Текст книги "Лекарь Империи 12 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 10

Семён смотрел на меня с выражением полного непонимания. Мой вопрос об Искре явно застал его врасплох. Он ожидал инструкций по настройке оборудования, протоколов охлаждения, дозировок препаратов. А я спрашивал его о магии.

– Моя Искра? – он растерянно моргнул, и на его лице появилось выражение человека, которого попросили раздеться перед незнакомой аудиторией. – Но причём здесь… Мы же собирались проводить гипотермию, Илья. Это медицинская процедура, не магическая. Охлаждение, мониторинг, препараты. При чём тут моя Искра?

– При том, что для того, что я задумал, нам понадобится не только медицина, – перебил я его, стараясь говорить мягко, но убедительно. Я понимал его замешательство. – Расскажи мне. Какая она? Что ты чувствуешь, когда лечишь? Как она течёт через тебя?

Семён замялся. Я видел, как он пытается подобрать слова, как ищет способ описать что-то глубоко личное, интимное. Искра целителя была такой же уникальной, как отпечаток пальца, и говорить о ней было всё равно что раздеваться перед незнакомцем.

Но он всё-таки заговорил. Потому что доверял мне и понимал, что я не стал бы спрашивать без причины.

– Она… тёплая, – начал он наконец, и голос его звучал смущённо, почти застенчиво. – Я не чувствую в ней силы для разрезов или «сварки» тканей, как у хирургов. Я пробовал на третьем курсе, ничего не вышло. Моя Искра не режет, не прижигает, не сращивает. Она скорее… успокаивающая. Когда я прикасаюсь к пациенту, чтобы снять боль или уменьшить воспаление, мне кажется, будто я укутываю его в тёплое одеяло. Она мягкая, обволакивающая. Профессор Ветшев говорил, что у меня типичная «терапевтическая» Искра, не хирургическая. Намекал, что мне лучше податься в терапию или паллиатив.

Я слушал и чувствовал, как внутри разгорается искра надежды. Это было именно то, что мне нужно. Мягкая, обволакивающая сила терапевта, способная успокоить, стабилизировать, удержать хрупкое равновесие. Режущая и прижигающая Искра, если уж на то пошло слишком редко встречается в этом мире. На всю Империю может быть с десяток таких специалистов наберется. И их действие ничем не лучше современной аппаратуры.

– Идеально, – прокомментировал Фырк откуда-то из-под потолка, где он устроился на вентиляционной решётке. – Ты нашёл себе живой кардиостимулятор, двуногий. Или, точнее, живой антиаритмик. Надо признать, иногда твои безумные идеи имеют смысл. Не часто, но иногда.

– Семён, – я заговорил серьёзно, как наставник, объясняющий ученику суть сложнейшей операции. – Слушай внимательно. Гаранин прав в одном: главная опасность гипотермии – это аритмия. Холод раздражает проводящую систему сердца, вызывает спонтанные сокращения, экстрасистолы, в худшем случае – фибрилляцию. Именно поэтому многие боятся этой процедуры и отказываются её применять. Но мы можем это предотвратить.

Я сделал паузу, давая ему время осмыслить услышанное.

– Твоя «успокаивающая» Искра – это наш ключ. Понимаешь теперь, почему я спрашивал?

Он медленно покачал головой. Ещё не понимал, но хотел понять. Это было видно по его глазам, по напряжённому вниманию, с которым он ловил каждое моё слово. Он был как губка, готовая впитать любое знание, которое я готов был ему дать.

– Я хочу, чтобы ты не лечил, – объяснил я. – Забудь всё, чему тебя учили на занятиях по целительству. Забудь про восстановление тканей, про ускорение регенерации, про все эти стандартные техники. Я хочу, чтобы ты стабилизировал. Это совсем другой подход.

– Стабилизировал? – переспросил он.

– Именно. Ты будешь держать свою Искру сфокусированной на одной-единственной точке. Синоатриальный узел сердца. Знаешь, что это?

– Водитель ритма, – Семён кивнул, и в его голосе появилась уверенность человека, который наконец-то оказался на знакомой территории. Анатомию он знал хорошо. – Скопление специализированных клеток в правом предсердии, которые генерируют электрические импульсы. Эти импульсы распространяются по проводящей системе и заставляют сердце сокращаться в правильном ритме. Без синоатриального узла сердце либо остановится, либо начнёт биться хаотично.

