Текст книги "Белые волки Перуна"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)

Глава 12
Открытые ворота

Киевские ворота дрогнули по утру, когда проскучавший всю ночь в дозоре Ладомир готовился уже к дневному отсыпу. Войнег не слишком любезно толкнул его в бок:

– Никак киевляне решились на вылазку?

Пересвет сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул, и тут же в стане новгородском ударили в било. Белые Волки уже вскочили на коней, а из киевских ворот никто носа не высунул.

– Похоже, что они нас зовут в гости, – сверкнул зеленым глазом Пересвет.

Ладомир оглядел придирчивым взглядов своих побратимов: всемером, конечно, города не берут, но ведь за плечами целое войско, помогут в случае киевского коварства.

Выскочивший из шатра при звуках била князь Владимир с удивлением увидел, как на опущенный, киевский мост въезжают молодцы в волчьих шкурах. По приметным волосам в одном из них он опознал Ладомира из рода Гастов, а потом уже обернулся к подоспевшему Добрыне:

– Что происходит, воевода?

– Князь Ярополк этой ночью бежал из города, оставив великий стол пустым.

Прав был, выходит, Добрыня, когда удерживал Владимира от напуска на Киев – покняжил Ярополк да и вышел. Об этом мгновении думал когда-то Владимир в Гольдульфовом горде, и дорога до киевского великого стола казалась тогда почти такой же долгой и трудной, как дорога до звёзд. А вот долетел он стрелой Перуна до киевских ворот и сломил Ярополка, меча не обнажив.

– Войдём победителями? – спросил князь у Добрыни.

– Нет, – покачал головой воевода. – Пусть киевская старшина попросит – в том чести больше.

И в этом прав умный Добрыня – не по силе следует войти в стольный град, а по правде. Не в одной чести тут дело – татей да разорителей народ только терпит, а любим народом только тот, кто с ним хорош. Ни гостем пришёл в Киев Владимир сын Святослава, ни завоевателем, а законным князем, и с этой минуты кто из киевлян к нему с добром, к тому и он с открытым сердцем.

Въезжали Волки в ворота с опаской, и у входа едва не обнажили мечи. Показалось им вдруг, что двинулась на них вся киевская рать, и только потом, приглядевшись, поняли, что не ратиться едут эти люди, а кланяться. Впереди старшина при мечах, но, без доспехов, а следом выборные от чёрного люда, эти и вовсе безоружны.

Худой боярин выдвинулся вперёд и остановился в двух шагах от Ладомира:

– Здравы будьте, мечники.

– Спасибо на добром слове, боярин, – усмехнулся Ладомир. – И тебе здравия, коли ворота открыл добром.

– Мой дом на Широкой улице, спроси боярина Ставра, чаркой тебя не обнесут.

– Ну коли званы, то непременно будем, – кивнул головой Ладомир и тронул коня, давая посланцам Киева дорогу.

Старшина блистала кафтанами из земель чужедальних да и люд киевский смотрелся побогаче люда полоцкого. Пока ехали от городских ворот, успели присмотреться и к обличию обывателей, и к обустройству киевских усадеб. Тем более что в тех усадьбах ворота открыты настежь, а перед крыльцом хозяева с чадами и домочадцами, голов не покрывая, ждут с наполненными чарками дорогих гостей.

– Где девушки краше, там и остановимся, – сказал Пересвет.

– Дались вам девушки, – пробурчал Твердислав. – Уже целый воз нахватали, а всё никак угомониться не можете. Стряпух надо выбирать.

Ратибор, небрежно помахивая витенем и кося в сторону киевлянок хмельным дерзким глазом, поддержал Твердислава:

– Пуховики тоже надо проверить, а то я бока отбил на Полянской земле.

– Ищите дом побогаче, – посоветовал Бречислав. – Коли уж выпала такая удача, первыми хапнуть, так чтобы не прогадать.

– С хапаньем попридержись, – предостерёг Ладомир. – Не катай губу раньше времени. Князь Владимир не даст грабить Киев, ему здесь сидеть на столе.

