Текст книги "Белые волки Перуна"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

Глава 6
Порука на крови

Боярин Привал двигался из Новгорода неторопко. Битые киевские ратники вяло загребали вёслами против течения. Спешить было некуда. Вряд ли князь Киевский скажет им спасибо за утерянную новгородскую землю. Конечно, не мечнику Вилюге отвечать за тот промах, а боярину Привалу, но всё равно хорошего в этом мало. Тем более что Вилюга славно прижился в Новгороде: и жёнки были, и брага. Кто мог подумать, что принесёт князя Владимира, как снег на голову. Хорошо ещё, что не убили Вилюгу во время бойни на Торговой площади, когда на помощь боярским мечникам подошли Белые Волки. А Перуновых ближников, говорят, ни стрела, ни меч не берут. Якуня рассказывал, что видел своими глазами, как Волки не только рубили мечами, но и клыками рвали несчастных киевлян. Вилюга ничего подобного ни подтвердить, ни опровергнуть не мог – его гнали по площади мечом, и уцелел он только потому, что завалился в щель между двумя амбарами.

Боярина Привала Вилюга не винил – кто бы устоял против княж Владимира, коли сам Перун на его стороне? Уже то хорошо, что по добру по здорову ушли из Новгорода. Теперь можно вволю налюбоваться лесистыми волховскими берегами, а весло, как и меч, для ратника дело привычное.

Более суток уже гребут киевляне по чужой реке, пора уже и к берегу пристать, чтобы дать рукам волю. Устали все, хоть и гребут с подменой. Якуня свернулся калачиком на дне ладьи меж лавок и храпит так, что в Новгороде слышно, а Вилюгу в этой большой зыбке не укачивает – мерещится что-то, а от того и сон его некрепок. Предчувствие его мучает нехорошее, хотя, казалось бы, все неприятности уже позади.

К вечеру боярин Привал всё-таки выбрал место для большого стана. Вилюга первым прыгнул на пологий берег и сразу же бросился собирать хворост. Страсть как горячей похлебки захотелось.

– Подстрелить бы какой-нибудь дичинки, – прицокнул языком Якуня. – А то от солонины в животе бурчит.

Раздобрел Якуня на новгородских харчах, солониной уже брезгует. Но и Вилюга тоже непрочь отведать дичины, а потому и кивнул на слова товарища головой.

– Вы тут костром займитесь, а я пошарю по зарослям до полной темноты.

Про Вилюгу всем известно, что зверобой он не из последних. Пусть и родился, он в киевских стенах, но белку, если подворачивался случай, стрелой в глаз бил без промаха. Жизнь, она всему научит, а для Вилюги поход в Новгородские земли далеко не первый. Ходил он и в леса древлянские с князем Ярополком, и превозмогли они тогда дружину Олега. Этого Олега Вилюга потом с товарищами извлекал из рва. Бежал князь Древлянский в Овруч, но не добежал – то ли конь его оступился с подъёмного моста, то ли подтолкнул кто-то по ночному беспросветному делу, да только задавили Олега в том глубоком рву. Извлекли его уже мёртвым. Князь Ярополк огорчён был смертью брата, но огорчением покойника на ноги не поднимешь.

Новгородские леса ничем не хуже лесов древлянских, и дичи здесь хватит не на одну дружину, вот только потемну здесь не разгуляешься. Ткнёт леший веткой в глаз, вот и отохотился на всю жизнь киевский мечник Вилюга.

Поначалу ему показалось, что это лось мелькнул меж кустов, а как подкрался ближе, так сердце у него упало – кони это были, и кони под седлом. А рядом двое мечников в волчьих шкурах стерегут тех коней. Поднял Вилюга лук, но выстрелить побоялся, потому что шум послышался в кустах, а потом громкие вопли на берегу. Вилюга опрометью бросился назад, хотя и с глупа бежал, наверное, под чужие мечи голову подставлять.

До берега, он, впрочем, не добежал, схоронился в зарослях. Прозевал боярин Привал волчий напуск. Из только что поставленного шатра воевода выскочил в одной рубахе, да так и не успел мечом взмахнуть. Прыгнул на него сверху Белый Волк и замял на траву. А по берегу пели оперённые стрелы, сея ужас и смерть. Киевляне-то у своих костров как на ладони – бей любого на выбор. Якунину жизнь взяли сразу две стрелы, даже ногами взбрыкнуть не успел старый Вилюгин товарищ. А потом выскочили из кустов всадники, и пошла рубка, от которой Вилюге сделалось тошно.

