Текст книги "Лекарь Империи 12 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава 15

Два дня.

Два дня я не думал о работе. Не проверял телефон каждые пять минут, не дёргался от каждого звонка, не просыпался посреди ночи с мыслью «а что там с пациентом в третьей палате?».

Два дня я был просто человеком. Не лекарем, не Мастером-Целителем, не спасителем жизней. Просто Ильёй Разумовским, который гуляет по осеннему парку, держа за руку любимую девушку.

Это было странно. Непривычно. Почти пугающе.

В прошлой жизни я не умел отдыхать. Отпуск казался пустой тратой времени, выходные – досадной помехой между рабочими днями. Я жил операционной, дышал антисептиком, думал диагнозами.

Здесь всё было по-другому.

Здесь была Вероника.

Она шла рядом со мной по усыпанной жёлтыми листьями аллее, и её рука была тёплой в моей ладони. Она болтала о чём-то – о новом сериале, который хотела посмотреть, о подруге, которая собиралась замуж, о том, какой красивый закат был вчера вечером.

Обычные вещи. Простые вещи. Те вещи, из которых состоит нормальная человеческая жизнь.

И я слушал. Не вполуха, как обычно слушают занятые люди, думая о своём. По-настоящему слушал. Впитывал каждое слово, каждую интонацию, каждый смешок.

Потому что понял – это и есть счастье. Не операции, не диагнозы, не звания и награды. А вот это. Прогулка по парку. Тёплая рука в ладони. Голос любимого человека.

– Илья, – Вероника дёрнула меня за рукав. – Ты меня вообще слушаешь?

– Конечно.

– Тогда что я только что сказала?

– Что Ленка собирается замуж за того парня из бухгалтерии, который похож на выдру, и ты не понимаешь, что она в нём нашла.

Она рассмеялась.

– Ладно, слушаешь. Я думала, ты опять витаешь в облаках своих диагнозов.

– Не сегодня. Сегодня я весь твой.

– Весь-весь?

– До последней клетки.

Она прижалась ко мне, и я почувствовал запах её волос – что-то цветочное, лёгкое, знакомое. Запах дома и покоя.

– Двуногий, – голос Фырка прозвучал в моей голове с нотками отвращения. – Если вы сейчас начнёте целоваться посреди парка, я материализуюсь и укушу тебя за ногу. Предупреждаю заранее.

– Спасибо за поддержку, Фырк, – усмехнулся я.

– Всегда пожалуйста. Кто-то должен держать тебя в узде, пока ты не превратился в сопливого романтика.

Я мысленно послал по-доброму его подальше и продолжил наслаждаться прогулкой.

Вечером мы смотрели старый фильм – какую-то местную романтическую комедию про аристократку, влюбившуюся в простого целителя. Вероника укуталась в плед, прижавшись ко мне боком, и комментировала каждую сцену. «Ой, какой он милый!» «Нет, ну она дура, зачем она так сказала?» «Смотри, смотри, сейчас они поцелуются!»

Я смотрел не столько на экран, сколько на неё. На то, как она смеётся. Как морщит нос, когда что-то не нравится. Как блестят её глаза в свете экрана.

Она была живой. Настоящей. Моей.

Ещё неделю назад я не был уверен, что увижу её такой снова. Ещё неделю назад она смотрела на меня глазами, полными чужой ненависти, и называла меня чудовищем.

А сейчас она сидела рядом, тёплая и живая, и смеялась над глупой шуткой в кино.

Чудо. Настоящее чудо.

– Илья, – она повернулась ко мне, когда пошли титры. – О чём думаешь?

– О том, какой я счастливый.

Она улыбнулась – той особенной улыбкой, от которой у меня каждый раз что-то переворачивалось внутри.

– Знаешь, я тоже.

На второй день выходных я предложил поехать за город.

– Куда? – спросила Вероника, допивая утренний кофе.

– Просто покататься. Посмотреть на осень. Подышать свежим воздухом. Давно за город не выбирались.

– Давно, – она улыбнулась. – Кажется, целую вечность. Я уже забыла, как выглядит мир за пределами больничных стен.

Через полчаса мы уже ехали по загородной трассе.

– Хорошая машина, – сказала она, погладив кожаную обивку. – Удобная. Ты доволен?

