Текст книги "Лекарь Империи 12 (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Лиманский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Глава 11

Несколько секунд в кабинете Кобрук стояла полная тишина. Я смотрел на Шпака, Шпак смотрел на меня, а Кобрук переводила взгляд с одного на другого, явно не понимая, чем закончится это противостояние.

Спорить было бесполезно.

Я видел это в его глазах, в его позе, в каждой линии его тощего тела. Он не собирался уступать, не собирался идти на компромисс, не собирался объяснять мне свои методы. Для него я был никем, пустым местом, мясником, который посмел претендовать на понимание высокого искусства ментальной хирургии.

Но я тоже не собирался отступать. Не когда на кону была Вероника.

Значит, нужно было менять тактику.

– Хорошо, – сказал я, и мой голос прозвучал на удивление спокойно. – Допустим, я принимаю ваши условия. Вы проводите операцию один, без моего вмешательства. Но у меня есть встречное предложение.

Шпак приподнял бровь. В его бегающих глазках мелькнуло что-то похожее на интерес.

– Слушаю.

– Я присутствую в помещении во время процедуры. Не как ассистент, не как ученик. Как лечащий лекарь пациентки и официальное ответственное лицо от больницы. Я не буду вмешиваться в вашу работу, не буду задавать вопросов, не буду отвлекать. Просто буду находиться рядом и контролировать её физическое состояние. Пульс, давление, дыхание. Это моя ответственность, и я не могу её делегировать.

Шпак нахмурился. Его тонкие губы сжались ещё сильнее, превратившись в почти невидимую линию.

– Я уже сказал, что любое постороннее присутствие создаёт помехи. Это не пустые слова, молодой человек. Ментальная работа требует абсолютной концентрации, и даже пассивный наблюдатель может…

– Я не буду пассивным наблюдателем, – перебил я его. – Я буду работать. Следить за жизненными показателями, поддерживать стабильность организма, при необходимости вводить препараты. Это отдельная задача, которая никак не пересекается с вашей.

Я говорил уверенно, но внутри лихорадочно просчитывал варианты.

Мне нужно было попасть в ту комнату. Не ради обучения или любопытства. Ради контроля. Мой Сонар позволял мне видеть то, что скрыто от обычного взгляда. Если Шпак попытается сделать что-то не то, если он навредит Веронике, если его «лечение» окажется чем-то иным, я увижу это.

И смогу вмешаться.

Он не заметит. Он даже не догадается, что я наблюдаю за каждым его движением, за каждым потоком его Искры, за каждым касанием к сознанию Вероники.

Шпак молчал, обдумывая моё предложение. Его бегающие глазки остановились на мне, изучая, оценивая. Я чувствовал себя как насекомое под микроскопом, которое разглядывает энтомолог, прежде чем наколоть на булавку.

И вдруг выражение его лица изменилось.

Раздражение и презрение никуда не делись, но к ним добавилось что-то новое. Очень похожее на расчёт. Даже на хитрость. И этот интерес был совсем другого рода.

– Знаете что, Разумовский, – он медленно опустился обратно в кресло и сложил руки на груди. – Пожалуй, я соглашусь на ваше присутствие. При одном условии.

– Каком?

Он улыбнулся. Улыбка была неприятной, как у кота, который загнал мышь в угол.

– Не деньги. Деньги у вас всё равно нет таких, какие стоит моя работа. И не благодарность, благодарность ваша мне без надобности, – он сделал паузу, смакуя момент. – Услуга. Одна услуга в будущем. Любая, какую я попрошу.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Какого рода услуга?

– Любого, – Шпак пожал плечами. – Может быть, мне понадобится хирург для деликатной операции, о которой не должны знать посторонние. Может быть, рекомендация для важного клиента. Ну или доступ к определённым ресурсам вашей больницы. Я пока не знаю. Когда придёт время, я попрошу, и вы выполните. Без вопросов, отказов или проволочек.

Мы с Кобрук переглянулись.

В её глазах я прочитал тревожное предостережение. Она понимала, насколько опасной была эта сделка. Подписаться на неизвестную услугу для человека, которому не доверяешь, означало дать ему власть над собой. Рычаг давления, который он мог использовать в любой момент и любым способом.

