Текст книги "Эпикур"

Автор книги: Сергей Житомирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

«Государство»

   – Наконец-то добрались до дела, – сказал Софан Эпикуру. – Ну и какое же идеальное государство придумал Платон?

   – Придумал Сократ, а Платон только описал, – поправил Эпикур.

   – Какая разница! Главное – какое.

Они сидели на краю Поликратова мола, подставив босые пятки брызгам от разбивающихся о камни волн. Уже месяц Эпикур ходил к философу и время от времени рассказывал другу о своих занятиях. Но Софан не видел большого толка в выяснении связи чувственного мира с миром идей или в рассуждениях о четырёх видах добра. По-настоящему его занимала только политика и способы разбогатеть.

   – Ладно, слушай. Совершенное государство – это общество без недостатков, то есть такое, где все граждане довольны жизнью, и при этом прочное. Сейчас таких государств нет. В любом честному и справедливому живётся хуже, чем несправедливому обманщику.

   – А при чём тут государство? Это всегда было среди людей и всегда будет.

   – Очень даже причём, – возразил Эпикур. – Люди от природы склонны к честности и справедливости, но их толкает к порокам несправедливое государственное устройство. Все нынешние государства несправедливы, и это происходит потому, что никто до Сократа не понял сути объединения людей в обществе.

   – Тут и понимать нечего, – усмехнулся Сократ. – Государство нужно, чтобы граждане не съели друг друга и не дали съесть себя соседям.

   – Это ты говоришь о том, что есть. Но давай посмотрим глубже, зачем вообще люди живут сообща. И окажется, – потому что каждый не может сам себя всем обеспечить. Люди собираются вместе, чтобы оказывать друг другу помощь. То есть в основе государственной жизни лежит не вражда, а дружба и взаимная выгода. Ведь для жизни нужны разные занятия: земледелие, ткачество и всякие другие ремесла. И каждый делает какую-то работу и для себя и для остальных.

   – Занятно, – кивнул Софан.

   – Так вот, Сократ говорит, что каждым ремеслом должен заниматься специалист. Тогда он достигнет в своём деле совершенства и будет делать его хорошо и быстро. Притом у людей от природы существует склонность к какому-то определённому роду занятий. Поэтому справедливо и выгодно, чтобы в идеальном государстве каждый занимался своим делом и не касался других. Если это осуществить, получится соответствие справедливости государственного устройства и справедливости граждан. Все они будут работать согласно способностям и сообща утолять свои потребности и таким образом достигнут блага. А благо – это прежде всего...

   – Деньги, – вставил Софан.

   – Давай без шуточек, – попросил Эпикур. – Главное благо – здоровье. Телесное и душевное. Согласен? А при нынешнем устройстве государства мало кто находится в ладу с самим собой, потому что всякий душевно здоровый человек стремится быть справедливым, а жизнь принуждает его к несправедливости. Если же кто-то занимается своим делом, к которому у него задатки, не лезет в чужие дела и притом всем обеспечен, то, конечно, будет доволен жизнью.

   – Ну и какое же такое справедливое устройство Сократ придумал?

   – Сейчас расскажу. Кроме землевладельцев и мастеров государству нужны и защитники. Поскольку это тоже своего рода ремесло, притом самое важное для существования государства, то им занимается особое сословие стражей. Стражи защищают государство против любой обиды извне или изнутри. Сократ говорит, что они обязаны кротко творить справедливость по отношению к своим подчинённым, их друзьям по природе, но быть суровыми в битве против любого, кто поведёт себя как враг. Члены этого сословия должны обладать особыми душевными качествами. Они составляют как бы братство, не имеют частной собственности и семей, их дети не знают своих отцов и матерей и считают всех старших по возрасту родителями или предками, а сверстников – братьями. Так что государство состоит из простых людей, которые называются «кормильцами», и «стражей», из которых назначаются правители – «сотоварищи по страже».

   – А рабы? – спросил Софан.

   – Рабов не будет. Здоровое общество не должно пользоваться подневольным трудом.

   – Да-а, – протянул Софан. – Что-то не верится, чтобы кто-нибудь согласился жить в таком государстве.

   – Конечно, многое здесь непривычно, и внешне этот строй может напомнить олигархию или даже тиранию. Но сущность совсем другая. Начнём с того, что управляют государством философы.

   – Философы?