– Именно. И твоя задача – защитить этот узел от холода. Мягко «укутывать» его своей Искрой, этим твоим тёплым одеялом, о котором ты говорил. Не лечить, не стимулировать, просто окутывать теплом и стабильностью. Гасить любое аномальное возбуждение, не давать клеткам сбиться с ритма. Ты будешь нашим магическим амиодароном.

– Амиодароном? – Семён нахмурился. – Это антиаритмический препарат, верно?

– Верно. Один из самых мощных. Он стабилизирует мембраны кардиомиоцитов, предотвращает спонтанные разряды, поддерживает правильный ритм. Ты будешь делать то же самое, только магией, а не химией. Ты станешь нашей страховкой от аритмии. Нашим живым щитом между холодом и сердцем. Понимаешь теперь?

Несколько секунд Семён молчал. Я видел, как в его глазах отражается внутренняя борьба, как эмоции сменяют друг друга.

Сначала там появился шок. Почти испуг. Осознание того, какую ответственность я на него возлагаю. Он, ординатор, «хомяк», как их называли старшие коллеги, должен был стать ключевым элементом сложнейшей процедуры. От его Искры, от его концентрации, от его способности удержать фокус будет зависеть жизнь человека.

Потом пришло сомнение. Неуверенность в собственных силах. «Справлюсь ли я? Хватит ли у меня Искры? Что если я подведу, что если моя концентрация дрогнет в критический момент?» Я буквально читал эти мысли на его лице, как будто они были написаны там крупными буквами.

И наконец, постепенно, медленно, там загорелось что-то другое. Решимость. Готовность принять вызов. Та самая искра в глазах, которая отличает настоящего врача от того, кто просто носит белый халат.

– Я… – он сглотнул. – Я понял. Я сделаю всё, что в моих силах, Илья. Я не подведу.

– Я знаю, – сказал я просто.

И я действительно знал. Потому что видел в нём то же самое, что когда-то было во мне. Тот голод, ту жажду доказать себе и миру, что ты способен на большее. Что ты не просто «хомяк», не просто ординатор на побегушках. Что ты врач.

– Трогательно, – прокомментировал Фырк с потолка. – Учитель передаёт эстафету ученику, в глазах обоих стоят слёзы умиления. Может, ещё обнимитесь?

– Не начинай, – мысленно усмехнулся я.

Прежде чем отдать команду на начало процедуры, я достал телефон из кармана халата. Это был осознанный шаг, просчитанный ход в сложной игре, которую я вёл одновременно на нескольких досках. Демонстрация уважения к иерархии, которая могла сэкономить нам много проблем в будущем.

Формально решения принимал Семён как лечащий врач. Формально я был всего лишь консультантом, который не имел права ничего назначать и ничего делать.

Но неформальная поддержка главврача была не менее важна, чем формальные полномочия. Если что-то пойдёт не так, если Гаранин поднимет скандал, если жена подаст в суд – нам понадобится каждый союзник, которого мы сможем найти.

Кобрук ответила после третьего гудка. Её голос звучал усталым, натянутым, как струна, которую слишком сильно закрутили.

– Да, Илья?

– Анна Витальевна, это Разумовский. Мы готовы начать управляемую гипотермию у пациента Жорина. Ординатор Величко будет ассистировать с магической поддержкой. Я звоню, чтобы официально поставить вас в известность.

На заднем фоне я слышал какой-то шум. Приглушённые голоса, хлопанье двери. Голос Кобрук звучал усталым, но твёрдым.

– Спасибо за звонок, Илья, – сказала она, и в её голосе послышались нотки мрачного юмора. – Хотя, признаться, я ожидала его раньше. А меня тут твой «закадычный друг» Гаранин уже больше получаса развлекает своим обществом. Истерит, топает ногами, грозится писать жалобу в Имперскую Гильдию Целителей. Обещает привлечь прессу, поднять общественность, устроить нам всем публичную порку с оглаской на всю губернию.

– Приятный человек, – заметил я нейтрально.

– Не то слово. Особенно когда брызжет слюной и размахивает руками, объясняя мне, необразованной бюрократке, почему я должна немедленно запретить эту «шарлатанскую процедуру» и уволить «этого долбаного Разумовского». Цитирую дословно, между прочим.

– И что вы ему ответили?

– Я только что выставила его из кабинета. – В голосе Кобрук появилось мрачное удовлетворение, почти злорадство. – Сказала ему, что как главврач беру всю ответственность на себя. Что если он хочет жаловаться в Гильдию, пусть жалуется, я сама помогу ему найти правильный адрес. Но пока он работает в моей больнице и получает зарплату из ее бюджета, он будет делать то, что я говорю. А если это его не устраивает, он может написать заявление об увольнении, и я подпишу его с огромным удовольствием.

