Текст книги "Непереводимое в переводе"

Автор книги: Сергей Влахов

Соавторы: Сидер Флорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Беседу о переводе диалектов, жаргонов и пр. позволим себе заключить еще одной цитатой из книги А. В. Федорова: «..основным функциональным соот-

Шаляпин   Ф.   Страниии от моя живот. София, 1962, с. 262.

255

I

ветствием всякого рода диалектизмам (как территориальным, так и социальным) в русских переводах способно служить просторечие в широком смысле слова» ¹. Только мы несколько расширим эту мысль: это относится не только к русским переводам, а к переводу вообще. О том же в «Высоком искусстве» пишет и Корней Чуковский.

Вторая группа отклонений от литературной нормы охватывает умышленное и неумышленное словотворчество: своеобразные неологизмы (вольности устной речи и детский язык – детские окказиональные неологизмы) и неправильности речи и произношения (детский язык, ломаная речь – по незнанию языка или недостаточной языковой культуре, и все виды дефектов речи).

В цитированной выше статье Н. А. Янко-Триницкая приводит различные примеры вольности устной речи: уточнение высказывания или придание ему образности: «до-воспоминание», «сорадование»², «холодовка»; экспрессия и создание комического эффекта: «нажитки», «одномыльчане», «подсебятина»; создание производных слов с аффиксами не по принятым образцам: «загибоны», «болыпинский», «недурственный»; замена созвучными словами: «спина – спиноза», «пол – полонез», «могила– Могилевская губерния»; искажение фонетического облика слова: «уря» (ура), «вумный» (умный), «вьюно-ша» (юноша), «шкилет» (скелет – в смысле худобы); видоизменения звукового облика слова «на западный манер»: «мордолизация», «опрокидонтом», «кель выра-жанс», и т. д.

Такие слова (личные или услышанные авторами) трудно назвать и окказионализмами, сочиненными для данной ситуации. В большинстве своем они даже не приживаются, но некоторые «входят в пословицу» и цитируются только в своем определенном окружении – на грани каламбуров. Не исключены, конечно, и случаи, когда некоторые из них переходят в просторечие и появляются в словарях – хотя бы то же «недурственно» (в MAC с пометой «прост.»).

К ним же следует причислить и все детское словотворчество, прекрасно описанное К– Чуковским в его своеоб-

¹ Федоров А. В. Указ, соч., с. 316.

⁸ Между прочим, в болгарском языке существует глагол «сърадвай» и существительное «сърадване»,   а глагол «сорадовать»   мы нашли

у Даля.                                                                       ...                                                  ; •

256

разном шедевре «От двух до пяти» и не нуждающееся в каких-либо дополнениях и объяснениях.

Передача таких вольностей устной речи, такого словотворчества, наряду с игрой слов (каламбурами),– пробный камень таланта и находчивости переводчика. Здесь можно дать только один совет: быть осторожным, экономным и стараться «попасть в тон» с автором. И, как выразился в той же гамме В. Е. Шор, всегда «лучше не-доборщить, чем переборщить».

К этой же категории относятся и случаи, когда автор одними морфологическими средствами придает родному слову внешний облик какого-нибудь слова другого языка, или же, наоборот, слова другого языка облекает в морфологическое одеяние родного, как это делает Рабле в главе VI своего «Пантагрюэля», озаглавленной «О том, как Пантагрюэль встретил лимузинца, коверкавшего французский язык». В указанной выше статье В. Г. Гак приводит три приема, использованных одним из лучших советских переводчиков Н. Любимовым для передачи квази-ученой латинизированной речи лимузинца: а) латинские слова в русской морфологической оболочке, б) русские слова в латинской морфологической оболочке и в) элементы высокого стиля (поэтизмы, церковнославянизмы) .

Итак, рецепт дан мастером перевода или, скорее, извлечен из его практики. Оказывается (обычно так и бывает), у каждого из этих трех приемов есть свои плюсы и минусы, которые нас интересуют с точки зрения доходчивости перевода и сохранения намерений автора. Рассмотрим их в обратном порядке.

