Текст книги "Белые волки Перуна"

Автор книги: Сергей Шведов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Глава 8
Долгие сборы

А весна в этот год на радимецких землях выдалась дружной. Проскучавший всю зиму Даждьбог до того вошёл в раж, что погнал во вспученные реки шаловливые ручьи раньше положенного срока. А случилось всё это от того, что уж больно усердствовали радимичи во время Даджбоговых дней, не зная удержу ни питии, ни в еде, ни в любовных игрищах. Многие при этом кивали на нового воеводу, который на праздничных пирах превзошёл всех лихостью. Тут уж без седовласых старцев стало ясно, что Даждьбоговы старания – к урожаю и хорошему приплоду. Так объявил на городском вече воевода Волчий Хвост, и радимичи встретили его слова гулом одобрения. Новый воевода пока что нравился радимичам – удалой и удатный, лишнего не брал, но и спуску никому не давал. Разве что хороводистый не в меру – даже зимой не дал погреться у очагов. То ему не поглянулся городской тын, то Торговая площадь, вишь, не выстлана тёсом. Словно мы Новгород какой-нибудь. А после всех трудов на благо города воевода поставил себе ещё и терем на откупленных у Гуляев землях. А Всеволодов дом он вернул сыновьям почившего боярина вместе с землями, чем поразил радимичей несказанно. Любой другой княжий наместник Всеволодовы земли к рукам бы прибрал не задумываясь, а этот не позарился. Слух пошёл, что Волчий Хвост несметно богат, что в землях кривицких у него все амбары и клети забиты золотом, серебром, мехами и рыбной костью. И если судить по дружине, то действительно не беден. Шутка сказать, сотня конных мечников и все в броне. И ещё из кривицких земель пришёл слух, что и сам Волчий Хвост, и его побратимы колдуны не из последних – волками ли обернуться, птицами ли, это для них плёвое дело. И среди любых Ударяющему богу мечников новый радимицкий воевода тоже первый. Это его семенем Перун с богиней Макошью зачали на священном плешанском холме новую жизнь. И Макошь, усилиями своей ведуньи боярыни Милавы, произвела на свет сына Перуна. Божьи дети в радимицких семьях появлялись после дней Даждьбоговых, Велесовых, Ярилиных, и их рождение считалось большой удачей. Но есть разница между ребёнком, зачатым земными стараниями, хотя и божьим расположением, и ребёнком богини, рождённым от бога, когда людское участие было лишь оболочкой чудесной сути.

Многие радимичи не понимали этой чудесной сути, но верили в сына богини Макоши и бога Перуна. И по слухам, этот ребенок рано или поздно должен был объявиться на радимицких землях, но зачем и с какой целью, этого не понимал никто. А если кто-то начинал спрашивать, то ему советовали помолчать, ибо в том была тайна недоступная простому разуму.

Ладомир о Перуновом сыне узнал от Ратибора и встревожился не на шутку. Не было сомнений, что идут эти слухи от волхвов, и в первую голову от Блуда, который был ставлен на радимицкую землю кудесником Вадимом. В городе Блуд появлялся редко, а на Ладомирово подворье вовсе не заходил, но торжище было переполнено тихими Перуновыми печальниками.

Про тихих печальников Ладомир и прежде слышал много интересного, но это была не его забота, а потому и текли те слухи мимо его ушей. Тихих печальников насчитывается, по крайней мере вдесятеро больше, чем Перуновых Волков, а верховодит ими Бакуня. И действуют эти тихие печальники не только языком, но и ножом, если возникнет нужда, по всем градам и весям волею Вадима и по наущению Бакуни.

Так что если по радимицкой земле поползли слухи о Перуновом сыне, значит, Вадим с ближниками затевает новую замятню, которая и Ладомиру может выйти боком, и уж точно не принесёт добра младшему Милавиному сыну Владимиру, которого он с полным правом числил своим. Однажды Ладомир уже лаялся с новгородской вилой, которая держала сына при своём подоле и ещё, чёго доброго, могла отдать в чужой род. Милава на тот лай ласково улыбалась да стелилась по ложу покорной жёнкой. Запал у Ладомира сам собой сходил на нет, да и Владимир был ещё мал, чтобы его отрывать от матери.