– Вполне. Надёжная рабочая лошадка. Или ты хотела бы что-то побольше и поспортивнее?

– Нет, – отмахнулась Вероника. – Меня и эта вполне устраивает. Просто после паразита стараюсь ценить все приятные чувства и воспоминания и проговаривать их вслух. Вот и сейчас вспомнила, когда ты ее только купил. Я была так рада.

Я улыбнулся.

Мы выехали из города по старой дороге, ведущей вдоль реки. Осень клонилась к своему закату – почти все деревья скинули листву, небо было высоким и прозрачным, воздух пах прелыми листьями и дымом от далёких костров. Пейзаж за окном менялся, как картины в галерее – поля, перелески, маленькие деревушки с покосившимися заборами.

Вероника молчала, глядя в окно. Не напряжённо, не тревожно – просто наслаждаясь видами. Её рука лежала на моём колене, и время от времени она сжимала его, когда видела что-то особенно красивое.

– Остановись, – попросила она внезапно.

– Что случилось?

– Просто остановись. Пожалуйста.

Я съехал на обочину и заглушил мотор. Мы были где-то в получасе езды от Мурома, у изгиба реки. Вода блестела на солнце, как расплавленное серебро. На противоположном берегу темнел лес – ели вперемешку с берёзами, уже потерявшими большую часть листвы.

– Пойдём, – Вероника открыла дверь и выскочила из машины. – Хочу подойти к реке.

Мы спустились по пологому склону к воде. Берег был усыпан мелкой галькой, среди которой кое-где пробивались пучки пожелтевшей травы. Река текла неторопливо, почти лениво, унося с собой последние листья.

Вероника остановилась у самой воды и глубоко вздохнула.

– Красиво, – сказала она тихо. – Так красиво, что сердце сжимается.

Я встал рядом с ней, обняв за плечи.

– Ты любишь природу?

– Обожаю. В детстве мы с мамой каждое лето ездили в деревню, к бабушке. Там была такая же река… – её голос дрогнул. – Я целыми днями пропадала на берегу. Ловила мальков, собирала ракушки, строила замки из песка. Самое счастливое время в моей жизни.

Она помолчала.

– А потом мама умерла. И всё кончилось.

Я крепче прижал её к себе. Не нужно было слов. Просто быть рядом.

Мы стояли так несколько минут, глядя на реку. Потом Вероника шевельнулась.

– Смотри, – она указала куда-то влево. – Там дом.

Я повернул голову. Действительно, в сотне метров от нас, на небольшом холме над рекой, виднелся дом. Двухэтажный, из тёмного дерева, с большой верандой, выходящей на воду. Вокруг него раскинулся заросший сад – яблони, вишни, кусты смородины, давно не знавшие ухода. У калитки белело объявление.

– Пойдём посмотрим? – предложила Вероника с какой-то детской надеждой в голосе.

– Пойдём.

Мы поднялись по тропинке к дому. Объявление гласило: «Продаётся. Звонить по телефону…» – и дальше номер, написанный от руки.

Дом был старым, но добротным. Брёвна потемнели от времени, но стояли крепко, без гнили и трещин. Окна были целыми, крыша – ровной. Веранда, правда, покосилась, и несколько досок прогнили, но это было поправимо.

– Илья, – Вероника прошептала, словно боялась спугнуть что-то хрупкое. – Посмотри на него. Он же… он же прекрасен.

Я посмотрел. И понял, что она имеет в виду.

Это был не дворец, не особняк, не показная роскошь. Это был дом. Настоящий дом, в котором хочется жить. С уютной верандой, где можно пить чай по вечерам. С садом, где можно выращивать яблоки и малину. С видом на реку, который никогда не надоест.

Дом мечты.

Не моей мечты – я никогда не мечтал о домах. Но её мечты. Мечты Вероники, которая выросла в городской квартире, но всегда тосковала по той деревне у реки, по тому счастливому детству.

– Представляешь, – она говорила, не отрывая взгляда от дома. – Сидеть вот так на веранде вечером… пить чай… слушать, как поёт река… Смотреть, как солнце садится за лес… – её голос стал тише, печальнее. – Наверное, это и есть счастье. Настоящее, простое счастье.

Она говорила об этом, как о чём-то недостижимом. Как о мечте, которая никогда не сбудется.

И в этот момент я принял решение.

