Текст книги "Лекарь Империи 12 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава 3

Старая пятиэтажка на окраине Мурома.

Я стоял перед подъездом и смотрел на здание, пытаясь понять, как моя жизнь докатилась до этой точки. Ещё неделю назад всё было хорошо. Нормально. Понятно. А теперь я стою перед облупившейся дверью в спальном районе и готовлюсь к чему-то, чему даже названия не могу подобрать.

Серый бетон, потрескавшаяся штукатурка, ржавые перила у входа. Только краска на стенах облезала с каждым годом всё сильнее, и никто не торопился её обновлять.

Подъезд встретил меня… Таким амбре, что я даже описывать его не хочу. Тот особый запах, который бывает только в старых домах, где живут те, кому нет ни до чего дела. Где лампочки перегорают, а новые вкручивать некому. Где почтовые ящики висят на одном гвозде, а домофон не работает уже лет десять.

Лестница грязная. Перила качались – держаться за них было страшнее, чем идти без опоры.

Второй этаж. Дверь номер сорок семь.

Я остановился перед ней.

Обшарпанная деревянная дверь, выкрашенная когда-то в коричневый цвет, а теперь облезшая до неопределённого серо-бурого. Краска отслаивалась чешуйками, обнажая голое дерево. Дверной глазок – старый, мутный, заклеенный изнутри чем-то тёмным. Звонок – механический, с кнопкой, утопленной в стену.

Вероника жила здесь. До того, как мы встретились. До того, как она переехала ко мне. До того, как всё стало… сложным. Это была квартира ее матери.

Я нажал кнопку звонка.

Где-то внутри раздался дребезжащий звук – как будто кто-то тряс жестяную банку с камешками. Противный, назойливый звук, от которого хотелось зажать уши.

Тишина.

Подождал десять секунд. Сосчитал их про себя – один, два, три… Привычка из реанимации, где время – враг.

Нажал снова. Тот же дребезжащий звук. И снова – тишина.

– Вероника! – я постучал в дверь костяшками пальцев. Гулкий звук разнёсся по лестничной площадке, отразился от стен, ударился о потолок. – Вероника, открой! Это я, Илья!

Тишина.

Но не полная.

Я прислушался, задержав дыхание. Мои уши – уши лекаря, натренированные различать тончайшие звуки в хаосе реанимации, в шуме аппаратуры, в гомоне голосов – уловили что-то.

Шорох.

Едва различимый, как шелест бумаги под ветром. Как мышь, скребущаяся за плинтусом. Кто-то двигался внутри. Кто-то был там, за этой дверью, и слышал мой стук.

– Ника, я знаю, что ты там, – сказал я громче. – Открой, пожалуйста. Нам нужно поговорить. Я не уйду, пока не поговорим.

Снова шорох. Потом – скрип. Как будто кто-то встал с кресла или дивана. Как будто пружины распрямились, освобождаясь от веса.

И – тишина. Никто не подошёл к двери. Никто не открыл. Никто даже не спросил «кто там?». Меня игнорировали.

Сознательно, демонстративно игнорировали.

– Двуногий, – голос Фырка был напряжённым. Бурундук сидел у меня на плече, невидимый для всех, кроме меня. Его хвост подёргивался, уши были прижаты к голове. – Там точно кто-то есть. Я чувствую… биение жизни. Даже сквозь барьер чувствую. Но что-то не так.

– Не так – как?

– Энергетика странная. Искажённая. Как будто… – он замялся, подбирая слова. – Как будто что-то мешает. Помехи. Статика. Знаешь, как радио, когда между станциями крутишь? Вот такое ощущение.

Я простоял у двери ещё минуту. Постучал снова – громче, настойчивее. Позвал – сначала Веронику, потом просто «откройте».

Ничего. Хватит ждать. Я достал связку ключей. по старой привычке привык носить все ключи вместе на цепочке. И там среди них должен был быть ключ от этой квартиры который мне когда-то дала Вероника.

Вот он.

Поворот ключа в замке. Раз. Два.

Я шагнул внутрь.

Полумрак.

Первое, что я почувствовал – темноту. Шторы были задёрнуты, плотные, не пропускающие света. Только тусклая полоска из коридора, которую я впустил вместе с собой, освещала несколько квадратных метров пола.

Потом – запах.

