Текст книги "Белые волки Перуна"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

Глава 14
Возвращение в Киев

Изяслав проспал едва ли не весь день на дне Вилюгиной ладьи, а когда продрал глаза, то увидел заросшие лесом берега и даже не сразу осознал, где он сейчас находится. Двадцать пять Велюгиных и пятнадцать Изяславовых мечников дружно работали вёслами, загребая двинскую воду, и, казалось, даже не чувствовали усталости после бессонной ночи. Изяславу вдруг пришло в голову, что он не видел Вилюгу на священном холме, а про его мечников и вовсе ничего сказать не мог, поскольку помнил в лицо лишь немногих.

– Вилюга кланяется греческому богу, – усмехнулся в ответ на его вопрос Доброга, которого он сменил на весле. – Вольному воля.

О греческом боге Изяслав знал мало, слышал только, что его печальники есть в Киеве и не только среди торговцев, но и среди славян. Ладомир как-то обронил при Изяславе, что греческий бог – бабий бог и мужу в силе не пристало ему кланяться. Сказал он это, кажется, по поводу пасынка своего Мечислава, которого родная мать приохотила к чужой вере.

Но Вилюга был не малым дитём, а дельным мечником, которого уважали и товарищи, и сам плешанский воевода. Выходит, что и без Перуновых хлопот не угасло мужество в груди этого человека.

Изяслав так заинтересовался Вилюгиным богом, что на ближайшем привале не удержался и завёл об этом разговор, не очень надеясь на откровенность смурного мечника. Но Вилюга неожиданно охотно откликнулся на вопросы молодого боярина, благо никто их не слушал в эту сумеречную пору. Напахавшиеся веслом гребцы спали как убитые.

– Всё от Бога единого, боярин, от него мы пришли на эту землю и перед ним нам ответ держать придётся за прожитую жизнь. И у каждого человека этот ответ свой. А стаей кланяются только идолам, которые и не боги вовсе, а чурки деревянные. Оттого и поливают их человеческой кровью, чтобы вызвать страх у неразумных. А истинный Бог велит жить по-доброму, не беря чужого и кровь понапрасну не проливая.

– А нак же ты кровь льёшь? – указал тут же на несоответствие Вилюге Изяслав.

– Я не своей волей кровь лью, а княжьей. Потому что должны быть на земле те, кто указывает, и те, кто выполняет эти указы. А иначе никакого порядка не будет, если всяк начнёт чудить по-своему. Один бог на небе и один князь на земле – вот нак должно быть. А если князь перед Богом виноват, то с него и спросится, а простой мечник не вправе судить князя, потому как только за свои грехи в ответе.

Изяславу понравились заветы Вилюгиного бога. Так ведь не только с князя, но и с воеводы спрашивать нельзя, а плешане спросили с Изяслава за то, в чём он не был виноват вовсе. А если по заветам греческого бога брать, то спросить с него мог только князь, ну и сам бог, пред которым Изяславу надлежало предстать только в конце жизни.

– Так или нет?

– Так, – подтвердил Вилюга. – В той суши не один ты, а вся Плешь была виновата, поскольку в грехе живут люди и кланяются кровавым идолам.

– Но дождь-то пошёл, – вздохнул Изяслав. – Стараниями Милавы и Перуновых волхвов. И пошёл он как раз в то мгновение, когда Белые Волки ступили на плешанскую пристань.

– На тех ладьях и я плыл, – напомнил Вилюга. – А я идолам не кланяюсь. Дождь, о котором ты говоришь, пролился не только на плешанскую, но и на соседние земли, где ни о Милаве, ни о волховании Перуновых ближников не слышали ничего. И без усилий волхвов пролилась бы милостью Божьей живительная влага на иссохшую землю. Потому что всё в Его власти, но в отличие от идолов деревянных он кровавых жертв не требует от людей, а наоборот сам пожертвовал своим сыном, чтобы искупить людские грехи. И теперь всякий уверовавший в Христа и живущий по его заветам достоин войти в райские врата, а идолопоклонникам придётся гореть в аду.

– Так я ведь о тех христовых заповедях ничего не слышал прежде, – возмутился Изяслав. – За что же с меня спрашивать?

