Текст книги "Лекарь Империи 12 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12

Мы были в тупике. Паразит прятался за стеной, которую не могли пробить ни мои способности, ни способности Шпака. Каждая попытка нащупать его вслепую рисковала повредить сознание Вероники – навсегда.

И тут я услышал голос.

– Я вижу эту гадину!

Фырк. Его голос звучал в моей голове звонко и чётко.

– Я здесь, двуногий. У нее в голове. Отсюда всё видно по-другому. Ваши барьеры и экраны тут не работают. Я вижу его. Он свернулся в клубок прямо за центром речи, притаился, как крыса в норе. Думает, что в безопасности.

– Ты можешь направлять нас? – мысленно спросил я.

– Могу попробовать. Только предупреждаю – это будет как операция вслепую, только вместо рентгена у вас я. Надеюсь, ты мне доверяешь, двуногий, потому что если я ошибусь, твоя девушка останется без способности говорить. Или думать. Или дышать.

– Я тебе доверяю.

– Тогда слушай внимательно. И передай своему напыщенному коллеге то, что я говорю.

Я открыл глаза и посмотрел на Шпака.

– Леонид Аркадьевич, – сказал я, – у меня есть… источник информации. Не спрашивайте какой. Просто делайте то, что я скажу.

Шпак уставился на меня с выражением крайнего недоумения.

– Что за чушь вы несёте, Разумовский? Какой ещё источник?

– Тот, который видит паразита прямо сейчас. Левее, два сантиметра от центра речи. Он там.

Шпак открыл рот, чтобы возразить, но что-то в моём лице остановило его. Может быть, уверенность. Может быть, отчаяние.

– Допустим, – сказал он медленно. – Допустим, я вам верю. Что дальше?

– Пусть тянет щупальца левее и глубже, – командовал Фырк. – Ещё левее. Стоп! Теперь вниз, на два миллиметра. Вижу хвост этой твари, он почти выскользнул!

– Левее и глубже, – транслировал я. – Теперь вниз, на два миллиметра. Хватайте его хвост!

Шпак стиснул зубы и последовал моим командам. Его лицо было напряжённым, на висках пульсировали вены, но он делал то, что я говорил. Потому что другого выхода не было.

– Есть контакт! – закричал Фырк. – Он держит его! Но тварь вырывается! Скажи ему, чтобы тянул сильнее, но осторожнее! Не порвать корни, иначе часть останется внутри!

– Тяните сильнее, но осторожно! Не рвите корни!

«Он уходит в зрительную кору! Правее, три сантиметра! Шпак, хватай его за основание, там, где корни сходятся!»

– Правее, три сантиметра! Хватайте за основание!

Вероника на кровати застонала. Её тело напряглось, пальцы вцепились в простыню. На мониторах пульс подскочил до ста десяти.

«Почти! – Фырк буквально вопил в моей голове. – Ещё чуть-чуть! Он слабеет! Последний рывок!»

– Последний рывок, Леонид Аркадьевич! Сейчас!

Шпак зарычал сквозь стиснутые зубы и рванул.

Вероника выгнулась дугой на кровати, её рот открылся в беззвучном крике. Мониторы завизжали, пульс подскочил до ста тридцати, давление упало…

– Есть! – закричал Шпак. – Я его держу!

Я видел через Сонар, как фиолетовый сгусток бьётся в его ментальных тисках, как пойманная рыба в сети. Паразит извивался, пульсировал, его оборванные корни болтались, как обрывки верёвок, и от него исходила волна чистого, концентрированного отчаяния.

Но он не сдавался.

Даже пойманный, даже вырванный из своего укрытия, он продолжал бороться. Его щупальца теперь метались в разные стороны, ища новую жертву. Сначала они потянулись к Шпаку, который держал его своей Искрой. Потом – ко мне. Я чувствовал их прикосновение к границам своего разума, холодное, липкое, отвратительное, как прикосновение слизняка.

– Осторожно, двуногий! – голос Фырка прозвучал в моей голове резко и тревожно. – Эта тварь ищет нового носителя! Она пытается зацепиться за тебя!