Усадьбу всё-таки выбрали побогаче, и не для грабежа даже, а просто понравился им этот дом в два яруса с резным высоким крыльцом в десять ступенек. Ну и хозяйка на том крыльце тоже понравилась и гибким станом, и приветливой улыбкой. Расторопный Пересвет первым ссыпался с коня и принял чарку из рун хозяйки вместе с здравием. Белый Волк выпил мёд, а остатки его троекратно размазал по губам жёнки, чтобы жилось всем в этом доме долго и счастливо.

– Чья усадьба-то? – спросил Ладомир у подвернувшегося челядина.

– Боярина Мечислава.

– А сам боярин где?

– Про то нам не ведомо, – конопатый вильнул глазами в сторону, из чего Ладомир заключил, что дело здесь нечисто.

– Тебя как зовут?

– Пятерей кличут, – почесал заросший редким волосом затылок челядин.

Ладомир поднёс витень прямо к его носу:

– Будешь врать – шкуру спущу.

– Так ведь, милостивец, – ахнул Пятеря. – Я ведь холоп, разве ж станет боярин со мной турусы разводить. Съехал со двора и съехал.

– Ох смотри, Пятеря, – покачал головой Ладомир. – Узнаю, что правду скрыл про своего боярина – не взыщи.

– С Ярополком-княжем он ушёл, но хозяйка запретила об этом говорить, – зашептал конопатый.

– С хозяйки и будет спрос,– похлопал Ладомир холопа по загривку.

А спрос тот не иначе как Пересвет собрался чинить – так и бьёт в половицу копытом, словно застоявшийся жеребец. А хозяйка молода, бела, румяна, и от жаркого шепота молодца прикрывается рукавом.

– Неужели это твои дети? – удивился Войнег, разглядывая выводок боярских чад, годами от пяти до десяти.

– Это от старшей жены, а я молодшая. Второй год как за боярином и пока праздна.

– Ну, это дело поправимое, – усмехнулся Ладомир. – Добрые люди помогут пока боярин в отлучке.

Славна с лица слегка побледнела и испуганно глянула в сторону старшей Блудовой жены. Та годами лет на семь-восемь молодшей постарше, а потому и станом полновата, и свежести той уже нет в лице – четверо детей даром не даются. Глаза, правда, хороши -большие карие глаза на пол-лица.

– Вели топить баню, – сказал ей Ладомир. – А то нанесём вшей в боярские ложницы.

С улицы послышался шум – Владимировы дружины вступали в город. Ладомир вышел на крыльцо и подозвал конопатого Пятерю:

– Прикрой ворота, а если кто начнёт ломиться, позови меня.

Испуганный холоп бросился выполнять приказ сурового мечника в волчьей шкуре. Тяжёлые ворота затворились со стуком. А засову, чуть ли не в полобхвата толщиной, позавидовали бы и городские ворота. С опаской жил боярин Блуд. Видно было, что скрывать от чужого глаза.

– За водой бы надо отправить холопов, – тихо сказала за Ладомировой спиной старшая Блудова жена.

–А в Новгороде бани ставят прямо у Волхова, – Ладомир чуть обернулся назад, так удобнее.

– И у нас бани у Днепра стоят, но это для чёрного люда, а старшина строит в усадьбах.

– Твердислав, – крикнул Ладомир товарищу, – проводи челядинов к Днепру, а то как бы у них не отобрали лошадей.

Твердислав, неспешно спускавшийся с крыльца, кивнул в ответ головой. Роста он был среднего и в движениях на первый взгляд развалист, но когда дело доходило до драки – удержу ему не было. Вертелся в седле ужом и разил без промаха. А ещё Твердислав жалел всякую живность, вечно у него ходил кто-нибудь под опёкой – то птенец, выпавший из гнезда, то лисёнок, отбившийся от мамки. Бирюч иногда поругивал Твердислава за пристрастие к живности, но беззлобно. Войнег говорил, что Твердислав знает звериный язык, оттого все лесные жители липнут к нему, но сам Твердислав помалкивал, предпочитая слушать других.

–Тебя как зовут? – обернулся Ладомир к Блудовой жёне.

– Людмила.

– Твой муж, Людмила, ушёл к князем Ярополком.

– Он мне ничего не сказал, – испуганно хлопнула ресницами жёнщина.

