Текст книги "Непереводимое в переводе"
Автор книги: Сергей Влахов
Соавторы: Сидер Флорин
Жанр:
Языкознание
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)
128
их») (разрядка всюду наша – авт.) совсем нейтральный у автора «мешок» переводчик правильно заменил «переметной сумой» – болг. дисаги (ведь ехал-то поп Матей на осле), восстановив действительный образ (с. 155). Точно так же, опуская реалию пастарма – совершенно правильно с ее точки зрения, так как это лишь деталь, которую можно дать описанием «dried salted meat» (с. 237), – автор, облегчая восприятие своего читателя, затрудняет читателя болгарского перевода: «вяленое соленое мясо» – понятие, которое не примет ни один болгарин; к счастью, переводчик возвращает его в болгарский быт в его естественной форме (с. 198). Любопытно, что в этих случаях неправильный, т. е. буквалист-ский подход даже к мелким деталям нанес бы довольно чувствительный урон переводу.
Вполне беллетристический характер (в отличие от документальной до некоторой степени книги М. Макдермотт) произведения С. Н. Голубова предоставляет своему автору .большую свободу, что отчасти и приводит к большему числу неточностей. Реалий «явных» у него намного больше, но есть и скрытые, количество и разнообразие которых причинили, видимо, немало неприятностей переводчику. С. Голубов также прибегает к описаниям, сравнениям и другим средствам «замены» реалий, но по ним не всегда легко догадаться о референтах. Например, он пишет о герое «в широких, как парус, штанах» (с. 30), что должно быть «широки потури», как догадывается переводчик (с. 34); у автора – «Пол., застеленный рогожкой и шерстяными ковриками домашней работы» (с. 79), а у переводчика – «Подът.. постлан с рогозка и вълнени черги» (с. 81). До сих пор все идет хорошо, но переводчику далеко не всегда удается расшифровать описание, причем часто не по вине автора. Например, в подлиннике описана яркая болгарская реалия «во сьм идневны е праздники в честь с а-модив» (с. 142); русскому читателю самодива мало что говорит, но болгарский читатель хорошо знает мифических, подобных русалкам или нимфам, существ, знает также, что праздник, о котором идет речь, называется русалска неделя, или русаля – реалия, которая была бы понятнее и русскому читателю (с. 144). В некоторых случаях переводчик поправляет автора. Например, у С. Н. Голубова – «По углам – сундуки и одеяла» (с. 79), а у переводчика – «сандъции черги» (с. 81), что является лучшим вариантом, так как «одеяла» не соот-
129
йёТСтвуют быту той эпохи; диван («присел Ни диван», с. 29) звучал бы совсем не к месту, если бы переводчик оставил его «диваном» – по времени и месту это миндер (с. 34). Встречаются и механически перенесенные из подлинника в перевод ошибки – случаи, когда переводчик должен был «поправить» автора, например, путем устранения анахронизма. Так, С. Н. Голубов пишет о сайдере («сидели, попивая сайдер», с. 147), а переводчик вторит ему – «пиеха сайдер» (с. 148), упустив из виду, что в те времена такого напитка в Болгарии не было; герои, вероятно, попивали шербет (о котором уже шла речь выше). И еще один пример такого же «инородного тела»: «...на ученой книге будет печатными буквами обозначено его имя как « с п о м о щ н и к а» (с. 33) – стоит у автора, а переводчик этого «спомощника» оставляет в той же форме (с. 37). Такого русского слова нет, нет его и в болгарском языке; правильная историческая форма, действительно написанная печатными буквами на многих болгарских старопечатных книгах – спомоществовател (кстати, у Даля есть старое русское слово «помощест-вовать»). (Разрядка всюду наша – авт.)
В «Петре Первом» А. Толстого есть несколько случаев скрытых реалий, о которых автор, видимо, не подозревал и которые характерны для описываемой эпохи и, в данном случае, для турецкого народа. Переводчик, разумеется, не мог пройти мимо них. Направляясь в Царьград, русские послы прибывают в Керчь; тамошний паша, видя их корабль, по словам автора, «затопал туф-ля ми»; на турецком адмиральском корабле повар приносит послам «...блюдо со сладкими заедками, кофейник и чашечки, чуть побольше наперстка»; на Босфоре русские видят «налево, среди сухих холмов, – еще не убранные поля кукурузы, в о д о к а ч-к и, овец на косогорах» !. (Разрядка наша – авт.)