Я представил лицо Гаранина в этот момент – багровое от ярости, с выпученными глазами и трясущимися губами – и не смог сдержать усмешки.

– Так что действуйте, – продолжила Кобрук. – Даю вам официальный «зелёный свет». Делайте свою гипотермию, спасайте этого пациента. И, Илья… – её голос стал серьёзнее, потерял иронические нотки. – Постарайся, чтобы он выжил. Нам не нужен ещё один скандал. Не нужна ещё одна смерть в статистике. И мне лично не нужны проблемы с Инквизицией и Гильдией, которые неизбежно последуют, если Гаранин окажется прав, а ты ошибёшься.

– Сделаю всё возможное, Анна Витальевна. И даже немного больше.

– Я на тебя рассчитываю.

Я отключился и убрал телефон обратно в карман. Повернулся к Семёну, который стоял рядом и явно слышал весь разговор.

– Начинаем, – сказал я.

Следующий час слился в одно сосредоточенное, напряжённое пятно из команд, показателей, цифр на мониторах и саундтреком из гудения медицинской аппаратуры.

Время перестало существовать в привычном смысле слова.

Были только секунды между показаниями датчиков, минуты между проверками ритма, бесконечное «сейчас», в котором мы боролись за жизнь человека.

Медсестра Наталья Степановна, опытная женщина лет сорока с усталыми глазами и уверенными руками, которые видели сотни, если не тысячи подобных процедур, молча подготовила всё необходимое ещё до того, как я успел попросить.

Она работала в отделении интенсивной терапии больше пятнадцати лет и знала своё дело лучше многих врачей. Когда я объяснил ей суть того, что мы собирались делать, она только кивнула и сказала: «Я читала об этом в журналах. Думала, это только в столичных клиниках применяют. Ну что ж, будем первопроходцами».

Аппарат для охлаждения был внушительным устройством на колёсиках, похожим на помесь холодильника и медицинского монитора.

От него тянулись пучки трубок, соединённых со специальными манжетами, которые мы обернули вокруг торса и конечностей Бореньки.

По трубкам циркулировала охлаждённая жидкость – раствор, температура которого контролировалась с точностью до десятой доли градуса. Медленно, неумолимо, градус за градусом, эта жидкость забирала тепло из тела пациента.

– Начальная температура тридцать семь и два, – доложила Наталья, глядя на монитор. – Скорость охлаждения установлена на полградуса в час.

– Отлично. Семён, приступай.

Семён кивнул, сделал глубокий вдох и положил обе руки на грудь Бореньки. Закрыл глаза. Его лицо приобрело выражение полной сосредоточенности, какое бывает у людей, погружённых в глубокую медитацию или молитву.

Я смотрел на него и одновременно следил за мониторами. ЭКГ выписывала ровные пики синусового ритма. Давление стабильное. Оксигенация в норме.

– Вижу его Искру, – раздался в моей голове голос Фырка. – Интересно. Она слабее, чем у тебя, но очень стабильная. Как ровное пламя свечи, которое не колышется даже от ветра. Он окутал сердце, как ты и просил. Плотный кокон из тёплого, золотистого света.

Хорошо. План работал.

Минуты тянулись медленно. Температура тела Бореньки ползла вниз: тридцать семь, тридцать шесть с половиной, тридцать шесть. Я неотрывно следил за ЭКГ, ожидая появления экстрасистол. Это была критическая зона. При охлаждении ниже тридцати шести градусов риск аритмии резко возрастал.

Тридцать пять и восемь.

Тридцать пять и пять.

Тридцать пять.

Ни одной экстрасистолы. Ритм оставался идеально ровным, как метроном.

– Работает, – прошептала Наталья, которая явно ожидала худшего. – Господи, работает.

Я не ответил. Ещё рано было праздновать. Мы только прошли первую опасную зону, а впереди была вторая. Целевая температура тридцать три градуса. Самый рискованный участок.

Посмотрел на Семёна. Поддержание постоянного потока Искры в течение длительного времени было изматывающим, как марафонский бег или многочасовая операция. Но он выглядел молодцом.

– Семён, – позвал я негромко. – Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – ответил он, не открывая глаз. – Справляюсь. Не отвлекай меня, Илья. Я держу.