Он ударил в нос, как кулак. Тяжёлый, многослойный, отвратительный.

Пыль – густая, застоявшаяся, как в заброшенном чердаке. Она висела в воздухе, медленно кружась в полоске света.

Что-то кислое – немытая посуда на кухне? Прокисшее молоко? Забытая еда?

И ещё что-то… сладковатое, приторное, неприятное. Запах болезни. Запах тела, которое давно не мылось. Человека, который перестал следить за собой.

Я знал этот запах. Чувствовал его в палатах хронических больных, у лежачих пациентов, у алкоголиков в терминальной стадии. На Веронику это не было похоже, но кажется я уже догадывался кому он принадлежал.

– Какого чёрта?

Голос раздался из глубины комнаты. Хриплый, надтреснутый, агрессивный. Голос человека, которого разбудили. Или которого застали врасплох.

Мои глаза привыкали к полумраку.

Комната была маленькой – типичная однушка имперской планировки. Метров двадцать, не больше. Диван у стены – продавленный, с протёртой обивкой. Шкаф – старый, полированный, с отколотым уголком на дверце. Стол у окна – заваленный грязной посудой, пустыми бутылками, какими-то бумагами.

И кресло.

Старое кресло с высокой спинкой, стоящее у зашторенного окна. В кресле сидел мужчина. Сергей Петрович Орлов.

Отец Вероники.

Я видел его раньше. Когда у него отказала печень и я его тогда спас. Но мы толком не общались.

Тогда он был плох. Сейчас – хуже. Намного хуже.

Худой – не стройный, не подтянутый, а именно худой. Истощённый. Кожа обтягивала кости, как старый пергамент. Скулы торчали острыми углами, глаза запали в тёмные провалы глазниц. Руки, лежащие на подлокотниках кресла – как птичьи лапки, с проступающими венами и сухожилиями.

Цвет лица – нездоровый, желтоватый, с землистым оттенком. Печень. Печень продолжала сдавать, несмотря на всё лечение, несмотря на все мои усилия.

На нём был халат – когда-то, наверное, синий, а теперь застиранный до неопределённого серо-бурого цвета. Под халатом – майка с пятнами. На ногах – стоптанные тапочки.

Небритая щетина – не модная трёхдневная, а запущенная, клочковатая, с проседью. Сальные волосы, прилипшие ко лбу.

Картина упадка. Но глаза. Глаза были живыми.

Они смотрели на меня из глубины тёмных глазниц – и в них была ненависть. Как будто я был его личным врагом.

– Кто разрешал входить? – он прорычал это, пытаясь встать с кресла. Руки упёрлись в подлокотники, тело напряглось. Но получилось не сразу – мышцы были слабыми, непослушными. Кресло скрипнуло, когда он наконец оторвался от него. – Какого чёрта ты врываешься в мой дом⁈

Он стоял, покачиваясь, держась за спинку кресла. Дышал тяжело, со свистом – даже такое простое усилие давалось ему с трудом.

– Я, – сказал спокойно, закрывая за собой дверь. Темнота сгустилась, но мне было всё равно. Я видел достаточно. – Где Вероника?

– Не твоё собачье дело!

Он ткнул в меня пальцем – костлявым, дрожащим.

– Убирайся! Вон отсюда! Убирайся, слышишь⁈

Я не двинулся с места.

– Где Вероника? – повторил я. Тем же спокойным, ровным голосом. Голосом хирурга, который спрашивает пациента о симптомах. Без эмоций. Просто вопрос.

Он не ответил. Стоял, держась за кресло одной рукой, а другой – указывая на дверь. Его грудь тяжело вздымалась под застиранным халатом. Дыхание было хриплым, с присвистом – хронический бронхит, скорее всего.

Я профессионально оценил его состояние. Истощение – индекс массы тела явно ниже нормы. Желтушность кожи – печёночная недостаточность прогрессирует. Тремор рук – то ли алкогольная абстиненция, то ли что-то неврологическое. Тахипноэ – частое поверхностное дыхание, признак слабости дыхательных мышц.

Букет диагнозов. Каждый из которых убивал его медленно, но верно. И при этом он стоял и орал на меня. Вместо того чтобы лежать и экономить силы.

Откуда столько энергии у человека, который должен еле ползать?

– Двуногий, – голос Фырка был настороженным. – Мне не нравится его аура. Она… неправильная. Что-то его подпитывает. Что-то, чего тут быть не должно.