– Разумовский, не стой столбом! – Шпак кричал, и его голос был хриплым от напряжения. Лицо менталиста было искажено, покрыто потом, вены на висках пульсировали. Он держал паразита, но это давалось ему с трудом, каждая секунда отнимала всё больше сил. – Уничтожай его! Быстрее!

Это в мои планы не входило.

– Мне нужно понять, что это, кто его создал, как он работает… – твердо произнес я.

– Потом изучишь ошмётки! – Шпак буквально взвизгнул, и в его голосе была настоящая паника. – Эта тварь ищет нового носителя! Ближайшие – мы! Если она вырвется, засядет в одного из нас! Ты хочешь, чтобы эта дрянь поселилась в твоей голове⁈ ЖГИ!

Черт. Он был прав. Я это понимал.

Паразит был слишком опасен, чтобы рисковать. Изучить его можно было бы, если бы у нас была специальная защита, специальное оборудование и условия. А здесь, в обычной палате психиатрического отделения, с истощённым менталистом и мной, который никогда раньше не имел дела с ментальной магией – здесь любой риск был неоправданным.

Я не колебался больше ни секунды.

Сконцентрировал свою Искру. Это было непривычно. Сейчас мне нужна была не мягкая, исцеляющая сила. Мне нужно было оружие.

Я вспомнил, как формировал Искру для поддержания. Как сжимал её в тонкий, острый луч, способный рассекать ткани чище любого скальпеля. Сделал то же самое, только теперь луч был не просто острым – он вибрировал, пульсировал, нёс в себе не исцеление, а разрушение.

И ударил.

Точно в центр фиолетового сгустка.

То, что произошло дальше, я буду помнить до конца жизни.

Паразит издал вопль. Не звуковой – ментальный.

Волна холода и отчаяния прокатилась по моему сознанию, как ледяной ветер, как крик умирающего существа, которое понимает, что это конец. На секунду я почувствовал его эмоции – не человеческие эмоции, что-то более древнее, более примитивное.

Голод. Страх. Ярость.

И под всем этим – приказ. Чья-то воля, которая создала это существо и направляла его.

А потом – вспышка фиолетового света. Яркая, ослепительная, как магниевая вспышка. Я инстинктивно зажмурился, хотя видел всё это не глазами, а Сонаром.

Когда свет погас, паразита больше не было.

Только пепел. Серый, невесомый пепел, который медленно оседал в ментальных тисках Шпака и растворялся в воздухе, как дым.

Шпак рухнул в кресло, тяжело дыша. Его руки дрожали, лицо было белым как мел, на лбу блестели крупные капли пота. Он выглядел так, словно только что пробежал марафон. Или дрался с медведем голыми руками.

Я и сам чувствовал себя не лучше. Резкая слабость навалилась на меня, как тяжёлое одеяло. Колени подогнулись, и я едва успел схватиться за спинку кровати, чтобы не упасть. В голове гудело, в глазах плясали цветные пятна, руки дрожали так сильно, что я не смог бы сейчас держать скальпель.

Но паразит был мёртв.

Вероника была свободна.

Несколько секунд в палате стояла полная тишина. Только тяжёлое дыхание Шпака, писк мониторов и моё собственное сердцебиение, которое гремело в ушах, как барабан.

А потом Вероника вздрогнула.

Её тело, которое всё это время лежало неподвижно, как тело спящего человека, внезапно напряглось. Пальцы сжались, губы приоткрылись, грудь поднялась в глубоком вдохе.

И она открыла глаза.

Я смотрел на неё, затаив дыхание, боясь поверить в то, что видел.

Сначала в её глазах была только растерянность. Непонимание. Она смотрела на потолок, на стены, на мониторы, пытаясь понять, где находится и что происходит. Её взгляд скользил по незнакомой обстановке, по лицу Шпака, который всё ещё сидел в кресле, пытаясь отдышаться…

И остановился на мне.

