Текст книги "Белые волки Перуна"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

Глава 6
Княжьи ближники

Для князя Владимира весть о радимецком бунте явилась громом среди ясного неба. И уже тогда ударило в голову, что не только в радимичах тут дело, и если не взять мер быстрых и решительных, то обернуться всё это может большой бедой. Хотел было идти на радимичей с малой дружиной – большая-то разбрелась по чужой земле, зоря городки и веси, – но поопасился вот так, в спешке, соваться в кипящий котёл.

Но вскоре выяснилось, что торопиться и нужды не было. Уже у самого Днепра настиг князя гонец от воеводы Отени с доброй вестью – радимичи разбиты наголову, а воевода Всеволод и радимицкая старшина умерщвлены у Перунова камня в назидание врагам Великого князя. Столь быстрое разрешение всех забот удивило Владимира, а в сердце закралось подозрение – уж не водят ли его за нос киевские бояре? Но гонец стоял на своём, поведав, между прочим, что радимичей разбили полочане во главе с воеводой Ладомиром ещё до подхода киевской рати.

То, что ближники Перуновы мстили за своих, не слишком удивило Владимира, да и воевода Ладомир не раз уже показывал своё умение в битвах. Непонятным было другое – почему киевские и полоцкие бояре не воспользовались столь удобной оказией и не пристали к радимичам? Ведь и Великий князь у старшины не в почёте, и с Перуновыми волхвами у неё нелады. Так что же всё-таки произошло? Пусть и опоздал Отеня с боярами, но ведь собрали рать и пошли на бунтовщиков. Может, переметнуться хотели? Так какой толк в таком перемёте? Уж ecли кричать против Великого князя, то не с радимицкой земли, а с киевских стен, закрыв перед княжьей дружиной ворота. Вот это был бы ряд. Князю то деваться некуда: за радимичами встали бы вятичи, за вятичами – кривичи, а там бы и новгородцы присоединились к общему ору. Куда князю деваться – либо бежать в земли варяжские, либо принять условия, навязанные старшиной. И наверняка бояре вели об этом разговоры и подстрекали радимичей. А в последний момент, когда всё, казалось бы, складывалось как нельзя лучше, вдруг дружно пошли на попятный. Почему? Испугались княжьего гнева? Но княжий гнев только тогда страшен, когда за ним сила. А сил-то у Владимира оказалось бы много меньше, чем у объединившейся племенной старшины. Выходит, что не только в воинской силе дело. Выходит, княжье слово и само по себе на Руси кое-что значит. Конечно, справиться с радимичами Великому князю помогли Перуновы волхвы. Ну а если не было бы волхвов, то неужели бояре не исполнили бы свой долг перед князем? Может быть. Но уж очень велик соблазн измены. Так что же всё-таки будет опорой княжеской власти, неважно, в силе сам князь или в слабости? Вот задача, которую Владимиру предстоит решать в самое ближайшее время.

В радимицкие земли Великий князь не пошёл, чем удивил своих ближников. Ждали, что обрушит он на радимичей всю силу своего гнева. Даже шептали ему на ухо, что уж слишком мягко отнёсся воевода Отеня к татям и изменникам – с чего бы это? Но князь Владимир никак на этот шёпот не отзывался, а вернувшись в Киев Отеню принял с честью и не корил его ни за медлительность, ни за мягкосердие. Хотя боярин Басалай не преминул рассказать и князю и ближникам, как неспешно шёл Отеня на радимичей, и как едва не сложил оружие перед воеводой Ладомиром, с перепугу приняв его за Всеволода. Князь смеялся над рассказами Басалая, но своего отношения к старому киевскому воеводе не изменил.

– А воевода Ладомир и вовсе так извернулся, что никто прежде и помыслить про него не мог, – продолжал свой рассказ Басалай, польщённый вниманием князя. – Не дал извести под корень радимицкую старшину, попрятав боярских детей. Да и простых мечников, которые участвовали в бунте, увёл из города под покровом темноты и отпустил на все четыре стороны.

Ждал Басалай, что князь посмеётся и над этой историей, но Владимир вдруг неожиданно стал серьёзен. Даже чарку с вином отставил в сторону. А ближники, сидевшие за столом, не знали, как отзываться на Басалаев рассказ – то ли осуждать плешанского воеводу, то ли одобрять.

– Ладомир всегда был склонен к своеволию, – только и обронил боярин Изяслав, чуть нахмурив соболиные брови.