– Но теперь-то услышал, – Вилюга подбросил веток в затухающий костёр. – Значит в твоей воле теперь, боярин, жить ли дальше во грехе, губя свою душу, или обратить свой взор на светлый лик, дарующий вечность в награду за душевную чистоту.

На Изяслава, разговор с Вилюгой произвёл сильное впечатление, и на протяжении всего трудного пути до Киева он думал о греческом боге, столь непонятном в своём отрицании крови и столь бескорыстном по отношению к людям. Боги славянские спрашивали со всех скопом – и с тех, кто был виноват, и с тех, на ком никакой вины не было. А перед богом греческим отвечать надлежало только за себя. И просить можно было тоже для себя, для своей пользы, потому как боярин, чтобы хорошо служить богу и князю, должен быть сильным. А Изяслав ныне слаб. Славянские боги его обидели, и обидели без вины – просто выпало на его долю нести горечь унижения и обиды ради общего блага. Несправедливо это. Изяслав на богов тоже был в обиде, в особенности на Перуна, который ни за что ни про что согнал сына первого киевского боярина с Плеши и отобрал у него жену, чтобы отдать её своему ближнику Ладомиру. И пожаловаться Изяславу некому, поскольку всё делалось волею богов. И остался молодой боярин вроде бы и при жене, но без жены, не имея на её тело никаких прав. Оно, может быть, не большая это потеря, поскольку Милава внушала ему прежде только неприязнь, но всё равно обидно. И Белицу она у него отняла, отослав своей волей холопку на дальнюю усадьбу, и грозила продать в чужие земли, если Изяслав станет её домогаться. Вот как обидели славянские боги сына Ставра – в своём доме он теперь не хозяин и волею собственной жены – изгой.

А если начнёт жаловаться Изяслав отцу или князю Владимиру, то в этом не будет пользы, а будет только бесчестье. Не станут ни Владимир, ни Ставр ссориться с волхвами. Разве что греческому богу пожаловаться Изяславу – вдруг поможет? Сказал же Вилюга, что он самый могущественный из богов, а все остальные перед ним только чурки деревянные.

Киев встретил Изяслава таким громким гулом, что у него с непривычки заложило уши. На Плеши было поспокойнее, а тут прямо оторопь взяла – отвык. Пока шёл к отцовскому дому, едва не потерял бобровую шапку, обстукивая чужие плечи. Киевляне люди суетливые и бесцеремонные, так и норовят пройти сквозь человека, как сквозь пустое место, не считаясь, боярин перед ними или смерд. Впрочем, боярин ныне Изяслав небогатый и, можно даже сказать, безземельный. По ряду жалованное князем осталось за ним, а по сути, Милава там полновластная хозяйка вместе с малым Вячеславом, который Изяславу то ли сын, то ли не сын. И отныне всё зависит от того, как примет Ставр своего старшего сына – как наследника или как простого родовича, которому нельзя отказать в куске хлеба. Своих-то мечников нет у Изяслава, даже тех, что отцом были даны, – он не всех удержал, иные в Плеши остались при боярыне Милаве. Вот ведь стерва – Изяслав даже задохнулся в запоздало подступившей злобе. То ли Киев на него так подействовал, то ли знакомые с младенчества ворота отцовской усадьбы, но защемило в груди так, что потемнело в глазах. Стоптал бы сейчас вилявую жёнку, не посчитавшись с волею славянских богов. Трудно и горько возвращаться домой битым, и даже родные лица не приносят облегчения растревоженному сердцу. Мать, конечно, приласкает и приголубит, но в этом уже нет радости боярину, переставшему быть малым парнишкой.

Боярин Ставр сына лаять и бесчестить не стал, но за стол посадил не рядом с собой, а в отдалении. Одесную отца сидел Ярослав, а значит, его теперь в этом доме считали наследником. Ярославу вот-вот должно было исполниться семнадцать лет, и ростом он вымахал в добрую орясину. Не по старшинству, выходит, будут привечать в Ставровом доме, а по воле отцовской.

– Тебе даны были земли в Плеши, – отозвался Ставр на Изяславову усмешку, – где эти земли? Пришёл голый и босый в отцовский дом, да ещё чести требуешь.

Без особой злобы сказал это боярин Ставр, а Изяслав сразу увял и более за весь пир не сказал ни слова. Место ему отцом было указано, и на этом месте Изяславу отныне надлежало пребывать.