в) Поэтизмы и церковнославянизмы вполне понятны для среднего читателя перевода, они, бесспорно, передают возвышенность тона, но бессильны, сами по себе, передать квази-ученость.

б) Русские слова в латинском обличье, может быть, и звучат «порой пародийно-иронически»', но не вразрез с намерениями автора (т. е. они представляют собой параллель – или антипараллель? – латинских слов с французскими окончаниями у автора), и тоже понятны среднему читателю перевода.

а) Латинские слова в русской морфологической оболочке звучат в тон с повествованием, создают впечатление «научности» и производят комический эффект, но... остаются непонятными для среднего читателя перевода,

257

т. е. по сути Дела, Являются для него тем, что В. Г. Гак называет «полной белибердой» '. Дело в том, что, несмотря на свою архаичность вообще, несмотря на неупотребительность в современном французском языке или же в • других значениях латинских слов, оригинальный текст фразы «..inculcons nos veretres es penitissimes recesses des pudendes de ce meritricules amicabilissimes» остается все-таки близким к сознанию современного французского читателя (хотя в «переводе» Пьера Мишеля ни одно слово не совпадает с оригиналом : «..penetrons de nos ... les retraites les plus profondes des ... de ces petites p... si ami-ables»². «Русский» же текст Н. Любимова «..инкулькиру-ем наши веретры в пенитиссимные рецессы пуденд этих амикабилиссимных меретрикулий»³ остается для рядового читателя именно «глокой куздрой» Л. В. Щербы, о значении которой нужно догадываться по предлогам и флексиям. Но что бы вышло из применения того же приема в обратном направлении? Возьмем другую фразу из русского перевода Любимова и попытаемся перенести ее обратно во французский тем же способом: «Т с h t i m o n s snisquer la blagovolence!»⁴. Мы не отрицаем качеств прекрасного перевода Н. Любимова, а только лишний раз подчеркиваем важность принципа «доходчивости», в интересах которой и Л. Толстой переводил в «Войне и мире» все французские вкрапления на русский язык.

Неправильности детской речи большей частью малочисленны и эпизодичны, не имеют ничего общего с национальным колоритом, и передавать их следует функционально, т. е. «коверкание» должно соответствовать детскому языку на ПЯ, – малейшее утрирование может погубить эффект.

Ломаная речь иностранца, не знающего ИЯ, должна прозвучать естественно на ПЯ; поэтому передавать ее следует тоже функционально. По-видимому, для

¹ Гак В. Г.   «Коверкание» или «подделка», ее. 41, 42.

² Rabelais, Francois.    Pantagruel.   Publie sur   le   texte   defimtif etabli et annote par Pierre Michel. Paris, 1964.

³ Библиотека всемирной лит-ры. Рабле      Франсуа.    Гаргантюа   и Пантагрюэль. М.: Худ. лит-ра, 1973, с. 178.

⁴ Сам Н. Любимов косвенно высказывается против не понятных для читателя слов и выражений: «..в переводе «Дон Кихота» и того же «Гаргантюа» я употреблял лишь такие архаизмы, которые понятны без подстрочных примечаний и без заглядывания в словарь Срезневского». (Перевод – искусство. – МП, 1963; 3, с. 244).

