Текст книги "Белые волки Перуна"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

Глава 13
Волчья свадьба

Три дня ждали плешане обещанного дождя, изнывая от суши, а на четвёртый поняли – отказал Велняс в помощи. И от этого понимания зародилась злоба во многих сердцах. Иное дело, что никто поначалу не знал, на чью голову обрушить эту злобу. Многие начали срамить Велнясовых волхвов, которые плату взяли, а дело не сделали. Кое-кто кивал на боярина Изяслава, привечавшего Велнясовых ближников, а Перунова волхва оскорбившего. И с бабьей богиней Макошью у молодого воеводы разлад, а Макошь богиня мстительная, она среди богов трясёт подолом, и потому никто ей не откажет в просьбе, если вздумает она учинить спрос хоть с простого смерда, хоть с боярина.

А Изяслав совсем, говорят, ослаб и со дня возвращения из похода ни единого раза не взошел на ложе своей жены. Не от этого ли нарушился порядок в окружающем мире? И семя своё отказался уронить Изяслав в возжелавшую землю. Про отказ боярина Рамодан громогласно объявил всей Плеши и тем самым вызревающую злобу направил в определённое русло.

Изяслав и сам был не рад, что связался с Велнясовыми волхвами. Его пугала собравшаяся у ворот толпа. Люди стояли молчаливые, угрюмые, словно ждали какого-то сигнала. Изяслав позвал свою дружину в усадьбу, но пришли далеко не все. А те, которые откликнулись на зов боярина, пребывали в великом смущении. Похоже, верили в вину Изяслава.

– Сжечь могут, – сказал Доброга. – Или кровь пустят во славу Перуна, и не только тебе, боярин, но и нам всем. Дело-то нешуточное, вся округа объята сушью, а значит, жди голода зимой.

У Изяслава от Доброгиных слов защемило сердце, а все собравшиеся во дворе мечники угрюмо закивали головами.

– Как хочешь, боярин, – сказал Тыря, – но не устоять нам против всей Плеши. Как только стемнеет, они нас бить начнут. Тут либо бежать надо, либо прятаться.

– Да куда бежать-то? – возмутился Будый. – Бежать поздно, за ворота нас не выпустят. Пусть Изяслав поклонится боярыне Милаве и сделает всё, как она скажет. В том нет для боярина бесчестья, потому что устами его жены говорит сама богиня Макошь.

У Изяслава вся кровь хлынула к лицу, хотел закричать на Будого, облаять его последними словами, а с языка сорвалось только змеиное шипение. Дружинники на боярина косились со страхом, а за воротами гул всё нарастал и нарастал.

А потом вдруг кто-то ударил в те ворота, да так, что они заходили ходуном. От этого удара гнев Изяслава иссяк разом и спина покрылась холодным потом. Ведь стопчут, по уши вобьют в землю, если ворвутся в усадьбу, и защитить некому. Дружина отмахнётся от своего боярина, как от проклятого.

С тем страхом в сердце и взбежал Изяслав на крыльцо, себя не помня, а уж в ум вошёл, когда схоронился в ложнице, затворив за собой дверь. Белица была рядом и пялила на боярина полные тревоги глаза:

– Боярыня Милава пошла говорить с людьми. Её послушают.

От Белицыных слов слегка полегчало Изяславу, тем более что шум у ворот как будто стих, а вместе с облегчением закралось в сердце подозрение, потому и глянул на холопку со злобой:

– Ты тоже живёшь по слову Милавы?

Белица охнула и прикрыла рот ладошкой. Выходит, в самую точку попал Изяслав. Схватил боярин холопку за волосы уже без всякой жалости:

– Говори, стерва!

– Так ведь, боярин милостивец, как же без хозяйкиного слова-то? А я подневольная. Сама она меня к тебе в первый раз послала и обсказала, что делать.

Об этом Изяслав знал и без Белицы, но почему-то озлобился и ткнул ей кулаком под рёбра да так, что холопка захлебнулась собственным криком:

– Не виновата я, боярин, как ты требовал, так я и делала!

– А потом всё хозяйке рассказывала?

– Так если спрашивала, то рассказывала. Разве могла я промолчать?