Боярин Ставр хоть и досадовал на сына, но злобы не таил. Молодым оторвал от себя, погнавшись за чужим жиром, откуда Изяславу было набраться ума. Обвели несмышлёныша вокруг пальца и выставили с Плеши. И если верить тому же Доброге, то виноват в этом даже не Хабар и не его дочка, которых Ставр поначалу заподозрил в подлости, а Перуновы волхвы. Эти своей выгоды теперь, конечно, не упустят и пригребут под себя изрядных кус Изяславовых нажитков. Хорошо если Милаве удастся удержать часть земель под внуком Вячеславом, а то получится как с боярином Блудом, который обездолил собственных детей, подавшись в ближники к Ударяющему богу, или с боярином Бусыгой, которого не только богатства лишили, но и жизни, по наущению тех же волхвов. И лаяться с волхвами расчёта нет, коли даже Владимирову ближнику боярину Басалаю не было в этом удачи. Большую силу взяли Перуновы волхвы, и мало того, что разоряют боярские вотчины, так ещё и смущают смердов, называя плату за пользование землёй завышенной. Исстари так было, что боярин сам устанавливал эту плату и никто ему не указывал, а ныне он уже в цене не хозяин. На жито было летом поднял цену, так опять не угодил. Не угрожали – нет, увещевали, но от того увещевания у боярина Ставра нутро холодело от злобы и бессилия.

Новгородец Хабар тогда, по зиме, предлагал дело, а Ставр не то, чтобы сомневался, а всё прикидывал да годил, ну вот и догодился – волхвы уже из горла рвут куски. Своими руками бороться с ними накладно, а чужими-то отчего бы не попробовать. От этой борьбы не только боярству, но и князю Владимиру будет польза.

Вилюга робел один идти к Великому князю, а потому и звал с собой Изяслава. А для молодого боярина это хороший повод, чтобы наведаться в Детинец, ибо все свои надежды он возлагал теперь только на Владимира. В своей семье ему теперь первым не бывать, а так до конца жизни и ходить плешанским боярином, у которого ни злата, ни мечников, а только прозвание, над которым скалят зубы все киевские псы.

Первым, кого встретил Изяслав на великокняжеском подворье, был молодой боярин Шварт. Приветствовал он гостя дружески и даже приобнял за плечи. На возы Шварт косился с удивлением, и с таким же удивлением разглядывали обоз собравшиеся вокруг княжьи мечники.

– Ты смотри, – хмыкнул Шварт. – Вывернулся Перунов Волк, а мы-то думали, что он сгинет в чужой земле.

Покопался Шварт в привезенном добре, полюбовался золотым блюдом, поцокал языком – то ли от восхищения, то ли от досады – и пошёл в княжьи палаты с вестью. Вилюга стоял в стороне, опустив скромно руки, и не вступал в разговоры с княжьими мечниками. Дело его была маленькое: привёз чужое добро и сдал в казну. А Изяслав перебросился с мечниками парой слов. Мечники помнили, видимо, что Владимир привечал молодого боярина, а потому говорили с ним сдержано и с почтением. Судя по всему, в Детинце ещё не знали о постигшем его несчастье. Князь Владимир вышел на крыльцо вместе с боярином Швартом. Одет по простому, в одной рубахе, да и та не подпоясана. Поклон от Изяслава он принял благосклонно и даже ободряюще потрепал по плечу, а в глазах его мелькнуло что-то похожее на сочувствие. Видимо князь был осведомлённее своих мечников. Как не спешил Изяслав в Киев, а у плохих вестей ноги длиннее.

– Что-то скромно делится со мной плешанский воевода, – прищурился Великий князь на Вилюгу.

– Да где ж скромно, – удивился тот. – Всё подсчитано и отмеряно до последней куны. Я свидетель.

Князь неспеша обошёл возы, загребая добро растопыренными пальцами, но с губ его не сходила кривая усмешка.

– Слышал я, что вернулся воевода Ладомир из похода на двух ладьях, а мне, выходит, не дал и половины.

– Это его добыча, Великий князь, – нахмурился Вилюга. – Взятая не столько мечом, сколько торговлей, а твоя доля перед тобой.