– Почему «наверное»? – спросил я.

Она повернулась ко мне, не понимая.

– Что?

– Ты сказала «наверное, это и есть счастье». Почему «наверное»? Почему не «это и есть счастье»?

– Илья, я не понимаю…

Я взял её за плечи и развернул к себе. Посмотрел прямо в глаза.

– Ника, я не шучу. Начинай смотреть предложения в этом районе. Дома, участки, всё, что найдёшь. Выбери то, что тебе понравится. И мы его возьмём.

Она моргнула. Потом ещё раз. Потом открыла рот и закрыла его снова, не найдя слов.

– Ты… ты серьёзно? – наконец выдавила она. – Вот так просто? Взять и купить дом?

– А почему нет?

– Но это же… это же огромные деньги! Дом за городом, с участком, у реки… Это стоит целое состояние!

– У меня есть деньги. Не состояние, но достаточно. И будет ещё больше – с диагностическим центром мои доходы вырастут в несколько раз. Мы можем себе это позволить, Ника. Вопрос только в том – хочешь ли ты этого?

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. В них стояли слёзы – но это были не слёзы горя. Это были слёзы счастья. Того самого счастья, о котором она только что говорила.

– Илья… – её голос дрожал. – Это правда? Ты не шутишь? Не дразнишь меня?

– Абсолютная правда, – я обнял её, прижал к себе. – У меня скоро начнётся эта эпопея с диагностическим центром. Набор персонала, организация работы, бюрократия, согласования… Боюсь, это отнимет все мои силы и время. Так что самая ответственная миссия – выбор нашего гнезда – ложится на тебя. Справишься?

Она кивнула. Не в силах говорить, просто кивнула – быстро, порывисто, как ребёнок, которому пообещали исполнить самое заветное желание.

– Справлюсь, – прошептала она наконец. – Клянусь, справлюсь. Найду самый лучший дом. Самый уютный. Самый… наш.

Я держал её в объятиях, чувствуя, как её плечи вздрагивают от беззвучных рыданий. Слёзы счастья. Самые красивые слёзы на свете.

– Двуногий, – голос Фырка был непривычно мягким. – Ты только что сделал её самой счастливой самкой в этом городе. Может, во всей Империи. Я… я почти горжусь тобой.

– Почти?

– Не зазнавайся. Ты всё ещё человек. Просто иногда – человек с правильными инстинктами.

– Спасибо, Фырк. Это много значит.

– Знаю. Поэтому и говорю.

Выходные закончились. Реальность вернулась.

Я шёл по коридорам Центральной Муромской больницы, и всё было как раньше – запах антисептика, писк мониторов, голоса медсестёр, шарканье тапочек пациентов. Всё как раньше, но не совсем.

Меня встречали по-другому.

Раньше – кивки, короткие приветствия, иногда – уважительные взгляды. Теперь – почти поклоны. Медсёстры расступались передо мной, как перед генералом. Ординаторы замирали по стойке смирно. Даже пациенты, которые меня не знали, смотрели с каким-то благоговением.

Мастер-Целитель Разумовский. Самый молодой Мастер в истории Империи. Тот самый, про которого говорят.

Это было… странно. Неуютно даже. Я не искал славы, не стремился к почестям. Просто делал свою работу.

– Привыкай, двуногий, – Фырк материализовался на моём плече, невидимый для окружающих. – Теперь ты знаменитость. Важная шишка. Большой начальник. Тебе будут кланяться, лизать пятки и нести всякую чушь про твою гениальность.

– Звучит ужасно.

– Добро пожаловать в высший свет. Тут все такие.

Первым делом я направился в реанимацию – проверить отца Вероники.

Сергей Петрович Орлов лежал в той же палате, подключённый к тем же аппаратам. Но что-то изменилось. Я увидел это сразу, ещё не подойдя к мониторам.

Его лицо. Оно было… живее. Не такое серое, не такое землистое. Губы порозовели, щёки приобрели подобие цвета. Дыхание стало глубже, ровнее.

– Как он? – спросил я дежурного врача – молодого реаниматолога, которого я знал только в лицо.

– Стабилен, Илья Григорьевич, – он вскочил из-за стола, чуть не опрокинув чашку с чаем. – Показатели улучшаются. Медленно, но устойчиво. Давление поднялось до ста на семьдесят, сатурация – девяносто шесть процентов. Печёночные ферменты пошли вниз. Мы осторожно снижаем поддержку, и он держится сам.