Воевода Кречислав успел пробиться к ладье с десятком ратников, но не успел отчалить. Из-за борта выскочили голые люди и повязали киевлян. Расплох, он и есть расплох – не столько отбивались, сколько по кустам ховались. Но и там их уже поджидали волчьи пасти. Вилюга даже глаза закрыл, чтобы не видеть берега, усыпанного трупами, а очнулся, когда почувствовал остриё меча меж лопаток и услышал над собой спокойный голос:

– Вставай, мечник, в другом месте отоспишься.

Уцелел в страшной бойне не только Вилюга. Еще человек двадцать пять во главе с боярином Привалом и воеводой Кречиславом стояли связанные на берегу. К ним и толкнул мечника Волк с золотистой шерстью.

– Грузи их в ладьи, Ладомир, – услышал Вилюга хриплый голос. – И сплавляй вниз.

Вилюга с ужасом покосился на этого самого Ладомира, но тот лишь белые клыки оскалил в ответ. А зелёные глаза в свете затухающих костров смотрели на пленника холодно, насмешливо и безжалостно.

Озадачил боярина Хабара баяльник, да так озадачил, что он два дня ходил смурной и задумчивый, а на третий отправился в гости. И подарок прихватил со смыслом – греческий меч, украшенный по ножнам и рукояти золотом и серебром. Оно, может велик дар, но ведь дорого уважение.

Добрыня боярина встретил на крыльце – тоже внимание оказал. Но и Хабар, не хухрышка какая-нибудь, себя не ронял, пока всем четырём углам не поклонился, за стол не сел.

Добрыня мечом любовался и сдержанно благодарил. Ни хозяин с вопросами не лез к гостю, ни гость хозяина не злил торопливостью.

– Сон я видел, воевода, – приступил, наконец, к делу Хабар после доброго глотка во здравие.

– Сны разные бывают, но бывают и вещие.

Добрыня пребывал сегодня в хорошем настроении, а крепкие белые зубы легко рвали мясо и столь же легко его перемалывали на зависть боярину Хабару, который засмотревшись на хозяина едва не утерял нить разговора.

Алый кафтан на Добрыне расшит золотыми птицами – подарок купцов из-за моря, поспешивших приветить сильного человека. На Хабаре кафтан поплоше, не так в глаза бьёт цветом зелени, но тоже из доброго полотна:

– Привиделось мне, будто моя жёнка родила девку, а та девка обернулась волчицей и спуталась с волком, а уж от той вязки родился под молнией Перуна волчонок. И сказано мне было, что волчонок люб Ударяющему, и всем моим делам он наследник.

Добрыня смотрел на боярина с интересом, но по глазам трудно было понять, поверил или нет. А Хабар самому себе неожиданно поверил – боярину вдруг ударило в голову вместе с фряжским вином, что такое видение ему действительно было, просто в слова вылилось только сейчас.

– С баяльником говорил?

– Баяльник подтвердил, что сон этот – вещий. Но хотелось бы услышать и слово кудесника Вадима.

Добрыня задумчиво почесал затылок жирными пальцами:

– Ладно, боярин, окажу тебе услугу. Завтра на рассвете будь у старых ворот, я провожу тебя к святилищу Ударяющего.

Ещё посидели и ещё выпили. Боярин Хабар сказал с вздохом, что уж если ратиться, то об эту пору, а если спохватиться под конец лета, то тогда и начинать не стоит. Добрыня скалился в ответ, подливал боярину фряжского вина, швырял выжлецам обглоданные кости, хвалил гостю их собачьи стати, но ничего путного не сказал. То ли не доверял Хабару, то ли вопрос о походе ещё не решился.

– Слышал я стороной, что Приваловы ратники сгинули где-то в болотах.

– Да ну, – поразился Добрыня. – Не иначе как леший над ними посмеялся.

– А то, может, волки загрызли, – вздохнул Хабар. – Их ныне по лесам развелось видимо-невидимо.

– И от волков бывает польза. Не след только болтаться по чужим землям и гневить Перуна.