– И драккар нурманский он тоже взял на торгу?

Осведомлённость князя настолько поразила Вилюгу, что он не сразу нашёлся с ответом, а долго пялился на ухмыляющегося князя.

– Драккар был взят лихостью, – наконец вымолвил мечник. – А тебе Великий князь служат, видимо, все сороки славянских земель.

Слова Вилюги были встречены дружным смехом, и даже сам Владимир присоединился к этому веселью, показав два ряда белых и крепких зубов. Редко смеялся Великий князь, блюдя свою честь, но тут вокруг были свои люди, да и в настроении, судя по всему, он пребывал хорошем.

– Ладно, мечник, с тебя спроса нет, ты своё отслужил исправно, – кивнул Владимир Вилюге отсмеявшись. – В том тебе моё княжеское слово.

Вилюга вздохнул свободнее и поклонился князю, прощаясь. Никто его не удерживал и к столу не звал, а на возы князь Владимир кивнул тивуну – прими. Изяслав хотел было уже следом за Вилюгой идти со двора, но князь махнул рукой в его сторону:

– Видите боярина в палаты.

За столом собрались малым кругом: Ратша, Шварт, Басалай и ещё три боярина из молодых, имён которых Изяслав не помнил, и несколько самых дорогих Владимирову сердцу мечников – Шолох, Нур и нурманский громила Фарлаф. Говорили, что именно Фарлаф нанёс смертельный удар князю Ярополку.

Изяслав на нурмана косился с опаской, благо сидели рядом, но слушал в оба уха, тем более что говорил боярин Ратша о недавних событиях в Плеши. Когда он успел обо всём узнать, Изяслав не имел понятия, оставалось, подобно Вилюге, кивать на сорок.

– Ты, Изяслав, участвовал в той свадьбе? – неожиданно спросил Владимир.

– Так ведь это происходило по воле волхвов, – Изяславу от неожиданности вся кровь бросилась в лицо.

Владимир пристально посмотрел на боярина и усмехнулся криво:

– Выходит, твоя жена служит богине Макоши, не считаясь с волей мужа?

Изяслав не сразу сообразил, что ему ответить на вопрос князя, а потому и застыл в смущении с куском свинины у рта. Меж ближников пошёл смешок, но сдержанный – сам князь не смеялся.

– Если не смог жену удержать в своей воле, то плохой ты муж Изяслав. Прежде у Макоши только безмужние жёнки служили в ведуньях, а ныне, по твоему недомыслию, женщины, чего доброго, начнут детей считать по своей крови, а не по отцовской.

Изяслав от испуга и растерянности никак не мог взять в толк, за что гневается на него Великий князь и гневается ли вообще, потому как по лицу Владимира не было видно, что он сердит.

– Из Новгорода это тебе весточка, князь Владимир, – сказал один из молодых бояр. – От Хабара.

– Ну, нет, – широкоплечий Ратша решительно тряхнул светлыми кудрями. – Не станет Хабар соваться в такое дело, осторожен слишком.

– В радимецких землях взяли его посланца, – не сдавался Будимир.– Это как!

– Посланец тот мутил не против Великого князя, а против Перуновых волхвов, – возразил Ратша.– И на Хабара тот смерд, скорее всего, возвёл напраслину. Хабар с волхвами в дружбе.

– А как же в Плеши не Хабар, коли он волхвам друг?

– Волхвам он друг, но и князю не враг, – стоял на своём Ратша.

– Боярам не по нутру, что волхвы взяли много воли, – осторожно заметил Басалай. – Это я слышал и от Ставра, и от Хабара, и от иных прочих.

– Кудеснику Вадиму не даёт спокойно спать слава Криве, – вставил сваё слово хитрый Шварт. – Криве и в землях ятвяжских и в землях ливонских правил поверх голов князей и бояр, загребая под себя подати. От его прибытков здорово поживились Перуновы ближники.

– Мне мечник Доброга сказал, что им трёх ладей не хватило, чтобы всё вывезти, – подал голос Изяслав.

– А я что говорю, – возликовал Шварт от такой поддержки. – В казну Великокняжью и куны не попало с тех прибытков, всё прилипло к рукам жадных волхвов.