Я подошёл к кровати и активировал Сонар.

Чёрная дыра в его сознании – та самая, которая появилась после удаления паразита – всё ещё была там. Но она больше не росла. Не расширялась или пожирала окружающие ткани. Она как будто… стабилизировалась.

Что это означало – я не знал. Может, организм нашёл способ изолировать угрозу. Может, наша гибридная терапия сработала лучше, чем я надеялся. Может, это просто временное затишье перед новой бурей.

Но пока – дело было под контролем.

– Продолжайте наблюдение, – сказал я дежурному. – Любые изменения – докладывать мне немедленно. Днём и ночью. Понятно?

– Так точно, Илья Григорьевич.

Следующая остановка – палата Бориса Жорина.

Боренька.

Когда я вошёл, первое, что увидел – его улыбку. Широкую, открытую, немного виноватую улыбку человека, который знает, что накосячил, но надеется на прощение.

Он сидел на кровати – сидел! – опираясь на подушки. Рядом, на стуле, примостилась его жена Зинаида. Та самая, которая написала на меня заявление в полицию.

Когда она увидела меня, её лицо изменилось. Страх, стыд, раскаяние – всё это промелькнуло в её глазах за какую-то секунду. Она вскочила со стула и шагнула мне навстречу.

А потом – поклонилась. Низко, в пояс, как кланялись в старину.

– Господин лекарь Разумовский… – её голос дрожал. – Простите меня, дуру грешную. Простите, неразумную.

Я остановился, не зная, что сказать.

– Зинаида…

– Я с ума сошла от страха, – она не поднимала головы. – Увидела мужа в крови, узнала, что у него сердце остановилось, что он в коме… Разум помутился. Мне сказали – это вы во всём виноваты, вы его довели, вы спровоцировали приступ… И я поверила. Побежала в полицию, наговорила всякого… – её голос сорвался. – Заявление я уже забрала. Позавчера. Лично ходила, извинялась перед капитаном…

Она наконец подняла голову. По её щекам текли слёзы.

– Спасибо вам, господин лекарь. За всё. За Борю моего. Если бы не вы…

– Зинаида, – я осторожно взял её за локоть и помог выпрямиться. – Не нужно так. Я понимаю. Страх за близкого человека может толкнуть на всякое. Главное, что теперь всё позади.

– Правда простили? – она смотрела на меня с надеждой.

– Правда.

Боренька, который всё это время молчал, неловко кашлянул.

– И ты меня прости, лекарь, – сказал он, избегая моего взгляда. – Что напал тогда… в квартире. Был не прав. Вспылил. Дурак…

– Борис, вы были не в себе. Это не ваша вина.

– Всё равно. – Он наконец посмотрел на меня. – Если что надо будет – помочь, принести, гвоздь забить, машину починить – ты только скажи. Я мастер на все руки. Всё сделаю. Бесплатно.

Я улыбнулся.

– Договорились. Как себя чувствуете?

– Да нормально уже. Голова ясная, руки-ноги работают. Доктора говорят – ещё неделю полежать для контроля, и домой, – он помолчал. – Слышал, что ты Мастером стал. Поздравляю. Заслужил.

– Спасибо, Борис.

Я простился с ними и вышел из палаты с лёгким сердцем. Одна проблема решена. Боренька будет жить. И, судя по всему, проживёт ещё долго.

Последняя остановка была самой тяжёлой.

Палата Яны Смирновой.

Она сидела у окна, когда я вошёл. Сидела неподвижно, глядя на улицу пустым, отсутствующим взглядом. Её волосы были аккуратно расчёсаны – видимо, медсёстры постарались – но лицо оставалось бледным, осунувшимся. Лицо человека, который потерял себя.

– Здравствуйте, Яна, – сказал я негромко.

Она повернулась. В её глазах мелькнуло узнавание – но не то узнавание, которого я надеялся. Она узнала меня как «лекаря Разумовского, который приходит к ней». Не как человека, с которым она работала. Не как человека, который видел её настоящую, до «стирания».

– Здравствуйте, Илья, – её голос был ровным, безэмоциональным. – Вы пришли проверить мои показатели?