Я отметил это в уме и шагнул вперёд.

– Сергей Петрович, – сказал я, игнорируя его крики и жесты. – Давайте поговорим. Как взрослые люди. Спокойно. Без криков.

– Нечего мне с тобой разговаривать!

– Где Вероника?

– Не твоё дело! – он попытался сделать шаг ко мне, но покачнулся. Схватился за кресло обеими руками. – Она… она в безопасности! Подальше от тебя! Так и должно быть!

– В безопасности? – я поднял бровь. – От чего она в безопасности?

– От тебя!

Он выплюнул это слово с такой злостью, как будто оно было ядом.

– Она моя дочь! Моя! А ты – никто! Случайный хахаль, который возомнил о себе невесть что!

Я остановился в двух метрах от него. Достаточно близко, чтобы видеть каждую морщину на его лице, каждый лопнувший капилляр на щеках. Достаточно далеко, чтобы он не мог до меня дотянуться.

– Вы не ответили на мой вопрос. Где она?

– Здесь! – он махнул рукой в сторону закрытой двери, ведущей, видимо, в смежную комнату. – Спит! И не смей её будить! Она устала, ей нужен отдых!

Здесь. Вероника была здесь. За этой дверью.

– Фырк, – мысленно позвал я. – Ты же можешь летать по этой квартире пока я здесь?

– Да, двуногий, – отозвался бурундук и понесся в сторону комнаты. – С тобой мне вход разрешен везде. Уже лечу смотреть, там ли твоя зазноба.

– Спасибо, – отозвался я.

Я посмотрел на дверь – белую, обшарпанную, с облупившейся краской. Потом снова на Сергея.

– Почему она не выходит? Почему не отвечает на звонки?

– Потому что не хочет!

Его голос стал громче, визгливее.

– Потому что я поговорил с дочерью! По-отцовски! И сказал ей правду! Ту правду, которую она не хотела видеть! Которую ты от неё скрывал!

– Какую правду?

– Что вы не пара!

Он ткнул в меня пальцем – трясущимся, костлявым.

– У тебя на первом месте всегда будет работа! Очередной умирающий пациент! Очередная экстренная операция! А она? Она будет сидеть дома и ждать! Ждать, пока ты соизволишь вернуться! Ждать, пока ты закончишь спасать чужие жизни и вспомнишь о своей собственной!

Он перевёл дыхание – шумно, с хрипом.

– Я не позволю ей потратить жизнь на ожидание! Не позволю! Она заслуживает лучшего!

Я слушал. Молча, внимательно, не перебивая.

С профессиональной точки зрения – он говорил ерунду. Да, лекари много работают. Да, у нас бывают ночные смены и экстренные вызовы. Но это не значит, что мы не способны на нормальные отношения. Не значит, что мы «женаты на работе».

Не похоже на аргумент.

Отговорка, которую человек придумывает, чтобы оправдать свои действия. Чтобы убедить себя, что он делает правильно.

– Вы не имеете права решать за неё, – сказал я ровным голосом. – Она взрослый человек. Это её выбор.

– Имею!

Его глаза вспыхнули.

– Имею полное право! Я её отец! Я дал ей жизнь! Я…

– Отец?

Моё слово прозвучало тихо.

Но что-то в моём голосе заставило его замолчать. Что-то острое, холодное. Как скальпель, рассекающий кожу.

– Отец, – повторил я. – Хорошо. Давайте поговорим об этом. О вашем отцовстве.

Я сделал шаг вперёд.

– Где вы были последние лет десять, Сергей Петрович?

Он открыл рот, но я не дал ему ответить.

– Где вы были, когда Вероника росла? Когда училась в медицинском колледже? Когда работала санитаркой за копейки, чтобы оплатить учёбу? Где вы были?

Ещё шаг.

– Где вы были, когда у неё умерла мать? Когда она осталась одна – без поддержки, без помощи, без денег? Вы приехали на похороны? Вы были рядом, когда она плакала ночами? Когда не знала, как жить дальше?

Его лицо менялось. Злость уступала место чему-то другому – растерянности? Стыду?

– Я…

– Где вы были, когда я вытаскивал вас с того света?

Мой голос стал жёстче. Холоднее.