В вышеупомянутом романе Е. Парнова2 в болгарском ресторане в Москве «им принесли кофе... по-турецки в обливных керамических чашечках (с. 398); в другом месте, говоря о кахетинцах, автор отмечает, что «настоящий шашлык из телячьей печенки жарят только на дубовых дровах и на кизиловых прутьях» (с. 314); а о глав-
1 Толстой А. Н. Петр Первый. М.: Гос. изд. худ. лит., 1947, ее. 399, 400, 404.
2 П а р н о в Е. И. Ларец Марии Медичи. • – •
130
ном герое упоминает: «Л. зашагал, позвякивая подкованными каблуками» (Разрядка всюду наша – авт.)
Скрытые в оригинале реалии должны в переводе на болгарский язык полностью стать явными (разумеется, если контекст не мешает этому); при этом «общие слова» ИЯ получат свои реальные соответствия в ПЯ:
турецкие туфли
кофейник
чашечка
водокачка
прут для шашлыка
подковка на каблуке
– емении
– джезве
– филджан
– долап
– шиш (откуда
и «шиш-кебап»=шашлык)
– налче
Все это – хорошо знакомые болгарам турецкие слова, которые в принципе тем более должны были бы найти место при переводе этих книг и на турецкий язык.
Подытоживая сказанное, можно заключить, что известная мысль В. Г. Белинского (передать «на русский язык так, как бы написал его по-русски сам автор»г) особенно касается реалий; переводя с чужого языка описания бытового, фольклорного, исторического характера, типичных элементов культуры и вообще действительности своей страны, переводчик должен передать их так, как написал бы и сам автор, если бы писал на его языке.
Глава 10 ПЕРЕВОД ИСТОРИЧЕСКИХ РЕАЛИЙ
(Архаичность и архаизация)
Основные представления об исторических реалиях содержатся в разделе III нашей классификации (см. гл. 5); о близких к ним с точки зрения перевода проблемах архаичности и архаизации (частью решения этих проблем и является перевод исторических реалий) писали – раньше и лучше нас – другие. Нам остается только кое-что дополнить, привести некоторые иллюстрации и, подчеркнув важнейшее для переводчика-практика, сделать небольшое обобщение.
1 Русские писатели о художественном переводе, с. 197.
Для начала напомним, что об исторических реалиях мы говорим обычно не как о специфической группе лексики, а скорее с учетом исторической отнесенности реалий к той или иной эпохе, не теряя из виду их предметного содержания, которое связывает их с соответствующими рубриками предметной классификации. Так что перевод исторических реалий – это по существу передача исторической окрашенное™ этих слов в дополнение к их материальному содержанию и другим видам коннотаций.
Историческими могут стать и становятся многие реалии, чаще или реже – в зависимости от различных обстоятельств, в том числе и от их семантики. Например, среди военных реалий встречаются очень часто исторически окрашенные, причем характерно, что о военных реалиях вообще редко приходится говорить в синхроническом плане: слова, обозначающие всевозможные военные объекты – либо термины, либо исторические реалии; например, одним из таких редких исключений – военная современная реалия – является катюша.
В других разделах классификации, напротив, почти нет исторически окрашенных реалий; таковы, например, географические реалии. Хотя, думается, и здесь не следует высказывать слишком категорические суждения: возможны, например, реалии среди названий объектов палеозоологии. Примером может служить целакант, или кистеперая рыба, которую ее открыватель Дж. Л. Б. Смит называет ласково «старина четвероног» в одноименной книге (долгие годы ученые считали, что она вымерла свыше пятидесяти миллионов лет тому назад); таковы снежный человек и лохнесское чудовище, или Несен. Могут исчезнуть или неузнаваемо измениться и географические объекты, что неизбежно приведет к переходу их названий в словарь историзмов. Могут, скажем, с изменением режима реки вследствие создания водохранилища перемениться те или иные связанные с ней явления; так, с Нила могут исчезнуть характерные для него сёдды – кудрявые, зеленые островки, которые плывут вниз по течению. Впрочем, хочется верить, что когда-нибудь в результате вмешательства человека и слово пустыня превратится в историческую реалию...