Была Людмила в просто сарафане, не богаче холопьих. То ли яркого цвета не любила, то ли вырядилась так специально, чтобы не привлекать чужих взоров. Женщина была широкозада и грудаста, и по числу детей видно, что плодовита. Худого слова о её внешности не скажешь, но и слюной не изойдёшь.

–У Владимира на твоего мужа большой зуб. Боярин Блуд согнал его с новгородского стола.

– Я знаю, – кивнула головой Людмила.

– Потому и обхаживаешь нас, чтобы слово за тебя замолвили перед князем?

– Не за себя хлопочу, а за детей. Коли прогонят со двора, куда я с ними пойду?

Это ещё хорошо, если просто прогонят, а то по характеру Владимира можно ждать и чего похуже. Старого Рогволда с сыновьями он казнил без жалости, а вины-то всего было на них, что девка назвала князя рабичем. А боярин Блуд не угодил не только Владимиру, но и Добрыне, так что действительно есть чего бояться этой жёнщине. Но есть ли Ладомиру смысл вступаться за неё – это ещё большой вопрос. После выходки Войнега на полоцком пиру, когда тот снял голову Рогволда, не дав Вельямиду замарать меч и честь кровью родича, князь Владимир косо смотрит на Ладомира и на весь выводок Бирючева гонтища. Злопамятен Владимир и горд, не любит, чтобы его слова пропадали попусту

– Пока мы здесь, никто не тронет твоих чад, – хмуро бросил хозяйке Ладомир.– А что будет дальше не знаю. Мы живём волей не своей, а Перуновой.

В граде Киеве всё было тихо – ни полохов огня, ни бабьего визга. Да и то сказать – не на щит князь Владимир взял город, а добром был впущен. Не всем ратником это, может быть, по нутру, но ведь кровь они не лили за город, а потому и чист перед ними Владимир.

В Блудовы ворота тоже стучались и простые воины, и бояре, но, завидев волчьи шкуры во дворе, в свару не ввязывались и разворачивали коней.

Просторная баня боярина Блуда без труда вместила семерых Волков и полдюжины холопок, вызвавшихся попарить им спины. Пересвет звал с собой и Славну, но та только посмеивалась в рукав, искоса при этом поглядывая на жену старшую. Славну Людмила не пустила, а сама пошла, рассудив видимо, что до её тела, поражавшего и изрядно располневшего, охотников не будет. Благо в Блудовом доме хватает молодых челядинок. А Славна всё же мужняя жена, ее для боярина поберечь надо, а то изотрут по ларям пришлые люди.

Как успел заметить Ладомир, тихую Людмилу все домочадцы и челядины слушались беспрекословно, хотя она ни на кого ещё при нём не повысила голос. И здесь в банном чаду она зорко следила, чтобы челядинки не баловали, а справляли свою работу, как положено.

– Ночью за ними догляда не будет, тогда и сговаривайте, – сказала она негромко. – А в бане люди грязь смывают не только с тела, но с души.

Волки посмеивались, но не перечили. Отчего-то неловко было под взглядом её больших строгих глаз тискать девок.

– Строга ты очень, – сказал Ладомир, подставляя ей под удары спину.

– В доме должен быть порядок. Коли челядь избалуется – беда.

Волос у Людмилы был тёмен, и без платка лицо её уже не казалось таким строгим. Разве что брови чаще чем нужно сходились у переносицы, но это уже скорее для острастки Ладомиру, который и без того лежал себе тихо, не мешая чужим рукам выпаривать из тела въевшуюся за время похода грязь. Руки у Людмилы были крепкие, и мять мужское тело ей, надо полагать, не в диковинку. Ладомир только покряхтывал от удовольствия в ответ на её старания.

– Мужа-то сама паришь?

– Он никому больше не доверяет – холопки ленивы, а Славна молода ещё.

– Ты тоже не старуха, – скосил Ладомир на неё глаза.

Она промолчала, но взгляд её он перехватил. Судя по всему, Людмила тоже получала удовольствие от своей работы и, очень может быть, не прочь была бы получить и больше.

– Что это у тебя за штучка на шее болтается? – спросил он просто для того, чтобы скрыть своё смущение.

– Это крест – знак христианский. Греческого Бога знак.

– У нас что, своих богов мало? – удивился Ладомир.