Из города выехали, чуть только первые лучи солнца позолотили крыши. Собралась группа верших человек в тридцать. Сам Владимир – на коне вороном, а Добрыня – на коне белом. Из дружины только самые ближние к князю, а остальные – бояре новгородские, среди которых и вечных Хабаров недруг Глот. Древлянский леший, похоже, надул вчера Хабара, хотя с другой стороны, в большой компании сподручнее кланяться Перуну. Вот только в чью сторону тот общий поклон будет, уж не в сторону ли града Киева?

Ехали долго, кони и те успели притомиться, да и солнце, взобравшись на самую макушку неба, изрядно оттуда припекало спины. Боярин Хабар заскучал было о своей пояснице, но в это время въехавший на окраину бора Добрыня остановил коня и спешился. Все остальные с охотой последовали его примеру. Боярин Хабар уже раскатал губу на кусок припасённого в седельной сумке мяса, но дожевать ему не дали – в трёх шагах словно из-под земли вырос всадник.

– Здрав будь, Ладомир, – громко произнёс князь Владимир, поднимаясь с поваленного дерева и ставя ногу в стремя подведённого мечникам коня.

– Рад быть твоим вожатым к Перунову дому, княж Владимир, – отозвался Белый Волк.

Лесом ехать было полегче – не так жарило солнце, да и лошади шли шагом по звериным тропам, где для резвости не было места. О священной роще Перуна знали все, но допускались туда лишь избранные, в сопровождении ближников Ударяющего. И эти вожатые, как подозревал Хабар, не столько дорогу показывали, сколько путали.

Перуна в Новгороде почитали, волхвов его одаривали, но в делах домашних больше полагались на чуров, хранителей очага. В делах торговых подмогой или помехой был Стрибог, а об урожае просили чаще Даджбога. Перун помогал земледельцам дождём, но больше жаловал ратников, тех, кто искал добычу с мечом в руке.

У лесного жилища спешились. Уставших коней тут же расхватали молодцы в волчьих шкурах, многих из которых Хабар уже различал в лицо – гостили они у него на подворье в ночь перед возвращением князя. Не то, чтобы боярин боялся ночного леса, но как-то не по себе ему стало от уханья – похоже лешие расшалились в чащобе. Томили сердце Хабара предчувствия то ли неслыханной удачи, то ли печального конца.

Потому и шел он следом за кряжистым Добрыней без легкости в ногах, путаясь в выступающих из-под земли кореньях. Узенькой была тропочка, ведущая в святилище Перуна, такой узенькой, что об нее можно было порезаться, как о лезвие ножа. В затылок Хабару дышал молодой Шварт, худой и легкий на ногу. Торопился, видимо. Ухватить за хвост золотую птицу счастья. Отец его тоже был рисковым человеком, оттого, наверное, и сгинул в радимецких землях, удалью своей похваляясь. Ратное счастье – неверное счастье, а Перун-бог через раз смотрит на своих печальников.

Совсем стемнело, когда бояре вышли, наконец, к высокому тыну, который словно вырос вдруг из-под земли перед утомлёнными путниками. Ворота дрогнули и открылись без видимого человеческого участия. Прямо навстречу гостям от гонтища двинулись старцы в белых одеждах и при белых же длинных бородах, которые чуть ли не в коленях путались – волхвы Перуновы. Много о них шептались по углам, но вслух судить их никто не осмеливался. Перун в гневе за обиду, учиненную своим ближникам, мог сжечь и амбар, и дом охальника. Да и сами волхвы умели беду напророчить – случалось и скот дох, и посевы вымокали на корню. Среди Перуновых ближников выделялся один, и не бородой даже – глазами. Так и стригли они чужие лица, путая мысли и вызывая невольную дрожь в коленях. Боярин Хабар догадался, что это и есть главный Перунов кудесник Вадим.

Боярину доводилось видеть Перуновых идолов, но этот был особенно величественен. Посреди капища возвышалась огромная голова бога, вырезанная из ствола гигантского дерева. Страшен был лик Перуна, брови над глазницами насуплены, а в тех глазницах горят красные огоньки. Вокруг идола стояли молодцы в волчьих шкурах, с мечами в руках, готовые выполнить любую волю грозного бога.