В последней нашей работе мы уделили сравнительно мало внимания переводу исторических реалий, делая упор прежде всего на передаче национального
' Смит Дж. Л. Б. Старина четвероног. М.: Географиздат, 1962. 132
колорита. Позже появилась чрезвычайно интересная статья О. Н. Семеновой 1и несколько других трудов, затрагивающих эту тему. В настоящее время в Болгарии разрабатываются вопросы передачи исторического колорита (например, диссертация Илианы Владовой – главным образом о болгарском переводе романа «Петр Первый»). Все это свидетельствует об особенном интересе к сохранению исторического колорита при переводе и заставляет нас уделить ему больше внимания.
Исторические реалии переводчик может встретить 1) у старых авторов, условно говоря, в архаических произведениях, и 2) в произведениях современных писателей, но рисующих далекое или близкое прошлое, – архаизованных. Различия между теми и другими требуют и разного подхода при переводе реалий в них.
Касаясь первого случая, А. В. Федоров очень четко определил цель перевода подлинно архаического произведения: «ознакомить современного читателя с литературным памятником, который в момент своего создания, то есть для читателя своей эпохи, тоже был современным»,– цель, которая «предполагает использование в основном современного языка в переводе, хотя бы и с отбором словарных и грамматических элементов, которые в известных случаях позволяли бы соблюсти нужную историческую перспективу»2.
Мы вполне согласны с такой установкой, считая, что под «словарными элементами» А. В. Федоров подразумевает в первую очередь именно реалии.
По мнению Иржи Левого, который, очевидно, тоже имеет в виду произведения архаические, «если национальная специфика уже сама по себе исторична, то черты эпохи не всегда выступают как составная часть национальной специфики: бывают исторические явления, международные по самой своей сути, например, рыцарская культура эпохи феодализма, требующая от переводчика передачи исторических реалий (костюм, оружие)...»3. Мы бы не называли эти реалии интернациональными в полном смысле слова; по нашей классификации они скорее попадают в категорию региональных, поскольку, например, в русском они являются чужими, заимствованными, а в болгарском большинство из
•Семенова О. Н. Указ. соч.
2Федоров А. В. Указ, соч., с. 359.
3 Левый И. Указ, соч., с. 127. :1>"П!.Г "Л .'.:•
133
них можно было бы причислить даже к экзотизма м. Далее И. Левый говорит, что «Дон Кихот» Сервантеса «был написан языком нейтральным, для современного ему читателя исторически и национально не окрашенным, для того времени совершенно лишенным архаичности. Логично'и переводить его в целом неокрашенным чистым родным языком '. Но как же в таком случае быть с рыцарскими реалиями? «Только там, где лексическая единица является носителем значения, типичного для исторической среды оригинала, ее можно перенести в перевод: это случай «бытовых» слов, таких, как рикша, томагавк, частушка, кинжа л», – продолжает И. Левый2, тем самым еще более сужая значение реалий. Будучи предметами и понятиями, связанными с эпохой оригинала – эпохой его написания и/или описанной в нем эпохой, они обязывают переводчика задуматься над их сохранением и лишают его возможности перевести произведение «в целом неокрашенным чистым родным языком», по словам И. Левого: без них, этих исторических реалий, весь перевод превратился бы в обесцвеченное отражение описываемой автором действительности, оторванное от своей среды во временном отношении. Переводя современное художественное произведение, переводчик имеет дело с реалиями в плоскости их «мест-•ной» принадлежности и очень редко сталкивается с реалиями в аспекте времени. Однако перед его будущим коллегой, который, может быть, будет переводить то же произведение через сто лет, возникнет новая проблема, так как многие из «местных» реалий будут уже и реалиями «временными» или историческими.
Бесспорно, это не значит, что переводчик должен транскрибировать или передавать другим способом все реалии, встреченные им в подлиннике, превращая перевод в набор экзотизмов. «Пытаться при переводе создать не только произведение художественной литературы, но и памятник языка прошедшей эпохи – задача вряд ли плодотворная. Историю языка следует изучать не по переводам, а по оригиналам», – совершенно основательно замечает и С. Львов.3
с. 128.
'Там же,
2 Т а м ж е.
3 Л ь в о в С. См. АПТХП, т. II , с. 253.