– Коли только жадные, это ещё полбеды, – усмехнулся Владимир. – А коли волею своих богов властвовать начнут над народом, то это уже против обычаев и общего ряда.

– Один бог должен быть на небе и один князь на земле. И всё в их воле.

Изяслав и сам не понял, почему вдруг после его слов наступила такая тишина. И смутился этой тишиною и даже испугался – брякнул, похоже, что-то невпопад.

– Это как же? – нарушил, наконец, общее молчание Шварт.

– Вилюга-мечник мне сказал, что греческий бог так указал – власть и воля князя превыше всего, и спросить с него может только бог.

– В Византии тоже нестроений много, – пренебрежительно махнул рукой Ратша.

Князь Владимир не выказал интереса к греческому богу, а потому разговор увял сам собой. Ближники, прихлёбывая меды, терпеливо ждали, что ещё скажет князь, но тот ничего более важного не сказал, а впал в задумчивость.

Из задумчивости его вывел Нур, вернувшийся со двора:

– Кони готовы, князь.

Владимир поднялся первым, кинув косой взгляд на своих ближников:

– С собой не беру, в Киеве дел для вас много. Ну, разве что боярину Изяславу не лишним будет проветриться.

Изяслав на зов князя откликнулся немедленно, хотя ноги его держали плохо после долгого сидения за бражным столом. Бояре смотрели ему вслед без большого дружелюбия, но это не слишком задело Изяслава, а вот зов Владимира удивил. Поначалу молодому боярину показалось, что Великий князь хочет учинить с него спрос за утерянное место в Плеши, но потом всё вроде бы обошлось – то ли простил его князь, то ли счёл не слишком виноватым.

Из мечников, что сидели за столом, Владимир взял с собой только Нура. На выезде из Детинца к князю присоединились ещё два десятка конных гридей. Изяслав ехал одесную князя, Нур – ошую, остальные мечники лениво трусили следом. Встречные киевляне кланялись Владимиру, но особого ора не было – едет себе князь и едет, а у горожан своих забот полон рот. Изяслав, даром что хмелен да млад, а сообразил, что проехаться вот так по киевским улицам рядом с Великим князем – большая честь. А вот за что ему оказывают честь, он в толк взять не мог. Не было у него перед князем Владимиром никаких заслуг. И силы никакой не было за Изяславом. Так за что же привечает его Великий князь – за слабость, что ли? Или с расчетом на услугу, которую Изяславу ещё предстоит оказать? Знать бы ещё, что это за услуга, но спрашивать неловко, а самому Изяславу не дотянуться умом до княжьих замыслов.

Судя по числу мечников, и неспешной рыси, путь предстоял короткий, до ближнего княжьего сельца. Про это сельцо Изяслав ещё в первый свой приезд наслышался разговоров. Свозили туда любых князю девок и жёнок со всех концов и краев. Князь Владимир был ненасытен, и законных жён ему не хватало. В Киеве его за это не осуждали – коли князь в силе, то народу от этого только польза, а пеняли лишь за неразборчивость. Иной раз лапал князь мужних жён и девок портил без родительского на то дозволения. Правда, вслух о своём бесчестье никто не кричал и шапку перед народом на земь не бросал, требуя защиты, а потому и спускали князю его распутство. Про Басалаеву дочку тоже тогда говорили много. Боярин Ставр кривил губы, боярин Путна плевался, услугу ту называя бесчестьем. Но, по мнению Изяслава, Басалай поступил умно, ублажая князя, и за это им обласкан. И в совете его место первое, и за столом сидит близ Владимира, и доля с похода у Басалая не была последней. А боярина Ставра за кривые губы скоро вообще перестанут сажать за княжий стол. Дедины обычаи хороши, когда от них есть польза, а если пользы нет, то зачем за них держаться.

На Киевщине давно уже не было дождя: не проскакали ещё и десяти вёрст, как покрылись толстым слоем пыли. Изяславу эта киевская пыль набилась в ноздри, и он принялся чихать перед воротами усадьбы так громко, что переполошил всех собак. Князь Владимир, смеясь,| хлопнул Изяслава по плечу, и от этого хлопка поднялась туча пыли. Так со смехом и въехали в распахнутые ворота. Челядины бросились со всех ног к Великому князю – кто коня взял за уздечку, кто придержал стремечко, чтобы хозяину было удобнее ступить на землю. Княжий тивун скатился с крылечка колобком и заплескал руками, как селезень крылами, – не ждали.