Перед золотой Перуновой бородою лежал камень, рунами украшенный, и каждая руна – завет Ударяющего бога, а про что те заветы знают только волхвы, а о самом главном – кудесник Вадим.

Первым братину поднесли боярину Шварту – начали с молодшего. Отпил боярин глоток, а остатки вылил на камень. Что ему сказал седобородый кудесник, Хабар не слышал (не для чужих ушей предназначались те слова) но отошёл Шварт от камня с просветлённым лицом.

После хмельного на любом пиру закуска – боярин Ратша прямо здесь же на камне прирезал подсвинка. Кровь жертвы Перунов камень вобрал в себя полностью, не оставив на поверхности и малой капли. Красные огоньки в глазах Ударяющего бога засветились ярче, а пламя зажженного костра жадно вспыхнуло, принимая в себя обескровленного подсвинка. Вкусив мяса, Перун разохотился – огонь пошёл уже и по бороде, изрядно напугав боярина Хабара, который то ли от неожиданности, то ли от страха прикрыл глаза. А когда открыл их, то у Перунова камня Волки держали уже другую жертву. Не вдруг Хабар признал в обнажённом по пояс человеке боярина Привала, наместника Ярополка, с которым было выпито – съедено немало, а когда признал, то похолодел сердцем. Вёл себя Привал смирно, только обезумевшие круглые глаза страшно смотрели прямо в лицо княж Владимиру. А тот хоть и выглядел бледным, но твёрдо стоял на широко расставленных ногах, и только длинные пальцы нервно теребили рукоять тяжёлого варяжского меча.

Боярина Привала опрокинули навзничь на камень, и кудесник Вадим, сверкнув очами, рассек ему грудь широким ножом. Кровь боярина брызнула прямо в лицо кудеснику, но тот даже не мигнул и лица не вытер, а склонился над поверженным телом и рванул из груди трепещущий кусок мяса. Боярин Хабар отшатнулся, поражённый чудовищным зрелищем, а из глоток стоящих вокруг бояр вырвался то ли вздох, то ли беззвучный вопль. Брошенное на Перунов язык сердце завертелось, зашипело и исчезло в пасти идола. Владимир, повинуясь руке кудесника, шагнул вперёд и стал столбом в шаге от Перунова камня.

– Твоя воля и твоя власть, – сказал Вадим неожиданно густым голосом. – И никто не сможет тебя остановить на избранном пути, как нельзя остановить огненную стрелу Перуна.

Где-то в тёмном углу капища ударили в било, и сразу же вздрогнули стоящие истуканами вдоль стен Белые Волки. Било гудело всё громче и громче, и подчиняясь заданному ритму задвигались вокруг Перуна его печальники. Было в этом танце что-то завораживающее. Боярин Хабар и сам не заметил, как стал частью хоровода, а ноги его задвигались в такт Перунову сердцу. Где-то за спиной боярина обиженно взвизгнул рожок, ему басовито ответил другой, потом подключился третий, хохотнувший над обидой первого, и всё это вместе слилось в дикую, подхлёстывающую сердце музыку, которой просто нельзя было не подчиниться. И уже без всякого смущения смотрели все ещё на одну жертву у Перунова камня, и взмах Владимирова меча не заставил дрогнуть распалившиеся сердца. Боярин Хабар тоже смахнул чью-то голову, когда пришёл его черёд угодить Перуну и услышал голос Вадима у своего уха:

– Береги волчонка, в нём будущее твоего рода.

А всего на Перунов камень пало в ту ночь двадцать пять киевских мечников.

Путь от святилища Владимир проделал как во сне. Не то, чтобы пролитая кровь была первой в его жизни, но никогда даже после самой злой сечи он не чувствовал столь тяжкого похмелья. Перунова десница, опустившаяся на его плечо, была слишком тяжела. Так тяжела, что он едва на ногах устоял и с трудом успокоил взбесившееся сердце. Перун был злым богом, богом кровавым, но сулил власть и славу. А что такое князь без власти – изгой! Владимир уже пил из горькой чаши изгнания и ему хотелось верить, что осушил он её до дна.

