Текст книги "Эпикур"

Автор книги: Сергей Житомирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Цена гармонии

Конец месяца был дождливым. Эпикур аккуратно ходил в Академию. Визит к Софану откладывался из-за того, что Тимократ ненадолго уехал в Мегару. Несколько вечеров Эпикур провёл у Менандра. Между прочим, тот сообщил, что, по слухам, Антипатр решил отомстить Демосфену за «Антигону» и заплатил Филемону десять талантов за антидемосфеновскую комедию, которую должны ставить через месяц на Больших Дионисиях.

В Академии Ксенократ закончил беседы о «Тимее» и раздал слушателям задания для самостоятельных трудов. Заметив неприязнь Эпикура к математике, он велел ему рассчитать относительные расстояния от центра мира до светил и ознакомиться с книгой Евдокса Книдского «О скоростях». По словам Ксенократа, Евдокс – знаменитый геометр, астроном, географ и врач, который был дружен с Платоном, единственный решил поставленную философом задачу – описать движения светил в виде суммы равномерных вращений и тем подтвердил платоновскую систему мира.

Эпикур расположился на скамье под навесом книгохранилища, положил рядом вощёные дощечки для записей и углубился в «Тимея», стараясь выловить из запутанной речи Платона сведения, нужные для расчётов:

«Всю поверхность сферы космоса устроитель вывел совершенно ровной и притом по различным соображениям. Так, космос не имел никакой потребности ни в глазах, ни в слухе, ибо вне его не осталось ничего такого, что можно было бы видеть или слышать. Далее, его не окружал воздух, который надо было бы вдыхать. Равным образом ему не было нужды в каком-либо органе, посредством которого он принимал бы пищу или извергал обратно уже переваренную; ничто не выходило за его пределы и не входило в него откуда бы то ни было, ибо входить было нечему. Тело космоса было искусно устроено так, чтобы получать пищу от своего собственного тления, осуществляя все свои действия и состояния в себе самом и через себя самого. Что касается рук, то не было никакой надобности что-то брать или против кого-то обороняться, и потому построивший счёл лишним прилаживать их к телу, равно как и ноги или другое устройство для хождения...»

Дальше шло описание особого вещества, созданного для устройства вселенной и состоявшего из смеси сущностей «тождественной» – неделимой идеальной и «иной» – делимой материальной.

«Затем, – читал Эпикур, – рассёкши весь образовавшийся состав по длине на две части, демиург сложил обе части крест-накрест в виде буквы «Хи» и согнул каждую из них в круг, причём сделал один круг внешним, другой внутренним».

Речь здесь шла о сложном строении неба. Они с Памфилом уже разбирали это место по звёздному глобусу. Внешний круг был серединой сферы звёзд, внутренний обозначал пояс подвижных светил – Солнца, Луны и планет, которые держались вблизи зодиака. Внешнее небо вращалось слева направо, делая оборот раз в сутки, а внутреннее наоборот, но внешнее движение имело перевес и увлекало своим вращением внутренние области, поскольку блуждающие светила двигались среди звёзд намного медленнее. «Внешнее движение, – писал Платон, – бог оставил единым и неделимым, в то время как внутреннее шестикратно разделил на семь неравных кругов». Вот оно: семь кругов – это пути семи светил: Луны, Солнца и блуждающих звёзд – Афродиты, Гермеса, Арея, Зевса, Крона. «Делить же он начал следующим образом: прежде всего отнял от целого одну долю, затем вторую, вдвое большую, третью – в полтора раза больше второй и в три раза больше первой, четвёртую – вдвое больше второй, пятую – втрое больше третьей, шестую – в восемь раз больше первой, а седьмую больше первой в двадцать семь раз».

Эпикур записал ряд чисел. Первая доля равна 1, вторая вдвое больше, значит, 2, третья втрое больше —3, четвёртая – дважды два – 4, пятая – трижды три – 9, шестая, 8, седьмая – 27[8]8
  В греческой записи рад чисел Платона выгладит так: α, β, γ, δ, θ, ζ, ξ.