– Про это не в бане надо разговаривать, – быстро проговорила Людмила и окатила Ладомира ушатом холодной воды.

Сделано это было так неожиданно, что он даже вскрикнул от испуга, под дружный хохот своих побратимов. Людмила тоже улыбнулась, может быть впервые с минуты их знакомства, и на щеках от той улыбки появились ямочки, сделавшие её лицо совсем юным.

– Ты мне всё-таки расскажи про своего бога, – негромко попросил Ладомир, – интересно, чем же он для тебя лучше богов славянских.

Меды у боярина Блуда были хороши. И насчёт стряпух Твердислав тоже беспокоился зря. Были блюда, которых Волки ещё не едали, а названия их Ладомир спросить постеснялся. Хозяйка за стол не села. Не положено жёнщине с мужами пировать, а о том, чтобы челядинок сажать рядом, никто не заикнулся даже. Как-то незаметно и без нажима Людмила заставила пришлых подчиниться укладу своей усадьбы, и Ладомиру осталось только подивиться её умению.

Чинное застолье потревожил конопатый Пятеря, прибежавший со двора с перекошенной страхом рожей:

– В ворота ломятся, пожечь грозят.

– Да что же это такое, – кинул руки в стороны Войнег. – Посидеть за столом не дают спокойно.

Ладомир не стал одевать бронь, но меч на всякий случай прихватил. Время было позднее, ночное, мало ли кого могло занести во двор Блудовой усадьбы. По словам Пятери, народу за изгородью собралось немало.

– Отворяй, – приказал ему Ладомир.

Рассчитывал он припугнуть простых ратников, но в проём всунулись мечники старшей Владимировой дружины во главе с Шолохом. И если судить по хмельным лицам, то настроены они были на весёлый лад.

– Не поздновато ли гостевать удумали? – спросил насмешливо Войнег у прибывших.

– А ты здесь уже за хозяина? – криво усмехнулся Шолох.

– Хозяин или не хозяин, но в дом зван.

Шолох постучал мягким сапожком по настилу двора. То ли сбивал киевскую грязь, то ли пробовал крепость тесин, не сгнили ли без хозяйского догляду. Владимировых мечников было около десятка, и они уже начали растекаться потихоньку по двору. Бледная Людмила стояла у крыльца и на ее лице был ужас.

– Есть у нас донос, что изменник княж Владимиру, боярин Блуд, прячется на своём подворье. Вот мы и пришли проверить.

– Я уже проверил, – холодно сказал Ладомир, глядя прямо в лицо княжьему любимцу. – Боярин Мечислав либо сгинул, либо ушёл с Ярополком в Родню.

Шолох вильнул глазами влево, вправо – видимо количество видоков, высыпавших на подворье его смущало. Потом, приблизившись к Ладомиру, он шепнул ему на ухо:

– Это усадьба врага Владимира, коли и пограбим, так никто слова против не скажет.

– Коли боярин Мечислав князю Владимиру враг, то пусть про его вину объявят всему Киеву, – громко проговорил Ладомир. – А зорить его усадьбу без слова князя я не дам.

Говорил Ладомир не для Шолоховых ушей даже, а для собравшихся у ворот киевлян, которые настороженно ждали, чем закончится спор между новгородскими мечниками. Один дом разграбят, другой, а потом войдут в раж, так что их не остановит сам князь Владимир.

Шолох смотрел на Ладомира с ненавистью, но и задраться повода не было. Да и небезопасно ссориться с Волками. Князь Владимир в отношении боярина Блуда слова своего не сказал, а киевским выборным твёрдо обещано, что ратники город зорить не будут, и коли кто против его указа пойдёт, то с того спросят по всей строгости. Шолох рассчитывал пограбить втихую, а при стольких глазах затевать свару – себе дороже.

– Ладно, Ладомир, – сказал он глухо, – попомнишь ты Шолоха.

Владимировы мечники, недовольно переговариваясь и злобно кося глазами на ухмыляющихся Волков, потянулись за ворота Блудовой усадьбы вслед за своим предводителем. Собравшаяся у изгороди толпа не издала ни звука, а только проводила глазами павших в сёдла мечников, пока они не скрылись в ближайшем переулке.