Никто на замечание Изяслава не откликнулся. У Ставрова сына давний зуб на Белого Волка, это всем известно.

Изяслав в Берестове бывать не любил, всё ему здесь напоминало про взятую по воле Великого князя жену. И хоть перемололось многое за эти годы, и не напоминает никто ему уже про бесчестье ни в глаза, ни за глаза, но всё равно, осталась в сердце горечь. Ладомира ещё не к месту помянул Басалай. И сразу же всплыла в памяти забытая уже было Плешь. И старшая жена Милава припомнилась, которая до сих пор распоряжается от его имени отнятыми землями, и даже единственный сын Вячеслав тоже всплыл перед глазами. Дочка Басалаева оказалась бесплодной, во всяком случае, пока не порадовала мужа ребёнком. Хотя в остальном худого слова про неё не скажешь – и домовита, и на ласки отзывчива, не хуже оставшейся в Плеши Белицы.

– А что волхвы? – обернулся князь Владимир к Басалаю.

– Вадим-кудесник только стриганул глазами в сторону Ладомира, а сказать ничего не сказал.

Владимир кивнул головой на слова Басалая. Выходит, что Белый Волк, если считает себя правым, не слишком оглядывается на мнение волхвов. Почему же тогда Великий князь, у которого и сил, и прав поболее, должен без конца кланяться идолам кровью. И даже не всем богам славянским, а только одному из них – Перуну. Конечно, Ударяющий бог даёт силу, но ведь не силой единой держится власть князя и не только страхом. Сила рано или поздно иссякает, а следом пропадает и страх. Поднялся же боярин Всеволод и против Перуна-бога, и против Владимира-князя. Правда, был бит, и очень скоро. Но Великому князю впредь наука – не во всех землях Перун дорог людям, и никакой страх не заставит их молча сносить насилие и бесчестье.

– Воевода Ладомир в Киеве?

– Прибыл по твоему зову, – подтвердил Шварт.

– Быть ему вместо Куцая воеводой в Радимицких землях.

Князь сказал своё слово и вышел из горницы, а ближники так и застыли с открытыми ртами. Конечно, спору нет, плешанский воевода кругом молодец, но до сих пор князь Владимир не выказывал ему своего расположения. А боярин Будимир, раскатавший губу на воеводство, выходит, остался в дураках.

– Вот тебе и Волчий хвост, – первым опомнился Басалай. – Давно ли кроме поношенных сапог, да и то краденных, ничего у него не было.

– Дёрнуло тебя за язык рассказывать, что Ладомир перечил волхвам, – с досадой проговорил Будимир. – Князю это понравилось.

Может, и перечил Вадиму Ладомир, но из воли волхвов он вряд ли выйдет, и не из страха даже, а из чувства долга. Уж Изяслав-то хорошо знал плешанского воеводу. А это означает, что вся Радимицкая земля отныне будет в руках Перуновых волхвов. Пропало, выходит, золото, которое уплыло туда, чтобы бунт был не только против князя, но и против Перуна. Золото было греческое, но всё равно обидно.

О том, что ближник Изяслав кланяется не Перуну, а Христу, князь узнал одним из первых, но неудовольствия своего по этому поводу не выказал. А потому Владимировы дружинники хоть и хмыкали в усы, но тоже помалкивали. Боярин Ставр и вовсе плечами пожал – для него Изяслав отрезанный ломоть. А вот у ближних к князю молодых бояр поступок Изяслава вызвал интерес. Тем более что нищий вроде бы боярин года через два уже купался в золоте. С чего бы такая удача ему привалила? И не похоже было, что разбогател Изяслав с княжьих даров. Княжьи-то дары средь ближников наперечёт. Вслед за Изяславом к чужому богу прислонился и боярин Будимир, а потом и Шварт завёл дружбу с купцом Анкифием, который обосновался в Киеве.

И князь не осуждал за это своих ближников, а их разговоры о христовой вере слушал с большим интересом. Изяслав уже не сомневался, что радимицкое наместничество непременно достанется Будимиру. Об этом был разговор с князем, который, казалось, склонялся в нужную сторону, а ныне вдруг круто развернулся к Христовым печальникам спиной. Редко боярин Изяслав бывал недоволен Великим князем, а ныне не просто недоволен – зол. Конечно, дело тут не в Басалаевых байках, которые, однако же, не следовало рассказывать, а в самом князе, в его думах, которых Изяславу, как он ни напрягался, понять никак не удавалось. Не того ждали от Владимира после радимецкого бунта – спросу должного не учинил и выискивать не стал, откуда в тихой прежде земле завелась злоба против князя. Вот и думай тут, с чего бы эта княжья доброта?

