предостеречь переводчика от и в самом деле нечаянного столкновения или совмещения в одном тексте слов, которые оформили бы каламбур типа цитируемых Н. Галь; например, влюбленный говорит что-то женщине, «целуя ее в ш е ю и теряя при этом голову»2. (Разрядка наша – авт.)
Элементом, обеспечивающим каламбуру успех, является непредсказуемость того или иного звена в цепи речи, так называемый эффект неожиданности (ef-fet de suprise). «Появление каждого элемента речевой цепи как бы предопределяется всеми предшествующими элементами и предопределяет все последующие элементы», – пишет С. А. Колесниченко3, объясняя этот эффект: одновременно или последовательно, читатель воспринимает два значения, одного из которых не ожидал. Кстати, сказанное объясняет особенно ясно, почему авторы так охотно кладут в основу каламбуров фразеологизмы, т. е. такие сочетания слов, которые не создаются в момент говорения или писания, а воспроизводятся в готовом виде: речевой поток здесь течет в сложившихся веками берегах, читатель знает точно, какой компонент за каким надо ожидать, а это делает особенно острым эффект обмана его ожиданий.
Сущность каламбура заключается в столкновении
1 См. указ, выше статью С. С. Кузьмина.
2 Г а л ь Н. Указ, соч., с. 93.
3Колесниченко С. А. Указ, соч., ее. 108, 107.
289
Или, напротив, в неожиданном объединении Двух несо§-: местимых значений в одной фонетической (графической)! форме. То есть основными элементами каламбура явля-[ ются, с одной стороны, одинаковое или близкое до омо-1 нимии звучание (в том числе и звуковая форма многоз-; начного слова в его разных значениях), а с другой—; несоответствие до антонимии между двумя значениями:, слов (это «крупный—195 см – специалист»), компо-; нентов ФЕ и «свободных» слов («жизнь бьет ключом – по голове»), слова и его компонентов («белоручка» – «белые руки»), слова и произвольных кусков его, типа шарад («Злато, злато!. Сколько через тебя зла-то»1, разрядка наша – авт.), слова и его ложной, произвольной, «народной» этимологии (вместо «спекулянт» – «ску-пелянт»), а также устойчивого и омонимического ему словосочетания («баснями не накормишь и соловья»).
2. Сказанное до сих пор о природе каламбуров может в некоторой степени выявить ту работу, которая предстоит переводчику, и в чем заключается ее основная трудность. В отличие от перевода обычного текста, при котором его содержание (в том числе образы, коннотации, фон, авторский стиль) нужно влить в новую языковую форму, здесь, при переводе каламбура, перевыражению подлежит и сама форма подлинника – фонетическая и/или графическая. Больше того. Нередко приходится даже менять содержание в 'угоду форме – на новое, если невозможно сохранить старое. Это необходимо потому, что для полноценного перевода художественного или публицистического произведения план выражения может оказаться важнее плана содержания. Нетрудно понять, что добиться при этом верного на все сто процентов перевода, т. е. передать неизмененным содержание, не меняя при этом и форму, удается сравнительно редко, так как между обыгрываемыми словами (фразеологизмами) ИЯ и соотносительными единицами ПЯ должны существовать не просто эквивалентные отношения, но полная эквивалентность с охватом двух (или больше) значений.
Однако даже при таком положении не всегда можно рассчитывать на стопроцентно удачный перевод: между эквивалентами часто совсем неожиданно обнаруживаются незаметные при других обстоятельствах расхожде-
'Островский А. Н. (цит. по: К о л о с о в П. И. Словарно-стилистические упражнения. М.: Просвещение, 1964, с. 212)
290
ния – в сочетаемости, частотности или употребительности, в стилистической окраске или эмоциональном заряде, в наборе синонимов или антонимов, в этимологии или словообразовательных возможностях, в вызываемых ас-социациях или коварных намеках и т. п. А иногда даже незначительного с виду отличия достаточно, чтобы помешать правильному воспроизведению игры слов на ПЯ и заставить переводчика искать для этого новых путей. Вывод из сказанного один: буквального перевода (т. е. передачи не только содержания, но и формы), к которому мы стремимся как к идеалу (какой парадокс!) при переводе каламбура, можно добиться скорее в виде исключения; как правило же, здесь не обходится без потерь. Вот почему переводчик должен в первую очередь задать себе вопрос: чем жертвовать? Передать содержание, отказавшись от игры слов, или же сохранить каламбур за счет замены образа, отклонения от точного значения, затушевки идейного замысла, даже вообще сосредоточиться только на игре, полностью абстрагировавшись от содержания? Которая из жертв – плана содержания или плана выражения – Окажется в переводе .меньшим злом?