   – Конечно, – спокойно ответил Эпикур. – Кто лучше философа сможет рассудить, что плохо и что хорошо, кто в сложных обстоятельствах быстрее найдёт правильный выход из затруднений? Душевный склад философа как раз подходит для правителя. Душа философа отличается стремлением к познанию истины, правдивостью, отвращением к корысти, мужеством и великодушием. Просто мыслители сейчас не в чести. А если бы дать настоящему философу власть, он смог бы построить справедливое общество.

   – А вдруг, – возразил Софан, – кто-нибудь притворится философом, уговорит людей принять его план, а потом окажется тираном?

   – Ты не понимаешь основного. Если стражи и правители будут жить, не имея собственности и преимуществ, среди них не возникнет ни зависти, ни стремления к богатству, ни других пороков. Сама жизнь сделает их справедливыми. Жизнь в государстве, где каждый обеспечен и занят собственным делом, – счастье для всех граждан и для правителя. А тираны, как доказал Сократ, самые несчастные люди на свете.

   – Вот уж ерунда. Иметь почёт, богатство, власть – и вдруг оказаться несчастным!

   – А ты послушай! – Эпикур достал из сумки листок папируса и заговорил, заглядывая в него: – Послушай, как тиран приходит к власти и что из этого выходит. Представь себе, что в демократическом государстве, где всегда идёт борьба партий, какой-нибудь демократ добивается у народа чрезвычайных полномочий, обещает передел земли или отмену долгов. Потом он просит, чтобы ему назначили телохранителей, и начинает потихоньку расправляться со своими противниками, объявляя их врагами народа. При этом он ввязывается в какие-нибудь войны, чтобы гражданам был нужен предводитель и ещё чтобы люди обеднели от налогов и больше думали о пропитании, чем о политике. Кроме того, любого неугодного тиран может объявить вражеским шпионом и избавиться от него. В конце концов всё это начнёт раздражать и его сообщников, и самые смелые из них начнут ему возражать. Вот тут, Софан, я прочту тебе слова Сократа:

«Чтобы сохранить за собою власть, тирану придётся их всех уничтожить, так что в конце концов у него не останется никого ни из друзей, ни из врагов, кто бы на что-то годился.

Значит, тирану надо зорко следить за теми, кто мужествен, великодушен, кто разумен, кто богат. Благополучие тирана основано на том, что он поневоле враждебен всем этим людям и строит им козни, пока не очистит от них государства.

Он связан блаженной необходимостью либо жить среди толпы негодяев, притом тех, кто его ненавидит, либо проститься с жизнью».

   – Да, про тирана он крепко сказал, – покачал головой Софан. – А как Сократ думал осуществить своё государство?

   – Ну как? Сперва философ получает власть. Либо его призывает народ, либо философом становится наследник какого-нибудь царя. А потом постепенно он подбирает способных юношей и воспитывает из них стражей. Когда они подрастут, то становятся его помощниками в установлении новых порядков.

   – А правда ли, что Платон трижды пытался основать такое государство в Сицилии и каждый раз его с позором изгоняли?

   – Это не так, – сказал Эпикур. – Совершенное государство хотел устроить муж дочери Дионисия Дион. Памфил с ним много встречался, когда тот жил в Афинах. Дион подружился с Платоном ещё юношей, при первом приезде философа в Сицилию через десять лет после казни Сократа. Ни о какой политике тогда и речи не было, а изгнал Платона Дионисий из-за того, что тот не захотел унизиться перед тираном. И не просто изгнал, а велел отвезти на Эгину, потому что мы тогда с ней воевали, и любой афинянин, ступивший на остров, считался военнопленным. Платона должны были продать в рабство, но философ Анникерид его выкупил, отвёз в Афины и тут же отпустил. Афинские друзья Платона хотели вернуть Анникериду деньги, но тот не взял, и на них Платон купил усадьбу в Академии для своей школы. Тогда Платону было сорок лет.

   – Да, с ним пошутили, – улыбнулся Софан.

   – Ну, а лет через двадцать, когда в Сиракузах правил Дионисий Младший, Дион договорился с тираном о людях и земле для основания города с совершенным устройством, и Платона позвали для помощи. Но оказалось, что Дионисий отказался от своих обещаний, повёл себя с Платоном недостойно, и философу пришлось уехать.