– Помните тот? Три месяца назад? Когда вас привезли в больницу в алкогольной коме? Когда ваша печень отказывала от многолетнего пьянства? Когда давление было шестьдесят на сорок, и вы должны были умереть?

Я остановился в метре от него.

– Кто вас спас, Сергей Петрович? Я. Не вы сами, не ваши друзья, не ваши родственники – я. А Вероника сидела в коридоре и молилась. Молилась, чтобы отец, который бросил её, не умер. Потому что, несмотря ни на что, она вас любила.

Он молчал.

Стоял, держась за кресло, и молчал. Его лицо побледнело – насколько это было возможно при его желтушном цвете.

– Вы не интересовались её жизнью, – продолжил я. – Годами. Не звонили, не писали, не приезжали. Не помогали деньгами, не помогали советами. Её вообще для вас не существовало – пока она не нужна была вам как донор внимания и жалости.

Я смотрел ему прямо в глаза.

– А теперь – теперь, когда она нашла кого-то, кто делает её счастливой – вы вдруг решили стать отцом? Вдруг вспомнили о своих правах? Вдруг захотели «защитить» её?

Пауза.

– Так что случилось, Сергей Петрович? Что изменилось? Почему именно сейчас?

Я ждал ответа.

– Он врет, двуногий, – Фырк вылетел из комнаты пулей. – Я все проверил. Вероники там нет.

Вот значит как. Он еще и пытается меня запутать. Или не понимает что происходит. Ладно. Посмотрим что он будет делать дальше.

Я ждал, что он скажет что-то осмысленное. Признает свою неправоту. Или хотя бы попытается оправдаться – по-настоящему, а не этими глупыми отговорками про «лекари женаты на работе».

Вместо этого – его лицо исказилось. Не от стыда или вины. От ярости, которая вспыхнула в его глазах, как взрыв.

– Ах ты щенок!

Он прошипел это сквозь зубы. Его губы побелели, желваки заходили под кожей.

– Да как ты смеешь⁈ Как ты смеешь говорить мне такое⁈ Мне – отцу! Кто ты такой, чтобы судить⁈

Он оттолкнулся от кресла и шагнул ко мне. Пошатнулся, но устоял. Его глаза горели.

– Она моя дочь! Моя кровь! А ты – никто! Случайный человек! Ты пришёл, ты уйдёшь – а я останусь! Потому что я её отец!

Его голос срывался на крик.

– Её мать… если бы она была жива… она бы никогда не одобрила! Никогда! Она бы…

Он замахнулся. Костлявый кулак взлетел в воздухе, целясь мне в лицо.

Я не двинулся.

Просто смотрел на него. Холодно, оценивающе. Как хирург смотрит на операционное поле, прежде чем сделать разрез. Только тронь. Давай, ударь.

Я не люблю драться – никогда не любил. Ни в этой жизни, ни в прошлой. Насилие – признак слабости, неумения решать проблемы словами.

Но сломать тебе руку мне не составит никакого труда.

Локтевой сустав – уязвимая конструкция. Три кости, соединённые связками и суставной капсулой. Достаточно правильно перехватить предплечье, провернуть против естественного направления движения – и хруст, и крик, и три месяца в гипсе.

Анатомия – жестокая наука. Кулак замер в воздухе. Сергей застыл.

Его рука – поднятая для удара, готовая обрушиться на моё лицо – вдруг задрожала. Мелко, часто, как у человека с болезнью Паркинсона.

Потом он схватился за голову.

Обеими руками. Вцепился в виски, как будто пытался удержать череп от взрыва.

– А-а-а…

Тихий, сдавленный стон вырвался из его горла. Не крик – именно стон. Звук боли, которая пришла внезапно и не собиралась уходить.

Он пошатнулся.

Я инстинктивно шагнул вперёд, готовый подхватить – рефлекс лекаря. Он сработал раньше, чем я успел подумать. Раньше, чем личная неприязнь могла его остановить.

– Двуногий! – голос Фырка ворвался в мою голову. Громкий, возбуждённый, почти панический. – Стоп! Не трогай его! Подожди!

Я замер с протянутыми руками.

– Что?

– Я залез посмотреть!

Фырк вынырнул откуда-то из головы Сергея. Буквально просочился сквозь череп, как призрак сквозь стену. Его шерсть стояла дыбом, глаза были огромными.

– Залез внутрь, пока он отвлёкся на свою истерику! И знаешь что?