По вспученной воде пригрёб в радимецкие земли новгородец Хабар. Носит же его нелёгкая. Воевода на такое расторопство немолодого уже боярина только головой покачал, но принял гостя сердечно, тем более что привёз с собой Хабар и внука Яромира. А этот бойкий десятилетний парнишка уже доставал Ладомиру чуть не до предплечья.

Ладомир поделился с Хабаром своими сомнениями. При этом тайном разговоре не было никого хроме Войнега и Ратибора.

– Слух о Перуновом сыне идёт и по нашим землям, – вздохнул Хабар. – Воевода Добрыня, узнав об этом, косил уже на меня лешачьим глазом. Оттого и пригрёб я к вам с первыми Даждьбоговыми лучами. Эта забава Перуновых волхвов может дорого нам с тобой обойтись, Ладомир. А ребёнка и вовсе погубят ни за кун.

Выходит, не зря беспокоился радимицкий воевода. Вот и неробкий Хабар, когда говорит о Перуновом сыне, бледнеет лицом. Уж новгородцу-то, который и Великому князю люб и с воеводой Добрыней в великой дружбе, эти слухи о внуке Владимире совсем ни к чему.

– Помяни моё слово, – зашептал Хабар. – Выкликнут они Милавиного младшего сына князем поперек Владимиру из рода Рюрика.

– Это уж совсем без ума надо быть, – возмутился Ратибор. – За князя Владимира встанет вся старшина, а за нас кто?

– Да и зачем Вадиму собачиться с Великим князем? – пожал плечами Войнег. – Перун и без того первый в наших землях.

– Так в том-то и дело, что до поры, – всплеснул руками Хабар. – Владимир, говорят, поход готовит в Византийские земли.

– И что с того? – хмыкнул Войнег. – И Олег ходил в Византию, и Игорь ходил, и Святослав ходил.

– Так те ходили за жиром, – ласково улыбнулся Хабар. – А Владимир собрался за богом.

– Как за богом? – Ладомир так и застыл с чаркой у раскрытого рта.

– Слухи о том, что Владимир склоняется к греческому богу, давно ползли по Новгороду, – Хабар перешёл на шипение. – А про этот поход Добрыня обронил с ухмылкой. А кто подумает, что сглупа или с пьяну, тот не знает древлянского лешего.

– А новгородская старшина? – спросил Ратибор.

– Кто сделал вид, что не расслышал, а кто действительно по пьяному делу не взял в толк. После уж я выяснял у каждого в отдельности, кто и как относится к этой задумке князя, но не получил вразумительного ответа. Все только хмыкали и чесали затылки, но чтобы встать поперёк князю, об этом не помышляет никто.

О предстоящем походе Ладомир уже знал от прибывшего днями из Киева гонца. Привезённая весть его не удивила – не первый это поход Великого князя. Но вот теперь выходило, по словам Хабара, что поход сулит много перемен. Неспроста взволновались Перуновы волхвы. Не исключено, что кудесник Вадим хочет просто припугнуть Великого князя возможностью бунта в его отсутствие, как это случилось прошлым летом на радимицкой земле. Но это уж слишком опасная затея, потому что Владимир туго поддаётся на испуг и вполне способен учинить волхвам строгий спрос.

– Поедешь с Ратибором в Плешь, – сказал Ладомир Хабару. – Милаву с ребёнком отвезёшь в Новгород и спрячешь там, чтобы в смутную пору не мозолили никому глаза.

– Вот это правильно, – кивнул головой новгородец. – Волхвы объявят малого сыном бога да отвалят в сторону, а с нас будет спрос, и спрос беспощадный. Князь Владимир никому не спустит такого, разорит и меня и вас до тла.