А в третий, и последний, раз, ещё через десять лет, семидесятилетнего Платона пригласили в Сиракузы, чтобы помирить Дионисия с Дионом. Дионисий опять повёл себя коварно, и Платон чуть не погиб от рук его наёмников. Хорошо, в Сиракузах оказался пифагорец Архит, который заступился за Платона и помог ему вернуться в Афины. А Дион начал войну с Дионисием...

   – Изгнал его, – продолжил Софан, – сам погиб, и дело кончилось призванием Тимолеонта. И после этого ты станешь утверждать, что философ способен управлять государством? Твой Платон вёл себя как ребёнок. Как же можно править государством, не разбираясь в людях? И вообще, что же получается, выходит, в идеальном государстве правящее сословие беднее народа?

   – Опять ты не понял, – сказал Эпикур, раздражаясь. – Философы, управляя совершенным обществом, имеют дело не с коварными тиранами и их прислужниками, а с друзьями и единомышленниками, которым дают советы. А то, что стражи ведут суровый образ жизни, есть залог их честности, справедливости и преданности городу.

   – Ну, ладно, – усмехнулся Софан, – ты, я вижу, не лучше Платона. Знаешь, такое общество, наверное, можно построить, но во главе его должны стоять не философы, а политики. Честные и умные политики, вроде Демосфена или Демада. По крайней мере, пока государство будет устраиваться. Так что спасибо за рассказ. Доберусь до Афин – обязательно раздобуду Платона.

   – Зачем для этого плыть в Афины? Я тебе здесь достану, – предложил Эпикур. – Буду брать у Памфила по одной книге и приносить.

   – Нет, – Софан подобрал ноги, встал и потянулся, разгибая спину. – Скоро мы с тобой простимся, Эпикур. Отбываю в Аттику. С отцом совсем поссорился, – объяснил он. – Нанялся гребцом вон на тот корабль, на днях отплываем.

Эпикур вскочил и замер перед другом, разглядывая его худое лицо с отстранённым взглядом. Казалось, Софан уже не видит родного города, а перенёсся на запад, в далёкую кипящую страстями столицу.

   – Может быть, мне улыбнётся, – мечтательно проговорил Софан.

   – Мы встретимся там, – сказал Эпикур. – Года через два или три. Леосфен дал отцу денег на мою поездку в Афины.

   – Жаль, не тебе. А то я бы взял в долг. Ну, ничего, и так не пропаду. Придёт время, вы ещё услышите о Софане!

Часть вторая
АФИНЫ

Ты лучший из людей, раз ты афинянин,

гражданин величайшего города, больше

всех прославленного мудростью и

могуществом, не стыдно ли тебе заботиться

о деньгах, о славе и почестях, а о разуме,

об истине и душе не заботиться?

Сократ

Встреча

Солнце, недавно поднявшееся за кормой, ещё не грело. Убаюканные качкой пассажиры, закутавшись в плащи, дремали на тюках с шерстью, которую вёз в Афины Микон. Памфилу, обладателю единственной на корабле каюты, не давала спать тревога, а Эпикуру, впервые пустившемуся в плавание, – любопытство. Учитель и ученик, поёживаясь от утреннего холода, стояли у правого борта и следили за медленно приближавшимся берегом. Микон держал на мыс Суний, восточный край Аттики.

Эпикуру недавно исполнилось семнадцать. Теперь это был стройный, крепкий юноша с открытым приветливым лицом. Он вступил в тот возраст, когда молодых покидает детское ощущение самоценности жизни и они начинают с удивлением и тревогой разглядывать себя, стараясь понять, чего хотят, на что способны и зачем вообще оказались в этом мире?

С восторгом, к которому примешивалась изрядная доля беспокойства, он смотрел на священную землю предков. Там, впереди, за далёкой стеной Гимет лежала столица философов, там его ждала Академия (если, конечно, он не осрамится перед Ксенократом), там был Софан, которого ещё предстояло разыскать, тамошние камни помнили Солона, Перикла, Геродота, Анаксагора, Сократа и Платона, там жили легендарные Фокион и Демосфен. И со всем этим он мог соприкоснуться уже сегодня!

Они отплыли с Кеоса засветло, рассчитывая к концу дня достичь Пирея. Памфил, уставший от бесконечных задержек, увидев наконец вблизи аттический берег, немного успокоился. Было девятое анфестериона[5]5
  Аттический месяц анфестерион приблизительно соответствовал нашему февралю.