Упрямый мальчишка. Это было и хорошо, и плохо одновременно.

Именно в этот момент у меня зазвонил телефон.

Я глянул на экран. Кобрук.

– Да?

Её голос был быстрым, почти шёпотом.

– Илья, он здесь. Шпак. В моём кабинете. Он бухтит, что я его выдернула из частной практики. Говорит, что у него «всего полчаса», и если его время тратят попусту, он уйдёт и больше никогда сюда не вернётся. Врет, конечно. Цену себе набивает. Но если тебе нужна его консультация, иди сюда. Немедленно. Менталисты народ капризный.

– Понял, – я отключил телефон и несколько секунд стоял неподвижно, глядя на мониторы.

Температура тридцать четыре и семь. Ещё два градуса до цели. Самый опасный этап, когда любая нестабильность могла спровоцировать каскад осложнений.

Но Шпак. Единственный шанс для Вероники. Единственный менталист в городе, который мог помочь.

– Чёрт возьми, двуногий, – прокомментировал Фырк. – Вот это называется быть между молотом и наковальней.

Я посмотрел на Семёна. Он стоял с закрытыми глазами, полностью погружённый в процесс. На его лбу блестели капельки пота, лицо было бледным от концентрации. Но его руки на груди Бореньки не дрожали.

Если я сейчас уйду, он останется один. С ответственностью за жизнь человека на своих плечах. С необходимостью принимать решения в критических ситуациях. С риском, что что-то пойдёт не так, и он не справится.

Но если я не пойду к Шпаку, Вероника останется с паразитом. Ещё день, ещё неделя – и личность, которую я знал и любил, может исчезнуть навсегда, растворившись в чужой, враждебной воле.

Внутренний монолог метался в моей голове, как птица в клетке.

Нельзя уходить. Самый опасный этап – снижение до целевой температуры. Именно сейчас риск аритмии максимален. Если что-то пойдёт не так, если Семён не справится, если понадобится дефибрилляция или срочная реанимация – меня не будет рядом. И Боренька умрёт.

Но и упустить Шпака нельзя. Это единственный шанс для Вероники. Единственный специалист, единственная надежда. Если он уйдёт сейчас, обиженный на потраченное время, я не знаю, когда смогу найти другого менталиста. Если вообще смогу.

– Семён.

Он открыл глаза. В них не было испуга, только вопрос.

– Что-то случилось, Илья?

– Шпак приехал. Менталист. Тот, который может помочь Веронике. Он ждёт у Кобрук, и у него мало времени. Если я сейчас не пойду…

Я не договорил. Не нужно было.

Семён смотрел на меня несколько секунд. Я видел, как он оценивает ситуацию, взвешивает риски, принимает решение. И потом он сказал, твёрдо и уверенно:

– Иди, – сказал он. Твёрдо, уверенно, без колебаний.

– Семён…

– Я справляюсь, – он говорил спокойно, без бравады, просто констатируя факт. – Я чувствую ритм, я его держу. Он стабилен, Илья. Я это чувствую своей Искрой, каждым её потоком. Я не подведу. Иди к Веронике. Она важнее.

Я смотрел на него и видел не испуганного «хомяка», которого встретил несколько месяцев назад, а повзрослевшего коллегу. Врача, который принял на себя ответственность и готов был её нести.

Он сильно изменился. Это факт.

– Хорошо, – сказал я. – Держи температуру в коридоре тридцать три – тридцать четыре градуса. Ниже не опускай. При малейших признаках аритмии, при любых экстрасистолах, при любых изменениях ритма, немедленно зови реаниматолога и меня. Ты главный здесь. Понял?

Семён кивнул. Его лицо было бледным, но решительным.

– Наталья Степановна, – я повернулся к медсестре, – вы слышали. Помогайте ему. Следите за мониторами. Если что-то пойдёт не так…

– Разберёмся, – кивнула она. – Не впервой. Идите, Илья Григорьевич. Мы справимся.

Я ещё раз посмотрел на Семёна. Он стоял прямо, бледный, но решительный. Его руки по-прежнему лежали на груди Бореньки, и золотистое сияние Искры мягко пульсировало вокруг них.

Я развернулся и быстрым шагом вышел из палаты.

Психиатрическое отделение встретило меня тишиной и запахом успокоительных препаратов.

Бессонов ждал у входа в отделение. Его лицо было бледным, а глаза – настороженными.

– Они в палате семь, – сказал он, не тратя времени на приветствия. – Оба под седацией, спят. Главврач и… этот человек… уже там.