Швырнул боярин холопку в угол, а сам прилёг на ложе. Слабость накатила на Изяслава, такая слабость, что и шевельнуться было невмочь. И от этого, наверное, вспучилась в голове ледяным шаром мысль – отравили. Отравила Милава с помощью той же Белицы, которая во всём подвластна хозяйкиной воле. Лежал Изяслав и к себе прислушивался, ожидая худшего. Но слабость вроде прошла, руки и ноги пока слушались. Наверное, просто испугался Изяслав людского гнева, который обрушился на него столь внезапно. Ведь не было его вины в том, что волхование Велнясовых ближников закончилось неудачей. Позвал их действительно Изяслав, но ведь позвал-то по просьбе самих плешан, а ныне, выходит, он крайний. Зря вот только Перунову ближнику Гулу переступил дорогу, в этом большая обида для волхва. Интересно, чем это Милава ублажила толпу, ведь собрались уже ворота ломать, а сейчас на дворе тихо. И в доме тоже ни звука, будто вымерли все. Послать разве что Белицу узнать, куда челядины подевались?

Никуда Белицу Изяслав посылать не стал, а просто задремал от собственных мыслей и наступившей неестественной тишины. А когда проснулся, то не понял поначалу – сон ли продолжается или это въяве с ним творится? Тишины уже не было, а вокруг боярского ложа кружили ужасные личины. Боярин закричал от ужаса, а Белица его крик подхватила.

Не сразу и разобрал Изяслав, что за теми страшными личинами женские тела. От голых грудей и животов у него в голове помутилось. Попробовал он было отбиться, да где там – десятки рук сорвали с Изяслава одежду до последней нитки и стащили его с ложа на половицы. Оплели уродины боярина верёвкой и потянули во двор, а по его спине захлестали ветки, когда он вздумал было упираться. Изяслав закричал, призывая на помощь, но никто на его зов не откликнулся, ни мечники, ни челядины. Рядом волокли нагую Белицу, и ветки по её бокам стучали ещё резвее, чем по бокам Изяслава.

На Плешь уже пала ночь, но во дворе светло от факелов. Однако и при свете огня Изяслав не увидел ни единого мужского лица, кругом только личины и обнажённые женские тела. От стыда и страха молодой боярин не кричал даже, а хрипел. Попробовал упасть, когда тащили со двора – мигом подняли и так прошлись по бокам и спине, что не пошёл, а побежал Изяслав в кругу вопящих на все лады жёнок. А из всех выкрикиваемых ими слов понял только одно – "Макошь".

Городские ворота были распахнуты настежь, а вдали, на том самом холме, где волховали Велнясовы ближники, горели костры. К тем кострам и потащили Изяслава с Белицей. Боярин уже не сопротивлялся, страхом тело сковало.

У костра его освободили от верёвки, а потом закричали в голос: прыгай! Белица через костёр прыгнула без споров, а Изяслав заробел на свою беду, и рассерженные женщины вновь принялись его хлестать, приговаривая:

– Изыди, изыди, изыди.

Прыгнул Изяслав через костёр, себя не помня, а потом через другой, вслед за Белицей. А после третьего костра ждала его Милава и без личины. И уже по её позе понял Изяслав, что от него требуют беснующиеся вокруг женщины. Понять-то понял, но силу мужскую выказать не смог. Так и стыл в растерянности, поглаживая бабьи ягодицы. Словно одеревенело всё в нём.

– Ну же, Изяслав, – жарко прошептала Милава. – Забьют ведь до смерти.

Но и после этого призыва ничего не вышло у Изяслава. И вновь вопящие женщины погнали его через костры – изгонять злого духа. Изяслав задыхался, от усталости и гари у него подкашивались ноги.

– Пусть Белица встанет! – крикнула Милава.

Но и Белица не разожгла Изяслава, а от его неудачи женщины злобно взвыли и принялись за боярина не шутя. Он перестал чувствовать удары, все тело горело огнём, а вокруг кружились бесноватые, пытаясь пробудить в нём мужскую силу. Но у Изяслава только красные круги пошли перед глазами от того кружения.

– Тащите его к воде, – крикнула Милава.