Хабар сбыл привезённое на радимицких торжищах, набрал нового товара по самые борт и отвалил в кривицкие земли со старшим внуком и Ратибором. А Ладомира захлестнули заботы. Шутка сказать, на разорённой бунтом радимицкой земле предстояло набрать тысячу мечников для Большой великокняжеской дружины. Конечно, под рукой Ладомира было сто собственных мечников, ещё полсотни Ратибор должен привести с кривицких земель. Ну а остальных пришлось брать среди радимичей, с которыми воевода ратился ещё менее года назад. Вот как оно бывает в этой жизни. Хорошо ещё, что не дал посечь всех пленных мечников у Перунова камня, как того требовали волхвы. Но ведь тех мечников кормить надо, бронь справить надо, да ещё и под боярскую руку следует поставить, чтобы не смотрелись сиротами. А на радимицких землях со старшиной не густо. До половины всех бояр да ещё самых сильных, полегли либо в битве, либо под жертвенными ножами.

Позвал к себе воевода Всеволодова сына Володаря и велел ему с отцовских земель поставить сотню ратников. Пятнадцатилетний мальчишка пучил на Ладомира глаза, но бывшие мечники его отца заверили, что будет так, как велит воевода.

Ладомир вернул Володарю дедину своей волей, без спроса у Великого князя, но по его расчётам это самоуправство должно было ему сойти с рук. И с иными боярскими семьями Ладомир поступил по-своему – где сын, где брат, где братан встали на место погибших. Но дружину воевода радимичей собрал к сроку. И получилось даже больше, чем рассчитывал: тысяча двести ратников. Не понадобились и плешане, которых привёл Ратибор перед самым выступлением.

– Нет ни Милавы, ни малого Владимира, – поведал Ратибор Ладомиру. – За семидницу до нашего прихода, они отъехали на дальнюю усадьбу и затерялись где-то в пути.

Не успели, выходит, Ладомир с Хабаром опередить расторопных ближников Перуна. Бакунина это работа – сомнений у Ладомира не было. А у новгородской вилы не хватила ума уклониться от страшной замятни.

– Хабар рвёт и мечет, – сказал Ратибор. – Твердислав обещал обшарить все окрестные земли, да только эти труды, скорее всего, будут бестолку.

– Жёны наши как там? – спросил Ладомир, хмуря брови от дурных вестей.

– Рвались с нами, но поскольку мы всё равно уходим, то я оставил их в Плеши. Когда вернемся, тогда и заберём.

– Тебя я не возьму, – сказал Ладомир Ратибору. – Останешься здесь воеводой. И плешан, тобой приведённых, тоже оставлю. Смотри, как бы волхвы здесь не разгулялись. И Бакуне не верь, если он вздумал распоряжаться нашими детьми, не ставя нас в известность. А если обнаружится след Милавы, то действуй без раздумий и совета с волхвами.

В побратимах своих Ладомир не сомневался – одной верёвочкой повязаны ещё с Бирючева гонтища. Всё, что в его силах, Ратибор, конечно, сделает, но, к сожалению, от него мало что зависит в этом закружившемся по воле кудесника Вадима и князя Владимира хороводе.

По воде ударили вёслами на исходе первого месяца лета. Шли так ходко, что настигли на одном из привалов новгородские ладьи, которые вёл воевода Добрыня. Древлянский леший щурился на Ладомира и улыбался в начинающую седеть бороду. А что прячется за этой улыбкой, понять было трудно – не тот человек Добрыня, у которого душа нараспашку.

– Не знаю, хватит ли сил у Великого князя для взятия Херсонеса, – сказал новгородский воевода, оглядывая радимицкую дружину.

– А город-то большой? – спросил Ладомир.

– Большой, и обнесён каменной стеною, а та стена раза в два поболее киевской.

Среди Добрыниных ближников преобладали молодые, из которых, может, двух-трех встречал Ладомир прежде на ратях. А сама новгородская дружина раза в два поболее радимицкой и оружие у неё получше. Впрочем, Ладомиру своей дружины стыдиться нечего, блеска у радимичей может и поменее, чем у богатых новгородцев, но тоже не с голой грудью на врага пошли.

Пока стояли на берегу, подгребли кривичи во главе с боярином Вельямидом. Этих не менее, чем новгородцев, хотя ладьи у них поплоше. Но это выяснилось позже, когда по утру вспенили днепровскую воду от берега до берега. Новгородские ладьи славятся не только в землях русичей, да и гребцы в тех ладьях отменные, не кривичам и радимичам чета.