258

этого переводчику необходимо некоторое знакомство со строем и звучанием языка этого иностранца, так как такая речь обычно является переводом с его родного языка. Однако немец, слабо знающий французский, и немец, плохо владеющий русским языком, переведут свою мысль по-разному. На это положение указывает и В. Г. Гак: «В некоторых случаях в языке подлинника и языке перевода могут существовать определенные традиции в изображении особенностей речи, возникающих под влиянием третьего языка. Эти традиции опираются на структурные расхождения внутри каждой пары языков и внешне могут иметь различные черты. Так, в русской литературе немецкий акцент нередко изображается употреблением «и» вместо «ы», мягкого «ль» вместо твердого «л», т. е. показывается замещение немецкими фонемами русских фонем, отсутствующих в немецком языке. Во французских же текстах немецкий акцент передается заменой звонких согласных глухими и наоборот» '. Таким же образом для неправильной болгарской речи русского характерны ошибки в употреблении артикля, а для болгарина, говорящего по-русски, – ошибки в падежных окончаниях, твердость мягких согласных, мягкость «ж» и «ш». Однако при переводе на французский, немецкий, английский или какой-либо другой язык русской книги, в которой встречается ломаная русская речь болгарина, или болгарской книги с ломаной болгарской речью русского, сохранить типичность этих ошибок окажется невозможным, и переводчику придется искать другой прием, заменяя морфологические ошибки фонетическими, фонетические – синтаксическими, или наоборот, но всегда такими, которые присущи русскому или болгарину на соответствующем ПЯ.

Но и это не следует применять машинально. В рассказе «Качество», ("Quality"), средствами твердого немецкого произношения (в частности, озвончения) совершенно правильной в остальном английской речи, Дж. Голсуорси придает своеобразный трагизм образу своего героя – сапожника Гесслера, немца: "Zome boods," he said slowly, "are bad from birdt. If I can do noding wid dem, I dake dem off your bill." He подобрав соответствующих средств, «не попав в тон», переводчик может легко превратить этот трагизм в комизм и разрушить эффект всего рассказа.

Гак   В.   Г.   Указ, соч., с. 39.

259

Положение в известной степени переменится в случае преднамеренного коверканий или ошибок, т. е. когда иностранец (носитель третьего языка) намеренно коверкает ИЯ или носитель ИЯ коверкает родной язык, чтобы сделать свою речь «более понятной для других» или чтобы сойти за иностранца. В таких случаях всегда проскальзывает нотка искусственности, которую, хотя это и очень трудно, следует тоже передать в переводе. Почти все практики и теоретики художественного перевода, затрагивая эту проблему, говорят о чувстве меры, экономности в стилизации национально окрашенной (т. е. ломаной) речи. Ив. Кашкин ставит в пример переводчикам таких авторов, как Пушкин и Лев Толстой: «..найдя верную тональность, Пушкин точно обозначает ее для читателя очень действенным намеком, а потом лишь напоминает о ней», и «Толстой стилизует только ключевые (начальные или ударные) фразы, а затем переходит на обычную сказовую речь: 'разумеется, исключая неправильность языка, о которой читатель может судить по первой фразе» '.

Однако такая «экономность» переводчика там, где сам автор не воспользовался ею, иногда приводит к нарушению его замысла, так как все неправильности (и дефекты) речи проявляются сильнее при волнении, в напряженные моменты, т. е. являются деталью психологического, эмоционального состояния персонажа, необходимым штрихом образа, а такие детали и штрихи, разумеется, экономить нельзя.

Как элемент речевой характеристики персонажа эти отклонения не связаны обязательно с данным словом, предложением. Поэтому переводчик волен воспользоваться любой компенсацией подходящими – фонетическими, морфологическими, синтаксическими – средствами.

Ломаная иноязычная для оригинала речь персонажей является иноязычным вкраплением, т. е. при переводе на русский и болгарский с языков, пользующихся латиницей, следует давать ее латиницей же или транскрибировать, в обратном случае – кириллицу передавать латиницей.

Различные дефекты речи, такие как косноязычие, пришепетывание, шепелявость, сюсюканье, гнусавость, кар-

тавость, заикание, обычно передаются функциональным аналогом или же их можно оговорить краткой фразой в тексте: «зашепелявил старик», «сильно заикаясь», «глотая на английский манер все 'р'», said he with a lisp, stammelte sie и т. п.