Узнала. Я видел, как появляется в её глазах узнавание, как волна, которая накатывает на берег. Сначала неуверенное, словно она не была уверена, что это правда, что это не очередной кошмар. Потом – всё более отчётливое, всё более ясное.

А потом – ужас.

Ужас от воспоминаний. От того, что она сделала под влиянием паразита. От тех слов, которые говорила. От той ненависти, которую испытывала. Всё это обрушилось на неё разом, как лавина, и я видел, как её лицо исказилось от боли, как в глазах заблестели слёзы.

– Илья… – прошептала она. Её голос был хриплым, слабым, но это был её голос. Настоящий. Без той чужой холодности, без той злобы, которая звучала в нём последние дни.

Я шагнул к ней. Ноги едва держали, но я шагнул.

– Я здесь. Всё кончено.

Я хотел сказать что-то ещё, что-то важное и значимое, но слова застряли в горле. Вместо этого я просто стоял и смотрел на неё, и чувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Облегчение. Радость. Любовь.

Потом я вспомнил, что мы здесь не одни.

Повернулся к Шпаку, который всё ещё пытался встать с кресла. Его движения были неуверенными, как у человека, который слишком долго пролежал в постели и забыл, как пользоваться ногами.

– Леонид Аркадьевич, спасибо. За всё. Теперь её отец. Мы должны провести такую же процедуру для него, пока паразит не укоренился ещё глубже.

Шпак поднял на меня взгляд. Его глаза были мутными от усталости, лицо бледным, почти серым.

– Подожди… – он покачал головой, и это простое движение, казалось, потребовало от него огромных усилий. – Дай мне минуту. Или час. Или несколько часов. – Он провёл рукой по лицу, размазывая пот. – Я пуст, Разумовский. Эта тварь высосала из меня почти всё. Мне нужно восстановиться. Минимум несколько часов, а лучше – до завтра.

Я посмотрел на него и понял, что он не притворяется. Менталист действительно был на пределе. Его Искра, которую я видел через Сонар во время операции теперь едва тлела, как угасающий уголёк. Он отдал всё, что имел, чтобы вытащить паразита из Вероники.

И я сам чувствовал себя не лучше. Гул в голове не прекращался, руки дрожали, перед глазами всё ещё плясали цветные пятна. Мой удар по паразиту забрал больше сил, чем я ожидал.

– Хорошо, – кивнул я. – Отдыхайте. Отец подождёт. Главное, что Вероника в безопасности.

Дверь палаты открылась, и вошла Кобрук. Она бросила быстрый взгляд на нас троих – на меня, держащегося за спинку кровати, на Шпака, который всё ещё пытался собрать себя в кучу, на Веронику, которая смотрела на меня заплаканными глазами – и всё поняла без слов.

– Получилось? – спросила она коротко.

– Получилось.

Кобрук кивнула и подошла к Шпаку.

– Леонид Аркадьевич, пойдёмте. Я провожу вас в комнату отдыха. Вам нужен чай, покой и, возможно, что-нибудь покрепче чая. У меня в кабинете есть отличный коньяк, который я храню для особых случаев.

Шпак не стал спорить. Он с трудом поднялся из кресла, опираясь на подлокотники, и позволил Кобрук взять себя под руку. У двери он обернулся и посмотрел на меня.

– Разумовский, – сказал он, и в его голосе не было обычного презрения. Только усталость и что-то похожее на уважение. – Ты хорошо работал. Для мясника.

И ушёл, прежде чем я успел ответить.

Дверь закрылась за ними с тихим щелчком. Мы остались вдвоём. Я повернулся к Веронике.

Она лежала на кровати, бледная, с заплаканным лицом и растрёпанными волосами. Она выглядела истощённой, как человек, который только что пережил тяжёлую болезнь.

Но её глаза – её глаза были живыми. Настоящими. В них была боль, была вина, был страх. Но не было той чужой, холодной пустоты, которая пугала меня последние дни.

Я подошёл к кровати и сел на её край. Матрас прогнулся под моим весом, и Вероника чуть сдвинулась, освобождая мне место.