– Вели баню топить, – сказал Владимир тивуну. – Смотри, сколько пылищи.

Терем же на княжьей усадьбе не то чтобы скромен, но не роскошен, средь боярских попадались много лучше. Взять хотя бы Ставров терем в ближнем селе – и резьбы на нём поболее, и ставлен в два яруса, а Владимиров – в один, по старинке.

Вслух своих мыслей Изяслав высказывать не стал, тоже не вчера родился, просто стоял посреди двора да оглядывался по сторонам, пока Владимир разговаривал, с тивуном. Мечники взяли коней под уздцы и повели в конюшню, а подле князя остался один Нур. Этот, похоже, не доверял никому – ни Изяславу, ни тивуну-колобку, который только что по земле не стелился в стараниях угодить князю.

Баню истопили в один миг, Изяслав не успел даже соскучиться, посиживая на приступке. А уж как крикнули холопы тивуну, что поспела банька для Великого князя, так Изяслава сорвали с солнцепёка.

Мечников, за исключением Нура, князь с собой не звал. Зато челядинок тивун нагнал в баню с избытком. Боярину Изяславу бока намяли со старанием, едва не задохнулся он в том пару. А князю хоть бы что, только посмеивается в полумраке, скаля белые зубы:

– Хороши у меня девки, боярин?

Изяслав, наконец, сообразил, что перед ним не простые холопки, а княжьи наложницы, но с ответом не растерялся:

– Так хулить не за что, Великий князь.

А сам уже начал косить глазами в сторону от бабьих тел. Вдруг князю не понравится вспыхнувший в Изяславе интерес.

– Смотри, боярин, – усмехнулся Владимир. – А за этой чернявой особенно.

Изяславу та чернявая не слишком поглянулась, против плешанской холопки Белицы была она худощава, узкобёдра, с небольшими грудями.

– Так хороша женка?

– Хороша, – вздохнул Изяслав.

– Ну, так бери её тогда, боярин, – князь Владимир подтолкнул жёнку ладонью в спину. – Из рук в руки тебе передаю.

Если князю наложницы не жалко, то с какой же стати противиться Изяславу. В доме боярина Ставра найдётся место для ещё одной челядинки.

– Это не холопка, а дочь боярина Басалая. В жёны её тебе отдаю, боярин Изяслав.

От таких княжьих речей Изяслав так и замер с открытым ртом. Не шли слова с языка, таращил только изумлённые глаза то на чернавку, то на Великого князя, да ждал, что засмеётся тот сейчас и скажет, что пошутил. Но Владимир не засмеялся, а лицо его сделалось деревянным, как у идола. Изяслав этого лица испугался и потупился в растерянности.

– За дочерью боярин Басалай даёт земли, ну и я тебя не обижу, если не выйдешь из моей воли. Терем в Киеве помогу поставить не хуже чем у Ставра, и место твоё среди моих ближников будет почетным. Ну а если не нравится тебе Басалаева дочь, Изяслав, то можешь возвращаться в Плешь, к старшей жене, пусть она тебя приголубит.

От этих Владимировых слов дрожь пошла по телу Изяслава. В Плешь ему дороги не было, а если ещё прогонит от себя Великий князь, то и вовсе некуда деваться Изяславу.

– Я подумаю, – сказал молодой боярин дрогнувшим голосом.

– Решай сейчас, – Владимир вцепился глазами в Изяслава. – Люба тебе девка или нет?

Была бы девкой, так и думать не стал бы сын Ставра, а то потаскуха, хоть и с княжьего ложа. И каждый сможет этим боярина Изяслава попрекнуть или ухмыльнуться за спиной. Но ведь без этой чернавки ему и вовсе не быть боярином, а так и остаться приживалой при Ставре и его сыне Ярославе.

– Я согласен.

Слова прозвучало, и Изяслав даже зажмурился от ожидания неизбежных бед, но ничего не случилось, если не считать того, что князь Владимир расцеловал молодого боярина и вложил ему в руки чужие холодные подрагивающие пальцы. А в глаза чернавки Изяслав так и не решился взглянуть.