Всей гурьбой, волоча за собой Изяслава, и ввалились в реку, подняв тучи брызг. От холодной воды боярин немного опамятовал и на своё тело взглянул, а на том теле живого места не осталось, всё в кровавых рубцах и царапинах. Показалось Изяславу даже, что вода вокруг него сделалась красной от крови. А потом по той кровавой воде заплескали ветки, но, не ограничившись этим, вновь перешли на спину боярина, выбивая из него последние силы. Уже почти падал Изяслав, когда услышал бабий крик:

– Ладья чалит, к пристани.

Поднял голову Изяслав, а в его расширенные болью и страхом глаза дыхнуло огнем морское чудовище. Боярин успел увидеть удар огненной Перуновой стрелы и облачённого в волчью шкуру воеводу Ладомира на плешанской пристани среди голых бабьих тел, а потом провалился в пустоту.

Дождь хлынул как из ведра, стоило только Ладомиру встать ногой на плешанскую пристань. От этой тучи они спасались греблей последние несколько часов да недотянули самую малость. Придётся теперь мокнуть под дождём, но это уже не беда, когда да родных гонтищ рукой подать.

Не сразу понял воевода, откуда набежало столько нагих жёнок, да и мечники растерялись от такой жаркой встречи. Только и слышалось со всех сторон:

– Макошь и Перун, Макошь и Перун.

А когда обезумевшая Ждана на нём повисла, тут Ладомир не стал противиться, дал стянуть с себя одежду и во славу Ударяющего бога и бабьей богини исполнил свой долг. Рядом обхаживали беснующихся жён Перуновы Волки и мечники. Факелы с шипением угасали в потоках хлынувшей с небес воды, но огненные стрелы Перуна, раскалывая небесную твердь, освещали сплетённые во славу богов человеческие тела.

Исступление закончилось, женщины обмякли и чуть ли не попадали на мокрые брёвна плешанской пристани. А удивлённый Ладомир увидел едва ли не у самого своего лица насмешливые глаза новгородской вилы.

– Что у вас здесь происходит? – спросил у неё воевода.

– Сушь, – спокойно отозвалась Милава. – Но Макошь и Перун оценили старания плешан.

И пошла прочь, поблёскивая в темноте белым и мокрым от дождя телом. Войнег, стоящий рядом с Ладомиром, с обвисшей в истоме на его руке женой Светляной, только хмыкнул недоверчиво ей вслед. Ну а Ладомиру оставалось всего лишь вздохнуть да пожать плечами.

Воевода Ладомир в очередной раз удивил всю Плешь – уходил на одной ладье, а вернулся на двух, причём одна из них была боевым нурманским драккаром, на которых эти разбойники беспрестанно совершают набеги в чужие земли. Плешане с опаской косились на пасть морского чудовища и цокали языками, разглядывая выгружаемые на пристань сокровища. Кто-то радовался успеху своих родовичей, кто-то завидовал вечному Ладомирову счастью. Удачливость воеводы никого, впрочем, не удивляла – кому же ещё помогать Перуну, как ни своим Волкам, возвращение которых к родным очагам вернуло и влагу на иссохшие поля. Дождю радовались все без изъятия плешане, высыпавшие на пристань с раннего утра.

Пока сам воевода отсыпался после трудного похода, а у ладей распоряжался Твердислав Гавран вместе с тивуном Рябцем и мрачноватым киевским мечником Вилюгой, которому ещё предстоял долгий путь в стольный град на второй ладье. Эту ладью даже разгружать не стали, поскольку там находилась доля, предназначенная для Великого князя. Зато добычу с нурманского драккара свозили на воеводский двор, чтобы разделить между участниками удачного похода. По словам находившегося здесь же на пристани Севка Рамодана, прибыток был не столько воинским, сколько торговым. А его рассказы о чужих землях заставили отвиснуть не одну плешанскую челюсть. Севок на охи плешан только скалил зубы, а сам приглядывался к девкам, которые, выгнав скотину за ворота, возвращались к своим домам. По мнению знатоков, Плешь не оскудела красавицами, и молодому Рамодану было где развернуться. Тем более что Севок не первый удачный поход совершает с воеводой, к выгоде не только рода, но и своей собственной. Таких как Севок Рамодан немало уже набиралось в Плеши. Для этих мечников слово воеводы превыше слова родичей.