Тёмная лошадка.

Он играл вдолгую, этот Шпак. Не ради сиюминутной выгоды, а ради будущего влияния. Ради возможности когда-нибудь прийти и потребовать что-то, от чего я не смогу отказаться.

Но у меня не было выбора.

Вероника лежала в палате с паразитом в голове. Каждый час приближал её к точке невозврата, к моменту, когда её личность будет полностью подавлена, а тело станет послушной марионеткой неизвестного кукловода.

Шпак поставил меня в безвыходное положение. Ради неё я готов был на всё.

– Согласен, – сказал я.

Шпак расплылся в довольной улыбке.

– Прекрасно. Тогда не будем терять время. Готовьте операционную.

Я поручил медсестрам заниматься подготовкой к операции, а сам должен был проверить Бореньку. Это было не просто профессиональной обязанностью, это было обещанием, которое я дал самому себе. Не бросать пациентов, не забывать о них ради других дел, какими бы важными эти дела ни казались.

Палата интенсивной терапии встретила меня знакомым концертом мониторов и тихим гудением охлаждающего аппарата. Семён стоял у кровати Бореньки, и при моём появлении повернулся ко мне с выражением крайнего облегчения на бледном, осунувшемся лице.

– Илья! – он буквально выдохнул это слово. – Слава богу. Я уже начинал волноваться.

– Как он?

– Стабилен. Температура тридцать три и два, держится в коридоре уже больше часа. Ни одной экстрасистолы за всё время. Ритм как по учебнику, синусовый, частота шестьдесят ударов в минуту.

Я подошёл к мониторам и сам проверил показатели. Семён не преувеличивал. Всё было именно так, как он сказал. Температура стабильная, ритм ровный, давление в пределах нормы.

Охлаждение работало именно так, как я надеялся.

– А неврологический статус?

Семён позволил себе слабую, усталую улыбку.

– Вот это самое интересное. Я проводил стандартные тесты каждые полчаса, как ты велел. И полчаса назад… – он сделал паузу, словно сам не веря в то, что собирался сказать. – Появился роговичный рефлекс. Слабый, едва заметный, но он есть. Когда я коснулся роговицы ваткой, веко дёрнулось.

Я замер.

Роговичный рефлекс.

Один из базовых рефлексов ствола мозга, который исчезает при тяжёлом повреждении и возвращается при восстановлении функций. Его появление означало, что мозг Бореньки не был мёртв. Что там, под черепной коробкой, что-то происходило. Что нейроны, которых Гаранин уже списал со счетов, начинали просыпаться.

– Ты уверен? – спросил я, хотя уже знал ответ.

– Проверял трижды. Записал в журнал с точным временем. И ещё… – Семён замялся. – Мне показалось, что он шевельнул пальцами левой руки. Совсем чуть-чуть, может быть, я ошибся, может быть, это был спазм. Но мне показалось, что это было целенаправленное движение.

Я подошёл к кровати и взял левую руку Бореньки. Холодная, неподвижная, безвольная. Как рука манекена.

– Борис, – позвал я негромко. – Борис Иванович. Если вы меня слышите, пожмите мне руку.

Ничего. Тишина. Неподвижность.

Я уже собирался отпустить его руку, когда почувствовал это. Слабое, почти неуловимое сокращение мышц. Не полноценное пожатие, скорее намёк на движение. Как будто где-то глубоко внутри этого неподвижного тела кто-то услышал мой голос и попытался ответить.

– Есть, – выдохнул я. – Семён, ты не ошибся. Он реагирует.

Семён закрыл глаза и прислонился к стене. На его лице было выражение человека, который только что пробежал марафон и наконец увидел финишную черту.

– Это значит… это значит, что план работает? Мы его вытаскиваем?

– Это значит, что у нас есть шанс, – сказал я осторожно. – Ещё слишком рано делать прогнозы. Но первые признаки обнадёживают. Ты молодец, Семён. Ты справился.

Он открыл глаза и посмотрел на меня. В этом взгляде было что-то новое. Не восхищение ученика перед учителем, не благодарность младшего коллеги старшему. Что-то похожее на равенство. На партнёрство.

– Мы справились, – поправил он меня. – Вместе.