[Закрыть]. Малые Элевсинии начинались через пять дней, и он боялся, что не успеет договориться с иерофантом об участии в священнодействии. Решение пройти обряды Элевсинских таинств и стать мистом возникло у него неожиданно. Посвящение требовало не меньше полутора лет: сперва надо было пройти весной Малые Элевсинии, потом осенью Большие, и только через год, на следующих Больших, поклонник Деметры и Диониса получал доступ к тайным мистериям Элевсинского культа и мог рассчитывать на посмертное успокоение души в стране блаженных.

Неокл с трудом согласился отпустить Эпикура с Памфилом в это ненадёжное для мореплаванья время. И действительно, им пришлось подолгу пережидать непогоду, мокнуть под дождями и страдать от качки. Но, слава Посейдону, кажется, путешествие заканчивалось благополучно.

   – Скажи, мой друг, – неожиданно попросил Памфил, – только честно. Вот многие говорят, что иногда улавливают какие-то следы воспоминаний о прошлых рождениях. А ты? Как у тебя с этим, ведь молодая память должна быть чище, чем в зрелые годы?

Эпикур с участием обернулся к учителю. Он знал, что последнее время Памфила преследует страх смерти. Хотелось ободрить старика, но уже давно он принял за правило говорить только правду и теперь, вздохнув, ответил, что, конечно, иногда видит странные сны, но их странность, например полёты, – скорее мечты и желания, чем воспоминания о прошлой жизни.

   – Вот и я тоже, – кивнул Памфил, – сколько ни копался в памяти, не сумел найти следов прошлых рождений души. Между тем пифагорейцы с уверенностью пишут, что Пифагор был сыном Гермеса, появился на свет ещё во времена Тесея и звался Эталидом. После смерти Эталида он стал Эвфорбом, был воином Приама и сражался с самим Менелаем, потом, уже во времена Гомера, он прожил жизнь делосского рыбака Пирра и только потом родился у нас на Самосе при Поликрате. И каждый раз его реинкарнация от смерти до новой палингенесии длилась ровно 216 лет, то есть шесть, дважды умноженное на себя. Значит, до его нового рождения, по моим расчётам, остаётся шестьдесят два года. Но способность помнить прошлые рождения, как они пишут, Эталиду по его просьбе подарил божественный отец. А как же остальные? Подумай, какой толк душе от прошлых рождений, если она их не помнит? Прости, я опять кощунствую.

Эпикур вспомнил десятую книгу платоновского «Государства», рассказ о воине Эре, убитом в бою и воскресшем через двенадцать дней на погребальном костре. Эр помнил о путешествии своей души в царство мёртвых, грандиозное зрелище Вселенной – веретена Ананки и встречу с богиней судьбы Лахетис. Он видел души тиранов и убийц, обречённых на вечные мучения, и души людей, готовых к новому рождению. При нём эти души выбирали жребий своей будущей земной жизни. Вместе с нерождёнными он спустился в знойную долину подземной реки Леты, и там, исполненные жаждой, все они, кроме Эра, напились из неё воды забвения.

   – Наверно, душа вспоминает свои прошлые жизни в моменты между рождениями, – сказал Эпикур. – Помнишь, у Платона тень Одиссея, устав от приключений, выбрала судьбу простого человека.

   – Рассказ Эра я не забыл, мой друг. Только он – не свидетельство очевидца. Платон сам говорил мне, что выдумал его, чтобы красочнее описать владения Аида. Как узнать, что входит в нас в виде откровения, а что – игра фантазии? Может быть, иерофант мистерий и кое-кто из мистов действительно что-то знают, но они должны хранить тайну. – Памфил горестно вздохнул. – Сказать тебе, что страшнее всего? Это, мой мальчик, соединение неотвратимости с неизвестностью!

Беседу прервал Микон. Неожиданно он отдал кормовое весло помощнику, спустился на палубу и призвал пассажиров погрести.

   – А ну, афинские граждане! – заорал он басом, – Достаточно отдыхали, пора и поработать. За вёсла, афиняне, за вёсла! Мелей, Фессал, Салеф, развернуть парус, живо!