Бояре, ступая след в след за князем по лесной тропе, помалкивали, переживая каждый в себе то, о чём довелось узнать в сегодняшнюю ночь на хмельном от крови Перуновом пиру. Обернувшись Владимир увидел в чуть забрезжившем свете довольное лицо Добрыни, который прикрывал сестричаду спину. В эту ночь древлянский леший повязал новгородских бояр кровью, и теперь уже можно не бояться их перехода на сторону Ярополка Киевского. Ну а дальше что? Пролететь Перуновой стрелой до самого града Киева? Кудесник Вадим обещает Владимиру победу. В печени боярина Привала увидел он идола Перуна на самом высоком Киевском холме. А Владимир увидел горы окровавленных трупов, скрывающих под собой камень, украшенный священными рунами, и самого себя с отливающим алым мечом в руке. И чем больше крови, тем крепче власть князя. Всё в этом мире взаимосвязано. И связь Владимира-князя с Перуном-богом отныне нерушима, если, конечно, не дрогнет сердцем князь, разочаровав своего бога.

Бояре, добравшись до лесного гонтища, хлебнули поднесённой Бирючом медовой браги и повалились на лежанки – отсыпаться. Владимир собрался было последовать их примеру, но Добрыня осторожно тронул его за плечо:

– Есть разговор, князь.

От гонтища они отошли разве что шагов на пятьдесят-семьдесят, а там на лесной опушке уже поджидали Владимира несколько человек, среди которых был и кудесник Вадим. Старец сидел на замшелом пне и смотрел мимо подошедшего князя и мимо людей. В пяти шагах от кудесника стоял человек с перекошенным от страха лицом и зыркал по сторонам круглыми глазами.

– Вилюга, – пояснил Добрыня. – Последний из Ярополковых ратников.

– А почему жив?

– Потому что видок и смерти Привала, и боярской поруки на, крови. Ему Ярополк поверит.

Уж слишком хитро играл Добрыня – мало ему столкнуть Владимира с Ярополком, так надо ещё, чтобы Ярополк выступил первым, а Владимира считали пострадавшей стороной.

– Не о том ты думаешь, князь, – неожиданно сказал Вадим. – Пусть Ярополк содрогнётся от твоей решимости и с разбитым сердцем бежит прочь. Пусть знает, что пущен ты к цели Перуновой десницей, а пущенная стрела не знает жалости.

Странные у кудесника глаза, то серые, почти бесцветные, то вдруг заполняются такой синью, что больно становится в них смотреть. Чего хочет этот человек от Владимира, чего добивается в этой жизни?

– Хочу, чтобы стал Перун одной стопой на берегу Волхова, а другой на берегу Днепра и простёр свои длани над всеми землями в округе. Тебе Владимир вести Перуновы рати на град Киев, и пока не просохнет кровь на ваших стопах, Ударяющий будет с вами.

Этот человек умел вселять уверенность в чужие сердца, во всяком случае, Владимир, глядя в сияющие синевой глаза чувствовал необыкновенный прилив сил и твёрдую уверенность в успехе. Сомнения появились потом, когда он оторвался от этих глаз и реально оценил собственные силы и грандиозность стоящих перед ним задач. Можно отобрать у Ярополка стол киевский, собрав вокруг себя всех жаждущих добычи, но вот как потом утвердиться на том столе? С помощью Перуновой длани, в которой сила и страх? Велика утроба Ударяющего бога, и много потребуется крови, чтобы насытить её. Но ведь прав Добрыня – там, где кончается страх, начинается измена.

– Хорошо, – кивнул головой Владимир. – Отправляй ратника к Ярополку – пусть знает.

К ратнику, которого Добрыня назвал Вилюгой, подошёл мечник в волчьей шкуре и слегка тряхнул за ворот. Роста мечник был не слишком высокого, да и шириной плеч не отличался, но в каждом движении его небольшого тела чувствовались уверенность и сила.

– Бакуня, – назвал его Добрыня. – Сквозь стену пройдёт, если понадобится. Он проводит Вилюгу до Киева. У волхвов везде есть свои люди, так что без вестей не останемся.

Вадим поднялся, а следом поднялись и сопровождающие его седобородые ведуны. Все четверо кивнули белыми головами княж Владимиру и скрылись за зелёной завесой. И там, куда они ушли, смолкло птичье пение.

– Союзники нужны, – вздохнул Владимир. – Один в один нам Ярополка не одолеть.