– Да. И просто навестить. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – она помолчала. – Мне так говорят. Что я должна чувствовать себя хорошо. Что всё будет хорошо. Что память вернётся.

– А вы сами что чувствуете?

Она снова повернулась к окну.

– Ничего, – сказала она тихо. – Совсем ничего. Как будто внутри – пустота. Как будто я – страница, с которой стёрли всё написанное. Чистый лист.

Я стоял и смотрел на неё, и чувствовал укол бессилия. Того самого бессилия, которое знакомо каждому врачу – когда понимаешь, что ничем не можешь помочь.

Прости, Яна. Здесь я пока ничего не могу сделать. Мозг – не печень, его нельзя заставить регенерировать. Память – это не орган, а миллиарды тончайших синаптических связей. Восстановить их после магического «стирания» – это как пытаться заново собрать разбитую в пыль вазу. Невозможно…

– Фырк, – мысленно позвал я. – Ты здесь?

– Здесь, двуногий. Где мне ещё быть?

– Ты… ты можешь что-то увидеть? Как «выглядит» стёртая память? Есть хоть какой-то шанс?

Молчание. Долгое, тягостное молчание. Потом его голос – непривычно тихий, почти сочувственный:

– Вижу, двуногий. Это как… выжженная земля. Пепелище там, где должны быть дороги и тропинки. Пустота там, где должны быть леса воспоминаний. Я никогда не видел, чтобы кто-то мог это исправить. Даже мой старый хозяин Снегирев говорил, что разум – самая хрупкая вещь во вселенной. Разбить легко. Склеить – невозможно.

– Совсем невозможно?

– Я не знаю слова «совсем». Но это лежит за гранью моего понимания. За гранью всего, что я видел за столетия существования.

Я кивнул – мысленно, самому себе. Понял. Принял. Отложил в дальний угол сознания – туда, где хранились нерешённые проблемы, к которым когда-нибудь нужно вернуться.

– Яна, – сказал я вслух. – Я не буду врать вам. Я не знаю, вернётся ли ваша память. Никто не знает. Но я обещаю – я буду искать способ. Буду изучать, исследовать, экспериментировать. И если решение существует – я его найду.

Она посмотрела на меня. В её глазах что-то мелькнуло – не надежда, скорее тень надежды. Призрак эмоции.

– Спасибо, господин лекарь. Я… я буду ждать.

Кабинет Кобрук встретил меня неожиданным сюрпризом.

Барон фон Штальберг.

Он сидел в кресле для посетителей, закинув ногу на ногу, и выглядел так, словно ждал меня несколько часов. Впрочем, судя по количеству пустых чашек на столе и нервному постукиванию пальцев по подлокотнику – так оно и было.

– Разумовский! – он вскочил навстречу, едва я переступил порог. – Наконец-то! Я пытался вам дозвониться все выходные! Послал три сообщения! Отправил пять электронных писем! Где вы пропадали⁈

– Отдыхал, – сказал я невозмутимо. – Выключал телефон. Мне нужно было немного… нормальной жизни.

– Нормальной жизни! – барон всплеснул руками. – Какая нормальная жизнь, когда у нас столько дел! Столько планов! Столько возможностей!

Кобрук, сидевшая за своим столом, закатила глаза. Судя по её измученному виду, барон донимал её уже не первый час.

– Барон приехал из Владимира вчера вечером, – сказала она сухо. – И с тех пор не даёт мне покоя. Может, вы его как-нибудь… успокоите?

– С удовольствием попробую, – я сел в свободное кресло. – Барон, чем могу помочь?

– Помочь! – Штальберг рухнул обратно в своё кресло, но тут же снова подскочил, не в силах усидеть на месте. – Пора набирать людей для центра! Нам нужны лучшие умы Империи! Самые талантливые диагносты! Самые перспективные молодые целители! Нельзя терять время!

Я кивнул. Он был прав – время действительно поджимало. Диагностический центр заканчивал свой ремонт, но чем скорее мы соберём команду, тем скорее начнём работу.

– Собственно, за этим я и пришёл, ваше благородие, – сказал я барону. – Анна Витальевна, – повернулся я к Кобрук. – Хочу предложить идею. Насчёт набора персонала.

– Слушаю, – кивнула та.

– Я хочу устроить открытый конкурс. Не просто собеседования и проверку документов – настоящий конкурс. Соревнование диагностов.