Ладомир предупредил Вельямида, что поход Владимира – не простой поход. Не за золотом отправился в чужие земли Великий князь. Для Вельямида эти слова хоть и не оказались в диковинку – слухами земля полнится – но призадуматься заставили.

– Ты с киевской старшиной в ладу, порасспроси, чем она дышит.

В ответ Вельямид только головой кивнул – задал Великий князь задачу и сильным мужам, и простому люду.

Владимир ждал рати на пристани. С дядькой Добрыней князь грудь в грудь ударился и за плечи приобнял. И с остальными тоже был ласков и по глазам видно, что стараниями воевод он доволен. А среди окружающих Владимира бояр все знакомцы Ладомира – Ратша, Шварт, Изяслав, Будимир, Басалай, ну и пасынок Мечислав, прибавивший в росте за последний год и плечами раздавшийся, по прикидкам переросший своего не малого ростом отца. Да и лицом был схож Мечислав с Блудом, разве что глаза были Людмилины. Мечислав обнялся с Ладомиром, с дядьями, с мечниками, и по всему было видно, что встрече он рад.

Всех бояр князь Владимир звал на пир, а прежде за ним такого не водилось, чтобы распивать меды до победы. Ладомира не обошли честью за тем столом. Посадили в навершье, неподалёку от Великого князя, одесную воеводы Добрыни. Княжьим ближникам пришлось потесниться. Шварту и Ратше не очень далеко, а Изяславу и Басалаю чуть ли не к средине стола.

Пили за удачный поход, князь Владимир был весел и в себе уверен. А закончился пир жертвоприношением быка, но не на камень Перуна, а на камень Стрибога. Но ведь это же делалось и перед другими дальними походами. Перуну же обычно жертвовали после победы. Оставалось только гадать, как и почему возникли слухи о походе Владимира за новым богом.

Глава 9
Поход за богом

Выросшему в новгородских лесах Ладомиру причерноморские степи не понравились с первого взгляда. Пустынно и голо кругом, не за что уцепиться глазу, разве что за какой-нибудь холм. Но из-за этого холма могли приветить стрелой беспокойные печенеги, которые кружили около Большой дружины киевского князя, словно коршуны над добычей, но так и не решились пасть на спину и ударить острым клювом. А сила под город Херсонес привалила немалая. Такой силы прежде не удавалось собирать князю Владимиру. Были и чудь, и кривичи, и вятичи, и поляне, и древляне, и радимичи, и варяги ярла Ингвара, нанятые князем для похода. И всё это воинство, высадившись из ладей, раскинуло свои шатры близ большого каменного града, который как нельзя более оправдывал сказанные про него Добрыней слова. И не в два раза стены его были выше киевских, а пожалуй более того. Да мало что выше, так ещё сложены из камней, а камни те таковы, что людям их не поднять, и лежат они так тесно, что лезвие ножа не проходит между ними. Вот и попробуй прошибить лбом такой тын. А Бречислав сказал, что стены Херсонеса пожиже будут стен Царь-града, но поверили в его слова не многие, иным-прочим на это не хватило разумения. Пока плыли по Днепру, войско Владимира казалось неисчислимым, а нак стали под херсонесскими стенами, задрав головы, так сами почувствовали себя малей малого. И спеси сразу поубавилось в боярах, и князь Владимир поскучнел лицом, а о простых ратниках и говорить нечего. Это их костями предстояло наполнить глубокий херсонесский ров.

А со стен в сторону подошедшей рати скалились осаждённые, не выказывая и тени страха. Владимир в ответ на насмешки велел разорить все окрестные селения и усадьбы местной старшины. Добыча оказалась немалой и разожгла охоту в жаждущих прибытка сердцах. Коли в округе лежит вбросе столько добра, то сколько же его там, за крепкими стенами спрятано?