Корабль поворачивал влево, огибая мыс. Впереди открылась ширь Саронического залива, вдали, над морем, тёмным от волн, обозначился голубой контур Эгины. Моряки перетягивали канаты, крепящие рею. Пассажиры – хозяева вперемежку со слугами – разбирали вёсла, усаживались вдоль бортов. Эпикур подошёл к скамье, на которой уже сидел Мис. Юноша повернулся лицом к корме, уселся рядом и положил руки на отполированную ладонями рукоять весла. Микон опять поднялся на корму.

   – А ну, мозолезадые, приготовились! – закричал он, поднял руку и дал первую команду: – Оп!

Вёсла с плеском рухнули в воду.

   – О-оп, – пропел Микон.

Эпикур изо всех сил потянул рукоять к себе, потом вверх и вперёд. Ещё одно «Оп», и весло снова бухнулось в волны.

   – О-оп, оп! О-оп, оп! – командовал Микон, постепенно наращивая темп.

Эпикур с наслаждением работал веслом, разглядывая холмистый берег. Паралия – прибрежная область страны – выходила к морю рыжими обрывами, над которыми зеленели луга и темнели полосы вспаханных полей. В открывавшихся долинах прятались рыбацкие селения.

После часа работы Микон объявил отдых. Пассажиры принялись за завтрак. Мис принёс Эпикуру хлеб, сыр и горсть оливок. Они ещё ели, когда за кормой показалась небольшая эскадра – четыре триеры и узкая тридцативёсельная ладья. Размещённые в три яруса вёсла триер энергично работали, от круто входивших в воду носов разбегались пенные полосы, порой из волн выглядывали окованные бронзой концы таранов. Военные корабли без труда догнали грузный «финик» Микона.

   – Эй, Микон! – окликнули с ладьи, – Смотри не спеши. А то можешь попасть в кашу!

   – Эге, Стреб! – узнал знакомого Микон. – Что это ты тут заварил, пока меня не было?

Быстроходная ладья поравнялась с фиником. Стреб придержал её, зная, что легко нагонит триеры, и начал выкладывать новости. Пассажиры повскакивали с мест и затихли, прислушиваясь.

Стреб объяснил, что вчера вечером перед Пиреем появился неизвестный флот из трёх десятков триер. Оказалось – объявился Гарпал, бывший наместник Вавилона и главный казначей Александра. Уже ходили слухи, что, когда царь по пути из Индии стал наводить в государстве порядок, Гарпал вдруг изменил ему и бежал, захватив казну. И вот, наняв сильное войско и флот, он явился в Афины просить убежища![6]6
  Первый раз Гарпал появился у Афин весной 324 г.


[Закрыть] Стратег Филокл распорядился до решения властей закрыть все афинские гавани, а Стреба на всякий случай послал за подкреплением в Лаврион.

   – Ну и дела! Действительно каша! – воскликнул Микон.

   – Притом золотая, – добавил Стреб. – Гарпал обещает подарить городу шесть тысяч талантов!

Слушатели ахнули. Такой доход Афины в лучшие времена своего могущества могли получить только за десять лет. Тем временем Стреб дал команду гребцам, и ладья двинулась вдогонку за триерами.

Пятеро моряков и три десятка пассажиров столпились у мачты, чтобы обсудить новость. К ним присоединился Микон.

Гарпала хорошо знали. Наместник Вавилона не скрывал своей симпатии к афинянам. В позапрошлом неурожайном году он спас город от голода, прислав в Аттику несколько кораблей с зерном. Положение было тем более щекотливым, что Гарпала в благодарность за это избрали почётным гражданином Афин.

   – Пожалуй, в городе уже идёт Собрание, – предположил Микон. – Жаль, нас там нет. Вот случай так случай.

   – Только бы не упустили, – волновался тощий Фессал. – Шесть тысяч талантов! Да ведь это, если поделить, можно выдать каждому гражданину по пятнадцать мин!

   – И войну с Александром в придачу, – добавил Микон.

Торговец Ксанфий, которого Неокл просил опекать Эпикура в Афинах, предложил взять Гарпала под защиту, а богатства вернуть Александру. Тогда Гарпал перестанет быть преступником, и у царя не останется причин мстить городу. Только пусть драхм по триста из его денег дадут каждому афинянину. Такая убыль по сравнению с его богатствами будет просто незаметной.

Начался спор. На шум из каюты вышел Памфил, послушал, махнул рукой и ушёл назад. Эпикур с любопытством слушал доводы спорщиков, но не мог сообразить, какое бы решение принял сам.

Микон предложил снова сесть за вёсла.