– А Рогволд Полоцкий чем тебе не союзник, – усмехнулся Добрыня.– И дочка у него есть, говорят красавица.

Красавица та дочка или нет, но Рогволда повидать Владимиру надо – идучи на Киев, Полоцка не миновать. А пример Рогволда и на бояр и на князей удельных подействует отрезвляюще. Ну а коли, не захочет князь Полоцкий дружбы Владимира, то тем хуже для него.

Глава 7
Полоцкий торг

С Владимиром в путь отправились два мечника его дружины, Шолох и Нур, варяг Фарлаф, отличающийся бычьей силой и недалёким умом, и три Белых Волка, Ладомир, Ратибор и Войнег, получившие от Бирюча наказ пуще собственной шкуры беречь князя.

Чтобы не привлекать внимание на пристани, торговую ладью перехватили уже в пути, окриком и княжьим велениём заставив приблизиться к берегу.

Гречанин Анкифий, хитроватый мужичонка невеликого роста, с быстрыми тёмными глазами, князя Владимира узнал сразу, но соседству, кажется, не обрадовался.

– Бери нас в дружину, купец, – усмехнулся Владимир. – Пути ныне не безопасны.

В ладье человек за пятьдесят: гребцы и приказчики Анкифьевы. И почти все с оружием – у кого меч, у кого сулица, у кого лук и стрелы. Добра-то на ладье с избытком, а охотников ощипать бела лебедя на путях дорогах из варяг в греки хватает. Храброе сердце у этого мужчонки, коли он с такой малой силой шастает по чужой стороне. Впрочем, удельные князья берегли торговых гостей, поскольку польза от них немалая.

Одежда на князе Владимире простая, бронь скромная, да и люди его одеты ему под стать. Не знай купец в лицо князя, за ровню бы посчитал и в охрану бы нанял без раздумий. Семь молодцов, один к одному, кто ж станет отказываться.

– Про то, кто я такой, никому в Полоцке ни слова, – понизил голос Владимир. – И людям своим накажи, которые меня знают.

Гречанин в растерянности только головой закивал и смешно рукой перед собой затряс.

– Это он чего? – спросил Ладомир князя.

– Крестится, – усмехнулся Владимир. – Вера у него такая. У каждого народа свои боги, Ладомир.

– А какой лучше всех? – спросил Ратибор.

– Тот, который тебе в помощь, – сдвинул брови у переносья князь.

Хитро ответил Владимир. Но на то он и князь, чтобы бога выбирать по выгоде, а Ладомир свой выбор сделал, и отныне пойдёт по той дорожке, на которую ему укажет Перун.

Ладья у грека была поменьше той, что Белые Волки отбили у киевских ратников, но бортами повыше, чтобы вместить побольше товара, и не такая ходкая, несмотря на старательность гребцов. А вообще-то Ладомир весло не любил, от него на ладонях сплошные мозоли. То ли дело конь, свистнул, гикнул и полетел ветром. А тут спина одеревенеет, пока тяжёлой деревяшкой от Волхова отмахнёшься.

– Привыкай, – усмехнулся княжий мечник Шолох. – Воинская удача не только от меча зависит, но и от весла.

Шолох, если верить его словам, успел побывать с князем Владимиром и в землях варяжских, и в землях фряжских, хотя годами он не многим старше Ладомира. Статей мечник не богатырских, но ухватист и в движениях быстр. Нур, тот годами постарше и лицом посмурнее, если и сронит слово, то исключительно в дело. Нурман Фарлаф и вовсе чурка-чуркой, если и бормочет что, так всё равно не понять, но с веслом управляется лихо и способен грести сутки напролёт не разгибаясь.

Князь Владимир гребёт наравне со всеми, и видно, что он к этому делу привычен, а в разговоры вступает редко, всё шарит по берегу глазами, словно потерял там что-то и старается отыскать. Глаза у Владимира синие, волосом он темнорус, в плечах поуже Ладомира, но ростом чуть выше. И по виду не скажешь, что князь – мечник и мечник. Разве что когда сведёт брови у переносья, то лицо у него делается жёстким, почти деревянным, как у идола Перунова.

Шолох с Войнегом, два сапога пара, как начнут на передыхе у костра болтать, один о землях фряжских, другой о леших и вилах, так все Анкифьевы гребцы собираются вокруг, разинув рты. Князь Владимир тоже Войнеговы рассказы слушает и улыбается – не верит похоже.