Из Рамоданов-то не один Севок ходил с Ладомиром. Не с этого ли попёр в гору горластый род? А всё потому, что Рамоданы всегда горой стояли за Перуна, в то время как многие плешанские роды склонялись к Велнясу. А Велняс не помог ныне Плеши, и кабы не Перун с Макошью, то многим бы пришлось голодать зимой.

Кому эта простая мысль сама не шла в голову, тому до неё помогали додуматься Перуновы волхвы. И как-то сама собой утвердилась в Плеши идея, что следует поставить идол Перуна на самом высоком холме. А рядом – богиню Макошь, которая пожелала с Ударяющим в супружестве жить. О свадьбе меж богом и богиней сначала шептались на Торговой площади, а потом седобородый Гул объявил о ней во весь голос. А боярыня Милава, к которой плешане прониклись большим уважением, кивала головой, подтверждая тем самым слова Перунова волхва.

По слухам, распространяемым на том же торгу, муж боярыни Милавы младой Изяслав занемог после удачного волхования в дождевую ночь, но занемог не до смерти и вот-вот уже готов подняться с ложа. Плешане, говоря об Изяславе, чесали затылки и прятали друг от друга глаза – ну что тут поделаешь, не угодил боярин бабьей богине, а спрос мог быть со всей округи.

Слухи о боярине Изяславе оказались верными – через семидницу видели его уже на улочках Плеши. Проехал боярин через Торговую площадь на пристань и долго там о чем-то разговаривал с киевскими мечниками. Киевлян с Ладомиром ходило два с половиной десятка, а большая ладья, на которой им предстояло плыть до Киева, требовала вдвое больше гребцов. Среди плешан не нашлось охотников браться за вёсла, потому боярин легко столковался с Вилюгой. По слухам, покидал Плешь Изяслав навсегда. Что же до боярыни Милавы, то про её отъезд никто не заикался.

Весть об отъезде Изяслава дошла до Ладомира чуть ли не в последнюю очередь. За время долгого отсутствия накопилось столько дел, что как-то недосуг было выяснять, что там не поделили молодой боярин и новгородская вила. Да и зуб имел плешанский воевода на Ставрова сынка. Не мог забыть ему злорадной ухмылки, когда разгневанный Владимир бросил плешан в чужой земле, считай что на погибель. Твердислав на вопросы Ладомира ответил не сразу, а долго кряхтел и собирался с духом.

– Неужели поджечь хотели? – ахнул Ладомир.

– Так сожгли бы, если бы не Милава. Людям уже всё равно стало, что по такой жаре вместе с усадьбой Изяслава могла сгореть вся Плешь. Обеспамятовали все.

Конечно, не Белым Волкам судить волхвов Ударяющего бога, но со слов Твердислава выходило, что без Гула и его подручных не случилось бы, пожалуй, такой замятни. Милава-то по сговору с Перуновыми ближниками действовала, и сговор этот, похоже, был давний. А Изяслав просто бездумный мальчишка, которого заставили плясать под чужую дудку. Милава после ухода Изяслава подгребет его земли под малого Вячеслава. Да вот только сумеет ли удержать?

– Удержит, – уверенно сказал Твердислав. – Её слово в Плеши стоит не менее твоего. И по всей кривецкой земле пошла о ней слава. За то время, что вы ходили по чужим землям, Перуновы волхвы вытеснили с кривецких земель почти все Велнясовы святилища. Здесь, в Плеши, была последняя схватка меж ними и Велнясовыми волхвами, а Изяслав по глупости вмешался в эту свару. Теперь Перуновы ближники готовят свадьбу Ударяющего с Макошью, которые отныне будут стоять рядом на плешанском холме.

– Жаль Изяслава, – сказал Ладомир. – Но винить ему некого – нельзя в этой жизни действовать без оглядки.

– Молод ещё, – вздохнул Твердислав. – Рано его боярин Ставр выпустил из-под своего крыла.

На вошедшего воеводу Изяслав бросил взгляд исподлобья. Затравленным был этот взгляд и ненавидящим. К столу, однако, звал Ладомира. А первую чарку гостю поднесла боярыня Милава. Её власть в этом доме не оспаривал уже никто. То ли по причине болезни, то ли просто от обиды, но лицо Изяслава было бледнее обычного, а губы изгибались книзу, словно он всё время собирался усмехнуться, да забывал.