[Закрыть].

Он знал, что отсчёт сфер вёлся от края космоса к центру[9]9
  Впоследствии эта традиция прервалась, и неоплатоники вели отсчет сфер от центра, что приводит к противоречиям в текстах «Государства» и «Тимея». Автору удалось показать, что принятие отсчёта от периферии к центру (о котором Платон упоминает в «Государстве») позволяет согласовать тексты.


[Закрыть]. Значит, наибольшая доля материала пошла на создание Земли и подлунной сферы. Если Луна движется по её границе, то до неё 27 единиц, а до Солнца на 8 больше, то есть 35, а поскольку звезда Афродита ещё на 9 единиц дальше, то до неё 44... Звезда Крона оказалась на расстоянии 54 единиц, ровно вдвое дальше, чем Луна.

Закончив подсчёты, довольный собой Эпикур развернул украшенную геометрическими чертежами книгу Евдокса, который, как он заключил из слов Ксенократа, своими расчётами и наблюдениями подтвердил рассуждения Тимея. Книга была сложная, Эпикур просидел над ней четыре дня.

Геометр каждое светило помещал на сфере, полюс которой располагался на второй сфере с некоторым смещением по отношению к её полюсу. Первая сфера определяла суточное движение светила, вторая медленно перемещала его встречным вращением вдоль зодиака. Наконец, вводились ещё дополнительные сферы, объяснявшие остановки и попятные движения планет или особенности хода Луны. Основным содержанием книги были результаты наблюдений и подбор таких углов наклона и скоростей вращения сфер, которые бы позволили, как выражался Евдокс, «спасти явления». Разобравшись в книге настолько, чтобы не сгореть от стыда перед Ксенократом, Эпикур уже собирался отложить её, но последняя глава привлекла его внимание. Она называлась: «О наблюдении отношения расстояний до Луны и Солнца». Эпикур поразился, – разве такое возможно? – и погрузился в чтение.

Оказалось – возможно. Евдокс не обращал внимания на огромность неба, на загадочную природу светил и их божественность. Он считал, что законы геометрии всюду одни и те же, и рассматривал Луну и Солнце как геометрические фигуры – определённым образом расположенные шары. Он выбрал момент, когда Луна находится в фазе четверти, и угол между Землёй, Луной и Солнцем является прямым. В этот момент он измерил видимый угол между светилами, построил по углу треугольник и узнал отношение его сторон, то есть расстояний. В результате получилось, что Солнце от нас в девять раз дальше, чем Луна[10]10
  Определение Евдокса было еще очень несовершенным; действительное отношение – около 400.


[Закрыть].

Эпикур растерянно обернулся. Как же это могло быть, если по Платону даже последняя планета – звезда Крона – всего лишь вдвое дальше Луны? Выходит, астроном не подтвердил Платона с Тимеем, а опроверг! Смущённый своим открытием, Эпикур отправился за объяснениями к Ксенократу.

Оказалось, тот никогда не обращал внимания на это несоответствие. Перечитав выводы Евдокса, он сказал, что геометр, вероятно, где-то допустил ошибку, поскольку Платоновы числа имеют глубокий смысл и отражают глубинную суть устройства Вселенной.

– Обрати внимание на их построение, – объяснил Ксенократ. – Они включают единицу – наиболее совершенное из чисел, и два числовых ряда, перемешанных между собой. Первый ряд – длина, площадь и объем двойки – диады – обозначают изменчивую природу «иного», поскольку чётные числа не имеют середины и неустойчивы, а второй – триада, её квадрат и куб, наоборот, причастны к «тождественному». Так что смесь этих рядов и отражает суть нашего мира.

Что касается Евдокса, то здесь он не может быть прав. В конце концов, в этом случае он поступал как физик, но кто знает, применимы ли грубые приёмы землемера к идеальной сущности космоса?

В тот же вечер Эпикур застал у Менандра вернувшегося Тимократа. Тимократ сказал, что помнит об уговоре, и предложил утром сходить к Софану.