Решение этого вопроса зависит от ряда предпосылок, но в первую очередь от требований контекста, главным образом широкого контекста, а нередко и всего произведения в целом. И уже на втором месте учитываются «каламбурные возможности» ПЯ по сравнению с ИЯ и лексические данные самих единиц.
Жертвовать содержанием при переводе каламбура приходится не так уж редко. Это происходит, например, при целенаправленном обыгрывании звуковой формы, когда внимание читателя сосредоточивается на неожиданной или, как у Пушкина, ожидаемой рифме: «И вот уже трещат морозы.. (Читатель ждет уж рифмы розы; На, вот возьми ее скорей!») ', аллитерации или новых «звуковых эффектах».
И. Левый приводит такой случай, при котором «сохранить игру слов., важнее, чем передать точное их значение»2. В пяти вариантах перевода трех рифмующихся строк из стихотворения Моргенштерна «Эстетическая
'Пушкин А. С. Собр. соч. в 8-ми томах. Т. V. М.: Худ. лит-ра,
1969, с. 117.
2 Левый И. Указ, соч., с. 144—145. " •
291
ласка» наряду с лаской – животным из подлинника – появляются еще хорек, норка, гиена и ящерица, все – в очень разных ситуациях и местах действия; вместе с тем каждый вариант передает замысел автора, вопреки замене по существу всего содержания подлинника другим.
Комического эффекта добиваются Ильф и Петров, вводя в прозаический текст стихотворный элемент, когда в «Золотом теленке» Лоханкин, обращаясь патетически к жене, переходит на безупречный ямб: «– Волчица ты, ..Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня»1 и т. д.
Но в первых двух случаях это стихи, в последнем – опять-таки стихотворный прием (это-то в данном случае и вызывает смех), а для стихов форма – рифма и размер– часто, в самом деле, играют ведущую роль; так что, по существу, может быть, здесь лучше говорить о «словесной шутке»2, чем о каламбуре. Но и в произаиче-ском тексте звуковая форма может исполнять организующую каламбур функцию: «..Управление кораблевождения. .. – Подождите, у меня головокруже-н и е», «уполномоченный по учету газонов и уполномоченный по учету вазонов», «Не планирование, а фланирование»3 (разрядка всюду наша – авт.), где содержание можно изменить за счет формы, которая играет ведущую роль: в небольшом тексте рифма связала воедино довольно слабо связанные по смыслу слова; достаточно одно из рифмующихся слов заменить синонимом (например, «фланирование» – «гуляньем»), и об игре слов не будет и помина.
3. В теоретических работах встречаются разные классификации каламбуров. Перевод же их, на наш взгляд, удобно рассматривать в общих чертах на трех уровнях: фонетическом, лексическом и фразеологическом.
О фонетическом уровне уже шла речь выше; для него характерно преобладание звуковой стороны над смысловой и иногда настолько, что становится сомнительным отнесение оборота к категории каламбура. В связи с этим, может быть, правильнее было бы оставить в стороне фонетический уровень и говорить о переводе каламбуров только двух типов: лексических и фразеологических.
1 Ильф И. А., Петров Е. П. Собр. соч. в 5-ти томах. Т. 2. М.:
Гос. изд-во худ. лит-ры, 1961, с. 141.
2Ходакова Е. П. Словесная шутка. – РР, 1974, № 3, с. 40.
3Станчева-Арнаудова Е. Указ, соч., с. 444. д
292
К группе лексических каламбуров можно отнести разные типы игры слов, основанные
1) на обыгрывании целых слов или частей: а) корней, аффиксов или б) «обломков» слов !,
2) на многозначности или омонимии2,
3) на ряде других лексических категорий – антонимии, этимологии и т. д.
Но какие бы явления мы ни обнаруживали в переводимом каламбуре, в основе его будет всегда лежать омонимия в той или иной форме.
Фразеологические каламбуры мы склонны рассматривать особо не только потому, что они обладают своими, чисто фразеологическими особенностями, но и в связи с их удельным весом среди каламбуров; в принятых нами широких границах фразеологии их, вероятно, будет абсолютное большинство, как их большинство и в нашем материале. Место же их после лексических каламбуров обусловлено не только более высоким – фразеологическим – уровнем, но и тем, что игра на ФЕ часто не исключает участия и лексических единиц: обыгрывание отдельных компонентов устойчивых сочетаний– характернейший прием этой игры.
Прежде чем разбирать приемы перевода отдельных групп каламбуров, следует отметить, что наша классификация условна – в том смысле, что сравнительно редко встречаются единицы, которые можно было бы отнести исключительно к данной группе: большей частью они принадлежат к нескольким типам единиц. Так, омонимический каламбур может !быть связан с антонимией, с много-
1 Часть слова далеко не всегда является значимой; нередко это случайный «кусок» лексической единицы, лишенный связанного с ней значения. Например, в известном каламбуре: «Когда садовник бывает предателем отечества? – Когда он продает настурции» – название цветка не составлено из морфем «нас» и «Турции».
