Текст книги "Эпикур"

Автор книги: Сергей Житомирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Демосфен

Через пару дней Менандр предложил Эпикуру посетить один дом.

   – Помнится, ты хотел побеседовать с кем-нибудь из перипатетиков по поводу пустоты. Так вот, там ты будешь иметь такую возможность.

   – Мы пойдём к Аристотелю?

   – Нет, к Демосфену. Но будут – Феофраст и ещё Деметрий, младший брат Гимерия. Я тебе его показывал, когда мы слушали Аристотеля. Он очень прыткий, служил помощником Ликурга, этого поклонника старины, и привёл в порядок афинские финансы. А теперь вот пришёл в Ликей и вместе с Аристотелем, а может быть, и вместо него, написал «Афинскую политою»[13]13
  «Афинская полития» – сочинение Аристотеля о политическом строе Афин, который он называл «политией». Найдено в 1890 г.


[Закрыть]. Ещё, конечно, будет и Гимерий.

   – Конечно, я не откажусь, – ответил Эпикур, – только учти, вопрос о пустоте я уже выяснил и в такой компании предпочту слушать, а не высказываться.

   – Ну, это уж твоё дело, – сказал Менандр, – хотя я бы предпочёл, чтобы ты превратил этот ужин в «Пир» Платона.

Демосфен жил на удивление скромно, куда скромнее, чем Менандр. Хозяин и пятеро гостей поместились в небольшой комнате с росписью, изображавшей рождение Афины: Зевса, Гефеста с молотом и Афину в доспехах, только что появившуюся из Зевсовой головы.

Подали угощение. Деметрий, красуясь, рассуждал о гибели книг.

   – Потеря хорошей книги, – говорил он, – такое же невосполнимое несчастье, как смерть человека. И это тем более обидно, что книги, в отличие от людей, способны жить вечно, если найдутся люди, которые будут их хранить и переписывать.

   – Это действительно так, – поддержал ученика Феофраст, с лица которого не сходило выражение готовности слушать и понимать. – Я составляю книгу «Мнения физиков» – изложение философских учений прошлого – и уже столкнулся с этим. Многих старых книг, с которых пишут более поздние авторы, нигде нет. Например, я уже два года безуспешно пытаюсь найти знаменитое сочинение Анаксимандра, боюсь, оно утеряно, и мы уже никогда не услышим голоса великого милетца.

   – Следовало бы, – сказал Деметрий, – создать на средства государства большую библиотеку, которая занималась бы собиранием книг, всех, какие только существуют. Я думаю, Ликей был бы для этого подходящей основой.

   – Скорее уж Академия, – отозвался на слова брата Гимерий. – Хотя бы потому, что она основана афинянином.

   – Можно и не связывать библиотеку со школами, – возразил Деметрий.

   – Прекрасная мысль, – засмеялся Гимерий. – В Афинах учреждается должность главного философа, на которую назначают по жребию!

   – Ты зря смеёшься, Гимерий, – сказал Демосфен. – Предположение Деметрия заманчиво. Большая государственная библиотека, общеэллинское книгохранилище, – храм мудрости! Такое заведение прославило бы город и привлекло к нам лучших людей. К сожалению, сейчас с нашими доходами такую библиотеку мы не сможем ни собрать, ни поддерживать, даже если бы удалось убедить народ в её полезности.

Разговор коснулся недавних событий, и Феофраст сказал, что не ожидал от Александра, которого считал образованным человеком, такого варварского понятия о богах. Заспорили: верит ли сам царь в свою божественность или просто хочет распространить восточные обычаи обожествления монархов на Элладу?

   – Знаешь, Демосфен, а мой друг Эпикур, которого я привёл, считает богов Аристотеля лишними довесками к его системе, – неожиданно заявил Менандр.

   – Ещё один кусатель Аристотеля? – усмехнулся Демосфен, – Что же привело тебя к таким мыслям, если только Менандр не возвёл на тебя напраслину?