334
И тем не менее прав также известный венгерский переводчик и теоретик перевода Ласло Кардош, высказы-
Ёамиё которого можно считать дополнением к сказанному И. Левым и С. Львовым: «..в принципе мы против архаизации не архаизированных, а просто старых текстов. Однако не следует забывать, что многие мастера художественного перевода способны едва уловимыми, тончайшими приемами подчеркнуть возраст подлинника, не отказываясь при этом от воссоздания его средствами современного языка»'. Один из этих приемов, по словам Г. Гафуровой, – «умелая, тактичная [а мы бы добавили – и экономичная] передача соответствующих реалий и терминов»2.
Переходя ко второму случаю, переводу произведений «а р х а и з о в а н н ы х», обратимся опять к не менее категорической установке А. В. Федорова: «От вопроса о переводе архаических по языку старых произведений, естественно, отграничивается вопрос о переводе произведений (современных или классических), где авторами сознательно применены архаизмы, являющиеся таковыми по отношению к языку их времени. Воспроизведение таких архаизмов в соответствии с их функциями., вполне закономерно входит в таких случаях в задачу перевода»3.
Его дополняет О. Н. Семенова, отмечая, что использование архаической лексики «отличается своеобразием, обусловленным стилем автора, его методом исторической стилизации»4.
Итак, сохранение (транскрипция) слишком многих исторических реалий при переводе архаического произведения было бы преднамеренным, несозвучным с общим тоном повествования и не отвечало бы намерениям старого мастера, описывающего свою действительность. Иное дело в произведении архаизованном; автор преднамеренно вводит в текст исторические реалии, и замена их более нейтральными соответствиями (калькой, описательным переводом и пр.) шла бы уже вразрез с его намерениями.
Упоминая вскользь произведения «современные и классические» (см. выше), А. В. Федоров подводит нас невольно к третьему случаю – возможной двуплановости исторических реалий в архаизованном классическом ори-
1 Кардош, Ласло. АПТХП, т. I, с. 170.
2Гафурова Г. Некоторые особенности воспроизведения коло
рита эпохи в художественном переводе. – АПТХП, т. II, с. 35.
'Федоров А. В. Указ. соч.. с. 370. _ ' '
4 Семенова О. Н. Указ, соч., с. 53. ' : -
135
гинале, порождающей дополнительные затруднения для переводчика. С одной стороны, старый автор пишет на современном ему языке и непреднамеренно употребляет современные для своей эпохи реалии, которые с течением времени превращаются в исторические; с другой стороны, описывая историческую для себя действительность, он уже преднамеренно подбирает, для колорита, реалии из описываемой им эпохи – исторические для него самого. То есть это тот случай, по словам С. Львова, «когда относительная архаизированность языка как стилистический прием автора накладывается на архаичность языка того времени, к которому относится произведение» '. Мы же упомянем и другое положение, усугубляющее затруднения переводчика, – когда двупла-новость распространяется еще на два «местных» ареала (это двуплановость архаичности языка самого Шекспира с присущими ему современными – тогда! – реалия-ми+историческая, скажем, венецианская, обстановка в «Венецианском купце», с присущими ей реалиями, историческими для Шекспира). И вот современному переводчику, так же непреднамеренно употребляющему некоторые вполне современные реалии, чтобы остаться верным автору, приходится решать преднамеренно вопрос перевода реалий одновременно в двух планах – в плане эпохи автора и в плане эпохи (и места действия) его повествования. И еще. Когда Диккенс пишет о французской революции или Шекспир бытописует нравы средневековой Венеции, когда Гюго разрабатывает сюжет из английской жизни, читатель перевода должен погружаться в атмосферу соответствующей национальной и исторической действительности, независимо от языка, на котором писал автор подлинника. Но и это не канон. Вместе с тем и независимо от «фона» описываемой действительности, Диккенс должен оставаться Диккенсом, Шекспир – Шекспиром, Гюго – Гюго. И получается так, что переводчику следует передавать не просто французскую или венецианскую действительность такой, какой она была, а ее же, эту действительность, но виденную и изображенную Диккенсом или Шекспиром.