2 В других главах понятие омонимии включало все случаи «звукового совпадения двух или нескольких языковых единиц, различных по значению» (С-СЛТ), в том числе и многозначность (см., например, ч. I, гл. 12). Однако здесь, несмотря на то, что разница между омонимией и многозначностью все та же – в степени, а не в качестве, мы склонны, подобно А. А. Щербине, рассматривать их отдельно (см. указ. соч. – гл. III о многозначности, гл. IV об омонимии), считая такое обособление, хотя и в рамках лексических каламбуров, более целесообразным с точки зрения перевода.
293
значностью; игра слов На основе однокорневых слов вместе с тем и омонимична и т. д. Поэтому наше деление имеет целью подсказать возможный прием перевода исходя из преобладающей черты каламбура.
I. В составе группы лексических каламбуров рассмотрим единицы, построенные на основных лексических категориях: обыгрывание многозначных слов, омонимов и антонимов, а также и некоторые особые случаи – каламбуры на основе терминов и имен собственных.
1. На м н о г о з н а ч н о с т и слова строятся, может быть, наиболее типичные и многочисленные из лексических каламбуров. Вот сравнительно несложный пример. Рубрика зарубежного юмора в «Крокодиле» носит название «Улыбки разных широт» (разрядка наша – авт.), причем под широта подразумевается не только географическое понятие, но и качество улыбки. Перевод затрудняется с одной стороны многозначностью слова (например, болг. широта употребляется главным образом в пе-реНосном значении, а в географическом – ширина), а с другой —; грамматическими различиями (разные значения русского родительного падежа требуют в болгарском языке разных предлогов); тем не менее, близкое звучание создает некоторую основу для игры слов. В немецком языке «общее» для обоих значений слово Breite обеспечивает полноценный перевод; а при переводе на английский и французский, вероятно, нужно искать иной основы, поскольку географический термин образуется от совсем другого корня (latitude).
Основой для игры нередко бывают не многозначные слова в прямом'смысле, а единицы, содержащие один и тот же корень. Смысловые расхождения между однокор-невыми словами бывают намного больше, чем между значениями многозначного слова, – вплоть до антонимии («г/лгаый– безумный»). Но и в простое несовпадение значений таких слов может породить каламбур. Слова мудпый и мудрить связаны общим корнем, как мороз и сморозить, а перевести каламбур, построенный на такой основе, бывает очень нелегко. Вот пример. Рассказывает кок: «как волну вскинет да прихватит морозом, так она в один момент горой и застывает. Смеются моряки: «—Ай да кок, вот уж действительно с морозил!»1 (Разрядка наша – авт.) Болгарский переводчик не сумел
1 К а с с и л ь Л; : Далеко в море, с. 45. 29*;
сохранить каламбура. Ё другом случае переводчик пбпЫ-; тался сохранить игру слов, но попытка также не уда– • лась, несмотря на благоприятные условия контекста., «—Ершист дворянин! Воеводства донского просит!—: спокойно сказал Разин. – Посадите, братцы, его воеводой: к донским ершам!»1 (Разрядка наша – авт.) Как и в. первом примере, буквальный перевод невозможен; поэтому переводчик подыскивает «каламбурную пару» к одному из слов – ершистый и переводит его «свадлив» ( = сварливый); получается «свадлив дворянин»—: «при свадливите риби». Подход правильный, но неудача связана с выбором варианта: если сварливым может быть дворянин, то о рыбах такого не скажешь; а достаточно было взять близкое по значению зъбат ( = зубастый) , и все встало бы на свои места. Значительно-удачнее передан пушкинский каламбур в «Выстреле»:, «..признаюсь, побоялся я сделаться пьяницею с горя, т.е. самым г о р ь к и м пьяницею»2 (каламбурооб-разующие слова выделены в самом тексте), причем болгарский переводчик заменил горе «отчаянием»; получи-; лось «..признавай си, че се побоях да стана п и я н и ц а от отчаяние, тоест отчаян пияница» (разрядка наша – авт.), что вполне соответствует как замыслу автора, так и болгарскому словоупотреблению.