Князь Владимир не стал удерживать своих ближников в Берестове, а потому и отъехали бояре после полудня хмурые и недовольные всем и вся. Долговязый и худой боярин Будимир, которого за вытянутое лицо и крупные зубы прозвали Жеребцом, особенно был не в духе и в сердцах ругал боярина Басалая. Пользы от этого лая не было никакой, а потому Изяслав вступился за тестя. Будимир повздыхал, повздыхал, но унялся.

– Урожай ныне на Киевщине будет хорошим, – поделился со спутниками своими наблюдениями боярин Шварт. – Огребут расторопные.

Средь расторопных первым числится боярин Ставр, но Изяславу от этого радость небольшая. Давно они уже с отцом в разделе, а вотчина, по слову Ставра, отойдёт к Ярославу. Не то чтобы Изяслав об этом не жалел, но и особенно не злобился – отгорело. И без отцовской поддержки он ныне в Киеве весит немало. И к Великому князю близок, и земель у него хоть поменьше, чем у отца, но тоже в достатке. Одних мечников у Изяслава ныне более сорока и своя ладья есть. А давно ли все смеялись в Киеве над плешанским изгоем? Конечно, поднялся он из грязи волею Великого князя, но ведь и Владимир не такой человек, чтобы помогать ничтожеству.

От городских ворот Изяслав и Будимир свернули к купцу Анкифию, а Басалай со Швартом, сославшись на неотложные дела, проехали мимо. И этому их осторожному поведению была своя причина, о которой Изяслав, конечно, догадывался.

У купца Анкифия, если смотреть с улицы, дом совсем не хорош, не только боярских теремов хуже, но и со многими купеческими не сравним. Но только вид этот обманчив, и человек, переступивший порог скромного дома, долго потом цокал языком от восхищения и удивления.

Изяслав с Будимиром не первый раз в Анкифьевом доме, а потому глаза их равнодушно скользят по диковинам. Разве что креслица здесь нравятся Изяславу, не хуже они того, что под Великим князем. Хоть и не те годы у боярина, чтобы после седла хвататься за спину, но всё равно приятно откинуться на твёрдую деревянную опору, вытянув ноги вперёд.

Грек предупредителен с гостями, но цену себе знает и без нужды выю не гнёт. Да и бояре, давно с ним знакомые, догадываются, что не только от своего имени и по доброте сердечной ведёт с ними разговор этот немолодой уже человек. И в Киеве осел он неспроста и, наверное, не по своей воле. Весть о решении князя назначить Белого Волка Ладомира воеводой в радимицкие земли Анкифий встретил спокойно. Можно было подумать, что этот старый греческий гавран заранее предвидел такой поворот дела. Поцокал, конечно, языком на Будимирову незадачу, но так поцокал, словно никогда не советовал Жеребцу просить эти земли у Владимира.

Более всего раздражало Изяслава то, что ни Анкифий, ни настоятель христова храма Никифор не были с ним откровенны до конца, и о том, что им на самом деле надобно, он иногда только догадывался.

Владимир задумывал поход на причерноморские города, а те города издавна тесно связаны с Византией. Тут и совсем глупый сообразил бы, зачем и почему греческое золото посыпалось на ближников Владимира. Нужно было отговорить князя от этой цели и направить его интерес в другую сторону. Но и это было ещё не всё, а только малая часть тщательно скрываемой правды.