– Закройте ворота, – приказал Ладомир челядинам и не оборачиваясь пошёл в дом.

Наверное, за эту защиту чужого гнезда и выпала Ладомиру честь провести ночь в ложнице хозяина. А боярин Блуд любил, видимо, поспать с удобствами, во всяком случае, такого роскошного ложа Ладомиру ещё видеть не доводилось. Ну разве что ложница сожженного боярина Збыслова была не хуже, но тогда Ладомиру не хватило времени, чтобы полюбоваться ей вволю. А сейчас он с удивлением наблюдал, как суетятся челядинки, перетряхивая боярские пуховики. Людмила стояла у дверей, внимательно приглядывая за работницами, не давая гостю разгуляться по женским бокам. Челядинки справили своё дело и покинули ложницу, опустив очи долу, скромнее скромного, а хозяйка осталась у дверей и, если судить по встревоженному лицу, собиралась о чём-то поговорить с гостем. Ладомир не удержался и присел на ложе. Ощущения были настолько необычными, что он даже хмыкнул от удовольствия. До сих пор он спал только на звериных шкурах, а то и просто на голой земле.

– Ты какого роду-племени, Ладомир? – спросила Людмила.

– Из древлянский старшины, рода Гастов, но в роду я последний.

– Проси княж Владимира, чтобы вернул дедину.

– А что я с теми землями делать буду? – усмехнулся Ладомир.

И вновь привиделось Ладомиру женское лицо, залитое слезами, и зарево большого пожара, в котором сгинули его родные. И всадники какие-то чудились вокруг пожарища, и от этих всадников прятался измазанный сажей Бирюч, тащивший на руках испуганного Ладомира. Бирюч не любил про это вспоминать, а Ладомир его не расспрашивал. Знал только, что согнан был его род волею княгини Ольги с древлянских земель и истреблён почти вчистую, а тех, кто уцелел, добили потом в Муромских лесах во время набега радимичей.

– Ты садись, – кивнул Ладомир на лавку. – В ногах правды нет.

– Моих тоже жгли, – сказала Людмила. – Я тогда была совсем девчонкой. Степняки. Помню, как пряталась в зарослях, пока дружина боярина Мечислава не подошла на выручку. Вот тут я ему, наверное, и приглянулась, хотя совсем девчонкой была, годков тринадцати. А в четырнадцать я уже родила боярину первенца.

– А боярин твой тоже верует в грецкого бога?

– Нет. Боярин Мечислав печальник славянских богов.

– А тебе в твоей вере не перечит?

– Боярину Мечиславу нет дела до моего Бога, – сказала Людмила с непонятной Ладомиру горечью. – А христианство в Киеве от княгини Ольги пошло, она эту веру приняла в Византии.

Сидела Людмила на лавке чуть боком, словно не была уверена в том, что не придётся подхватившись бежать из ложницы от домогательств Ладомира. И глаза её настороженно следили за каждым его движением. Но он ведь ее не звал, сама осталась в ложнице, неужели только для того, чтобы перемолвиться пустым словом?

– А чему учит твой бог?

– Учит любить и ближних и дальних, а в той любви для всех спасение.

– Ближних – это понятно, – пожал плечами Ладомир, – а на дальних – сердца не хватит, да и за что их любить-то? Вот разорил бы вас сегодня Шолох да выкинул с чадами на улицу -неужели твоей любви хватило бы и на него?

– Это была бы воля не Шолохова, а божья, но Бог не допустил и прислал тебя на защиту.

– Так я ведь служу славянскому богу, а не грецкому, – засмеялся Ладомир. – Что-то путаешь ты, жёнка.

– Нет не путаю. А Бог мой не греческий – он для всех один, а больше никаких богов нет и быть не может. Его волёй всё делается.

Ладомира поразили её глаза, ни тени сомнения в них не было, а только убеждённость в своей правоте, и от этой убежденности у неё порозовели щёки и похорошело лицо.

– А если я тебя сейчас стану насиловать – это тоже будет по воле твоего бога? И ты меня за это будешь любить?

Розоватость сошла с её щёк, но более она ничем не выдала своего страха:

– Коли ты покаешься потом во Христе, то я прощу тебя и любить буду.

– А что сие означает – покаяться? – удивился Ладомир.