Они встретились у Дипилонских ворот и пошли по знакомой Эпикуру дороге к Академии. Но едва они покинули пригород, Тимократ указал Эпикуру на несколько дворов левее дороги, отделённых от окраины заросшим кустами оврагом.

   – Это Скир, – объяснил он, – главное гнездо афинских игроков и пьяниц. Берегись проговориться в Академии, что бывал здесь. А теперь пошли. Не открывай рта и ничему не удивляйся.

Они обогнули овраг и попали на единственную раскисшую улочку Скира. Тимократ провёл Эпикура вдоль глухой стены приземистого здания, мимо грубой некрашеной двери, перед которой находилась выложенная камнем площадка. По ней к порогу вела дорожка следов, но Тимократ прошёл дальше. Он остановился перед незаметной узкой дверкой в конце дома, взялся за кольцо и несколько раз стукнул им, выбив какой-то замысловатый ритм. За дверью послышался шорох, потом изнутри отошла шторка смотрового глазка. Дверка открылась, за ней стояла нечёсаная сонная старуха.

   – Софан здесь? – спросил Тимократ, вкладывая в протянутую руку служанки монету.

   – Здесь. Найдёшь?

   – Знаю, – бросил Тимократ и увлёк спутника в тесный проход, освещённый редким рядом отверстий, сделанных слева под потолком. Миновали несколько дверей, у нужной Тимократ остановился и тихо постучал.

   – Кто в такую рань? – простонал за дверью голос Софана.

   – Твои, – отозвался Тимократ.

Софан, босой, в одном хитоне, впустил их в каморку, где едва помещались кровать и сундучок.

   – Ты неплохо глядишься, Эпикур, – проговорил Софан, отступая, чтобы лучше осмотреть приятеля. – Тимократ вчера сказал мне, что ты приехал. Значит, подтолкнула тебя?

Софан с Тимократом уселись на смятую постель. Эпикур присел на сундук, сообщил Софану, что его родители здоровы и мать передавала привет.

   – Большего от неё и не дождёшься, – усмехнулся Софан. – А у тебя как с деньгами?

   – Не знаю, – признался Эпикур, – Деньги отец отдал Мису, тот говорит, что пока есть.

   – Зря ты всё ему доверяешь. Следи за своими средствами сам. Мис, конечно, человек надёжный, но всё-таки – раб. А хочешь удвоить свои деньги? Я помогу.

   – Каким это образом?

   – Игрой. Знаешь, где ты? Это самый знаменитый игорный дом Афин. Сюда не всякого пустят, это тебе не какой-нибудь пирейский кабак для гребцов. Здесь такие люди играют! Я помогаю хозяину и уже кое-что накопил, так что меня утешила.

   – А как эфебия? Тебе ведь по возрасту пора служить, – поинтересовался Эпикур.

   – А я и служу. Числюсь в афинском гарнизоне. Но служба не тяжёлая. Начальник – мой друг, и ходить приходится только на смотры.

   – Не пора ли к делу, – вмешался Тимократ.

   – Пожалуй, – согласился Софан. – Только здесь тесно. Пошли в зал, там сейчас никого.

Он накинул гиматий, сунул ноги в сандалии и тёмными проходами провёл друзей в роскошный пустой зал с мраморным полом и расписными стенами, существование которого трудно было предположить, глядя на дом снаружи. Они пренебрегли ложами и сели за стол возле окна, выходившего во двор. Здоровенный малый принёс им хлеба, вина и оливок.

   – Ты ему ничего не говорил? – спросил Софан Тимократа. – Ну и хорошо, сейчас расскажем. Заметь, это он первый открыл мне «Государство».

Эпикур с удивлением посмотрел на друзей.

   – Ты очень вовремя приплыл, – продолжал Софан. – Видишь ли, сейчас тот самый политический момент, когда появился шанс устроить в Афинах Идеальное государство!