Штальберг замер на полушаге. Кобрук приподняла бровь.

– Конкурс? – переспросила она. – Что вы имеете в виду?

Я откинулся на спинку кресла и начал излагать.

– Трёхэтапный конкурс. Первый этап – заочный. Мы публикуем в «Имперском медицинском вестнике» и рассылаем по всем гильдиям анонимизированную историю болезни. Одну из самых сложных, что у нас были. Таких у нас хватает. Берем без без финального диагноза. Задача для кандидатов – прислать свою диагностическую гипотезу. Объяснить ход рассуждений, предложить план обследования, выдвинуть версию.

Я сделал паузу, давая им время осмыслить и продолжил.

– Так мы отсеем тысячи тех, кто мыслит шаблонами. Тех, кто привык работать по протоколам и не умеет думать самостоятельно. И отберём пятнадцать-двадцать человек с самым оригинальным и логичным подходом.

– Дальше? – Кобрук слушала внимательно, её глаза заинтересованно блестели.

– Второй этап – практический. Финалисты приезжают сюда, в Муром. Мы даём каждому по одному реальному пациенту из терапевтического отделения – с неясным диагнозом, разумеется. У них будет один день, чтобы провести осмотр, назначить минимальный набор анализов и поставить диагноз.

Я подчеркнул слово «минимальный».

– Я буду оценивать не только точность, но и «диагностическую элегантность». Способность прийти к верному ответу кратчайшим путём. Назначить не двадцать анализов, а три – но те самые три, которые всё объяснят. Увидеть главное за ворохом второстепенного.

Штальберг медленно опустился в кресло. Его глаза горели азартом.

– А третий этап? – спросил он, подавшись вперёд.

– Финал. «Чёрный ящик». Четверо лучших получают на руки только папку: анализы, снимки, выписки – без какой-либо личной информации о пациенте. Ни возраста, ни пола, ни жалоб, ни анамнеза. Чистые данные. Им нужно будет поставить диагноз «вслепую», основываясь только на чистой логике и профессиональной интуиции.

Я помолчал.

– Победителей будет трое. Они и войдут в мою команду. Также из прошедших второй и третий этап сможем набрать персонал.

Тишина.

Кобрук смотрела на меня с выражением, которое я не сразу смог прочитать. Штальберг – тот просто сиял. Буквально светился, как рождественская ёлка.

– Гениально! – он вскочил, не в силах сдержать эмоций. – Это не просто конкурс, Разумовский! Это – шоу! Событие! Мы привлечём внимание всей Империи!

Он начал расхаживать по кабинету, размахивая руками.

– Пресса! Спонсоры! Лучшие лекари будут считать за честь принять участие! Молодые целители со всех уголков страны – от столицы до самых дальних провинций! Это будет… это будет…

– Грандиозно? – подсказала Кобрук с лёгкой усмешкой.

– Грандиозно! Именно! Грандиознее некуда! – Он повернулся ко мне, глаза горящие. – Разумовский, вы – гений! Не только медицинский, но и маркетинговый! Это идеальный способ заявить о центре на всю Империю!

– Ваше благородие, – я поднял руку. – Давайте не будем забывать о главном. Цель конкурса – найти талантливых людей. Не устроить шоу для прессы.

– Одно другому не мешает! – он отмахнулся. – Мы и людей найдём, и рекламу сделаем! Два зайца одним выстрелом! Нет, три зайца! Четыре! Целое стадо зайцев!

Кобрук вздохнула.

– Барон, у вас есть ресурсы для организации такого мероприятия?

– У меня? – он посмотрел на неё как на ребёнка, спросившего очевидную глупость. – У меня есть связи, деньги и амбиции. Это больше, чем нужно. Делаем! Немедленно!

Прошла неделя.

Неделя лихорадочной подготовки, бесконечных согласований, звонков и встреч. Барон фон Штальберг развил такую бурную деятельность, что иногда мне казалось – он не спит вообще. Каждый день он появлялся с новыми идеями, новыми предложениями, новыми контактами.

Объявление о конкурсе опубликовали в «Имперском медицинском вестнике», разослали по всем гильдиям целителей, разместили в газетах и на афишах. Я лично составил текст задания, тщательно анонимизированную и отредактированную историю болезни.