Князь Владимир собрал для совета воевод в свой прохладный шатёр. Ладомир тоже был зван среди прочих. Присели прямо на землю у покрывала, на которое расторопные служки уже успели расставить местные яства. Вино, по мнению Ладомира, было кисловатое, но пили и его, чего же не пить. В такую жару любое вино, что кислое, что сладкое, выходило потом.

Никто не рвался вперёд других с умным словом, все ждали, что скажет князь, но Владимир пока помалкивал. Боярин Вельямид пожаловался на жару, от которой не укрыться ни днем, ни ночью. Все бояре дружно поддержали полчанина, потому как жара и духота действительно были невыносимыми. А боярин Вятко сказал, что в этих местах об эту пору всегда так и в ближайшие два месяца не будет легче.

– При таких Даждьбоговых ласках лезть на стены себе дороже, – сказал Ладомир. – Пока взберёшься, так взопреешь.

Слова Волчьего Хвоста встретили сдержанным смехом – оно и без Даджбоговых ласк взбираться на такую высоту под стрелами защитников томно. Это ж какие лестницы придётся вязать, чтобы дотянуться до навершья. А уж если сбросят тебя оттуда, то пока ударишься о землю, много раз успеешь пожалеть, что не родился птицей.

Посмеялись и над этой шуткой боярина Вельямида. Разговор вроде бы шёл лёгкий, но все уже понимали, что не бессмысленный. Похоже, что князь Владимир всё-таки просчитался и не собрал нужных сил, да и мудрено было их собрать на такие стены. Конечно, можно попробовать ударить лбом в ворота, но эта проба обойдётся большой кровью. Перуну от крови, может, и радость, но боярам сплошные убытки. Другое дело, что уходить ни с чем было обидно, а князю Владимиру и вовсе срамно. Поход, выходит, он затеял зряшный.

– На стены не полезем, – сказал, наконец, своё слово Владимир. – Сядем в осаду. Жара не холод, а мы не снег, не растаем. В таком большом городе продовольствия и воды надолго не хватит.

У воевод отлегло от сердца – здраво рассудил князь Владимир. Напуск на херсонесские стены – дело гиблое, а в осаде, глядишь, и высидим что-нибудь.

– По моим сведениям, полученным от купцов, воду горожане берут вне города, – сказал Владимир. – Так что твердыне сей не долго стоять неприступной.

Не сглупа, выходит, попёр Владимир, а кое-что разведал перед походом. Если так, то тем более можно постоять. А мечники, привыкшие к морозам, привыкнут как-нибудь и к жаре.

Одну семидницу терпели, месяц терпели, другой терпели, уже и жара начала спадать, а на тех высоких стенах всё так же скалились греки и грозили кулаками притомившимся ратникам. Одного такого срамника Севок Рамодан снял стрелой точно в глаз. Только и успел грек передёрнуть в воздухе сапожками. Сбитого грека извлекли изо рва, а сапоги его как раз пришлись Севку впору. А княж Владимир отблагодарил за меткость удачливого стрелка серебряной чаркой. Для херсонесцев это была острастка, и уже столь бездумно никто более не лез на стены, но убыток от той потери осаждённым оказался невелик.

По всем приметам, колодцы в городе за эти месяцы должны были исчерпаться до дна. А если не исчерпались, то, значит, ошиблись княжьи разведчики, и источник воды расположен в самом городе. Бояре об этом уже говорили между собой, но к мрачневшему день ото дня Великому князю никто не лез с советами. Владимир сам не без ума и, наверное, уже понял, что к чему. А выходило так – либо бросайся грудью на стены, либо уходи от Херсонеса, не солоно нахлебавшись. Ладомир не сомневался, что князь не уйдёт так просто отсюда, не в его это характере, но и город напуском тоже не возьмёт – не хватит сил, а выйдет из Владимирова сидения невесть что с большой кровью и большим срамом.