И он рассказал поражённому Эпикуру, что полгода назад познакомился с сыном одного из самых влиятельных афинских изгнанников. Юношу зовут Лахар, он живёт в Мегаре и иногда под чужим именем наведывается в Афины. Они встретились за игрой, заспорили о политике, и оказалось, что Лахар мечтает о создании Идеального государства. Потом они всю ночь проговорили о Платоне и пришли к выводу, что его идея осуществима, причём новое общество может быть построено на родине философа в самое ближайшее время. Новые друзья решили взяться за это. Вскоре к ним присоединился Тимократ. Сейчас многое уже продумано, но дел ещё хватает, а появление Эпикура – знатока и последователя Платона очень кстати.

   – Вы что, серьёзно? – изумился Эпикур. – Даже Платон на это не очень надеялся, писал, что сперва надо воспитать поколение добродетельных граждан...

   – Платон, – перебил Софан, – был наивен, как невеста. «Государство» – великая книга, но писал её не политик, а поэт. А мы хотим быть политиками. Конечно, никто не говорит, что новое общество возникает сразу. Мы думаем, надо захватить власть и установить правильные законы, а там уже люди постепенно изменятся.

   – И вы втроём решили захватить Афины?

   – Конечно нет, – вступил Тимократ. – Лахар считает, что в этом деле можно опереться на изгнанников, которых он хорошо знает. В большинстве это аристократы, которых изгнали перед Херонейской битвой за связь с Филиппом. Уже пятнадцать лет они пытаются вернуться и получить назад своё имущество. Но Демосфен их считает врагами, а Демад хотя и сочувствует, но не идёт им навстречу, потому что боится смуты. Так что надежд на возвращение у них мало. Лахар уверен, они поддержат идею, а Антипатр даст денег на подкуп нужных людей и наем войска.

   – Не войска, – вмешался Софан, – так охраны, двух-трёх сотен гоплитов. Главная сила будет по эту сторону стен. Первым делом мы объявим отмену долгов, раздел земли и набор наёмного гражданского войска. Поверь, после этого три четверти Аттики примкнёт к нам!

   – Не думаю, – усомнился Эпикур.

   – И напрасно, – горячо возразил Софан. – Государство Платона объединяет две великие идеи, которые близки всем, – идею справедливости и идею порядка. Навести порядок пытались многие, возьми правление Тридцати. Чего хотел Критий? Конечно, порядка, но, чтобы при этом ущемить дельцов и укрепить землевладельцев. Конечно, он долго не продержался, потому что не дал большинству справедливости. Вернулась демократия – справедливости стало больше, но не стало порядка. А мы предложим и то и другое.

Посмотри, какой ценой демократия поддерживает гражданский мир. У нас три сорта власти: законодательная – Собрание и Совет пятисот, судебная – Ареопаг и Гелиэя, и, наконец, исполнительная – стратеги, таможенники, заведующие финансами и зрелищами. Сколько денег всё это стоит! Сколько бездельников, взяточников, крючкотворов вокруг этого кормится! А цель одна – погасить зависть бедняков и ограничить жадность богатых, то есть охранять несправедливость.

В справедливом обществе каждый занимается своим делом и не лезет в чужие, значит, нет зависти и посягательств. Поэтому власть упрощается, ни законодательной, ни судебной не потребуется. Нужна будет только решающая или идейная власть и исполнительная, она же военная. Так что во главе государства должны стоять два тайных совета – Совет философов и военный.

   – Но почему тайных? – спросил Эпикур, которому идея друзей нравилась всё меньше.

   – Иначе нельзя, – стал объяснять Тимократ. – Быстро новое общество не построишь, нужно время для перехода от несовершенного к совершенному. Многие люди не сразу поймут идею нового государства. Появятся противники, начнётся борьба. И тут военные хитрости необходимы. Кстати, и Платон пишет об этом. Помнишь, чтобы убедить народ, он предлагал ввести учение о том, что люди рождены Землёй и носят в себе разные части железа, серебра и золота и от этого зависит, к какому сословию их причислить. Или его план тайного наблюдения за способными подростками. Короче, без соблюдения тайны вряд ли удастся воспитать новых людей.