– Попросишь у Бога прощение за насилие надо мной.

– А коли не попрошу? – Ладомир приподнялся с ложа и навис над Людмилой.

– Тогда я буду молить Бога, чтобы наставил он тебя на путь истинный, ибо душа у тебя добрая и не пропащая.

Ладомир положил ладонь на её левую грудь и почувствовал, как бьётся испуганной птицей сердце.

– Люби меня по-доброму, это и богу твоему будет приятно.

– Я мужняя жена, – Людмила задохнулась в своих словах. – Это грех большой.

Но по глазам видел Ладомир, что ей хотелось этого греха, а потому и сказал улыбаясь:

– Покаешься потом. Коли твой Бог прощает насильника, то неужели взыщет за бабью слабость.

– Пусти, – прошептала она, вырываясь из его рук. – Я тебе девку пришлю.

Ладомир чуть отстранился и заглянул в её испуганные глаза:

– А Славну пришлёшь?

– Пришлю.

– Выходит, сама спасаешься, а других губишь, – Ладомир выпустил её из своих объятий и вернулся на ложе. – Вот и вся твоя любовь к ближнему, жёнщина, не говоря уже о дальних. Славну-то ты неспроста подкладываешь под меня – заплатить хочешь за спасение своего гнезда чужим телом.

– Это и её гнездо тоже.

– Она женщина бездетная, её под себя возьмёт любой мечник или боярин, а тебе с чадами деваться некуда.

– Славна бы не силой пошла, а по-доброму.

– Из любви к ближнему, – скривил губы Ладомир. – Чем же твой бог лучше моего, коли дозволяет своим печальникам жертвовать чужой жизнью для собственного блага. Славна твоя моему брату Пересвету люба, и я против того братства не пойду из-за женщины – так от меня требует мой бог. И этот бог справедливее твоего, хотя прощает редко и много крови пьёт. А твой бог – бабий, хитрый бог, любую подлость благословляет и по отношению к ближнему, и по отношению к дальнему. Греши да кайся.

Людмила заплакала, и Ладомиру стало её жаль, в конце концов понять жёнку можно было – чад своих спасала да добро мужнино.

– Славна-то жёнка любимая у боярина, а ты – приевшаяся, и коли изваляешь её по чужим ложам, то муж взглянет на неё другими глазами. Так или нет, жёнка?

– Не думала я про это, – отвела глаза Людмила.

– Тогда поклянись именем своего бога, что ни о чём больше не помышляла как только о чадах своих. Слово даю, что отпущу тебя, пальцем не тронув.

Долго смотрел Ладомир, как Людмила беззвучно шевелила губами, то ли клятву силилась произнести, то ли просила о чём-то своего бога, но с языка её упало только одно слово:

– Пожалеешь?

– Это уже не в моей власти, – твёрдо сказал Ладомир.

– Я позже приду, чтобы челядь не видела, – вздохнула Людмила.

– Делай, как знаешь. А Славну пошли к Пересвету, и чтобы никто не узнал про эту их ночь.

Хитрая жёнка, недаром прислонилась к чужому богу. Ладомир долго смотрел вслед удалившейся Людмиле, а уж потом, раздевшись, развалился на боярских пуховиках. Славно жил боярин Мечислав, да согнан ныне с своего ложа и неизвестно ещё, вернётся ли назад. А жёнке маяться с детьми, прислоняясь то к одному сильному боку, то к другому, пока дети встанут на ноги. Так что и судить Людмилу не за что, во всяком случае не Ладомировыми устами судить. Коли не придёт к нему сегодня Людмила, то взыскивать он с неё не будет, а Блудово гнездо попытается спасти, хотя бы в память о своём сожжённом. Не каждому на пути встретится Бирюч, который прокормит и научит владеть мечом. А Перун карает только сильных, а в горе слабых для него чести нет. Так и надо будет сказать Владимиру, коли спросит – почто встал горой за Блудово семя? А Людмила боится своего бога, коли не смогла солгать его именем. Надо бы спросить женщину, чем её бог грозит своим печальникам. А таких богов, чтобы любили и ближних, и дальних, на свете нет, да и прощать всех без разбору тоже не след, а то не будет на земле порядка.