Знание своих реалий предполагает и понимание их читателем подлинника. Исторические реалии обычно менее известны, так как нередко это историзмы или архаизмы, об истинном значении которых средний читатель
'Львов С. Указ, соч., с. 249. 136
лишь догадывается; язык А. Н. Толстого в «Петре Первом» (см. с. 96—97) – достаточное тому свидетельство. А это если не приравнивает возможности читателя подлинника к возможностям читателя перевода, то по меньшей мере сближает их, позволяя переводчику следовать за автором, подражая ему в отношении осмысления исторических реалий.
Тот же момент «знакомости» с историческими реалиями, обусловленный знанием истории соответствующего народа, облегчает перевод в границах ареала региональных реалий.
В тех же границах не так остро ставится и вопрос о передаче исторических реалий, употребленных в переносном смысле или вообще при стертом в той или иной степени колорите. Знакомство читателя перевода с исторической действительностью народа – носителя ИЯ, что часто наблюдается при региональных реалиях, облегчает восприятие содержащих исторические реалии намеков, аллюзий, сравнений без применения особых средств осмысления. «..От вас [работников райсовета] ждут конкретных мер! Ждут воды. Ожидают тепла. Хотят покупать свежие булки значительно ближе, чем дневной переход суворовских чудо-богатырей» (разрядка наша – авт.), – пишет автор фельетона «Анализ кровли» Ю. Соколов !, с основанием рассчитывая, что читатели его поймут. Читатель болгарского перевода тоже не будет испытывать особых затруднений: Суворов знаком среднему болгарину, который воспримет этот чудо-переход именно в смысле, вложенном в него автором. Но перевод на другие языки, носителям которых русская история мало знакома, потребует объяснений, дополнений, передачи «чудо-богатырей» функциональным аналогом, точнее – замены образа образом, например, замены Суворова Ганнибалом (разумеется, если переводчик уверен, что он знаком его читателю). Так что и здесь нередко приходится, выбирая средства для передачи таких реалий, по-разному рассуждать в зависимости от ПЯ и его носителей.
Бывает, что в силу тех или иных исторических или политических обстоятельств в данном языке получилась своеобразная «лакуна», отсутствует целый предметно-тематический пласт лексики – слов (терминов, реалий), называющих определенные предметы и понятия, не су-
И, 12.1Д975.
137
Щёстбовавшиё у данного народа; обычно этот пробел пб мере надобности заполняется заимствованиями, поступающими с внедрением в быт и практику обозначаемых ими референтов.
Таков, например, случай с реалиями (прежде это были термины), связанными с видами и оснасткой парусных судов в России. Призванные Петром I мастера – голландцы, немцы, англичане – приехали со своим словарем и оставили в русском языке набор исковерканных русскими рабочими голландско-немецко-английских слов, которые в этом виде и сохранились до наших дней. Иначе сложилась история морской терминологии в Болгарии. С 1398 по 1878 гг. болгары жили под владычеством Османской империи, и в то время, когда Петр I строил свой парусный флот, и значительно позже, вплоть до Освобождения, у болгар, за неимением своих судов, не было и названий для них; а если и была какая-нибудь очень примитивная морская терминология, преимущественно турецкая, то до нас она не дошла. Вот почему, переводя описания морских эпизодов той эпохи с любого западноевропейского языка, болгарский переводчик вынужден прибегать к посредничеству русского языка, откуда перешла вся старая морская терминология при создании болгарского флота, и «навязывать» своему читателю совершенно непонятные ему исковерканные гол-ландско-немецко-английские слова-реалии, иногда еще больше исковерканные транскрибированием их на болгарский язык. Возьмем два-три различных случая скажем, «рус.» рангоут, восходящее к голл. rondhout, которое транскрибируется болг. рангоут, даже когда это перевод англ, spars; или же англ, whaleboat, первоначальное «китобойное судно», затем превратившееся в легкую быстроходную шлюпку с мачтой и парусом и произносимое по-английски (х)уэйлбоут, которое вошло в русский язык под обликом вельбот, а в болгарский – велбот; или англ, fall (в значении снасти, троса), произносимое фол, но воспринятое по-русски, явно путем не транскрипции, а транслитерации, как фал, и превратившееся по-болгарски в фалина.