Относительно чаще, по сравнению с предыдущей груп
пой, многозначные слова имеют в ПЯ эквиваленты в от
ношении их переносных значений3. Примером могут
служить прилагательные, обозначающие в прямом .смыс
ле вкус, а в переносном – обычно черты характера или
облика человека: bitter taste – bitter tears; un gout
amer –des larmes ameres; eine su/Зе Speise – su/Зе Trau-
me; кисела ябълка– кисела физиономия; кислое ябло
ко – кислая мина. , ,-.->
• Другого рода пример приведен у Комиссарова ,(и др,):;
"Не says h e'11 teach you (разрядка наша – авт.)
to take his boards and make a raft of them; but seeing that;
'. 3 лобин Ст. Степан Разин. Т. I. М.: Сов. писатель, 1952, с, 565.
2 П у ш к и н А. С. Собр. соч. в 8-ми томах. Т. VII. М.: Худ. лит-ра, 1970, с. 85.
3'В .пособии В. Н. Комиссарова, Я. И. Рецкёра и
В. И. Тархова это выражено слишком оптимистично: «Игра
слова подобного типа [т. е. основанная на использовании перенос-'
ного значения] не представляет обычно особых трудностей:для пе-'
реводчика». (Пособие по переводу с английского на русский,– ч. И,
с– 162) ... t •
295'
you know how to do this pretty well already, the offer., seems a superfluous one on his part.." (J. Jerome. Three Men in a Boat) «Он кричит, что он покажет вам, как брать без спроса доски и делать из них плот, но поскольку вы и так прекрасно знаете, как это делать, это предложение кажется нам излишним».1
Это легко поддается переводу и на болгарский язык с тем же вариантом «научить»; нетрудно его передать и на французский и немецкий языки с эквивалентами тех же глаголов: faire voir, zeigen. В логику этой легкости легко проникнуть: разноязычные синонимы могут «порождать» близкие переносные значения в силу близости мыслительных процессов человеческого мозга. И тем не менее едва ли следует слишком опираться на эту закономерность. Возьмем довольно простой пример из «Занозы» Л. Ленча: «Вопрос о сносе дома., упирается лишь в одну гражданку Сухарькову. – Вопрос упирается или гражданка Сухарькова упирается?»2 (Разрядка наша – авт.) На болгарский язык перевести можно, хоть и не так гладко: соответствие первому упираться – невозвратный глагол с тем же корнем, причем лучше переводить все в совершенном виде: «– Въпросът о п р я или гражданката С. с е о п р я?» Что касается других языков, то там, очевидно, нужно искать подстановок: в переводе они упираются не меньше гражданки Сухарьковой. И уже намного труднее с каламбуром Л. Лагина: «Хрупкая девушка: чуть что, ломается»3. (Разрядка наша – авт.) На болгарском можно подобрать близкое «Кръш-н а мома: за щяло и нещяло се к ъ л ч и», но здесь в основе лишь паронимичные соответствия и нет той емкости, как в русском.
Лексический каламбур может быть осложнен введением авторского неологизма – действительно нового слова, окказионализма, подходящего и употребленного только в данном случае, – или же приданием нового значения существующему слову на основе лишь близости созвучий. Ел. Благинина пишет, что К. Чуковскому «очень нравились такие шутки, как «бабарельеф» (о толстых женщинах), «вьюбчивый человек», «снобыт», «дре-б&деньги», «противозажиточные средства», ..«Кот кончил высшее техническое урчилище», «Делаю кошке Чосер, а
1 Там же, с. 162.
2 Сб. «Адская машина». М.: Сов: писатель, 1963, с. 154.
3 ЛГ, 17.ХП.1975.
296
она отвечает Муром»..' Все это совершенно непереводимо– слова сочинены на основе реально существующих, и вся соль каламбуров – в остроумном стечении значений последних с приобретенными в результате изменения их форм. Для переводчика выход здесь только в подстановках, т. е. в сочинении других слов, независимо от их содержания приспособленных к контексту.
Иногда возможны переводы кальками, например, в приписываемом Пушкину каламбуре: «—А, понимаю,– смеясь заметил Пушкин, – точно есть разница: я молокосос, как вы говорите, а вы виносос, как я говорю»2. Такого красочного слова – «молокосос» – в болгарском языке нет, но есть ФЕ, аналогичная рус. «молоко на губах не обсохло!» – «мирише му устата на мляко» (т. е. рот пахнет молоком), где для каламбурных целей достаточно переменить «молоко» на «вино». На немецкий можно перевести ближе – переиграв Milchbart на Weinbart.
Но калькой трудно перевести, допустим, глагол зачертить, сочиненный Чеховым от «черт» в значении «зачастить»: «Накануне свадьбы (черт зачертил именно с этого времени) капитан Кадыкин позвал к себе в кабинет Лы-сова..» («Отрава») 3.В болгарском переводе можно сыграть на слове дявол ( = черт) и дяволия ( = плутовство): «(дяволът зачести с дяволиите си..)», но отсутствие чеховской лаконичности, конечно, не отнесешь к достоинствам такого перевода.