Она протянула руку и коснулась моей щеки. Её пальцы были холодными, но прикосновение было нежным, почти робким. Как будто она боялась, что я отшатнусь, что оттолкну её.

– Илья, – прошептала она, и её голос дрогнул. – Прости меня. Пожалуйста, прости. Я говорила такие ужасные вещи. Такие страшные, жестокие вещи. Я помню всё, каждое слово, как в кошмарном сне. Я не могла себя контролировать. Я пыталась, честное слово, пыталась. Внутри меня была настоящая я, которая кричала, которая билась о стены, которая умоляла остановиться. Но я не могла. Эта тварь… эта тварь была сильнее.

Слёзы текли по её щекам, и она не пыталась их вытереть.

– Я называла тебя чудовищем. Колдуном. Говорила, что ненавижу тебя. А ты… ты всё равно пришёл. Всё равно спас меня. Почему, Илья? Почему ты не отступил? Почему не бросил меня?

Я взял её руку и поднёс к губам. Поцеловал холодные пальцы, чувствуя, как она вздрагивает от этого прикосновения.

– Потому что это была не ты, – сказал я тихо. – Ни на секунду. Я знаю тебя, Ника. Знаю твой голос, твой взгляд, твою улыбку. И всё это время я говорил не с тобой, а с этой дрянью в твоей голове. Я видел, как она пытается притвориться тобой, как она использует твоё лицо, твои слова. Но это была не ты. И я ни на секунду в этом не сомневался.

Она всхлипнула и потянулась ко мне.

Я обнял её, прижал к себе, чувствуя, как её тело содрогается от беззвучных рыданий. Она вцепилась в мой халат, как утопающий вцепляется в спасательный круг, и плакала, плакала, выпуская наружу весь страх, всю боль, всё отчаяние последних дней.

Я держал её и гладил по волосам, и чувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Это не была страсть – сейчас было не время для страсти. Это было облегчение. Нежность. Чувство возвращения домой после долгого и страшного путешествия.

Она была здесь. Она была собой. Она была со мной.

– Всё хорошо, – шептал я, прижимая её к себе. – Всё уже хорошо. Ты в безопасности. Я с тобой. Никто больше не причинит тебе вреда.

Она подняла заплаканное лицо и посмотрела на меня. В её глазах была благодарность, была любовь, было что-то ещё – что-то глубокое и важное, что невозможно выразить словами.

– Я люблю тебя, Илья, – прошептала она. – Я так тебя люблю. Даже когда эта тварь контролировала меня, где-то глубоко внутри я знала это. Помнила это. И это… это было единственное, что помогало мне не сдаться окончательно.

– Я тоже тебя люблю, – ответил я. – И никогда не переставал.

Она улыбнулась сквозь слёзы. Слабой, измученной улыбкой, но настоящей. И это была самая красивая улыбка, которую я когда-либо видел.

Вероника хотела, чтобы я остался. Я хотел остаться. Но долг звал меня к другим пациентам – к Бореньке в реанимации, к её отцу в соседней палате, ко всем тем, кто зависел от меня.

– Иди, – сказала она, когда я попытался объяснить. – Я понимаю. Ты врач, у тебя есть обязанности. Я никуда не денусь. Буду здесь, когда вернёшься.

– Я вернусь, – пообещал я. – Как только смогу.

Я вышел из палаты и провёл следующие несколько часов в привычной рутине. Проверил Бореньку – его состояние оставалось стабильным, температура держалась в целевом коридоре, Семён, который уже вернулся из ординаторской, выглядел отдохнувшим и бодрым. Заглянул к отцу Вероники – тот спал под седацией, его показатели были в норме, паразит внутри него притих, словно затаился в ожидании чего-то.

К вечеру я вернулся в палату Вероники. Она не спала, ждала меня.

– Как отец? – спросила она тревожно.

– Стабилен, – успокоил я её. – Шпак отдыхает, восстанавливает силы. Завтра проведём такую же процедуру для него. Всё будет хорошо.