– А я говорю, есть, – стоит на своём Войнег. – И среди жёнок их не отличишь.

– Так если не отличишь, то чем же они вилы, – возмутился Шолох. – Жёнки и есть.

Князь Владимир засмеялся, а Ладомир не удержался и поддержал Войнега:

– Я такую вилу знаю, едва не утонул с её помощью.

– Коли не утонул, то это не вила, – стоял на своём Шолох.

– Как же не вила, когда она меня топила, – поразился его упрямству Ладомир. – Можно сказать, чудом всплыл.

– А вила нак же? – ахнул кто-то из темноты.

– Вытащил на берег. Помял маленько.

– Жёнщина порой сама не знает, что она вила, – разъяснил произошедшее с товарищем Войнег. – Oна это только в полнолуние у воды чувствует, ну и держись тогда, а то и сама уйдёт и тебя утащит.

– А откуда они берутся? – спросил сидящий одесную от Войнега гребец, поблёскивая круглыми от удивления глазами.

– Может жёнка какая погуляла с лешим, – пожал плечами Войнег. – А то сами вилы нагуляют и подбросят в зыбку. По виду-то не отличишь – дитё и дитё.

Самое трудное в пути даже не веслом по воде хлюпать, а тащить ладью волоком из реки в реку. Семь потов сойдёт с тебя, пока сладишь дело. Смерды из ближайших весей кормятся на тех волоках, иначе с одними Анкифьевыми гребцами застряли бы где-нибудь на перепутье.

Как из жуковатого грека дух ещё не вышел – мотается туда-сюда, по словам приказных, не первый уже десяток лет. Ладомир бы своей волей этим путем не пошёл, да ещё с товаром, будь он неладен, обломал все плечи.

Двина-река не краше Волхова, и вёсла по ней бьют не мягче, но за недели пути, да намаявшись на волоках, Ладомир греблю за труд уже не считал и почти в своё удовольствие помахивал веслом. Владимир сказал, что больше волоков не будет до самого Полоцка, и на том спасибо.

А сам Полоцк уступал Новгороду размерами, и городской тын был пониже да пожиже. Через неглубокий ров был переброшен мост, а дальше накатанная дорога вела прямо к пристани. На воротах стыли истуканами полоцкие стражники. Покрикивали на Анкифия, косились недовольно на его ладью – набивали цену, как понял Ладомир. Купцу, надо полагать не впервой договариваться с городской стражей, а у князя Владимира свои заботы – перекинулся словом с греком о встрече в городе и пошёл в открытые ворота. Поскольку шли они без товара, то никто им препятствий не чинил. Стражникам и без них работы хватало – Полоцк город торговый, а потому на входе-выходе бойкий. Улочки в Полоцке были теснее новгородских и вымощены не везде, а только те, которые ближе к Детинцу, нависшему серой хищной птицей над Торговой площадью.Дома в Полоцке тоже победнее, чем в Новгороде, в основном в один ярус, хотя загороды крепкие, бревно к бревну. А вот Детинёц хорош, невелик размерами правда, но крепок – лесины в два обхвата, и видно, что построен недавно.

Гостиный двор размещался на противоположном от Детинца конце Торговой площади. И пока Анкифий суетился с товаром, князь Владимир успел с мечниками горло промочить после долгой дороги. Столы, по правде сказать, были грязноваты, но медовую брагу в Полоцке варили не хуже, чем в новгородских землях. Закусили свининой – расторопный хозяин тут же на глазах гостей приколол кабанчика.

– Есть города и страны, где свинину не едят, – сказал Анкифий, подсаживаясь к столу.

– Так есть, говорят, и люди с пёсьими головами, – усмехнулся Шолох. – Вот Фарлаф может рассказать, его родович плавал в ту страну.

Ладомир даже рот раскрыл от изумления на такие слова. Вон какие чудеса бывают на белом свете, а Шолох в вил не верил, которых на наших землях с избытком.

– А кто тебе сказал, что я не поверил, – удивился Шолох. – Я вон и князю Владимиру говорю – осторожней надо быть с жёнщинами, а то он прямо удержу не знает, как увидит длинные волосы, так и бьёт в землю копытом.