Я кивнул.

– Да. Вместе. А теперь иди отдохни. Ты на ногах уже сколько часов? Двенадцать? Пятнадцать?

– Не считал.

– Вот именно. Иди в ординаторскую, ложись на диван, спи минимум четыре часа. Это приказ. Я попрошу Наталью Степановну присмотреть за пациентом, а потом вернусь сам.

Семён хотел возразить, я видел это по его лицу. Но усталость взяла своё. Он кивнул и побрёл к двери, еле переставляя ноги.

– Илья, – он обернулся на пороге. – Спасибо. За всё.

– Иди спать, герой.

Я вышел из палаты и направился к сестринскому посту, чтобы попросить Наталью Степановну взять на себя мониторинг Бореньки. В коридоре было пусто и тихо, только где-то вдалеке слышались приглушённые голоса и шаги дежурного персонала.

И тут я столкнулся с Шаповаловым.

Он шёл мне навстречу быстрым, энергичным шагом, и на его лице было выражение, которого я давно не видел. Воодушевление. Почти радость. Глаза блестели, губы растягивались в улыбке, которую он явно пытался сдержать, но не мог.

– Илья! – он схватил меня за плечи. – Наконец-то я тебя нашёл! Ты слышал?

– Что именно?

– Ерасов! Мне только что звонили коллеги из Владимира! – слова вылетали из него потоком, как вода из прорвавшей плотины. – Его арестовали и сегодня было первое слушание. И всё, Илья. Всё пошло прахом. Для него, я имею в виду.

Я почувствовал, как что-то тёплое разливается в груди. Ерасов. Тот самый профессор из Гильдии, который подставил Шаповалова, который пытался уничтожить его карьеру и репутацию, который использовал свою власть, чтобы прикрыть собственную некомпетентность.

– Рассказывайте.

– Граф Минеев предоставил суду неопровержимые доказательства. – Шаповалов говорил быстро, захлёбываясь словами. – Документы, свидетельские показания, финансовые следы. Оказывается, Ерасов не только меня подставлял. Он годами брал взятки, фальсифицировал проверки, покрывал нарушения в обмен на откаты. Целая система коррупции, паутина, которую он плёл много лет. И всё это вскрылось на первом же заседании. Судья был в ярости, прокурор требовал максимального наказания. Говорят, Ерасову грозит до пятнадцати лет тюрьмы.

– А обвинения против вас?

– Сняты бесповоротно, – Шаповалов сжал мои плечи ещё крепче. – Полностью сняты. Суд признал, что все было сфабриковано. Моё имя полностью очищено, Илья. Я снова могу работать, оперировать и смотреть людям в глаза без стыда.

– Поздравляю, – сказал я искренне. – Это отличные новости, Игорь Степанович. Ты заслужил справедливость.

Он покачал головой.

– Это не моя победа, Илья. Это твоя.

– Моя?

– Если бы не ты, я бы сейчас сидел в камере, ожидая приговора. Ты не побоялся связаться с Минеевым и рискнуть собственной карьерой ради меня, – его голос дрогнул. – Ты не только спас меня. Ты очистил имя нашей больницы. Теперь все знают, что Центральная Муромская – это место, где работают честные люди и прекрасные лекари. Профессионалы.

– Я просто сделал то, что было правильно.

– И именно поэтому я тебе благодарен, – Шаповалов отпустил мои плечи и отступил на шаг. – Спасибо тебе, Илья. Ещё раз. Если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь, в чём угодно, ты знаешь, где меня найти.

Я кивнул. Две услуги за один день. Одну я задолжал Шпаку, одну мне задолжал Шаповалов. Интересный баланс.

– Игорь Степанович, – сказал я, – у меня к вам просьба. Не услуга, просто просьба.

– Что угодно.

– В палате номер семь лежит пациент Борис Жорин. Мы проводим ему экспериментальную терапию, управляемую гипотермию. Величко только что ушёл отдыхать, а мне нужно заняться другим делом. Можешь присмотреть за ним пару часов? Проверять показатели, следить за ритмом?

– Конечно, – Шаповалов кивнул без колебаний. – Расскажи мне детали по дороге.

И мы отправились передавать Бореньку Шаповалову.