Эпикур метнул гневный взгляд в сторону Менандра и повернулся к оратору:

   – Я говорил, что божественность светил у Аристотеля не совсем оправдана. Этому противоречит само постоянство их движений. Неужели нужен божественный разум, чтобы без конца повторять одно и то же? Может быть, он ввёл богов отчасти просто для приличия?

Феофраст наклонил голову:

   – Твоё соображение не лишено остроумия, но, конечно, ты понял Аристотеля не до конца. Если придать сферам светил естественные вращения, возникнут трудности с передачей принудительных движений от перводвигателя к вещам подлунного мира. Кроме того, устранение божества превратило бы мир в бездушную машину. Учение Аристотеля, мой друг, это панцирь, его надо либо носить, либо сбросить целиком.

   – Однако наш юный друг не одинок, – сказал Демосфен. – Иерофант тоже не пожелал разбираться в тонкостях физики и считает Аристотеля безбожником, хотя по понятным причинам не решается тронуть.

   – Если даже сомневаешься в существовании богов, – вставил Гимерий, – лучше всё же почитать их, потому что они – единственная опора нравственности.

   – Истины ради замечу, – отозвался Демосфен, – что ты подменяешь вопрос о существовании богов вопросом о пользе веры. Но вот интересно, – обернулся он к Эпикуру, – что по этому поводу думает молодёжь?

   – Боги... – начал Эпикур, – они, конечно, есть, но не такие, каких описывает Гомер. Мне больше по душе мнение Эмпедокла о божестве, которое нечеловекоподобно, невидимо, неслышимо и неощутимо.

   – Милый мой, – воскликнул Деметрий, – но ты лишил богов всех признаков существования! Может быть, оставишь хоть какой-нибудь без приставки «не»?

   – Мне кажется, – Эпикур запнулся, выбирая подходящее слово, – что главным свойством богов является... сочувствие. Им нравится разделять с нами радость... Они прекрасны... бескорыстны... Они... мне трудно объяснить это словами.

   – Интересные воззрения, – сказал Демосфен, – хотя, боюсь, Евримидонт их тоже не одобрит. С такими я ещё не встречался. Скажи, к какой школе ты принадлежишь?

   – У меня своя школа, искателей счастья, – беспечно проговорил Менандр, вызвав всеобщий смех.

   – Извините его, – попросил Эпикур, – он не нарочно. Пока, Демосфен, я обхожусь без школы. Что касается поисков счастья, то самый счастливый человек, какого я знаю, – это Диоген.

   – Мой друг, – покачал головой Демосфен, – я понимаю твоё восхищение великим синопцем, но, по-моему, не стоит делать его образцом для подражания. Подумай, если все пойдут по его стопам, кто станет строить прекрасные здания, писать картины, устраивать спектакли? Ты думаешь, зря цари Македонии издавна приглашали к себе афинских мудрецов и поэтов? Думаешь, из прихоти Филипп сделал аттическое наречие официальным языком своего двора? Без этого, я думаю, ни он, ни Александр не добились бы таких успехов. Если за Диогеном двинутся всё, что останется от нашей славы, привлекающей в Афины тысячи людей? Можно не верить тому, что Аттика подарила миру земледелие, но не подлежит сомнению, что Афины дали Элладе первый образец государства с писаными законами. Неужели это ничего не стоит? Неужели наш путь пройден зря и нам следует превратиться в жалкую толпу полузверей, забывших, что такое искусство и образованность?

Праздники по поводу обожествления Александра подошли к концу в начале гамелиона, незадолго до восемнадцатилетия Эпикура. Едва они закончились, Ареопаг неожиданно объявил о завершении расследования по поводу пропавших денег Гарпала. Оно было начато полгода назад по предложению Демосфена, но шло так вяло, что о нём успели забыть. В быстром окончании дела видели нажим Антипатра, тем более что среди десяти обвиняемых, к изумлению афинян, оказались Демосфен и Филокл, тот самый стратег, который в своё время не впустил флот Гарпала в Пирей.