Она кивнула, но тревога не ушла из её глаз полностью. Её отец был сложной темой, я это понимал. Их отношения были непростыми ещё до появления паразита, а после всего, что произошло…

– Останься, – попросила она. – Пожалуйста. Хотя бы на эту ночь. Я не хочу быть одна.

– Хорошо, – сказал я. – Просто посижу здесь. Нужно убедиться, что ты в порядке.

В палате было кресло для посетителей – старое, продавленное, явно помнившее лучшие времена. Я опустился в него и почувствовал, как усталость, которую я сдерживал весь день, наконец настигла меня. Веки стали тяжёлыми, мышцы расслабились, голова сама собой склонилась к плечу.

Вероника протянула руку с кровати, и я взял её ладонь в свою. Маленькая, тёплая теперь, живая.

– Спасибо, – прошептала она. – За всё.

Мы ещё немного говорили, держась за руки. Ни о чём важном – просто о мелочах, о работе, о планах на будущее. Её голос становился всё более сонным, слова всё более размытыми. И наконец она замолчала, и её дыхание стало ровным и глубоким.

Она уснула.

Я смотрел на её спокойное лицо, на её закрытые глаза, на её губы, чуть приоткрытые в ритме дыхания. И чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Не знаю, когда уснул сам. Просто в какой-то момент усталость взяла своё, и я провалился в глубокий, без сновидений, сон. Моя голова склонилась на грудь, рука всё ещё сжимала её ладонь.

Меня разбудил тихий женский смех и шёпот.

Я открыл глаза и несколько секунд не мог понять, где нахожусь. Шея болела от неудобной позы, спина ныла, во рту было сухо. Но рука всё ещё сжимала что-то тёплое, и когда я опустил взгляд, увидел переплетённые пальцы – мои и Вероники.

– Тсс, не буди его, – прошептал кто-то. – Смотри, какой милый. Прямо рыцарь у ложа прекрасной дамы.

– Ага, только вместо доспехов – мятый халат, а вместо меча – стетоскоп.

Новый приступ приглушённого смеха.

Я поднял голову и увидел двух девушек в форме скорой помощи – яркие куртки, практичные брюки, бейджи на груди. Они стояли у двери, держа в руках букет цветов и пакет с фруктами, и смотрели на нас с выражением умиления, которое обычно вызывают котята или щенки.

Подруги Вероники. Я узнал одну из них – мы пересекались в приёмном покое.

– Доброе утро, – сказал я хрипло, разминая затёкшую шею.

– Доброе, Илья Григорьевич, – ответила та, что повыше, и в её голосе было откровенное веселье. – Мы не хотели вас будить, честное слово. Просто пришли навестить нашу Никусю, узнать, как она.

Вероника уже проснулась – видимо, от их шёпота – и улыбалась, глядя на подруг.

– Леночка, Маша, – сказала она, и её голос звучал намного сильнее, чем вчера. – Вы пришли. Спасибо.

Девушки бросились к ней, обнимать, ахать, охать, спрашивать, как она себя чувствует, и почему никто ничего не сказал, и что вообще произошло. Вероника отвечала коротко, без подробностей – «немного приболела», «уже лучше», «скоро выпишут».

Я смотрел на эту сцену и просто наслаждался. Она улыбалась. Смеялась. Разговаривала с подругами, как нормальный человек. Она возвращалась к жизни.

Вероника поймала мой взгляд и улыбнулась – тепло, нежно, так, как улыбаются только тем, кого любят.

Я понял, что она в надёжных руках. Подруги позаботятся о ней, пока я буду заниматься своими делами. А дел у меня было много.

Тихо встал с кресла, стараясь не привлекать внимания. Кивнул девушкам и направился к двери.

– Илья, – окликнула меня Вероника.

Я обернулся.

– Возвращайся, – сказала она. – Когда сможешь. Я буду ждать.

– Обязательно.

Первым делом я направился в палату интенсивной терапии, к Бореньке.

Семён был уже там. Он стоял у мониторов с таким выражением лица, какое бывает у людей, ставших свидетелями чуда. Увидев меня, он буквально подпрыгнул.