Вечер опустился на Муром незаметно, как кот, крадущийся к добыче. За окнами больницы зажглись фонари, в коридорах включили дежурное освещение, и всё приобрело тот особенный, приглушённый вид, который бывает только в больницах после захода солнца.

Жорин оставался стабильным. Шаповалов сидел у его кровати с видом опытного лекаря, которому не впервой следить за тяжёлыми пациентами. Я мог быть спокоен на этот счёт.

Но спокойствие длилось недолго.

Телефон завибрировал в кармане, и на экране высветился номер психиатрического отделения.

– Илья Григорьевич, – голос Бессонова был напряжённым. – Они снова пришли в себя. Оба. И… это странно. Очень странно.

– Иду.

По дороге в психиатрическое отделение я захватил Шпака, который ждал в кабинете Кобрук, просматривая какие-то бумаги. Сама Кобрук тоже пошла с нами.

Когда мы вошли в палату, я сразу понял, что Бессонов имел в виду, говоря «странно».

Сергей Петрович, отец Вероники, вёл себя точно так же, как в прошлые разы. Он сидел на кровати, вцепившись руками в одеяло, и бормотал что-то про колдунов и заговоры. Его глаза бегали по сторонам, губы дрожали, на лбу выступили капельки пота. Классическая картина параноидального состояния, усиленного внешним воздействием.

Но Вероника…

Вероника сидела на своей кровати неподвижно, как статуя. Её глаза были открыты, но ничего не видели. Они смотрели в одну точку где-то на противоположной стене, пустые, безжизненные, как глаза куклы. Руки лежали на коленях ладонями вверх, расслабленные, неподвижные. Грудь мерно поднималась и опускалась, но больше никаких признаков жизни.

– Вероника? – позвал я осторожно.

Она не отреагировала. Даже не моргнула.

– Вероника Сергеевна, вы меня слышите?

Медленно, очень медленно, её голова повернулась в мою сторону. Глаза сфокусировались на моём лице, но в них не было ни узнавания, ни эмоций. Ничего.

– Да, – сказала она. Голос был ровным, монотонным, как у робота.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Вы знаете, где находитесь?

– В больнице.

– Вы знаете, кто я?

Пауза. Долгая, тягучая пауза. Потом:

– Нет.

Это было как удар под дых. Она не узнавала меня. Девушка, которую я любил, которая ещё вчера кричала моё имя, обвиняя меня во всех грехах, сегодня смотрела на меня пустыми глазами и не помнила, кто я.

– Он сменил тактику, – прокомментировал Фырк в моей голове. Его голос был непривычно серьёзным, без обычного сарказма. – Вместо агрессии – полное подавление воли. Загнал её сознание в самый дальний угол и держит там, не давая проявиться. Это… это плохо, двуногий. Это очень плохо.

– Интересно, – протянул Шпак, который стоял рядом и наблюдал за происходящим с выражением профессионального любопытства. – Паразит адаптируется. Понял, что открытая агрессия привлекает внимание и провоцирует вмешательство. Теперь он прячется, маскируется под апатию. Умная тварь.

– Это усложняет операцию? – спросила Кобрук.

– Несколько, – Шпак пожал плечами. – Когда носитель сопротивляется, паразит вынужден тратить силы на контроль, и это делает его уязвимым. А когда носитель подавлен полностью, паразит экономит ресурсы и может полностью сосредоточиться на защите. Придётся быть осторожнее.

– Но вы справитесь?

Шпак одарил её снисходительной улыбкой.

– Анна Витальевна, я справлялся и не с таким. Это потребует больше времени и усилий, но результат будет тот же. Паразит будет удалён, пациентка вернётся в нормальное состояние. Готовьте помещение.

Следующий час прошёл в суете окончательной подготовки. Мы освободили одну из смотровых комнат психиатрического отделения, превратив её в импровизированную операционную. Кровать для пациентки, кресло для Шпака, мониторы для слежения за жизненными показателями, капельница с седативами, набор для экстренной реанимации на случай, если что-то пойдёт не так.

Шпак наблюдал за подготовкой с видом режиссёра, который следит за расстановкой декораций перед спектаклем. Время от времени он давал указания: передвинуть кровать ближе к свету, убрать лишние предметы, занавесить окно плотной тканью.