   – Это все мелочи! – махнул рукой Софан. – Надо захватить власть и поклясться в верности Александру, а там видно будет. Если кивнёт, победа обеспечена. И самое главное, Коринфский договор лишит демократов надежды на помощь извне. А тебе, Эпикур, раз уж ты вхож в Академию, задание: ты должен осторожно поговорить с Ксенократом и понять, согласится ли он в случае удачи стать почётным членом Совета философов.

   – Я никому ничего не должен, – запротестовал Эпикур.

   – Ну, не придирайся к словам, – примирительно сказал Софан. – Если тебе это неудобно, обойдёмся. Поможешь в чём-нибудь другом.

   – Нет, – твёрдо сказал Эпикур. – В этой игре я не участвую. И не советую вам.

   – Почему? – удивился Тимократ. – Ведь ты последователь Платона.

   – Какая-то на всём этом грязь. Македонские деньги, подкуп, обман...

   – Важна цель, – возразил Софан. – Что же делать, если дорога к ней – как улица Скира весной. А цели наши чисты. Ведь мы несём счастье всем, даже самым бедным.

   – Как хотите, – покачал головой Эпикур, – Я вам не помощник.

   – Я думал, ты с радостью... – сказал Софан. – А ты прямо как Менандр. Может, трусишь? Ладно. Дело нешуточное, так сразу решаться тоже не стоит. Подумай. И конечно, не труби, мало ли что.

   – Можешь забыть, – успокоил его Эпикур. – Считай – разговора не было.

Разочарованный Софан отхлебнул неразбавленного вина и предложил сыграть. Тимократ согласился, Эпикур сказал, что пойдёт. Софан проводил его до дверей и выпустил наружу.

   – Заходи, – сказал он на прощанье. – Появятся деньги – приноси, не прогадаешь.

Эпикур вышел на дорогу и пошёл к Академии. Резкий прохладный ветер бил ему в лицо. Небо казалось пёстрым от белых с густыми тенями облаков и ярко-синих просветов.

Юноша был смущён и расстроен. Встреча с Софаном глубоко задела его. Не так он представлял себе свидание с другом. Вместо теплоты Эпикур встретил едва ли не полное безразличие, которое, наверно, было бы полным, не подвернись эта дурацкая затея с заговором. И не только по отношению к себе. Похоже, Софан не бедствовал, но даже не вспомнил своего деда. Конечно, стоит ли помогать одному бедному старику, если ты собираешься дать счастье целому народу?

Беседа о «Государстве» оставила ещё более тяжёлое чувство. Она заставила Эпикура по-новому взглянуть на эту идею Платона и внутренне содрогнуться. До сегодняшнего дня он был восторженным поклонником платоновского идеального общества, но первая же попытка, хотя бы мысленно осуществить его осветила рассуждения философа с неожиданной стороны. Софан был прав – основа идеального государства лежала на соединении справедливости и порядка. Но оказалось, желание установить порядок с помощью сословия, вводящего его силой, тут же лишает общество справедливости. Вместо идеала возникает государство, основанное на лжи и принуждении. Но самым страшным было то, что в жертву своему общественному идеалу Платон принёс моральные ценности членов общества!

Не дойдя до Академии, её ученик сошёл с дороги и углубился в рощу. Ноги сразу промокли, но Эпикур не обратил на это внимания, он смотрел на ветки тополей, окутанных зеленью только что родившейся листвы, и свежую траву, пробившую шелуху прошлогоднего мусора. Вовсю заливались птицы, с разных сторон неслось щёлканье соловьёв, не желавших дожидаться ночи. Чувствуя, как на его лице появляется глупая улыбка, Эпикур вышел к Кефису, бежавшему среди валунов между обрывистыми берегами. Журчание воды, блеск мокрых, выглаженных струями камней, юная зелень и песни птиц заставили Эпикура застыть от ощущения несравненной красоты этого мгновения. Сейчас он любил всё вокруг, каждый камень в реке, обкатанный или шершавый, каждое дерево, стройное, скрюченное или поломанное, беспорядочные кучи валежника и слякоть под ногами. Он понял своё чувство как прикосновение богини, так же, как и он, заглянувшей в священную рощу, чтобы ощутить радость ранней весны. Значит, вот кому он улыбался! Может быть, не надо искать в окружающих вещах высшей красоты и гармонии, если каждая из них восхищает сама по себе? Разве можно найти что-нибудь совершеннее соловьиной песни, бегущей воды и распускающихся фиалок?