Далеко не все дефекты речи встречаются во всех языках. Дефект для одного языка может быть нормой для другого: передавая речь грека на болгарском языке, все авторы заставляют его произносить «з» вместо «ж» и «с» вместо «ш»; таким образом, то, что по-русски или болгарски было бы сюсюканьем, является здесь отличительной национальной чертой речи; для нашего уха большинство французов картавят, во французском же языке нет даже такого понятия – картавость!¹С другой стороны, сравнительно редко такие дефекты приписываются авторами главным героям и редко проводятся сплошь во всех репликах таких персонажей. Конечно, нет правил без исключений, и астматичный господин Слири, не совсем эпизодический персонаж в романе Диккенса «Тяжелые времена», на протяжении всего романа произносит [0] и [б] вместо «с» и «з» (на русский это передано переводчиком как «х»).

Намеренно введенные и очень часто оговариваемые автором ошибки в произношении или правописании персонажей, как, скажем, «pan – р-а-п» Толстого (случай описан подробнее в следующей главе), тоже передаются функциональным аналогом, как это и сделал французский переводчик «Войны и мира».

¹ Зато во французском существует понятие «rouler Гг»; как и у англичан, в противоположность их глухому "г", существует понятие «to rc'.l one's rs».

¹ Кашкин    Ив.   Указ, соч., с. 460. 260^:

Глава 6

ИНОЯЗЫЧНЫЕ ВКРАПЛЕНИЯ

Ma chere Alexandrine, Простите, же ву при, За мой армейский чин Все, что je vous ecris; Меж тем, же ву засюр, Ich wunsche счастья вам, Surtout beaucoup d'amour, Quand vous serez Мадам.

M . Ю. Лермонтов

В лингвистической литературе для разных иноязычных и заимствованных элементов лексики и фразеологии встречается немало терминов: «иностранное слово», «чужое слово», «варваризм», «экзотизм», или «экзотическое слово»,   «макаронизм»,   «алиенизм»,     «заимствованное слово», или «заимствование» и пр.; некоторые мы постарались отграничить   уже в ч. I (см. гл. 1, с. 15 и гл. 4, •-, с. 39). Среди них и в отличие от них должен найти мес– < то и принятый нами термин «иноязычное вкрапление».

Некоторым писателям, в особенности классикам прошлого, было присуще употребление более широкого круга иноязычных вкраплений. В старых произведениях западной литературы было принято пересыпать изложение мудрыми фразами, афоризмами и/или просто единичными словами на латинском и древнегреческом языках: это не только считалось признаком эрудиции, но некоторые образованные люди в самом деле так говорили. То же в значительной степени касается и русской классической литературы, которой, кроме латинских и, меньше, древнегреческих, присущи были главным образом французские и, в несколько меньшей степени, немецкие вкрапления '. Об их характере и числе в русских текстах можно судить, например, по материалу двухтомного Словаря выражений и слов, употребляемых в русском языке без перевода (т. е. авторы имеют в виду преимущественно прижившиеся нерусские единицы), в котором подавляю-

В болгарской классической литературе иногда встречаются турецкие, реже – греческие слова и выражения, но в общем вкраплений в ней намного меньше.

262

щее   большинство   примеров – из   литературы     конца XVIII—XIX вв.¹

Кроме таких вкраплений писатели и теперь употребляют повседневные слова и выражения на чужом для самого произведения языке. Они вкладывают их в уста своих героев или используют в авторской речи в интересах колорита или как деталь речевой характеристики, дают их в иноязычном написании или же транскрибируют (мы исключаем ломаную речь, о которой говорили в предыдущей главе).

С другой стороны, произведения современных авторов на всех языках испещрены иностранными словами и выражениями (терминами, реалиями и пр.) гораздо больше, чем когда-либо в прошлом, в результате интеграции наук и искусств и огромного увеличения международного обмена информацией и расширения круга фоновых знаний «человека с улицы». Полностью или отчасти ассимилированные (заимствованные слова, в том числе и интернационального фонда), они подчиняются грамматическим правилам принявшего их языка и, в нашем понимании, не являются иноязычными вкраплениями: автор употребляет их непреднамеренно, как привычные для него слова родного языка.