Гарпала уже не было в живых, в конце лета он был убит командиром своих наёмников Фиброном, считавшимся лучшим другом бывшего казначея. А похищенные богатства, стоившие жизни владельцу, продолжали сеять беды. Теперь их жертвой стала Кирена. Там после возвращения изгнанника началась смута, и одна из сторон пригласила Фиброна на помощь. Брошенные в костёр гражданской смуты деньги и войска Гарпала быстро превратили её в большую войну, сейчас уже охватившую всю Ливию.

Менандр, со слов отца, утверждал, что Демосфену угрожает серьёзная опасность и что никогда ещё его положение не было таким шатким. Антипатр пошёл на уступки, но требовал за это платы. Первым взносом было обожествление царя, вторым – изгнание Диогена, в качестве третьего наместник, очевидно, требовал удаления Демосфена. Кто-то, кажется Стратокл, подал мысль использовать для этого дело о деньгах Гарпала. Обстановка была благоприятной, потому что и противники Македонии во главе с Гипперидом не собирались защищать оратора. Напротив, Гипперид вызвался стать его обвинителем.

Как говорили, Демосфен встретил эти известия спокойно. Он сказал, что улик против него нет, что ему уже не раз приходилось отбиваться от подобного рода судебных преследований и он их не боится, потому что верит в расположение афинян.

– Вот этого как раз может не оказаться, – сказал Менандр. – Всегда он был вождём и имел массу сторонников, а сейчас у него не осталось никого, кроме Гимерия.

Эпикур пришёл к суду рано. Только что рассвело, было сыро, но не слишком холодно. Прямоугольное открытое здание Гелиэи окружала такая толпа народа, что он не нашёл ни Менандра, ни Тимократа, с которыми должен был встретиться. Ко всем десяти входам, выкрашенным в разные цвета, протискивались судьи-гелиасты, чтобы передать на жеребьёвку таблички со своими именами. Сегодня рассматривалось только одно дело, которое решал тройной состав суда, то есть полторы тысячи судей. Все перегородки, разделявшие судебные отделения, были сняты. Три смежных отделения – зелёное, синее и жёлтое – отводилось судьям, остальные отдавались публике.

Жеребьёвка закончилась, избранные судьи, получившие бронзовые «жёлуди» с обозначением мест, стекались к рабочим отделениям. У входной решётки каждому выдавали трость, покрашенную в цвет отделения. Когда судьи, размахивая тростями, заняли свои места, открылись остальные входы, и любопытные хлынули внутрь. Началась давка, Эпикуру не удалось войти в здание, зато он очутился у барьера прямо за спинами судей. С его места был хорошо виден стол дежурных гелиастов, урны для голосования, счётные доски, водяные часы.

Первым от имени Ареопага выступил Стратокл. Толстяк прочёл заключение архонтов, в котором не было подробностей, а просто перечислялись обвиняемые: «Демосфен взял двадцать талантов, пусть отвечает за эту сумму; Филокл взял восемнадцать талантов, пусть отвечает за эту сумму, Харикл взял пятнадцать талантов, пусть отвечает за эту сумму; Демад взял пять тысяч стратеров... Аристогитон взял...»

   – Вот ещё что я хотел заметить, судьи, – продолжал Стратокл, – сегодня не обычный суд, сегодня среди обвиняемых вы видите самых известных людей города. Оценивая их вину, подумайте не только о ней, но и о том, на кого она бросает тень. Потому что, мне кажется, сегодня вы судите их, а завтра другой рассудит вас...

Под «другим», естественно, подразумевался Антипатр.

Стратокл отошёл, и в напряжённой тишине прозвучало объявление первого дела: «Гипперид против Демосфена».

Они вышли оба, возбуждённый, быстрый обвинитель с тонким, искривлённым злобой ртом и невозмутимый серьёзный ответчик. Их глаза встретились, но Гипперид тут же отвернулся и попросил, чтобы пустили воду. Эпикур знал, что каждый из них имеет право только на два выступления, после чего судьи подадут голоса.