Среди бояр пошёл разговор, что не худо бы пройтись побережьем, зоря селения и малые городки. Да и на что этот Херсонес нам сдался, если ту же добычу можно взять в иных землях, менее колючих и не прикрытых твёрдым камнем. Вновь пополз слушок, что неспроста сидит под стенами Херсонеса Великий князь, а с большой и тайной целью. Упоминали и про греческого бога. Но больше с руганью – на что такой бог, который не захотел подарить Великому князю даже одного города. Перун-то куда щедрее будет. И не то чтобы злорадствовали бояре над княжьим невезением, но уже откровенно посмеивались. Ну, разве что ближники княжьи Изяслав, Будимир и Шварт пребывали в горести, а все прочие развлекались, как могли. Жёнок в стане развелось больше, чем вшей. И каких только не было. Одну такую привезли мечники боярину Вельямиду, ну черным-черна. Попробовали отмыть в солёной воде, да где там – такою, видно, уродилась. Княжий толмач, приблудный грек, разъяснил мечникам, что жёнка привезена из дальних мест, тоже подвластных Византии. А в тех землях мужи и жёнки черны и ликом, и телом. Греку не поверили бы, но того поддержал Бречислав, который видел таких на царьградском торгу.

Боярин Вельямид от жёнки отказался, мечники тоже мялись, почёсывая затылки. И жёнка вроде была в теле, глазищами зыркала не хуже наших, и задом в танце так трясла, что спирало дыхание, но сомнения всё-таки оставались – уж больно черна, словно прибыла прямёхонько из страны Тьмы и Забвенья.

Ну, и птицу били почём зря – кто для обеда, а кто и просто для баловства. С Севком Рамоданом никто, конечно, сравниться не мог. Он-то и сбил голубя, который вдруг порхнул со стен града к стану. Так бы и съели ту птицу, кабы к её ноге не был привязан лоскут. С тем лоскутом и пришёл Севок к воеводе. Ладомир долго смотрел на чужие знаки, но так ничего в них не разобрал. Отнёс князю просто для забавы. Владимир глянул было сердито на радимецкого воеводу, но взял лоскут и позвал толмача. А когда грек разобрал те знаки, князь неожиданно просветлел ликом. Ладомир не поверил греку – не поверил, что обычный приблуд понимает в знаках, доступных лишь уму волхвов.

– Это письмена, Ладомир, – пояснил князь. – У меня в тереме хранится несколько свитков, привезённых князем Святославом из болгарских земель. И болгары разумели эту грамоту. При Ярополке жил один такой, но к моему приходу он умер от старости.

И Мечислав сказал Ладомиру, что в доме греческого бога тоже есть письмена, и в тех письменах отражена вся его земная жизнь.

– Выходит, что это послание князю от греческого бога? – удивился Войнег.

– Нет, – отрицательно покачал головой Мечислав. – Оно не от Бога. Толмач сказал, что пишет грек Анастас, и в той писульке сказано, откуда вода поступает в город Херсонес и где ту воду можно перенять за стенами града.

То-то возрадовался князь от такой удачи. А Ладомир всё не верил, даже когда тот источник отыскали и порушили водовод. И длились его сомнение чуть не целую семидницу – до той поры, пока не дрогнули херсонесские ворота и не распахнулись навстречу Владимиру. Местная старшина приняла все условия Великого князя и просила лишь об одном, чтобы не разорил город до тла. До тла не зорили, но взяли столько, сколько руки держали. Тоже нелегко дались мечникам месяцы осады, у многих рожи опухли от долгого сидения. Но здравие князю кричали дружно. Шутка сказать такой град прибрал к рукам, капли крови не сронив. И тут же пошёл слух, что сей город подарен князю Владимиру греческим богом за то, что он решил встать под его руку. И мечники, которые последуют за князем, тоже не прогадают, потому что греческий бог щедрее славянских. И по тому, как жили греки, было видно, что щедрее. В редком доме тут не ели с серебра, а если не с серебра, то с такой посуды, какой сроду не видывали под славянскими гонтами. Богатейший город, этот Херсонес, всё княжье войско напитал добычей. А если греческий бог ещё одним-двумя такими городами приветит князя, то более и желать нечего.

Ладомира эти слухи встревожили, потому что с течением времени они не только не затухали, а ещё более усиливались. Даже когда объявился при князе тот самый грек Анастас, который отправлял ему писульку, и тогда многие продолжали утверждать, что убитый Севком Рамоданом голубь послан греческим богом.