Иноязычными вкраплениями в нашей терминологии, как уже было сказано (ч. I, гл. 1), являются слова и выражения (или, как иногда у Л. Толстого, целые пассажи и письма) на чужом для подлинника языке, в иноязычном их написании или транскрибированные без морфологических или синтаксических изменений, введенные автором для придания тексту аутентичности, для создания колорита, атмосферы или впечатления начитанности или учености, иногда – оттенка комичности или иронии².

Приблизительно такое же содержание некоторые авторы вкладывают в понятие «варваризм». Так, Д. Э. Ро-зенталь в своем определении этого термина относит к варваризмам довольно разнородную лексику: иноязычные слова вообще, реалии, термины, ломаную речь, причем недостаточно ясной остается разница между э к з о -

¹ Бабкин А. М., Шендецов Б. В. Словарь иноязычных выражений и слов, кн. 1—2, М.—Л.: Наука, 1966.

² Интересно исчерпывающее изложение этого вопроса в рамках русского языка в гл. 3 («Иноязычные выражения») книги А. М. Бабкина «Русская фразеология, ее развитие и источники» (Л.: Наука, 1970).

263

тической лексикой и варваризмами. Автор иллюстрирует их одинаковыми по своему характеру примерами из Пушкина (для первых – «мантилья», «панна», «делибаш», «янычар», для вторых – «боливар», «брегет», «васисдас»); в дополнение к ним дает и несколько примеров из Маяковского («авеню», «стриты», «собвей», «элевейтер», «ажан», «пульке»). Ломаная речь, о которой мы говорили в предыдущей главе, иллюстрирована отрывками из стихотворения Д. Бедного «Манифест барона фон Врангеля»: «Вам мой фамилий всем известный...» и т. д. Однако тут же даны и примеры типичных иноязычных вкраплений в их оригинальном иноязычном написании и в русской транскрипции, первые опять-таки из Пушкина (vale, far niente, et cetera, in quarto, du comme il faut, tete-a-tete), вторые – из комической поэмы И. П. Мятлева «Сенсации и замечания г-жи Курдкжовой» («Адью, адью, я удаляюсь, Люан де ву...» и т.д.), являющейся ярким образцом «макаронических стихов»'. Там же Д. Э. Розенталь указывает на две функции элементов, обобщенных им под названием варваризмов: во-первых, служить передаче соответствующих понятий (к ним мы причисляем реалии и термины) и созданию местного колорита (не упоминая временного и социального колоритов, традиции или узуса на данном отрезке времени); а во-вторых, быть «средством сатиры для высмеивания людей, раболепствующих перед иностранщиной, средством иронической речевой характеристики действующего лица». Со второй установкой мы тоже не вполне согласны, так как сатирический и иронический характер иноязычные вкрапления приобретают только в макаронической речи (в стихах и прозе) или при создании нарочито комических ситуаций. Кстати, макароническая речь почти непереводима на язык этих вкраплений. Единственным и очень трудным, даже рискованным приемом было бы замещение их функциональным эквивалентом или аналогом на каком-нибудь другом языке. Гораздо безопаснее превратить правильные «макаронические» вкрапления в ломаную речь. Ломаная же речь сама по себе – явление другого характера и не является иноязычным вкраплением (см. гл. 5).

И. Левый, с другой стороны, приводит к одному знаменателю иностр анный   язык   и местный диа-

языка.

¹ Розенталь    Д.  Э.   Практическая стилистика русского Изд. 3-е. М.: Высшая школа, 1974, с. 80—81.