Невидимая собеседница согласилась с ним. Эпикур опустился на поваленный ствол, закрыл глаза и с наслаждением подставил лицо непостоянному из-за набегающих облаков солнцу. Как же Платон мог принести в жертву порядку правду, а в жертву гармонии – саму жизнь?

Тимократ

Вечером Эпикур зашёл к Менандру и застал у него Тимократа. Друзья болтали, развалившись на сдвинутых ложах. Было ясно, что они уже обсудили утреннюю беседу, потому что Менандр встретил его словами:

   – Молодец, что выплюнул приманку этого скирского удильщика!

Когда Эпикур пододвинул своё клине и устроился на нём, подложив под локоть подушку, Менандр продолжил прерванный появлением нового гостя разговор:

   – Я утверждаю, что Платон в конце жизни просто рехнулся! Судите сами, кто в здравом уме стал бы требовать, чтобы из поэзии вынули все места, где герои проявляют чувства?

   – Смотря какие чувства, – запротестовал Тимократ. – Платон говорит только о недостойных человека.

   – То есть о горе, сомнениях, жалости, страхе... Короче, о чувствах, которые отличают живого человека от не существующего в природе идеального гражданина. Согласись, Платон хотел бы от всего искусства оставить одну военную музыку!

   – Пусть так, – сказал Тимократ. – Но, по-моему, это не такая уж большая плата на всеобщее счастье.

   – Что с тобой спорить! – Менандр махнул рукой. – Уже как-то уговаривались не трогать этой темы.

Тогда Тимократ обернулся к Эпикуру.

   – Всё-таки я не понимаю, – проговорил он, поправив спадающие на глаза волосы, – почему ты отказался? Не веришь в успех? Я вот побывал в Мегаре и уверился – если Антипатр поможет, дело выгорит.

   – Надеюсь, не выгорит, – сказал Эпикур, – и буду молить об этом богов.

   – Эпикур, опомнись! – Тимократ с изумлением приподнялся. – Ты же посетитель Академии.

   – Уже не посетитель. С Академией я расстался. Сегодня, после нашей утренней встречи.

   – Это уже интересно, – оживился Менандр, – Рассказывай! Похоже, нас ждёт нескучный вечер.

   – Хорошо, – согласился Эпикур. – Всё началось утром, когда Тимократ сказал, что идеальное общество не может прожить без обмана. Его слова меня оглушили. Ведь я люблю «Государство» и много раз его перечитывал. Но Платон умеет околдовывать, и всё у него я принимал как должное. К тому же меня никогда не трогала политика, – в «Государстве» я искал нравственных наставлений и многое нашёл. Прошлой весной решил жить согласно Платону и воспитать в себе два свойства души, которые он считает для философа главными – стремление к истине и честность. С тех пор я ни разу никому не сказал неправды. И вдруг после слов Тимократа понял...

   – Так уж ни разу не соврал? – перебил его Менандр. – Сознайся, что хвастаешь. Разве можно прожить совсем без тайн и хитростей?

   – Без тайн нельзя, – согласился Эпикур, – и я их свято храню. А к честности привыкаешь очень быстро, и, поверьте, она очищает душу и облегчает жизнь. Так вот, вдруг я увидел, что Платон сам проповедует ложь, что он, поборник честности, считает идеалом общество, которое не может жить без обмана!

   – Ты путаешь, – возразил Тимократ. – Я говорил о нужде в военных хитростях только при создании государства.