Сам Изяслав христианскую веру принял без колебаний и с того знаменательного дня ни разу об этом не пожалел. А славянских богов он ненавидел всей душой и имел на это веские причины, о которых, не таясь, поведал Анкифию и Никифору. Падание этих богов с высокого холма Изяслав приветствовал бы с радостью. Для него это было бы ещё и личным торжеством над Ладомиром, над волхвами, над всей Плешью, и над Милавой особенно. Милава в последнее время почему-то часто тревожила воображение боярина. А уж, казалось бы, давно должен был выбросить её из головы, хотя бы потому, что не любил никогда, а только ненавидел, да ещё, пожалуй, боялся. Но боязнь была мальчишеской,, и мужу в силе о ней и вспоминать бы не стоило, но сидело что-то занозой в сердце и памяти, мешая жить во весь мах ближнему к Великому князю боярину, к советам которого прислушивались и перед которым начинали уже заискивать. Это нарастающее ощущение собственной значимости сейчас было самым главным в жизни Изяслава. И с купцом Анкифием он связался неспроста – за греком чувствовалась сила, знания и умение управлять событиями, оборачивая происходящее себе на пользу. Надо отдать должное греческому купцу, он не скрывал, во всяком случае, от Изяслава, что представляет здесь в Киеве интересы могущественной империи. О Византии грек рассказывал много и охотно, не утаивая ни хорошего, ни дурного, и от тех рассказов у Изяслава порой лезли на лоб глаза, а жизнь киевская по сравнению с жизнью византийской казалась пустой и скучной. Конечно, Византией правили императоры, но для умного человека из ближников при такой неограниченной власти открывались поистине неисчерпаемые возможности. По словам Анкифия, бывали времена, когда именно расторопные ближники правили огромной империей, а императоры лишь числились в самодержцах. Разумеется, Великий князь Владимир – это вам не греческий император, и, пока жив, власть он из своих рук не выпустит. Но ведь все мы в этом мире не вечны, и кто знает, что может случиться через день, через год, через десять лет. А наследники князя Владимира малы, им потребуется надёжная опора. Конечно, случись сейчас что-нибудь непоправимое с Великим князем, Изяслава ототрут от великого стола железными боками, да и Русь, которая ныне держится лишь страхом, развалится на уделы, где полновластно будет хозяйничать местная старшина. Нет, Великий князь ныне нужен как воздух, без которого жизни Изяславу не будет. Но жизнь кончается не завтра, и не напрасно, возможно, он просиживает портки у Анкифия, постигая премудрости византийского умения управлять.

– С боярином Ладомиром надо тебе встретиться, Изяслав, – тихим голосом посоветовал Анкифий. – Поздравить с новым местом и благосклонностью Великого князя. А вспоминать мальчишеские обиды ни к чему.

Боярин Будимир на слова Анкифия зафыркал, как жеребец, оправдывая своё прозвище, но грек только чуть скосил глаза в его сторону и изрёк как бы между прочим:

– Не всякий путь к нужному месту прям, как древко копья, а иной раз бывает, что путанная и извилистая дорожка выводит к цели быстрее. И если человек не опускает руки при первой же неудаче, то рано или поздно, он добивается своего.

Изяслав же к совету Анкифия отнёсся спокойно. Тёплых чувств к Ладомиру он не испытывал и желал ему только худого, но тем интереснее было завоевать доверие воеводы, а потом повернуть его во вред своему давнему недругу. Это было бы совсем как в Анкифьевых рассказах про далёкую Византию, где на врага не шли с вынесенным мечом, а предпочитали топить его в патоке из лести и лжи.

– С Ладомировым пасынком тоже следует подружиться, боярин Изяслав, – продолжал грек. – Мечислав христовой веры, и хоть млад да наивен, но не без ума и не без глаз.

Мечислава Изяслав помнил совсем мальчишкой, но с тех пор прошло уже немало лет, и интересно было бы взглянуть, каким стал сын боярина Блуда.

– Блуд, отец Мечислава, оставлен кудесником Вадимом главным среди Перуновых волхвов в радимицких землях.

– Перуновы волхвы отрекаются и от своих детей и от своих жён, – напомнил Анкифию приунывший боярин Будимир.

– Даже если и так, – задумчиво проговорил купец, – то всё равно Перунову волхву будет не по сердцу, что сын его кланяется чужому богу. И надо бы Мечислава поддержать в предстоящем борении, чтобы свет истинной веры не померк в его душе.

От Анкифия вышли уже под вечер. Захмелевший от греческого вина Будимир, взгоромоздясь с трудом в седло, потрусил домой, а Изяслав, не чувствовавший особого опьянения, свернул на родительскую усадьбу, где теперь бывал редким гостем.

Боярин Ставр сыну не то чтобы обрадовался, но принял с честью, не хмуря бровей как обычно. Может, прошла давняя обида на непутёвого сына, но не исключено, что причиной Ставровой сдержанности был новгородец Хабар, гостивший у киевского боярина. Изяслав присел к столу охотно и чарку за здравие гостя выпил не морщась. К боярину Хабару он не питал особой злобы, поскольку не числил за ним никакой перед собой вины. Ну, разве что дочку новгородец породил занозистую, но это, конечно, грех нечаянный.

– Был я в Плеши, – сказал Хабар. – Видел внука Вячеслава. В твою породу он пошёл, боярин Ставр, и с годами всё более и более. Бойкий получился малой, худого слова не скажу.