Подгоняемые любопытством люди гребли изо всех сил, сменяя друг друга, и корабль достиг Пирея раньше, чем предполагалось. Вход в торговую гавань Зея всё ещё был заперт афинскими триерами, по крепостной стене расхаживала охрана. Перед гаванью столпились несколько торговых судов, левее стояла эскадра Гарпала из кораблей финикийской постройки.

Микон подвёл свой финик к другим торговцам и велел бросать якорь. Памфил указал Эпикуру на крепость Мунихий за входом во вторую гавань с тем же именем. Главная гавань Пирея помещалась с другой стороны полуострова.

Неожиданно кто-то заметил Гарпала. Македонянин в красной широкополой шапке-кавсии, хромая, прохаживался по палубе одной из триер, стоявшей не очень далеко. Все бросились к левому борту смотреть на Гарпала.

– Назад! – закричал Микон. – Корабль мне перевернёте!

Зрители слегка попятились. Гарпал ходил, останавливался, разглядывал Пирей. Вскоре к нему присоединилась женщина с ребёнком на руках. Всезнающий Ксанфий объяснил, что ребёнок – это скорее всего Леонтия, дочь Гарпала и афинской гетеры Пифоники, умершей в Вавилоне год назад, а женщина – другая флейтистка, Гликера, которую Гарпал выписал из Афин после смерти Пифоники.

Едва упомянули Пифонику, речь сразу зашла о памятниках, которые ей соорудил Гарпал, истратив на это неслыханную сумму – двести талантов. Один памятник поставили в Вавилоне, второй – недалеко от Афин возле Гермии на Элевсинской дороге. Постройку этого памятника Гарпал доверил Хариклу, зятю Фокиона. Все дружно утверждали, что на монумент пошла лишь небольшая часть присланных Гарпалом денег.

Тем временем на рейде началось движение. Криками с корабля на корабль разнеслась весть, что афиняне отказались впустить македонянина. Между кораблями эскадры и берегом начали сновать лодки. На триере Гарпала собралось много народа, очевидно, он держал совет со своими приближёнными. Через час эскадра самого богатого человека в мире, сопровождаемая несколькими афинскими триерами, ушла на восток. Гавани города открылись.

На этот раз на вёсла сели только моряки и слуги. Микон, пропустив вперёд нетерпеливых, осторожно ввёл корабль в порт. Ученик и учитель снова стояли рядом на палубе. Им предстояла разлука, Памфил собирался остановиться в Пирее у знакомого жреца Деметры, принадлежащего к роду Евмолидов, члены которого традиционно занимали высшие должности в Элевсинском культе, Эпикур стремился в Афины, поближе к Академии.

В полукруглой гавани в это время года было немного судов. Пока Микон вёл корабль вдоль берега, Памфил показывал Эпикуру достопримечательности Пирея. Вот нарядный корабельный навес на каменных колоннах, где стоят вытащенные из воды знаменитые, вечно обновляемые суда – посольские триеры «Парал» и «Саламин» и низкая, ярко раскрашенная ладья – несомненно, тридцативёсельный священный корабль, по преданию, тот самый, на котором Тесей в незапамятные времена плавал на Крит к Миносу сразиться с Минотавром и избавить город от унизительной дани. Каждый год корабль отправляется в священное плавание на Делос с дарами тамошнему храму Аполлона. Существует даже целое философское сочинение об этом корабле – можно ли считать, что он остался самим собой, если при многочисленных ремонтах, которые он прошёл за свою невиданно долгую службу, уже не раз и не два были заменены новыми все его части?

Наконец верфи и складские дворы кончились, открылось пространство, заполненное возбуждённой толпой. Это был Восточный рынок. За стоявшими на приколе кораблями и незастроенной прибрежной полосой теснились навесы торговцев, выше белели колоннады, полукругом окаймлявшие площадь. На миг распахнулась главная поперечная улица Пирея, открытая из конца в конец, круто взбегавшая на холм. Вход её отмечали две огромные бронзовые статуи, одна из которых изображала Зевса, а вторая – афинский народ.

Едва корабль причалил, к нему тут же сбежались грузчики, перекупщики, менялы, сборщики торговой пошлины. Ксанфий, который не вёз домой ничего, кроме вырученных денег, тут же нанял повозку. Слуга Ксанфия и Мис быстро погрузили вещи. Эпикур попрощался с Памфилом, и повозка, подскакивая на выбоинах, повезла его навстречу самостоятельной жизни.