264-

лект, называя оба «чужеродной языковой системой», которая «сама становится художественным средством и, как таковое, непереводима». Для нас диалект – отступление от литературной нормы, и он рассмотрен нами тоже в предыдущей главе. Однако с иностранным языком дело обстоит иначе. «Чужой язык, принятый в среде, где создавался оригинал, – продолжает И. Левый, – часто бывает непонятен читателю перевода, поэтому чужеязыч-ную речь нельзя в переводе сохранить. Так, непонятны были бы финикийская речь в устах воина-пунийца из комедии Плавта «Пуниец», турецкая – в классической болгарской литературе, а для малообразованного читателя– и французская в «Войне и мире» Толстого. Если заменить чужеязычные выражения фразами на литературном языке переводчика, они утратят свое художественное качество; обычный перевод в сносках непригоден здесь, так же как и подстрочные пояснения исторических реминисценций»'. Тут мы бы возразили по двум пунктам: во-первых, вряд ли и при постановках «Пунийца» в свое время в Древнем Риме финикийская речь воина была понятна всем зрителям или даже какому-то их большинству; во-вторых, говоря о французских вкраплениях в «Войне и мире», И. Левый забывает, что сам Л. Толстой их переводил, иногда в сносках (больше), а иногда и в тексте.

В мировой литературе наблюдается в основном два подхода в отношении иноязычных вкраплений в подлиннике: 1) автор вводит их без пояснений, рассчитывая, по-видимому, на контекстуальное осмысление и подготовку читателя, или же, считая их элементами колорита, атмосферы, для ощущения которых не обязательно их смысловое восприятие, иной раз даже мешающее, т. е. важна форма, а не вложенная в нее информация, и 2) автор тем или иным путем доводит до читателя их значение. Первым путем вводятся итальянские, испанские, немецкие и французские вкрапления у Хемингуэя, голландские и французские у Ирвинга Стоуна; второй характерен в некоторой степени для русских (Л. Толстой, И. А. Гончаров), немецких и болгарских писателей.

В средневековой литературе почти никто эти вкрапления не переводил ни в тексте, ни в сносках, поскольку потенциальными читателями были такие же эрудиты.. Например, Фрэнсис Бэкон (1561-1626) в коротеньком эс-

¹ Левый   И.   Указ, соч., с. 137—138.

265

се «О чтении» («On Studies») употребляет латинскую сентенцию «Abeunt studia in mores» (Занятия налагают отпечаток на характер) и выражение «cymini sectores» (букв: «расщепляющие тминые зерна» – о людях, вдающихся в излишние тонкости), непонятные теперь без перевода большинству даже высокообразованных людей– ведь латынью в наше время занимаются лишь узкие специалисты! В некоторых более поздних изданиях таких произведений, однако, мы находим их в переводах (в сносках, комментариях в конце книги).

Для переводчика все это порождает дополнительные проблемы: а) Следует ли оставить иноязычные вкрапления автора без перевода или объяснений? б) Как поступить с собственно переводами вкраплений самого автора?

Самым естественным, на первый взгляд, кажется по

следовать примеру редакторов и комментаторов старых

авторов – перевести в сносках, дать комментарии в кон

це. Здесь, конечно, лишний раз возникает критерий з н а -

ко мост и: что переводить или пояснять, что будет по

нятно без пояснений? В отношении же самих переводов

или комментариев мы всецело присоединяемся к неод

нократным замечаниям                 и предупреждениям

А. М. Бабкина к комментаторам (в нашем случае —

переводчикам) в вышеуказанной его книге: не перево

дить слишком легковерно, проверять не только точное

значение таких вкраплений на языке, из которого они за

имствованы, но и «прибавочное» значение, полученное в

заимствовавшем их языке или в употреблении автора

(последнее касается особенно иноязычных слов и выра

жений, уже ассимилированных языком подлинника). Для

иллюстрации воспользуемся готовым примером и заклю

чением А. Райхштейна: «„Servus," sage ich und lasse sie

allein (ebenda)—Servus»,* – заявляю я и оставляю их

одних. Сноска на этой странице русского текста гласит:

«Приветствую вас (лат.).» Стандартная для немецкой

разговорной речи формула приветствия (ср. русск. «При

вет!») создает в переводе неоправданное впечатление

оригинальничанья латинским словцом, чуждого герою

романа»'.