Боярин Ставр не собирался рушить дружбу с боярином Хабаром, потому как не имелось на это причин. С плешанских земель часть дохода перетекала в Ставрову казну, как это и оговаривалось по ряду. Была опаска, что не удержит Милава земли под малым Вячеславом, но все обошлось. Не только не потеряла земель Хабарова дочь, но ещё и приумножила, отхватив кус у ледягов для младшего своего сына Владимира. От кого тот младший был рождён, Хабар уточнять не стал, но в любом случае – с ветра разнесло Милаву, с гостя ли, а числился Владимир за Ставровым родом, а стало быть, доля и с этой земли полагалась Ставру. Милава злато в Киев шлёт без задержек вместе со здравием и поклонами.

Раньше Изяслав при упоминании о Милавиных поклонах вспыхнул бы гневом, ныне только сладко улыбнулся да выпил за здоровье своей старшей жены и детей. Чем поверг Ставра и Хабара в большое изумление, которого они не сумели скрыть, а так и смотрели с открытыми ртами, как пьёт из чарки любезный молодой боярин.

– Надо бы мне наведаться в Плешь, – сказал Изяслав, отставляя чарку. – Посмотреть, как управляются тивуны при малых детях.

– Хорошее дело, – Хабар, наконец, обрёл дар речи. – А то, как же челяди без хозяйского догляда?

Вот она, византийская наука хитреца Анкифия. Кабы вспыхнул сейчас Изяслав да выплеснул на стол всё, что накипело на сердце, так ничего бы не получилось кроме лая. А так и боярин Хабар потёк патокой, и боярин Ставр впал в задумчивость. Что там ни говори, а Милава Изяславу жена, и её дети – это его дети, и всё, что им принадлежит, он со спокойной душой может забрать себе. Но это только в том случае, если не будет за спиной Милавы боярина Хабара, воеводы Ладомира и языческих богов. А ведь такое вполне может случиться, и, возможно, ранее, чем думают многие. Вот тогда и посмотрим, чей будет верх. Милава-то безысходности сама приползёт к Изяславу вместе с прижитыми чадами, а уж он тогда решит, принять их или толкнуть ногой с порога.

– Князь Владимир назначил на место погибшего Куцая боярина Ладомира.

И вновь удивил бояр Изяслав, но в этот раз они не стали открывать рты, а только переглянулись да покачали головами. Радимецкие земли – богатый кус. Боярина Куцая с этого житного места попёрло во все стороны, а был в Киеве одним из беднейших. Но не в коня оказался корм – не удержался и за службу Великому князю заплатил жизнью. А Ладомиру, выходит, опять привалило счастье, и тут бы не оплошать Хабару и Ставру, а, пользуясь давней дружбой с воеводой, отхватить и для себя малую толику.

– Хотел было сам сегодня сообщить эту весть Ладомиру да припозднился в Берестове.

– А разве воевода в Киеве? – удивился Хабар.

– Сегодня по утру прибыл. Вызвал его Великий князь.

Изяслав поклонился четырем углам, простился с боярами, обнял мать и отбыл с родительского подворья, оставив хозяина и гостя наедине обсуждать неожиданные вести.

– Как хочешь, боярин, – протянул Хабар, глядя вслед Изяславу слегка осоловевшими глазами, – а старший твой не прост. И уж поверь моему слову, недалёк тот день, когда он будет первым ближником при князе.

Ставр и сам не знал, радоваться словам Хабара или огорчаться. Ныне не то, что ранее – место подле князя не за разум, не за доблесть, а невесть за что даётся.

– Ну, это ты зря, – запротестовал Хабар. – Разве стал бы князь держать подле себя глупца и дарить землями? Нет, боярин, умён твой Изяслав, только другим умом, что на обычаи не оглядывается. Вот этим он и дорог Владимиру. Среди старшины таких мало. А в одном ты прав – ныне не то, что ранее. И дальше жди перемен. Сердцем чую, готовит что-то Великий князь, а Добрыня только ухмыляется на мои вопросы, но как-то не слишком уверено, словно и сам ждёт от сестричада невесть чего.

Боярин Ставр особых перемен не чувствовал, а может, просто глаз перестал различать идущие от князя новшества. Боярин Путна как-то тоже намекал Ставру на перемены, а он над ним только посмеялся. Вот и про Изяслава Хабар-то сразу углядел, а Ставр своим не куцым вроде бы умом определил старшего сына в неудачники. Может прав Хабар и ныне нужен совсем иной ум?