– Что?

– У него в башке то же самое! То же самое, что у Вероники! Фиолетовое свечение!

Я замер. Фиолетовое свечение.

То самое пурпурное свечение, которое Фырк видел вокруг Вероники несколько дней назад. Которое окружало её голову, пульсировало в такт каким-то чужим ритмам. Магическое воздействие. Ментальный контроль.

– Ты уверен? – спросил я мысленно.

– Абсолютно!

Фырк подлетел ко мне, завис перед лицом.

– Та же структура! Тот же цвет! Та же… гадость! Только у него он посильнее, чем у неё. Более грубый, что ли. Или более старый. Как будто его наложили раньше, и он уже частично… прижился.

Я смотрел на Сергея.

Он стоял, согнувшись, держась за голову. Боль, видимо, отступала – его дыхание становилось ровнее, руки перестали так сильно дрожать. Но выражение лица… было странным. Растерянным. Как будто он не понимал, что только что произошло.

Он тоже жертва. Эта мысль пришла внезапно, но с абсолютной ясностью. Не злодей. Не враг. Не человек, который сознательно решил разрушить мою жизнь.

Жертва. Такая же жертва, как Вероника.

Кто-то наложил на него это заклятие. Кто-то влез в его голову – в эту больную, отравленную алкоголем голову – и заставил делать то, что он делает. Ненавидеть меня. Отталкивать дочь от меня. Разрушать наши отношения.

Вся эта агрессия, яростные слова, ненависть в глазах – ничего из этого не принадлежало ему по-настоящему. Кто-то другой вложил всё это в его голову, как программу в послушную машину.

Спорить с человеком под ментальным контролем бессмысленно.

Это всё равно что спорить с куклой, которой управляет кукловод. Кукла будет говорить то, что хочет кукловод. Делать то, что хочет кукловод. И никакие аргументы к совести не помогут – потому что совесть куклы молчит. Потому что куклой управляет кто-то другой.

Нужно снять заклятие. Но как?

Я не менталист. Я целитель. Я умею лечить тела – сшивать раны, останавливать кровотечения, ставить диагнозы. Но разумы? Это не моя специальность.

– Фырк, – спросил я мысленно. – Ты можешь это снять?

– Я⁈

Бурундук аж подпрыгнул в воздухе от возмущения.

– Двуногий, ты что, совсем? Я дух-наблюдатель! Я могу смотреть, могу рассказывать, могу летать туда-сюда и шпионить! Но ковыряться в чужих мозгах – это не ко мне! Это работа для мага! Настоящего мага, с руками и Искрой!

Я резко развернулся и пошёл к двери.

– Эй!

Голос Сергея раздался за спиной. Слабый, растерянный. Совсем не такой, как минуту назад.

– Куда… куда ты?

Он стоял посреди комнаты, опустив руки. Смотрел на меня с выражением… недоумения? Как будто не понимал, что только что произошло.

Я не ответил.

Открыл дверь. Вышел на лестничную площадку. Закрыл дверь за собой и прислонился к стене, чувствуя холод бетона сквозь куртку. Пытался унять бешено колотящееся сердце. Пытался привести мысли в порядок.

Ментальный контроль на Веронике и на её отце. Это не случайность. Не совпадение. Кто-то сделал это намеренно. Кто-то влез в их головы и превратил в марионеток. Кто-то использует их, чтобы…

Чтобы что?

Разрушить мои отношения с Вероникой? Зачем? Кому это нужно? Мысли метались в голове. Слишком много вопросов и так мало ответов.

Телефон в кармане завибрировал.

Я вздрогнул – неожиданно, резко. Достал аппарат, посмотрел на экран.

Входящий звонок.

Игнатий Серебряный.

Несколько секунд я просто смотрел на экран, не веря своим глазам. Три дня я пытался до него дозвониться. Три дня слушал равнодушные гудки. А теперь – он сам звонит.

Говорят же – помяни чёрта…

– Слушаю, – сказал я, поднося телефон к уху.

– Разумовский.

Голос Серебряного был ровным, деловым, спокойным. Как всегда. Как будто он не пропадал три дня и ничего не произошло.

– Прошу прощения, что не отвечал последние дни. Был занят делами государственной важности. Подробности объяснять не буду – не по телефону. У меня есть пять минут. Что у тебя?