И уже без всяких слухов стало известно, со слов самого Владимира, что отправляет он посольство в Царьград к императорам Византии, требуя в жёны их сестру Анну. Тут уж даже киевские бояре разинули рты. Вот тебе и греческий бог – ратились, выходит, из-за жены для князя? Так ведь этого добра по своим градам и весям в избытке. Оно, конечно, породниться с императорами Великому князю лестно, но хорошо бы взять жену с прибытком для себя, не переплатив лишку.

Эту мысль боярин Вятко высказал вслух на пиру, и своей предусмотрительностью насмешил всех, а Великого князя – в первую голову. Да и отчего не посмеяться, если град, за чьи стены не чаяли попасть, стелется под ногами. И греки, что поначалу горделиво щерились со стен, ныне тихи и покорны. Бог ли грецкий помог, Перун ли, а может Стрибог, которому жертвовали перед походом – всё равно. В любом случае абы кому они помогать бы не стали, а потому:

– Здравия Великому князю Владимиру и его новой жене.

Никто и в мыслях не держал на этом пиру, что откажут императоры Великому князю. Ну а если откажут, то вот они, ладьи, под рукой, и этим ладьям подвластны воды не только речные, но и морские. И сил хватит у Великого князя, чтобы тряхнуть богатого соседа так, что та встряска запомнится ему надолго. Кричали во хмелю, но похвальба была не на пустом месте. На Царьград сил, может, и не хватило бы, но окрестности разорили бы подчистую. Князь Владимир на пиру казался не трезвее других, но, похоже, только казался, и Ладомир не раз ловил на себе его пристальные взгляды. Наверное, от этих взглядов и поселилась в сердце радимицкого воеводы уверенность, что дело не ограничится только свадьбой Великого князя.

И когда на следующее утро от херсонесский пристани отчалили две ладьи, увозящие в далёкий Царьград киевское посольство, тут и вовсе растаяли его последние сомнения. В это посольство вошли: Басалай, Шварт, Будимир и невесть откуда взявшийся греческий купец Анкифий, давний Ладомиров знакомец.

Многие ждали, что Великий князь, получив своё с Херсонеса, двинет войско в обратный путь в Киев, но ничего подобного – и сам не ушёл из каменного града, и не выпустил ни одного мечника из-под своей руки. Похоже, князь тоже ждал – ждал ответа от византийских императоров, чтобы сказать славянским богам прощальное слово и принести жертву новому богу.

А за Ладомиром присматривали. Он обнаружил это сразу, да и соглядатаи не слишком таились, почти в открытую сопровождая радимицкого воеводу в его поездках по Херсонесу, выстроенному ещё в незапамятные времена, о которых его жители порядком подзабыли. А каменных теремов греческого бога здесь набралось с избытком. Ладомир вздумал было их пересчитать, разъезжая верхом по узким улочкам, но вскоре бросил это занятие – город оказался непривычно велик.

В один из храмов Ладомир вошёл, сопровождаемый Войнегом и Мечиславом. Последний всё махал перед собой рукой, а Ладомир с Войнегом просто смотрели на чужое великолепие. По словам Мечислава, храм сей назывался именем Василия, какого-то ближника греческого бога, к которому тот особенно благоволил. А чем ближник Василий угодил своему богу, воевода слушать не стал – мысли были заняты другим. Думалось о том, какое впечатление сии роскошные убранством храмы произведут на бояр и мечников, если даже у Белых Волков при первом взгляде перехватывает дух.

А греческий бог ликом оказался не страшен, даже благообразен. И глаза у него были скорее печальные, чем властные. Трудно было понять, чем же удерживает он подле себя своих печальников. И Людмила, и Мечислав говорят о вечном блаженстве, но Ладомир не верит в вечное блаженство. В стране Вырай умершие живут по силам своим и удатности. Да и скука в том вечном царстве греческого бога царит, наверное, смертная. Но многим возможность почить на всём готовом хотя бы после смерти наверняка придётся по сердцу. Правда, вечное блаженство ещё заслужить надо. А как начал расторопный грек, знающий славянскую речь, объяснять воеводе, что нужно делать, дабы попасть в рай, так тому осталось только хмыкать в усы. Одних заповедей насчитывалось десять. И грехов смертных оказалось семь. И так выходило, что Ладомиру в том царстве блаженства уж точно не бывать, но и из бояр и мечников, ему известных, тоже мало кто мог угодить греческому богу. Вот разве что Мечислав, который по младости лет не успел ещё накуролесить в этом мире.