– Я тебя предупреждал, боярин.

– Пустое, – вяло махнул рукой Изяслав. – Теперь с меня взять уже нечего.

– Так, выходит, я виноват во всех твоих бедах? – удивился Ладомир.

Изяслав пыхнул было гневом, но тут же притих, словно надорвался, и бросил при этом испуганный взгляд на Милаву. Ладомир этот взгляд перехватил и покачал головой. При таком раскладе действительно лучше уйти Изяславу с Плеши и впредь держаться от своей жены подальше. От этих мыслей у Ладомира пропала охота к спору, а потому и перевёл он разговор на другое:

– Отвезёшь князю добычу, захваченную в землях ливов. Вилюга тебе обскажет, что к чему. И поклон передай князю Владимиру от плешанского воеводы.

На том и расстался Ладомир с молодым боярином, который от великой обиды даже не вышел на крыльцо, проводить гостя. Хотел было воевода попенять ему на это, но потом только махнул рукой – пусть теперь другие учат Изяслава. Может, и отойдёт Ставров сын с течением дней, пересилит страх и полученные в Плеши обиды.

Хозяйка, однако, блюла честь дома, и не только проводила гостя на крыльцо, но и к воротам повела через пустынный двор. До ворот не довела, а так дёрнула за руку, что Ладомир не сразу сообразил, как оказался в подслеповатой клети.

– Очумела, жёнка, – зашипел он сердито, почёсывая коленку, задетую о косяк. – Тянешь как в омут.

Лицо Милавы белело рядом, а привыкшие к полутьме Ладомировы глаза уже различали и загадочную улыбку на её припухших губах.

– Чему улыбаешься? – неодобрительно бросил он. – Изяслав, может, и плох, да муж, а другого тебе ещё найти надо. Некому будет защищать твоих детей и твои земли.

– Ты защитишь, – мягко качнулась в его сторону Милава. – И мужем ты будешь лучшим, чем Изяслав.

– С ума сошла, – ругнулся Ладомир. – Да кто тебе позволит от живого мужа уйти к другому. Ни Хабар, ни Ставр этого не одобрят и живо тебя сгонят с земель. Будешь тогда трясти подолом по чужим дворам.

Руки её он снял со своих плеч, слишком уж сильный жар от них шёл, но перед этим успел заметить кровавые полосы на шуйце. Это были следы волчьих когтей и появились они, похоже, совсем недавно.

– Это как понимать? – спросил он, кивая на руку. – Дворовый пёс поцарапал?

– Узнаешь нынче ночью, – сверкнула глазами Милава. – Добром не идёшь, так я тебя получу волею Перуна.

Ладомир, выйдя из клёти, только плюнул с досады себе под ноги. Взбесилась жёнка, и в этом немалая его вина. Надо было её приголубить, пока Изяслав входил в силу, а так кипело в ней, кипело, и вот куда плескануло варом.

Милава следом из клети вышла, ни челядинок не стыдясь, ни стоящего на крыльце Изяслава, поправляя на ходу подол платья, хотя её подола Ладомир не касался даже взглядом. Но новгородской виле зачем-то было нужно, чтобы по Плеши побежал шепоток.

Хотел Ладомир огреть Милаву витенем, да удар тот достался коню, который вылетел с чужого двора пущенной гневом стрелой. Остыл воевода раньше, чем доскакал до ворот собственной усадьбы, а потому волхву Гулу, которого встретил у крыльца, кивал уже приветливо.

Белобородый старец скромно сидел на приступочке и щурился на солнце. По виду если брать, то дела земные его не касались вовсе, но Ладомир не очень поверил этому благостному виду и имел все основания для подобных сомнений.

– Кудесник Вадим приёхал в наши края из Киева, – шепнул Ладомиру Войнег.

Но воевода уже и сам сообразил, что слухи о свадьбе бога Перуна ползли по Плеши не случайно, и этой свадьбой с Макошью, которую от пращуров считали матерью всего сущего, ещё раз хотели подчеркнуть волхвы первенство Ударяющего среди богов. Непонятно только, почему для свадьбы богов выбрали не шумный и многолюдный град, а скромную Плешь, расположенную на окраине славянских земель.