Он произнёс «этот человек» с таким выражением, словно говорил о чём-то неприятном. Что-то подсказывало мне, что Шпак уже успел произвести впечатление на персонал отделения.

У двери палаты стояла Кобрук и ещё один человек. Мужчина.

Я остановился и несколько секунд рассматривал его, впитывая первое впечатление.

Высокий. Худой. Настолько худой, что казался почти болезненным. Острые скулы, впалые щёки, тонкие губы, сжатые в брезгливую линию.

Глаза маленькие, тёмные, бегающие. Они никогда не останавливались на одном месте больше чем на секунду, постоянно скользили по окружающему пространству, словно искали что-то или кого-то.

Одет он был дорого, но безвкусно. Бархатный пиджак глубокого бордового цвета, золотые запонки, перстень с крупным камнем на мизинце. Всё кричало о деньгах и полном отсутствии вкуса.

– Это Леонид Аркадьевич Шпак, – представила Кобрук. – Менталист, специалист по магическим воздействиям на разум. Леонид Аркадьевич, это Илья Григорьевич Разумовский, хирург нашей больницы.

Шпак скользнул по мне взглядом и не счёл нужным протянуть руку или даже кивнуть.

– Можем мы наконец начать? – его голос был высоким, скрипучим, неприятным. – Меня оторвали от важного приёма ради какого-то фельдшера. Надеюсь, это действительно стоит моего времени.

Я стиснул зубы, подавляя желание ответить резкостью. Не время и не место.

– Прошу, – Кобрук открыла дверь палаты.

Мы вошли внутрь.

Вероника лежала на кровати, укрытая тонким больничным одеялом. Её лицо было спокойным, расслабленным. Под действием седативов она выглядела почти умиротворённой, почти такой, как раньше, до всего этого кошмара.

Я смотрел на неё и чувствовал, как сжимается сердце.

Хотелось подойти, взять её за руку, сказать, что всё будет хорошо. Но я сдержался. Сохранил маску профессионала.

Шпак подошёл к кровати и некоторое время смотрел на Веронику сверху вниз. Его лицо выражало брезгливость, словно он рассматривал не человека, а какое-то неприятное насекомое.

– Симптомы? – спросил он, не оборачиваясь.

– Резкие изменения личности, – ответил я. – Агрессия, паранойя, попытки причинить вред себе и окружающим. При пробуждении от седации наблюдается синхронизированное поведение с другим поражённым, её отцом.

– Синхронизированное? – Шпак впервые проявил что-то похожее на интерес. – Любопытно. Это указывает на внешнее управление. Кто-то дёргает за ниточки.

Он положил кончики пальцев на виски Вероники и закрыл глаза.

Я смотрел, затаив дыхание. Несколько секунд ничего не происходило. Потом по пальцам Шпака пробежала лёгкая рябь. Фиолетовая, едва заметная. Она мерцала и переливалась, как северное сияние в миниатюре.

– Он сканирует её, – прокомментировал Фырк. – Ищет паразита. О, нашёл. Вижу, как его Искра касается этой фиолетовой дряни. Осторожно, как хирург щупает опухоль. Надо признать, он знает своё дело. При всей его мерзости – специалист высокого класса.

На лице Шпака на секунду появилось выражение удивления. Потом оно сменилось сосредоточенностью. Процедура длилась не больше минуты.

Шпак убрал руки и отступил от кровати.

– Всё ясно, – сказал он, и в его голосе прозвучало нечто похожее на профессиональное удовлетворение. – Пойдёмте в кабинет, обсудим детали.

Кабинет Кобрук показался мне тесным, несмотря на его немалые размеры. Или, может быть, это присутствие Шпака делало воздух таким душным и спёртым.

Он расположился в кресле для посетителей с видом человека, который снисходит до беседы с людьми ниже его уровня. Закинул ногу на ногу, сложил руки на животе.

Я остался стоять. Садиться рядом с ним не хотелось. Хотелось сохранить хотя бы иллюзию контроля над ситуацией.

– Итак, – начал Шпак, когда Кобрук закрыла дверь кабинета. – Вы были правы, вызывая меня. Случай действительно серьёзный, не рядовая бытовая порча и не любительский приворот, которые я обычно снимаю за полчаса. То, что сидит в голове вашей… – он поморщился, подбирая слово, – пациентки – это грубая, но очень глубоко вросшая конструкция. Ментальный паразит типа «Кукловод». Одна из самых опасных разновидностей.