– Ментальная работа требует минимума отвлекающих факторов, – объяснил он, когда Кобрук спросила о причинах. – Чем меньше визуальных и звуковых раздражителей, тем легче сосредоточиться.

Когда всё было готово, санитары привезли Веронику на каталке. Она не сопротивлялась, не реагировала вообще. Просто лежала неподвижно, глядя в потолок пустыми глазами.

Я помог переложить её на кровать, стараясь не смотреть на её лицо. Смотреть было слишком больно.

– Все лишние – вон, – скомандовал Шпак. – Остаётся только Разумовский. Все остальные ждут снаружи.

Кобрук кивнула и вышла вместе с санитарами. Дверь закрылась за ними с тихим щелчком.

Мы остались втроём. Я, Шпак и Вероника.

И Фырк, конечно. Но о нём Шпак не знал.

Шпак сел в кресло рядом с кроватью и несколько секунд молча смотрел на Веронику. Его бегающие глазки наконец остановились, сфокусировавшись на её лице. Руки он положил на колени, пальцы расслаблены, дыхание ровное и глубокое.

– Начинаем, – сказал он негромко. – Разумовский, следите за показателями. Если пульс превысит сто двадцать или давление упадёт ниже девяноста, немедленно сообщите.

– Понял.

Я занял позицию у мониторов, но моё внимание было сосредоточено совсем на другом. Сонар активировался почти автоматически, разворачиваясь в моём сознании, как радар, который сканирует окружающее пространство.

Шпак положил пальцы на виски Вероники и закрыл глаза.

И я увидел.

Не глазами – Сонаром. Увидел, как от его пальцев потянулись тонкие нити Искры, фиолетовые, мерцающие, похожие на щупальца медузы. Они осторожно проникали сквозь кожу, сквозь кость, погружаясь в мозг Вероники, ощупывая, исследуя, картографируя.

Тут я увидел паразита.

Он был там, внутри, свернувшийся клубком в самом центре её сознания. Фиолетовый, пульсирующий, с десятками тонких корней, которые расходились во все стороны, как корни дерева. Эти корни проросли в память, в эмоции, в глубинные структуры личности. Они были повсюду, и вырвать их, не повредив ничего вокруг, казалось невозможным.

Как занозу, по словам Серебряного, точно не получится.

– Вот это тварь, – прошептал Фырк в моей голове. Он материализовался где-то рядом, невидимый для Шпака, и тоже наблюдал за происходящим. – Я видел паразитов раньше, но этот… этот особенный. Смотри, как глубоко он пустил корни. Профессиональная работа, двуногий. Кто-то очень опытный его установил'.

Шпак работал медленно и методично.

Его ментальные щупальца касались паразита, ощупывали его, искали слабые места. Время от времени он пытался подцепить один из корней и осторожно потянуть, но паразит каждый раз ускользал, втягиваясь глубже в ткани мозга.

Прошло десять минут. Двадцать. Тридцать.

На лбу Шпака выступили капельки пота. Его лицо, обычно надменное и презрительное, было напряжённым, сосредоточенным. Он явно столкнулся с чем-то, чего не ожидал.

– Чёрт! – внезапно выругался он. – Он уходит! Прячется!

– Что происходит? – спросил я, хотя уже видел ответ своим Сонаром.

Паразит менял тактику. Вместо того чтобы пассивно уклоняться от щупалец Шпака, он начал активно отступать, втягивая свои корни из одних областей мозга и укореняясь в других. И те области, в которые он отступал, были особенными.

– Он использует эмоциональные блоки, – объяснил Шпак, не открывая глаз. – Прячется за самыми болезненными воспоминаниями пациентки. Смерть близких, травмы детства, предательства, разочарования. Любая попытка добраться до него вызывает у неё чудовищную ментальную боль, и паразит использует эту боль как щит.