Приблизительно то же можно сказать и об упомянутой И. Левым «рыцарской культуре» эпохи западноевропейского феодализма – в частности, о названиях доспехов и их деталей, отсутствующих во многих языках, носители которых не имели или имели мало соприкосновения с рыцарством. По-видимому, вследствие географической
138
близости и столкновений с рыцарями духовно-рыцарских орденов Прибалтики, некоторые термины-реалии либо перешли в русский язык, возможно, через польский, в несколько измененном при транскрипции виде, либо были скалькированы, либо обозначаемые ими понятия получили в результате словотворчества иные названия. В болгарском же языке, несмотря на ранние «визиты» крестоносцев и непродолжительное, правда, соседство с Римской империей, «рыцарской терминологии» не сохранилось. Вот почему для болгарского переводчика эти реалии представляют немалую трудность. Приходится нередко прибегать к испытанному средству конца прошлого – начала нашего века – заимствованиям (кстати, не только в переводах) из русской лексики, которые бывают иногда оправданы не только близостью языков, но и прямой этимологической связью. В современном болгарском языке для англ, visor, фр. visiere, нем. Visier, соответствующих рус. забрало, судя по толковым словарям, нет эквивалента. Слово забрало встречается, по Н. М. Шанскому, в русской литературе с начала XIX в.', а по данным болгарского этимологического словаря2, восходит к древнеболгарскому слову, встречаемому в Симеоновом сборнике и Златоусте – памятниках XI и XII вв. Таким образом, мы можем заимствовать из русского языка слово, заимствованное им из древнеболгарского.
В другом случае, переводя русскую историческую беллетристику, болгарский переводчик наталкивается на затруднения совершенно иного характера. В Болгарии тоже были цари, царский двор, вельможи, бояре, существовала сложная система податей и налогов и пр. Но было это, – возвращаясь еще раз, для примера, к переводу А. Толстого, – задолго до Петровской эпохи, и все исторические реалии этого разреза общественной жизни, как они встречаются в письменных памятниках и в современной исторической литературе, до византийского владычества (с 1018 г. до конца XII века) – древнеболгарского происхождения, за исключением некоторых латино-ви-зантийских титулов и названий, а затем все было заимствовано из действительности Византии и средневекового Запада. Для употребления при переводе русских ис-
1 Краткий этимологический словарь русского языка под ред. Н. М. Шанского. М.: Просвещение, 1975.
2 Български етимологичен речник. София, 1971. Авторы же русского словаря считают, что «рассматривать забрало – часть шлема» – как церковнославянское (Фасмер, Преображенский...) неверно.
139
торических книг они не годятся, так как резко меняют этническую, историческую и даже географическую обстановку, ослабляют колорит оригинала и, так сказать, . наряжают русского царя в одеяния византийского императора. И переводчику приходится искать другие способы передачи исторических реалий и идти главным образом по пути словотворчества.
Здесь мы воздерживаемся от термина «неологизм», чтобы не отнимать у этих «новых», сочиненных переводчиком слов необходимого для них аромата старины – ведь они должны возместить отсутствие названий соответствующих старых понятий или предметов в ПЯ. Когда же А. Н. Толстой говорил (цитируем по Г. Гафу-ровой, указ, соч., с. 33), что в своей работе над историческим романом старался не столько употреблять архаизмы, сколько вытравлять неологизмы, он явно имел в виду новые слова, реалии более новой эпохи, которые внесли бы дисгармонию в воспринятую им лексику. Впрочем, соблюсти это, вероятно, было очень трудно, поскольку и в «Петре Первом» встречаются характерные ляпсусы, например: «Ратники из северных губерний (разрядка наша – авт.) дивились такой пышной земле»1, а губерния как административная единица была введена Петром I лет десять спустя после описываемого похода князя Василия Васильевича.
Итак, при переводе исторических реалий переводчик может включить в свой арсенал много разных видов оружия, начиная с транскрипции и не забывая устаревшие слова своего языка, иногда подходящие диалектизмы (довольно опасное оружие), заимствования из других языков (даже чужие реалии, прижившиеся в других языках), семантические неологизмы, т. е. сочиненные им слова для старых понятий.
В заключение главы приведем очень удачное высказывание А. Андрее: «В искусстве перевода, как и во всяком другом искусстве, не может быть готовых эталонов, раз навсегда определенных правил и решений. Не может быть единого решения и в вопросе о том, должен ли переводчик, перевыражая произведение, отделенное от нас известной исторической дистанцией, дать почувствовать современному читателю эту дистанцию и в какой мере он должен это делать»2.