Пять минут.

Хорошо. Придётся быть кратким.

– Моя девушка – Вероника и её отец, – сказал я. – Оба под ментальным воздействием. Магическим. Я вижу в их мозгу какое-то фиолетовое свечение. Оно как будто влияет на их поведение, заставляет делать вещи, которые они бы сами не делали.

Пауза. Долгая, тягучая пауза.

Я слышал дыхание Серебряного на том конце – ровное, размеренное. Он думал. Анализировал. Просчитывал варианты.

– Фиолетовое свечение… – произнёс он наконец. Задумчиво, медленно, как будто вспоминая что-то из давно прочитанной книги. – И ты видишь это в их мозгу?

– Да. В обоих. У отца – слабее, чем у дочери. У отца как будто более старый или более грубый. Не спрашивайте откуда я это знаю.

– Понятно.

Ещё одна пауза.

– Даже не хочу знать, как именно ты видишь, – Серебряный хмыкнул. – Но если все как ты говоришь, то это работа дилетанта.

– Дилетанта?

– Грубый, наспех сотворённый ментальный паразит. Слабая конструкция, без изящества и тонкости. Профессионал сделал бы иначе – незаметнее, чище. Его работу было бы невозможно обнаружить без специального оборудования. А это… это как топором по дереву вместо скальпеля. Эффективно, но грубо. Может торопились?

– Ты можешь его снять?

– Могу, – он сказал это без тени сомнения. Как лекарь говорит «могу» о простой процедуре. – Но я сейчас в столице. Дела, которые меня задержали, ещё не закончены. Освобожусь через неделю. Может, дольше.

Неделя это слишком долго.

За неделю может случиться что угодно. Вероника может исчезнуть. Может сделать что-то непоправимое. Может…

– Вопрос в том, – продолжил Серебряный, – можешь ли ты сам.

Я нахмурился.

– Я? Я целитель, не менталист. Разные школы, разные техники.

– Не совсем.

В голосе Серебряного появилась нотка… наставничества? Как у профессора, объясняющего очевидную вещь студенту.

– Такую грубую конструкцию может снять любой маг с достаточно сильной волей и контролем над своей Искрой. У тебя же есть лечебная Искра?

– Есть.

– Разумеется есть, ты – лекарь. Тогда слушай внимательно. У меня мало времени, повторять не буду.

Я напрягся, готовясь запоминать каждое слово. Как на лекции в медицинском – когда профессор говорит что-то важное, и ты знаешь, что это будет на экзамене.

– Техника простая, – продолжил Серебряный. – Представь свою Искру не как лечащий поток – мягкий, обволакивающий, проникающий. А как инструмент. Хирургический инструмент.

– Инструмент?

– Пинцет. Ментальный пинцет – тонкий, острый, точный. Два лезвия, сходящиеся в точку. Способные захватить инородное тело и извлечь его.

– Понял.

– Ты должен проникнуть в разум жертвы. Не глубоко – только в верхние слои, в поверхностное сознание. Туда, где сидит паразит. Увидеть его. Или почувствовать, если видеть не можешь. Схватить своим пинцетом. И вырвать. Резко, одним движением.

– Звучит… просто.

– Это и есть просто, – в его голосе слышалась усмешка. – Как удалить занозу. Или как вскрыть абсцесс – принцип тот же. Найти инородное тело, изолировать, извлечь. Твои медицинские навыки здесь пригодятся. Ты привык работать с телами – это похоже, только на другом уровне.

Я обдумывал его слова.

Пинцет. Захватить и вырвать. Как занозу. В теории – логично и просто. На практике…

– Есть риски? – спросил я.

– Минимальные. При грубой работе можешь причинить боль – но не серьёзную. Головная боль на несколько часов, может, лёгкая дезориентация. Ничего страшного. Если паразит глубоко укоренился – сопротивление будет сильнее, понадобится больше усилий. Но судя по твоему описанию – грубая работа, недавнее наложение – это не тот случай.

Пауза.

– Но, Илья…

Голос Серебряного изменился. Стал серьёзнее. Тяжелее. Как будто он собирался сказать что-то важное.

– Я бы на твоём месте переживал не из-за самого паразита. А из-за того, кто его наложил.

– Что ты имеешь в виду?