Гул ничего особенного не сказал Ладомиру, спросил только, поднимаясь с приступки:

– В силе ты, боярин Ладомир из рода Гастов?

– В силе, – коротко, но твёрдо ответил воевода.

– Перун указал перстом на тебя, – голос Гула прозвучал неожиданно сильно, словно кто-то ударил с маху в большое било.

Старец уже ушёл со двора, а эхо его слов ещё долго металось между построек. Ладомир переглянулся со стоявшими поодаль Войнегом и Твердиславом, но вслух никто ничего не сказал. Веления Перуна Белыми Волками не обсуждаются.

Это была последняя ночь на Плеши боярина Изяслава, но и её не позволили ему провёсти в покое. Как только пала на землю тьма, так все горожане, не считая малых детей, потянулись за стены к памятному молодому боярину холму с тремя соснами на вершине. Именно там, как сказал Доброга, волхвы собирались водрузить идолов Перуна и Макоши, которым отныне предстояло пребывать в любви и согласии. Уклониться у Изяслава не хватило смелости, хотя он и чувствовал слабость в ногах, поднимаясь на холм.

Вокруг холма колыхалось людское море. Похоже, что не одни плешане собрались здесь, но и пришлые с земель ближних и дальних. На холм поднялись только мечники – Изяславовы, Ладомировы и Мореевы. Изяслав встал в ряду своих мечников, широко расставив ноги. Напротив лежал громадный камень, невесть как и когда доставленный на вершину холма, а вокруг этого камня стояли седобородые старцы – Перуновы волхвы.

– Вадим впереди всех, – шепнул боярину всезнающий Доброга.

О Перуновом кудеснике Изяслав слышал много, но видел в первый раз и поразился статям старца и его белой бороде, достигавшей колен. Облачённые в белое волхвы, подсвеченные с боков факелами, хорошо вероятно были видны от подножья холма. Во всяком случае, до ушей Изяслава донёсся даже не гул, а тихий шелест встревоженной предстоящим зрелищем толпы.

Ожидание длилась, казалось, целую вечность, и непонятно было, чего ждут волхвы, упорно разглядывающие небесный свод. У Изяслава смотреть на небо устала шея, и он скользнул глазами по рядам застывших истуканами мечников. Удивляло то, что на холме не было Ладомира и его побратимов, Белых Волков. В било ударили так неожиданно, что Изяслав даже вздрогнул. А следом вспыхнули нестерпимым жаром разложенные вокруг камня костры, осветив всю вершину холма. Толпа у подножья ахнула, и этот вздох испуга и удивления взметнулся к небесам вместе с тысячами светляков и затерялся где-то в бескрайнем до черноты небе. А удивляться было чему: вместо трёх высоченных сосен, венчавших прежде холм, стояли теперь два деревянных кумира, которые должны были вобрать в себя дух Ударяющего бога и дух богини Макоши. Било теперь уже не умолкало ни на минуту, в такт задаваемому им ритму задвигались стоящие в ряд мечники, и Изяслав, подхваченный общим порывом, задробил ногами вместе со всеми. Танец был знакомый, свадебный, и загнусившие вслед за ударами била рожки, заставили танцующих добавить жару.

Навстречу дробящим землю мечникам из темноты выдвинулись Белые Волки, а первым – плешанский воевода, сверкая клыками надвинутой чуть ли не на самые глаза волчьей головы. Ряд мечников сомкнулся в круг, а в центре этого круга Волки образовали круг второй, обхватив одинокого Ладомира, который выступал в роли жениха.

Волчий вой, вырвавшийся из семи глоток, заставил сердце Изяслава похолодеть, и он едва не сбился с ритма. Всё это было похоже и одновременно не похоже на обычную свадьбу. Музыка и танец были те же самые, а вот лица – совсем другие. Оба круга разомкнулись, повинуясь сигналу рожков, и навстречу оставшемуся в одиночестве жениху выступила облаченная в белую рубаху невеста. Изяслав с удивлением и далеко не сразу признал в ней Милаву. Удивление было вялым, а ускоряющийся ритм не позволял ему отвлекаться от танца ни на мгновение. Всё должно было происходить в согласии с Перуновым сердцем, а мысли Изяслава здесь были совершенно ни при чём – он был лишь малой частицей огромного мира, подвластного богам, частицей никому не интересной, а потому неважной. Только сохраняя ряд, плечом к плечу с Доброгой и Тырей, он мог устоять в вихре божественных страстей и не затеряться безвозвратно в черноте неба.