Я смотрел Сонаром и видел, о чём он говорил. Паразит буквально зарывался в воспоминания Вероники, как крот зарывается в землю. Вот мелькнул образ похорон, чёрные одежды, гроб, опускающийся в землю. Её мать, наверное. Вот ссора с отцом, крики, слёзы, хлопающая дверь. Вот одиночество, пустая квартира, бесконечные ночные смены на скорой…

– Мне нужна ваша помощь, – сказал Шпак, и в его голосе прозвучало что-то, чего я никак не ожидал услышать. Просьба. Почти мольба.

– Какая?

– Не как инструмент или хирург, – Он открыл глаза и посмотрел на меня. – Как человек, который её любит.

Я замер.

– Что вы имеете в виду?

– Мне нужен якорь. Точка света в её сознании, которая привлечёт паразита, выманит его из укрытия, – Шпак говорил быстро, торопливо, как человек, который понимает, что времени мало. – Сконцентрируйтесь на самых светлых, самых счастливых воспоминаниях, которые связывают вас с ней. Не на боли, страхе или тревоге. На любви. На радости. На тех моментах, когда вы были вместе и вам было хорошо. Создайте «островок света» в её сознании. Паразит не сможет устоять, он потянется к этому свету, и тогда я его схвачу.

Я закрыл глаза и попытался сделать то, о чём просил Шпак.

Это было труднее, чем я ожидал. Последние дни были наполнены страхом, тревогой, болью. Вероника, которая смотрела на меня с ненавистью. Вероника, которая кричала, что я чудовище. Вероника, которая не узнавала меня, глядя пустыми глазами…

Нет. Не это. Не боль. Не страх.

Свет. Мне нужен свет.

Я вспомнил первый раз, когда увидел её улыбку. Она пришла ко мне сообщив, что мы теперь напарники.

Я вспомнил, как мы гуляли по набережной вечером, и закат окрасил небо в розовые и золотые тона, и она взяла меня за руку, и её ладонь была тёплой и маленькой в моей руке, и я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Я вспомнил, как она смотрела на меня после того, как я спас её отца от цирроза. С благодарностью, с восхищением, с чем-то большим. С любовью, которую она ещё не решалась назвать этим словом.

Я вспомнил её смех. Её голос. Её запах. Всё то, что делало её Вероникой, той девушкой, которую я любил.

И я направил эти воспоминания вовне. Не силой, не давлением. Просто открыл дверь и позволил им течь, как свету через окно. Позволил им наполнить пространство между нами, создать тот самый «островок», о котором говорил Шпак.

– Работает, – услышал я голос Фырка. – Двуногий, это работает! Вижу твой свет, он как маяк в темноте. И паразит… да, он реагирует. Он поворачивается к тебе, как подсолнух к солнцу. Он голоден, эта тварь. Он питается эмоциями, и твои воспоминания для него – как запах свежего мяса для волка.

Я продолжал. Вспоминал ещё и ещё. Каждый момент счастья, каждую улыбку, каждое прикосновение. Строил свой островок света посреди океана тьмы.

И паразит клюнул.

Через Сонар я видел, как он медленно, осторожно начал выползать из своих укрытий. Как его корни отступали от болезненных воспоминаний и тянулись к свету, к теплу, к тому, что я создавал. Он был осторожен, этот паразит. Он чувствовал ловушку. Но голод был сильнее страха.

Шпак тоже видел это. Его щупальца замерли, притаились, готовые к броску. Он ждал, пока паразит подойдёт достаточно близко…

– Сейчас! – крикнул он и рванулся вперёд.

Его ментальные щупальца обхватили паразита, сжали, потянули…

Но паразит оказался невероятно изворотливым. Он извернулся, как угорь, выскользнул из захвата и нырнул обратно в глубины сознания Вероники. Только теперь он не прятался за воспоминаниями. Он создал что-то другое.

– Чёрт! – выругался Шпак. – Он ушёл в «слепую зону»! Я его не вижу!

Я попытался найти паразита Сонаром, но… ничего. Пустота. Как будто часть мозга Вероники просто исчезла, превратилась в чёрное пятно на карте.

– Я тоже не вижу! – крикнул я. – Он создал какое-то… экранирование?

– Он использует её собственную защиту, – Шпак скрипнул зубами. – Подсознательные барьеры, которые есть у каждого человека. Прячется за ними, как за стеной. Я слеп, Разумовский. Если начнём действовать наугад, можем повредить ей мозг.