– Объясните подробнее, – попросил я. – Что именно он делает? Как работает?

Шпак посмотрел на меня с выражением лёгкого удивления, словно не ожидал вопросов от «мясника».

– Если коротко, – он пожал плечами, – «Кукловод» – это паразитическая ментальная структура, которая постепенно захватывает контроль над сознанием носителя. Сначала она просто влияет на эмоции, мысли, решения. Заставляет человека видеть врагов там, где их нет. Испытывать ненависть к тем, кого он любит. Принимать решения, которые выгодны тому, кто паразита установил. На поздних стадиях – полностью подчиняет носителя, превращает его в марионетку, в послушную куклу без собственной воли.

– И на какой стадии Вероника?

– Судя по степени врастания корней, он там уже не меньше недели. Может быть, дней десять. Это ещё не поздняя стадия, но уже и не начальная. Ещё неделя или две – и личность пациентки будет полностью подавлена. Останется только оболочка, которая ходит, говорит и выполняет команды хозяина.

Я почувствовал, как холодок пробежал по позвоночнику. Неделя или две. Это было так мало. Так катастрофически мало времени.

– Вы можете его удалить?

Шпак посмотрел на меня с выражением лёгкого раздражения, словно я сказал что-то очевидное.

– Разумеется, могу. Это моя работа. Я двадцать лет занимаюсь удалением подобных… конструкций. Этот случай сложнее среднего, но вполне в пределах моих возможностей. Потребуется часа два, может быть, три. Процедура кропотливая, нужно аккуратно отделить корни паразита от здоровых нейронных связей, не повредив при этом сознание носителя. Но это выполнимо.

Я почувствовал, как внутри разливается облегчение. Он может. Он это сделает. Вероника будет спасена.

– Отлично, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал деловито. – Объясните мне методику. Я хочу присутствовать при процедуре и, если возможно, ассистировать. Я хотел бы научиться проводить такие операции самостоятельно.

Шпак замер. Его бегающие глазки остановились и уставились на меня с выражением искреннего недоумения.

– Что, простите?

– Я хочу научиться удалять ментальных паразитов, – повторил я. – Наблюдать за процедурой, понять принцип, возможно, ассистировать.

Несколько секунд Шпак молчал. Потом на его тонких губах появилась улыбка. Неприятная, презрительная улыбка человека, который только что услышал нечто невероятно глупое.

– Вы? – он повернулся к Кобрук. – Анна Витальевна, я надеюсь, это шутка?

Кобрук открыла рот, чтобы ответить, но Шпак уже снова смотрел на меня.

– Молодой человек, – его голос был ледяным и ядовитым, – это абсолютно недопустимо. Вы, если я не ошибаюсь, целитель? Хирург?

– Да.

– Мясник, если называть вещи своими именами, – он поморщился. Это определение стало даже для меня неожиданным. – Вы режете плоть, сшиваете сосуды, ковыряетесь во внутренностях. Грубая, физическая работа. А то, что делаю я, это тонкая, ювелирная операция с нейронными связями и астральной материей. Пытаться провести такую операцию человеку с вашей подготовкой… – он издал звук, похожий на смешок, – это всё равно что доверить мяснику вырезать опухоль мозга скальпелем для разделки туш. Вы не просто не поможете, вы убьёте пациентку. Разрушите её разум окончательно и бесповоротно.

Ага, а Серебряный говорил, что это как занозу вытащить. Возможно, не осознавал масштаб проблемы? Либо же этот Шпак набивает себе цену.

– Я готов учиться, – сказал я, стараясь сохранять спокойствие. – Я понимаю, что это другая дисциплина, но…

– Учиться? – Шпак снова издал этот неприятный смешок. – Молодой человек, я потратил двадцать лет на освоение ментальных техник. Двадцать лет ежедневных практик, медитаций, тренировок под руководством лучших магистров Империи. И вы думаете, что сможете «научиться» этому, понаблюдав за одной процедурой? Какое детское, наивное высокомерие.

Он поднялся с кресла и одёрнул полы своего нелепого бордового пиджака.

– Я не буду объяснять методику дилетанту. Я тем более не позволю ему прикасаться к моему пациенту во время процедуры. Либо эту работу делаю я, один, без посторонних в операционной. Либо никто.

Он посмотрел на меня в упор, и в его бегающих глазках появилось что-то похожее на вызов.

– Решайте. Вы доверяете мне эту женщину или нет? Третьего варианта нет.