Окружающие Милаву молодые женщины отхлынули, образовав полукруг, а она осталась стоять обнажённой перед Ладомиром, на котором тоже не было ничего кроме звериной шкуры, наброшенной на плечи. Два седобородых волхва нарядили в такую же шкуру Милаву, и острые клыки волчицы хищно сверкнули в пламени полыхающих костров. Волк и волчица впервые сошлись в танце, а мужской полукруг сомкнулся с полукругом женским. Изяслава поразило лицо Милавы, наполовину волчье, наполовину человечье. И по мере того как кружилась она вокруг Ладомира-волка, человеческого в этом лице становилось всё меньше, а волчье рвалось наружу звериным воем. Она уже не танцевала – она соблазняла распаляющегося самца, увлекая его всё ближе к священному камню. А волчий вой становился всё громче и громче, и Изяслав не сразу осознал, что из его глотки тоже рвутся в мир странные звуки, которые вот-вот должны превратиться в звериный рык.

Милава скользнула на камень и застыла там в позе готовой к случке волчицы. И рык торжествующего волка Ладомира заглушил звериный вой толпы, который немедленно пресекся, словно кто-то невидимый заткнул захлебывающиеся слюной пасти. И в наступившей тишине раздался громкий протяжный стон волчицы Милавы, а искажённое сладострастием её лицо надолго врезалось в память потрясённого Изяслава. Он едва не сел на землю от усталости, но плечи Доброги и Тыри не позволили ему даже покачнуться. А волчий вой вновь взметнулся небесам, и ноги Изяслава принялись с остервенением топтать и без того уже утоптаннную сотнями ног площадку на вершине священного холма.

И вновь Милава и Ладомир – волчица и волк, богиня Макошь и бог Перун – были в центре круга. И уже Ладомир преследовал Милаву, загоняя на каменное ложе, и пена напала с его клыков прямо под ноги танцующим.

Милава сдалась раньше, чем Изяслав задохнулся от быстрого танца, поскольку Перуново сердце заходилось в невероятном по частоте ритме. И вновь вой оборвался, заглушённый Ладомировым рыком и Милавиным стоном у Перунова камня. Ритм то спадал, то учащался, а Изяслав не ощущал уже ничего кроме дикой усталости, но Ладомир с Милавой всё кружили и кружили в танце, неизбежно возвращаясь к каменному ложу. Семь раз вставала в позу волчицы Милава и семь раз оглушал холм торжествующий рык Ладомира. А после седьмого раза всё закончилось, сердце Перуна смолкло. Изяслав непременно упал бы, если бы его не поддержал Доброга. Волхвы пошли по кругу с чарками в руках, и Изяслав с жадностью припал к кисловатому питью, не отдавая себе отчета в том, что он пьёт – то ли вино, то ли колдовской напиток из трав. Но после нескольких глотков сил у него неожиданно прибавилось, и он смог прояснившимся взором обвести вершину холма.

Костры уже затухали, но в руках у волхвов вспыхнули факелы, в свете которых блестели от пота обнажённые тела Ладомира и Милавы. Изяславу показалось на миг, что одеревеневшие над священным камнем бог и богиня тоже покрыты капельками пота.

Волчьи пасти, украшавшие Ладомира и Милаву во время случки, были отброшены на правое плечо, а их собственные обнажившиеся головы венчали теперь сплетённые в кольца цветы. В таком виде они и двинулись вниз с холма под радостные вопли столпившихся у подножья людей. Следом за божественной парой шли волхвы, а за волхвами все те, кто участвовал в свадебной церемонии, в том числе и взмокший от пота Изяслав. Пройдя сквозь толпу, Перун и Макошь скрылись в зарослях ближайшего леса, куда за ними не последовал никто, даже седобородые старцы. Огромная толпа мгновенно распалась и растворилась в темноте, и только на священном холме продолжали догорать костры, в ожидании первых лучей от выкатывающейся на небосвод Даждьбоговой колесницы.