Владимир отмахнулся от Шолоха, другим, видать, занята его голова, а глаза всё время смотрят в проём, где видна стена Детинца.

– А что, Анкифий, – встрепенулся вдруг Владимир, – с дарами-то к князю Рогволду пойдешь?

– А как же, – кивнул головой грек. – Коли прибыл в город, то нельзя обнести князя.

– И дочь его увидишь?

– Не знаю. Дары ведь и приказный принять может.

– А ты напросись, – подсказал Шолох. – Девки ведь страсть как любопытны. Есть же у тебя ткани заморские?

– Не бойся, Анкифий, – усмехнулся Владимир. – Я пойду с тобой. Очень уж хочется взглянуть на Рогволдову дочку прежде, чем просить её в жёны.

Грек растерянно провёл рукой по куцей бородке и по привычке вильнул глазами в сторону.

– Не знаю, как и сказать тебе, князь Владимир, – понизил он голос до шёпота. – Мне знакомый купчина поведал, что сговорили её за Ярополка Киевского, и послы ещё не успели уехать из города.

Не по вкусу пришлись эти слова Владимиру, он враз посмурнел, ликом, но оскаленные зубы оставил на виду. Эту привычку он, видимо, перенял у своего дядьки Добрыни, тот как гневается, так клыки наружу.

– А кто во главе посольства?

– Воислав, ближний боярин Ярополка.

Синие глаза Владимира насмешливо сверкнули из-под темно-русой шапки волос:

– Тем более следует глянуть на девушку – стоит ли из-за неё спорить с Ярополком.

Анкифий помялся немного, но перечить князю не рискнул. Купецкое дело скользкое, и во многом зависит от сильных мира сего. Да и что в том плохого, коли молодец взглянет на девку. Рогволду Полоцкому не будет от этого ущерба, а потому и совесть Анкифия чиста.

– Вот, – Владимир достал из-за пазухи золотую птичку. – Покажешь девушке, если понравится, то дари.

Неизвестно как Рогволдовой дочке, а Ладомиру поглянулась птичка-невеличка. Была она как живая, пёрышко к пёрышку, и вот-вот собиралась порхнуть с раскрытой Владимировой ладони.

В Детинец отправились втроём – Анкифий впереди, а Владимир с Ладомиром следом и для почёта, и для охраны. Про Ладомира князь сам сказал:

– Возьму, чтобы вилу не подсунули вместо девки.

Ладомир на те слова не обиделся – пока не обжегся человек, пусть веселится. Да и любопытно ему было взглянуть на Рогволдову дочку – шутка сказать, целых два князя за неё сватаются.

Время полуденное, а потому Торговая площадь запружена народом, и все орут, толкаются плечами и локтями. Ладомир к людской толпе не привычен, ему чужие плечи мешают. Раз толкнули, два толкнули, а в третий раз он не стерпел, поддал локтем. Полочанин улетел на чужой товар. Гвалт поднялся невообразимый, а Ладомир только удивлённо поднял бровь, словно и не было в происшедшем его вины. Кулаки сучили полочане, а тронуть гостей не посмели – строг князь Рогволд и за пустую свару спросит.

В Детинец пустили без пустых вопросов. Анкифий и хорошо всем здесь известен. А в самом Детинце тишина и покой не то, что Торговой площади, хотя люди и здесь есть, но все при деле. С башенки над воротами вслед пришельцам зевают сторожа. Зевать зевают, но и глаз не спускают, пока гости идут до Рогволдова дома. Дом обширный, в два яруса, и крыльцо резное. В Детинце кроме княжьего иных домов нет, зато хватает всяких пристроек, необходимых для ведения хозяйства. Ну и запасец продовольствия тут должен быть, для долгого сидения в осаде.

Князь Рогволд встретил купца Анкифия, как старого знакомого. Тивун и служки держаться погорделивее, а Рогволду напрягаться незачем, про то, что он князь Полоцкий знает здесь каждая собака. Одет был Рогволд в рубаху, пояском подвязанную, а от князя на нём только червлёные сапоги. Удельник Полоцкий уже сильно трачен сединой, но по ухваткам видно, что ещё в силе. Дар от Анкифия он принял, клинок обнажил и полюбовался его синевой.