– Если покаешься, воевода, и с чистым сердцем пойдёшь к Богу, то тебе простятся все грехи.

– А если не успею покаяться перед смертью? – удивился Войнег. – В битве меня, скажем, убьют?

– Бог решит по вере твоей и по усердию в молитвах.

Худого слова про храм Ладомир бы не сказал, да и сам бог удивлял разве что чрезмерной строгостью, но опять же прощал тех, кто жаждал этого прощения. А упорствующим грозил адом. Про ад тоже очень доходчиво рассказывал грек, делая упор на то, что язычникам, как называл он печальников других богов, не отвертеться от страны ужаса и мрака. И ни меч им не поможет, ни твёрдое сердце, ибо настолько всемогущ греческий бог, что все люди перед ним просто козявки.

– Выходит, сильнее он Перуна? – спросил Войнег, сходя по ступеням храма.

– Поживём – увидим, – пожал плечами Ладомир. – Любой бог силён своими печальниками.

А князь Владимир, между прочим, и Перуна выбирал по выгоде. Вспомнил Ладомир их давний разговор в Анкифьевом ладье, и ответ князя вспомнил на свой вопрос: "Тот бог лучше, который тебе в помощь".

Выходит, теперь князю Владимиру помогает греческий бог? Каждый, конечно, вправе решать, какому богу кланяться, но пусть за себя решает, а не за Ладомира. Дружину радимицкого воеводы как бы случайно задвинули поглубже от пристани в каменный град, а между его дружиной и ладьями стали на постой княжьи мечники. И если судить по настороженным взглядам, то получили они строгий наказ – не выпускать Волков из виду. Это недоверие князя к радимицкому воеводе не увидел бы теперь только слепой. Редкий из бояр ныне звал Ладомира в гости, а иные, завидев, отворачивали лица.

– Ещё, чего доброго, бить начнут, – прищурился Пересвет на суетящихся вокруг мечников.

– На это причина нужна, – возразил Сновид. – А извести людей ни за что, ни про что князю неловко.

На радимичей у Ладомира надежда была плохая, да и любить воеводу им не за что. Чуть не каждый мог бы припомнить ему гибель своих родовичей. А княжьи ближники закружились вокруг радимичей. Всеволодова сына Володаря расторопный Изяслав уже успел сводить к князю, который обласкал мальчишку и к себе приблизил. С этого часа Володарь смотрел на Ладомира с недоверием и злобой. Полагаться воевода мог только на сотню мечников своей дружины да на нурманский драккар, которому не было равных по скорости среди ладей. Драккар пытались подпортить, но Ладомир выставил там сторожей, которые не проморгали вредителей и отправили их на дно кормить рыб.

Ладомиру даже любопытно стало, чем закончится это беспримерное херсонесские сидение. Слухи по княжьему войску ходят разные, и по разному люди отзываются на эти слухи. А вообще ратники в чужом каменном граде маются сердцем. Не победители они здесь и не гости, а словно бы на постой напросились. Да затянулся тот постой. И что здесь высиживает князь, многим было непонятно. Гречанку ведь могли и в Киев привезти. Пили по случаю безделья много, а по пьяному делу лаялись с греками да вздёргивали жёнкам подолы. За непотребство князь взыскивал строго, а от того мечникам была обида. И глухое раздражение зарождалось в скучающих по дому сердцах. Потом слух пошёл, что занемог князь глазами. То ли приключилось это от яркого солнца, то ли напустил кто-то порчу, но только заслезились его глаза и вроде бы начали слепнуть. Смятение тут началось великое и среди бояр, и среди простых мечников. А князь, словно в подтверждение тех слухов, не входил к войску уж который день.