После тихого просторного Самоса Пирей показался Эпикуру необычайно людным. Поражали удивительно прямые улицы, проложенные полтораста лет назад архитектором Гипподамом. Повсюду толпились люди, переживавшие тревожные события прошедшего дня. Через северные ворота города повозка выкатилась на широкую разъезженную дорогу, шедшую на восток левее Длинных стен. Отсюда до Афин было около двух часов езды.

Эпикур с волнением смотрел вокруг, стараясь ничего не пропустить и навсегда запомнить свою первую встречу с родной землёй. С возвышенности Пирея ему открылась широкая равнина с серебристыми пятнами масличных рощ, замкнутая далёкой грядой Парнефских гор. А в её середине, как драгоценность на ладони, лежали Афины. Солнце, успевшее обойти небо, снова оказалось сзади и чётко высвечивало ряд застроенных холмов, окружавших продолговатую возвышенность Акрополя с белыми храмами на вершине. Эпикуру даже почудилось, что он уловил блеск золотого наконечника копья знаменитой Фидиевой Афины. Правее Акрополя темнел треугольник горы Ликабет. Эпикур никогда не был здесь, но многое знал по рассказам. Поэтому всё, что он видел, казалось знакомым, и юноша ощущал странную радость узнавания.

Возница спешил, стремясь засветло добраться до города. Он то и дело понукал лошадь и покрикивал на мешавших проехать встречных, которые возвращались в Пирей с Народного собрания. Ксанфий засыпал его вопросами о Собрании, тот сперва отвечал неохотно, но потом разошёлся, и скоро приезжие уже знали о событии во всех подробностях.

Таких бурных собраний давно уже не случалось, театр Диониса был переполнен. Сперва посланец Гарпала объявил, что тот хочет воспользоваться правом гражданина Афин жить в городе в качестве частного лица, а взамен отдаёт афинянам все свои богатства, войско и флот. В ответ Демад, первый человек в Афинах, друг наместника Македонии Антипатра, посоветовал народу проявить благоразумие и не впускать Гарпала. Последователь Демада Стратокл предложил даже захватить македонянина и выдать Александру, чтобы царь за это подарил городу часть ценностей, но Фокион напомнил, что Афины сейчас не готовы к нападению на достаточно сильный отряд Гарпала, тем более что его возглавляет опытный воин, спартанец Фиброн.

Казалось, дело идёт к принятию предложения Демада, но тут с яркой речью выступил Гипперид. Он призвал афинян к восстанию, утверждая, что подарок Гарпала даст городу возможность стать во главе общеэллинского союза, направленного против власти македонян, что момент для этого самый подходящий и, если действовать быстро, победа будет обеспечена. Гипперида поддержал Гимерий, им удалось воодушевить Собрание.

– Я сам кричал как сумасшедший! – рассказывал возница. – Вот тогда-то вышел Демосфен и всех охладил.

   – Как же так, – изумился Эпикур, – ведь он всю жизнь стоял за независимость Афин?

   – А знаешь, что он сказал? – обернулся возница. – Напомнил, что сокровища Гарпал взял из казны, и они, попросту говоря, украдены. А воровство – всегда преступление. Другое дело, если бы Афины уже воевали с Александром и Гарпал перешёл бы на их сторону, захватив имущество врага. Тогда оно могло бы считаться военной добычей. А принять Гарпала сейчас – значит покрыть Афины позором, а в случае войны – лишить покровительства богов.

Вышло, что Демосфен склонил народ принять предложение своего вечного противника Демада, и было решено просить Гарпала покинуть афинские воды.

Эпикур задумался над доводами Демосфена, который, в отличие от прочих, да и от самого Эпикура, увидел в случившемся не просто выгоду или невыгоду, но прежде всего нарушение законов морали.

Солнце уже приблизилось к седловине Эгалей, в которую уходила Элевсинская дорога, когда они въехали в пригороды. Здесь, во внешнем Керамике, Ксанфий показал Эпикуру крышу храма Аполлона – Лика (светоносного), около которого находился Аристотелев Ликей. Наконец повозка миновала двойные Дипилонские ворота, разделённые широким двором, немного проехала по улице Шествий – Дромосу и свернула налево в узкий переулок к дому Ксанфия.