'Толстой А. Н. Указ, соч., с. 130. ^
2Андрес А. Дистанция времени и перевод. – МП, 1965, №$' 5,
г. 128.
140
Глава 11
ПЕРЕВОД СОВЕТИЗМОВ
Звучат во всех краях планеты Без перевода, как Москва, Большевики, Октябрь, Советы, Мир, Спутник – русские слова.
А. Твардовский
Советизмы, слова рожденные Великим Октябрем, представляют для переводчика с русского языка особый интерес потому, что хочется и нужно каждый из них довести до сознания и сердца иностранного читателя, а сделать это бывает иногда мучительно трудно.
Для определения этой группы реалий, о которых еще Л. Н. Соболев писал как о «советских неологизмах», «советских реалиях» ', воспользуемся дефиницией, точнее – дефинициями Г. В. Чернова. Включая в свои исследования «так называемые «советизмы», которые он причисляет к БЭЛ, автор отмечает, что это «слова и словосочетания, возникшие за годы советской власти, или старые слова и словосочетания, у которых в этот период возникли новые значения» 2. Однако это может послужить только началом дефиниции, которую мы дополним его же определением БЭЛ (родового понятия) как слов, названных «безэквивалентными, то есть не имеющими постоянного устойчивого эквивалента, приемлемого в различных контекстах»3, лишний раз подчеркнув специфическую советскую окраску этих единиц.
В рамках этого определения о советизмах писали многие авторы4, рассматривая их с разных точек зрения:
'Соболев Л. Н. Пособие по переводу с русского языка на французский, с. 287.
2 Ч е р н о в Г. В. К вопросу о передаче безэквивалентной лексики при переводе советской публицистики на английский язык, с. 226.
3 Т а м же, с. 223.
4 Приведем некоторые из работ: Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Указ. соч. Изд. 2-е, с. 77 и ел. [к советизмам мы бы отнесли и приведенные в п. 2 их генетической классификации «Слова нового быта»]; Акуленко В. В. Вопросы интернационализации словарного состава языка. Харьков: Изд. Харьков, ун-та, 1972, с. 180—182; Гвоздев А. Н. Указ, соч., с. 87; К а т-Ц е р Ю. М., К у н и н А. В. Письменный перевод с русского языка на английский. М.: Высшая школа, 1964, с. 89—90 и др.
141
как элементы русской лексики и, первоначально, в качестве неологизмов ', с учетом способов образования и в связи с методикой преподавания русского языка и литературы иностранцам, как международные лексические единицы и заимствования из иностранных языков, как элементы фоновых знаний о советской стране и коммунистической идеологии, наконец, как БЭЛ и объект теории перевода. Не претендуя на столь широкий охват, мы ограничимся перечислением лишь некоторых особенностей перевода советизмов, опираясь на общие закономерности перевода реалий и на работы писавших до нас. Своеобразие советизмов можно искать прежде всего в их отличиях от реалий. Просмотрев перечисленные у Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова советизмы, включенные в первые два пункта генетической классификации этих авторов, нетрудно убедиться, что далеко не все они обладают основными признаками реалий – национальным колоритом и отсутствием эквивалента на другом языке. А между тем характерным для них является другое качество, встречаемое не у каждой реалии. Например, такие единицы, как «очередной отпуск», «общественные фонды», «детский сад», «производственное обучение», «индустриализация», «депутат», «выполнение плана» и т. п., в отличие от реалий, имеют в других языках достаточно полноценные соответствия. Например, соответствия стипендии – болг. «стипендия», англ, scholarship, fellowship и др., фр. bourse (d'enseignement), нем. Stipendium – с виду покрываются в отношении референтов: «стипендии» есть, должно быть, во всем мире и, очевидно, везде это – «постоянное денежное пособие, выдаваемое учащимся в учебном заведении» (Ож.). Но можно ли государственную стипендию, получаемую в Советском Союзе (и социалистических странах) миллионами учащихся, поставить на одну доску с дарованными ч а стн ы м лицом илифондацией крохами пресыщенной филантропии? «Депутат» – на всех языках депутат (болг. «депутат», англ, deputy, фр. depute, нем. Deputierte), но ведь между «депутатом трудящихся» и теми, другими депутатами сравнение явно противопоказано...