   – А примеры приводил из законов созданного. Ты упомянул о тайном наблюдении за подростками для перевода способных из кормильцев в стражи. Но есть обман и похуже. При заключении браков выбор невест лежит на правителях, но, чтобы подданные были этим выбором довольны, разыгрывается комедия со жребиями, причём жребии подтасовываются!

   – Не вижу тут плохого, – ответил Тимократ. – Эта ложь – необходимая лекарственная мера, дающая подданным покой и довольство жизнью. Вспомни начало диалога, где Сократ спрашивает: справедливо ли будет отдать оружие и сказать правду умалишённому?

   – А давай, Тимократ, перевернём этот пример. Справедливо ли будет, если умалишённый станет поступать несправедливо, посчитав, что он один нормален, а все вокруг сошли с ума?

   – Нет, конечно.

   – Тогда скажи, как определят подданные Идеального государства, что их правители подлинные философы, а не сумасшедшие, если правителям разрешено обманывать их как угодно? Если ложь предусмотрена в самих основах государства?

   – Отлично, Эпикур! – воскликнул Менандр.

   – Я думаю, – закончил Эпикур, – найдётся немало государств, где правители обманывают народ, но наверняка ни одного, где такой обман предписывается законом.

   – Значит, ты не считаешь государство Платона справедливым?

   – Да, Тимократ. Сегодня я это понял, и ещё понял, что мне не по пути с Платоном. Весь день я бродил по роще у Кефиса, старался докопаться, в чём тут дело. И пришёл к тому, что Платон в поисках гармонии так высоко воспарил, что перестал принимать в расчёт нашу не чистую и не гармоничную, но тем не менее прекрасную жизнь. Он как истину описывает гармонию сфер Тимея и не обращает внимания на то, что Евдокс, наблюдая Луну и Солнце, нашёл совсем другие величины. Он изобретает Идеальное государство, но думает о государстве, а не о людях, которым в нём жить. Он считает, что человека во имя гармонии нужно переделать, и не видит того, что реальные люди в его государстве быстро станут одни – тиранами, а другие – рабами.

   – Всё! – закричал Менандр. – Ты наш!

   – В каком смысле?

   – Приверженец Аристотеля, перипатетик.

   – Слишком ты быстрый, – замотал головой Эпикур. – Я же совсем его не знаю.

   – Поможем, – успокоил Менандр, – У меня есть кое-какие книги Аристотеля, а чего нет, возьму в Ликее.

   – Знаете что, – неожиданно сказал Тимократ. – Наверно, в чём-то Эпикур прав. В Мегаре мы с Лахаром уговаривали его отца, тот подробно нас расспрашивал и в конце концов дал надежду. И вот теперь я думаю, что для него важнее: построить справедливое общество или свести счёты с Демосфеном? То есть в его глазах одно не исключает другого. И действительно, где гарантия, что, объявив благие цели, он не установит у вас тирании? У нас в Лампсаке правят олигархи, но есть и законы и суд, а в крайних случаях созывается Собрание. Но у Платона вся справедливость зависит от доброты философов и стражей. Пожалуй, я скажу Софану, что не стану участвовать в этом деле.

   – Тем более, – заметил Менандр, – может быть, очень скоро Александр силой заставит наши города принять своих изгнанников, и тогда твои мегарцы получат что хотят без помощи приверженцев Платона. Говорят, в Вавилоне уже готов такой указ и его объявят осенью на Олимпийских играх.

   – Вы меня перебили, – вмешался Тимократ, – я хотел ещё сказать вот что. – Он повернулся к Эпикуру и проговорил с некоторой торжественностью: – Не будешь ли ты возражать, если я стану твоим учеником?

   – Нашёл учителя! – засмеялся Эпикур. – Чему я могу научить, если у меня нет учения?

   – Будет, – серьёзно ответил Тимократ, – а кое-что уже есть. Так что можешь считать меня своим последователем.

   – Я говорил, друзья, что сегодня у нас будет необыкновенный вечер, – захлопал в ладоши Менандр. – Не сменить ли нам по этому поводу трапезы?