– Это грубая работа. Дилетантская. Но она всё равно требует прямого контакта. Чтобы внедрить такого паразита, нужно быть рядом с жертвой. Касаться её. Смотреть в глаза. Сосредоточиться на несколько минут.

Холодок пробежал по спине.

– Значит, этот кто-то был рядом с твоей девушкой. Или рядом с её отцом. Кто-то из них двоих был нулевым пациентом.

– Кто-то из их окружения? – спросил я.

– Возможно. Или кто-то новый, кого они встретили. Кто-то, кому они доверились. В любом случае – будь осторожен. Тот, кто это сделал, может быть рядом. И он может… не обрадоваться, когда ты сломаешь его игрушку.

– Понял.

– Удачи, Разумовский. Держи меня в курсе.

Скрип. Гудки. Он повесил трубку.

Я остался стоять на лестничной площадке, глядя на погасший экран телефона.

Ментальный пинцет. Схватить и вырвать. Как занозу. Кто-то, кто был рядом с ними обоими. Кто-то, кому они доверились.

Слишком много вопросов.

Но сейчас – сейчас главное другое. Снять паразита. Освободить Сергея. А потом – Веронику.

Вопросы подождут.

Я стоял на лестничной площадке, привалившись спиной к холодной стене, и концентрировался. Закрыл глаза.

Отключился от внешнего мира – от тусклого света лампочки, от запаха сырости, от далёких звуков за дверями квартир. Всё это ушло на второй план, стало неважным.

Почувствовал Искру.

Знакомое тепло в солнечном сплетении. Пульсирующий шар энергии, который был со мной с момента пробуждения в этом теле. Моя сила.

Обычно я использовал её для диагностики. Сканировал тела пациентов, находил болезни, направлял лечение. Мягкий, обволакивающий поток энергии, проникающий в ткани, читающий их состояние.

Но сейчас нужно было что-то другое. Не поток. Не волна, а инструмент.

Пинцет.

Я потянул Искру вверх – из солнечного сплетения, через грудь, по рукам. К кончикам пальцев. Но не выпустил её наружу – сдержал, сконцентрировал, уплотнил.

Представил пинцет.

Тонкий. Острый. Точный. Как хирургический инструмент, которым я работал тысячи раз в прошлой жизни. Два лезвия из полированной стали, сходящиеся в точку. Кончики – острые, способные захватить что угодно. От тончайшего волокна до осколка кости.

Искра откликнулась.

Я почувствовал, как она меняет форму. Перестаёт быть аморфным потоком, становится чем-то другим. Чем-то острым, направленным и целеустремлённым.

Странное ощущение. Как будто у меня в руке появился невидимый инструмент. Я не мог его видеть, но чувствовал – его вес, его форму, его готовность.

Попробовал сжать. Разжать. Сжать. Разжать.

Работало.

Неуклюже, неуверенно – как первые швы, которые я накладывал в ординатуре много лет назад. Но работало.

– Двуногий, – голос Фырка был удивлённым. Он сидел на перилах лестницы и смотрел на меня широко раскрытыми глазами. – Ты что делаешь? У тебя Искра… она как-то странно выглядит. Острая такая. Колючая.

– Учусь новому трюку, – ответил я мысленно.

– Какому?

– Удалять занозы.

Фырк непонимающе моргнул, но промолчал. Видимо, решил не лезть с вопросами.

Я открыл глаза и посмотрел на дверь квартиры номер сорок семь. Хватит тренироваться, пора действовать.

Когда я позвонил, за дверью раздался всё тот же противный дребезжащий звук. Через несколько секунд послышались тяжёлые шаркающие шаги, щёлкнул замок, и дверь распахнулась, явив на пороге Сергея.

– Опять ты⁈ – он прорычал это, вцепившись в дверной косяк. – Какого чёрта тебе ещё надо⁈ Я же сказал – убирайся! Убирайся, или я вызову полицию!

Я не ответил. Посмотрел ему прямо в глаза.

Серые глаза, налитые кровью, с расширенными зрачками. Глаза человека, который не контролирует себя. Глаза марионетки, которой дёргают за нитки.

И где-то там, за этими глазами – фиолетовое свечение.

Паразит.

Занозу нужно удалить.

Я сконцентрировался.

Искра в моих пальцах дрогнула, уплотнилась, приняла форму захвата. Ментальный пинцет – тонкий, острый, готовый.

И в следующий миг – ударил.