– Илья! – его голос звенел от возбуждения. – Ты не поверишь! Иди сюда, быстрее!

Я подошёл к нему, чувствуя, как сердце ускоряет ритм. Что-то случилось. Что-то важное.

– Ночью у него появился роговичный рефлекс, – затараторил Семён, не давая мне вставить слово. – Не просто дёргание века, как раньше, а полноценный рефлекс! Оба глаза! Я проверял каждый час, и с каждым разом реакция становилась сильнее!

– А сейчас?

– А сейчас… – Семён сделал драматическую паузу и указал на монитор ЭЭГ. – Смотри сам!

Я посмотрел на распечатку, которую он протягивал мне. Несколько часов назад линии были почти плоскими – минимальная активность, на грани чувствительности аппаратуры. То, что мы видели при первом обследовании.

Но теперь…

Теперь среди этих плоских линий появились другие. Медленные, широкие волны, похожие на холмы на горизонте. Редкие, но отчётливые.

– Дельта-волны, – произнёс я, и мой голос прозвучал хрипло от волнения. – Первая фаза сна. Он просыпается, Семён. Его мозг возвращается к жизни.

Семён кивнул так энергично, что чуть не свернул себе шею.

– Именно! Я сначала не поверил, думал, артефакт, помехи. Проверил все соединения, перезагрузил аппарат, сделал новую запись. То же самое! Это не помехи, это реальная активность!

Я смотрел на эти волны – слабые, редкие, но настоящие – и чувствовал, как усталость отступает, сменяясь чем-то похожим на эйфорию.

Мы сделали это.

Гаранин говорил, что Боренька – «овощ». Говорил, что мозг мёртв, что шансов нет, что нужно просто поддерживать витальные функции и ждать, пока семья согласится отключить аппаратуру. Говорил, что мы зря тратим время и ресурсы.

А мы доказали, что он ошибался.

Терапевтическая гипотермия сработала. Охлаждение замедлило метаболизм мозга, остановило каскад апоптоза, дало нейронам время на восстановление. И они начали восстанавливаться. Медленно, постепенно, но начали.

Это была победа. Маленькая, осторожная, ещё не окончательная. Боренька всё ещё был в коме, всё ещё не мог говорить или двигаться, всё ещё зависел от аппаратуры. Но его мозг был жив. И с каждым часом, с каждым днём он становился всё более живым.

Я положил руку на плечо Семёну.

– Это твоя победа, ты знаешь? – сказал я. – Я только придумал план. А ты его выполнил. Ты держал его сердце стабильным, пока мы охлаждали его мозг. Ты не дал ему умереть, когда риски были максимальными. Ты спас ему жизнь, Семён. Ты спас ему мозг.

Семён смотрел на меня широко раскрытыми глазами. В них была радость, гордость, неверие. Как будто он не мог поверить, что это правда, что я говорю эти слова именно ему.

– Я… я просто делал то, что ты сказал, – пробормотал он. – Следовал твоим инструкциям…

– Нет, – покачал я головой. – Ты принял решение. Когда Гаранин давил на тебя, когда грозил жалобами и увольнением, ты не отступил. Ты выбрал бороться за пациента, а не сдаться системе. Это твоё решение, Семён. И твоя победа.

Он молчал несколько секунд, не в силах скрыть улыбку, которая расползалась по его лицу. Потом выпрямился и кивнул – уже не как ординатор, получивший похвалу от старшего коллеги, а как врач, который знает себе цену.

– Спасибо, Илья, – сказал он. – За доверие. За то, что дал мне шанс.

– Ты его заслужил.

После обхода реанимации я направился обратно в психиатрическое отделение. Нужно было проверить отца Вероники, убедиться, что с ним всё в порядке, договориться со Шпаком о времени второй процедуры.

По дороге я заглянул к Веронике. Она уже сидела на кровати, одетая в больничную пижаму вместо ночной рубашки. Цветы, которые принесли подруги, стояли в вазе на тумбочке, наполняя палату ароматом свежести.