Срок подачи заявок – две недели.

Казалось, этого мало. Казалось, нужно больше времени.

Я ошибался.

В этот день я шёл по коридору после обхода, когда меня догнал Семён Величко. Он выглядел взволнованным – щёки раскраснелись, глаза блестели.

– Илья! – он почти бежал, чтобы не отстать. – Подожди!

Я остановился.

– Что случилось?

– Ничего не случилось. То есть… – он замялся, переминаясь с ноги на ногу. – Я хотел сказать… Я это сделал. Подал заявку. На твой конкурс.

Я улыбнулся.

– Молодец, Семён.

– Правда? Ты не думаешь, что это… ну… самонадеянно? Я же ещё ординатор. Всего лишь адепт. Там будут Мастера, магистры, опытные специалисты…

– И что? – Я положил руку ему на плечо. – Ты показал, на что способен. С Боренькой, с гипотермией. Ты умеешь думать, умеешь принимать решения, умеешь брать ответственность. Это важнее, чем звания и выслуга лет.

– Ты так думаешь?

– Я так знаю. Это правильное решение, Семён. Я в тебе не сомневался.

Он просиял. Открыл рот, чтобы что-то ответить…

И тут из-за угла буквально вылетел барон фон Штальберг.

Он был… ну, как бы это сказать… В экстазе. В эйфории. В состоянии, близком к истерике счастья. Его обычно аккуратно уложенные волосы торчали во все стороны, галстук съехал набок, глаза горели безумным огнём.

– Разумовский! – он кричал ещё с середины коридора, размахивая какими-то бумагами. – Вот вы где! У меня для вас новости! Феноменальные новости!

Он подбежал к нам, тяжело дыша, и остановился, пытаясь отдышаться.

– Заявки! – выпалил он. – Мы только вчера закрыли приём! Вы не поверите, сколько их!

– Несколько сотен? – предположил я.

Штальберг рассмеялся. Громко, почти истерично.

– Сотен! Сотен, он говорит! – он повернулся к Семёну, как бы ища поддержки. – Слышали? Сотен!

– Тогда сколько? – спросил я, начиная понимать, что недооценил масштаб происходящего.

– Тысячи! – Барон потряс бумагами у меня перед носом. – Разумовский, ТЫ-СЯ-ЧИ! Тысяча двести сорок семь заявок, если быть точным! Со всех уголков Империи! От столичных целителей до сельских лекарей из провинций, о которых я даже не слышал!

Семён, стоявший рядом, побледнел.

– Тысяча? – переспросил он слабым голосом. – Тысяча человек хотят попасть в команду?

– Не просто хотят! – Барон воздел руки к потолку. – Они жаждут! Они мечтают! Они готовы на всё ради шанса работать с Мастером Разумовским! Это ажиотаж! Безумие! Это… это…

– Это проблема, – сказал я тихо.

Штальберг осёкся.

– Проблема?

– Тысяча двести заявок. Каждую нужно прочитать, оценить, сравнить с другими. Отобрать пятнадцать-двадцать лучших. Это… – я быстро прикинул в уме. – Это недели работы. Может, месяцы.

– Ерунда! – Барон отмахнулся. – Наймём помощников! Создадим комиссию! Разделим работу!

– И как вы гарантируете объективность? Как убедитесь, что комиссия не пропустит гения из провинции ради столичного магистра со связями?

Штальберг открыл рот и закрыл его снова. Судя по его лицу, такая мысль ему в голову не приходила.

– Придётся читать самому, – сказал я со вздохом. – Или хотя бы финальный отбор делать самому. Иначе весь смысл конкурса теряется.

Барон смотрел на меня с выражением человека, которому только что сообщили, что праздник отменяется.

– Но это же… это же займёт…

– Много времени. Да. Я знаю.

Я посмотрел на бумаги в его руках. Тысяча двести сорок семь заявок. Тысяча двести сорок семь историй. Тысяча двести сорок семь человек, которые хотят работать со мной.

Грандиозный и сложный механизм, который я запустил, начинал набирать обороты. И остановить его было уже невозможно.

– Ладно, – сказал я. – Давайте начнём. Это будет долгая работа.

Штальберг просиял.

– Да! – сказал он. – Это будет не просто конкурс, Разумовский! Это будет самое легендарное медицинское событие в истории Империи!