Но это не решает еще вопроса – что   переводить   и

сколько? Очевидно, большое количество иноязычных вкраплений в тексте – и объясненных, и необъясненных – затрудняет чтение и оригинала, и перевода, и, возвращаясь еще раз к И. Левому, мы бы сказали, что «чужой язык, принятый в среде, где создавался оригинал», возможен – в идеальном смысле слова – только в двуязычных странах, как русский в союзных республиках, французский и немецкий – в Швейцарии, шведский и финский – в известных областях обеих стран, французский – для фламандцев в Бельгии и Франции и голландский – для них же в Нидерландах. Но все эти случаи скорее исключения, чем правило. Говоря же о рамках «свободы переводчика», видимо, можно воспользоваться, но тоже не повсеместно, а в разумной мере, рецептом И. Левого: «Наиболее приемлемым решением здесь будет перевести на свой язык важнейшие в смысловом отношении фразы и намекнуть на атмосферу чу-жеязычности сохранением в переводе приветствия и кратких реплик, содержание которых ясно из контекста (особенно если основная мысль повторена в соседней фразе). Далее намеки на чужеязычность речи можно в случае необходимости комбинировать с пояснениями («обронил он по-турецки»'. Такие намеки на чужеязычность речи со стороны переводчика окажутся еще более неизбежными при переводе произведения на язык самого вкрапления, как это бывает и при обращениях, скажем, в репликах Пуаро в переводах романов Агаты Кристи на французский язык.

Очень важна, разумеется, та степень знакоместа данного вкрапления, которая иногда делает излишним перевод: множество разноязычных пословиц, поговорок, крылатых слов, шаблонных выражений давно уже стали международными, настолько, что например, В. Надеин считает возможным употребить даже каламбурно известное «cherchez la femme» в виде «шерше ля тёщ», как сказали бы французы, пожившие в Вологде»², рассчитывая с полным основанием, что его поймут. То же касается и иноязычных заимствований в ИЯ, ясных и читателю ПЯ. Ярким примером может послужить следующая выдержка из «Человека в футляре» Чехова: «..по всей вероятности, в конце концов, он [Беликов] сделал бы предложение, если !бы вдруг не произошел "kolossalische

'РайхштейнА.  О переводе устойчивых фраз. – ТП, 1968, № 5, с. 32—33. Пример взят автором из книги Э. М. Ремарка «Черный обелиск» и перевода ее на русский язык.

266

¹ Левый  И.   Указ, соч., с. 138.

² И, 27.11.1975.

267

Scandal"» Ч Несмотря на преднамеренно неправильную форму (kolossalische в немецком нет, правильно – kolossal, a Scandal дан в английском, написании, через «с» вместо «k»), это будет понятно в любом переводе (например, в английском переводе это так и дано, и даже Skandal дан через «k», вероятно для выделения его из общего текста).

Но как быть, если данное вкрапление, понятное читателю оригинала, непонятно читателю перевода? Мы упоминали– часто автор уверен, что будет понят, и оставляет иноязычные элементы без пояснений; в то же время при переводе на другой язык они не доходят до нового читателя: их содержание неясно, колорит стирается и переводчику приходится искать возможности подсказать его наличие в подлиннике. Такой случай мы находим в том же рассказе Чехова: «Нет, братцы, поживу с вами еще немного и уеду к себе на хутор, и буду там раков ловить и хохлят учить. Уеду, а вы оставайтесь тут со своим Иудой, н е х а и вин л о пне»². (Разрядка наша – авт.) Это выражение, несмотря на близость языков, без перевода не дойдет даже до болгарского читателя. Понимая это, болгарский переводчик не счел возможным сохранить украинское вкрапление, причем эта фраза слилась с остальным текстом – пропал колорит: «...Ще си замина, а вне си останете тук с вашия юда, дявол да г о в з а м е». Тот же эффект получился, вернее, эффекта не получилось, и в английском переводе: «...and you may stay with your Judas, and be damned to him». (Разрядка наша – авт.)