– Как ты? – спросил я.

– Лучше, – она улыбнулась. – Намного лучше. Голова ясная, как будто… как будто кто-то открыл окно и впустил свежий воздух.

– Это потому что паразита больше нет.

– Я знаю, – она помолчала. – Илья, как ты? Ты совсем не спал нормально. И… что с папой? Ты говорил, у него то же самое. Шпак займётся им?

– Обязательно, – кивнул я. – Я как раз иду его проверить и договориться с Леонидом Аркадьевичем о второй процедуре. Шпак вчера сильно истощился, но к сегодняшнему утру должен был восстановиться достаточно.

– Хорошо, – в её глазах мелькнула тревога. – Папа… я помню, как он кричал на тебя. Обзывал тебя. Эта тварь в его голове… она ещё более агрессивная, чем та, что была во мне.

– Справимся, – сказал я уверенно. – Мы уже знаем, как это работает. Вторая операция будет легче.

Я вышел из палаты и направился к палате Сергея Петровича. Она была в конце коридора, за поворотом. Когда я приблизился, заметил, что дверь приоткрыта.

Странно. По протоколу двери в палатах психиатрического отделения должны быть закрыты.

Я ожидал услышать крики или стоны – отец Вероники не отличался спокойным нравом даже под седацией. Но там было тихо. Подозрительно тихо.

Я заглянул внутрь и замер.

Сергей Петрович лежал на кровати, но выглядел он совсем не так, как вчера. Его лицо было землистого цвета, с серым, нездоровым оттенком. Дыхание было поверхностным, прерывистым, как у человека, который борется за каждый вдох. На мониторе показатели мигали красным – давление упало до критических значений, сатурация кислорода была ниже нормы.

Ему стало хуже. Значительно хуже.

У кровати, спиной ко мне, стоял Шпак.

– Леонид Аркадьевич! – я ворвался в палату, не думая о приличиях. – Что происходит⁈ Его состояние ухудшилось! Я же просил вас отдохнуть, восстановить силы, не начинать процедуру без меня!

Шпак медленно повернулся.

То, что я увидел на его лице, заставило меня остановиться.

Это был не Шпак-победитель, не Шпак-специалист, который только что провёл сложную операцию. Это был Шпак-растерянный. Шпак-испуганный. Его обычно надменное лицо было бледным, в глазах читались шок и недоумение.

– Я отдохнул, – сказал он, и его голос звучал странно, почти неуверенно. – Восстановился достаточно, чтобы провести диагностику. Полчаса назад пришёл сюда, чтобы оценить состояние паразита, спланировать процедуру…

– И?

– И удалил его.

Я замер.

– Что? Как? Вы же говорили, что это займёт часы! Что вы были полностью истощены!

– Я и сам не понимаю! – Шпак всплеснул руками, и в этом жесте была настоящая растерянность, а не показуха. – Я начал сканирование для оценки, просто хотел посмотреть, как глубоко он врос, какие участки поражены… А эта тварь… она практически сама выпрыгнула мне в руки. Сопротивления почти не было. Я едва коснулся её – и она рассыпалась, как сухой лист. Я никогда… – он покачал головой, – никогда такого не видел за всю свою практику.

Я смотрел на него, пытаясь понять, что это значит. Паразит, который так яростно сопротивлялся в голове Вероники, паразит, который прятался за эмоциональными блоками и создавал слепые зоны, паразит, на удаление которого ушло несколько часов работы двух специалистов и одного фамильяра – этот же паразит «сам выпрыгнул» из головы её отца?

Это не имело смысла.

– Подождите, – сказал я медленно, глядя на мониторы. – Если паразит удалён, почему пациенту хуже? При удалении паразита у Вероники ей сразу стало лучше. Она пришла в себя, начала говорить, узнала меня. А здесь…

Я посмотрел на Сергея Петровича. Его лицо было серым, неподвижным. Грудь едва поднималась. Показатели на мониторе продолжали падать.

– Здесь всё наоборот, – закончил я. – Паразита нет, а пациенту хуже.