Правильный прием подсказывает переводчику следующий пример, взятый из газетного текста: «– Цэ ж мы делали садик, – мешая русские слова с украинскими (разрядка наша – авт.), рассказывала мне Зоя Буткевич, дивчина из отряда «Карпаты». – Все робыли, что треба: и кладку, и штукатурку, и малярку. С шести утра и дотемна – хотелось сдать поскорее: ди-тыны малые ждали»³. Перевести это на другой язык, оставляя украинские слова, невозможно, однако объяснительная фраза автора компенсирует в некоторой степени утрату колорита.

Иногда переводчик может позволить себе добавление

перевода иноязычного вкрапления непосредственно после него в авторском тексте, как это делают и сами авторы. Несколько таких примеров мы указали, цитируя в разных местах выдержки из «Казаков» Л. Толстого.

А встречаются и вкрапления с подтекстом, представляющие собой еще более трудную для переводчика задачу. Например, Гергарс Гауптман („Die Insel der Grofien Mutter") пишет: „..eine deutsche Lady, die ihren heifige-liebten Lord verloren hatte.." (разрядка наша – авт.), давая в единственной фразе характеристику одной из своих героинь. Конечно, проще всего перевести это слово в слово («..немецкая леди, потерявшая своего горячо любимого лорда..»), но будет ли ясен подтекст автора? А как быть при переводе на английский язык? Такие места требуют высокого мастерства и индивидуальных решений переводчика – рецепты здесь давать почти невозможно.

Легким и бесспорным бывает только упомянутое нами выше положение, когда автор дает перевод вкрапления в самом тексте непосредственно или в соседней фразе. Тогда переводчику остается лишь транскрибировать иноязычные слова или выражения и перевести на ПЯ данный автором в тексте перевод или объяснение. Так, никакого затруднения не представляет перевод на любой язык текстов следующего типа:

«– Уйде-ма, дядя? (то есть: дома, дядя?) – послышался ему из окна резкий голос...»¹; «..за стенкой раздался сильный голос Ивана-младшего: – Dad, wouldyou cash me.a check? – Что означало: – Отец, ты мне чек наличными не оплатишь?»²; «Белесое солнце высвечивало., матерчатую полосу с аккуратно выведенными на ней словами «Tarn и делек!» – «Всего самого хорошего!»³. (Разрядка всюду наша – авт.)

А бывает и так: автор, который в тексте или в сноске обычно дает перевод – правильный или «вольный» – своих иноязычных вкраплений, вдруг изменяет этому принципу. Так, И. А. Гончаров в «Фрегате «Паллада» всегда переводит введенные в текст латинские, англий-

279.

'Чехов  А.  П. Собр. соч. Т. 8, с. 287.

² Т а м   ж е, с. 287.

³ И, 28.Х. 1975.

¹ Толстой Л.  Н. Собр. соч. Т. 3, с. 226. "Кондратов   С. Н.   Свидание с Калифорнией, с. ³ И, 5.VIH.1975.

ские, немецкие, голландские и французские слова и выражения, а украинскую фразу «Що-сь воно не тее( разрядка наша – авт.), эти тропикы!»¹ оставляет без перевода, считая, что каждый русский поймет ее. Но поскольку нерусский не поймет, переводчику приходится, следуя установленному самим автором правилу, давать в тексте украинскую фразу, как она есть, и переводить ее в сноске.

Самым полным и показательным примером, в том числе и при переводе произведения, изобилующего вкраплениями из ПЯ, бесспорно является «Война и мир» Л. Толстого и перевод его на французский язык, о котором (присовокупляя и Макаренко) С. Мемедзаде пишет: «Представьте себе «Войну и мир» на французском языке и «Педагогическую поэму» – в переводе на украинский. Целые светские пассажи в толстовской эпопее и сочные украинские выражения макаренковских хлопцев «растворятся» в языке перевода, подобно тому как медуза становится в воде малозаметной, почти невидимой»².