   – Меня, судьи, здесь удивляет одно обстоятельство, – начал Гипперид, – это то, что процесс, в котором сам Демосфен оказался замешанным, был начат по его же требованию. Будьте же особенно внимательны сегодня, судьи, в ваших решениях, не позволяйте ему одурачить вас своим красноречием...

Эпикур напрасно пытался найти в речи Гипперида какие-нибудь факты или доказательства. Вся она сводилась к простому утверждению, что Демосфен виновен, поскольку его вину признал Ареопаг. Настала очередь Демосфена. Он поднялся, спокойный, уверенный в своей правоте.

– Афиняне! Не в первый раз мне приходится здесь отстаивать свою правоту. – Голос оратора звучал твёрдо. – Вы помните, как когда-то враги не давали покоя ни мне, ни моим друзьям, обвиняя нас в незаконных действиях, чтобы лишить вашего доверия. Но сегодня мне тяжело выступать, потому что, оправдываясь, я бросаю тень на добросовестность Ареопага. Я не собираюсь обвинять архонтов, нет, я думаю, они были введены в заблуждение каким-нибудь доносчиком-сикофантом, получившим за свою клевету немалые деньги. Но всё же я вынужден им возразить, и ради своей защиты и ради истины. Знайте же, что обвинение моё совершенно не обосновано. Я не брал денег Гарпала. Я ни разу не встречался с ним. Я задаю обвинителю вопрос. Слышишь, Гипперид, я требую, чтобы ты ответил мне и суду, где, когда и от кого я взял эти деньги? Вы увидите, судьи, что доказательств моей вины нет. Единственное отношение, которое я имел к деньгам Гарпала, – это внутренний заем в размере двадцати талантов, сделанный по договорённости с казначеем два месяца назад для пополнения театрального фонда. Нужно было возместить некоторые оборонные расходы, а находящаяся в моём распоряжении касса теоретика оказалась пустой. Пятнадцать талантов из этой суммы уже возвращены, пять будут переданы, как только откупщики лаврионских рудников внесут арендную плату. Сейчас это подтвердит сам казначей. Закрой воду, – кивнул Демосфен служителю. – Эй, Мелис! Подойди и расскажи судьям о временном перераспределении казённых средств.

Но на зов Демосфена никто не откликнулся. К столу вместо казначея вышел смущённый Гимерий и сказал, что Мелис уехал из Афин по неотложным делам. Так объяснили Гимерию его домочадцы, когда он, не найдя казначея ни в суде, ни в Булевтерие, пришёл к нему домой.

Среди судей и публики поднялся шум. Послышались крики:

   – Он не сговаривался с Мелисом! Обман!

Демосфен помрачнел. Он попросил судей поверить ему на слово и продолжал речь.

Эпикур видел, что, по мере того как Демосфен завладевает вниманием судей, лицо Гипперида наполняется яростью, как тогда, на Пниксе во время Собрания. Когда подошла его очередь, он был доведён до исступления. Это было состязание солнца и бури, разума и страсти.

   – Не слушайте его! – гневно кричал Гипперид. – Да, Демосфен, когда на тебя пали подозрения, ты сам выступил перед народом и доверился в этом деле арбитражу Ареопага. А теперь ты начинаешь придираться к Ареопагу, требуя объяснения его решений, спрашивая, при каких обстоятельствах ты получил это золото, кто его тебе передал и в каком месте. Может быть, ты захочешь ещё спросить, как ты употребил это золото, после того как присвоил его?

Гипперид вспоминал подробности приезда Гарпала, обвиняя Демосфена в том, что тот не проследил за выполнением своих предложений, и выходило так, что и пропажу трёхсот пятидесяти талантов (в пылу речи Гипперид говорил «четырёхсот»), и побег Гарпала Демосфен подстроил только ради того, чтобы завладеть этими двадцатью талантами.

   – Что же, – воскликнул Гипперид, – Гарпал раздавал своё золото второстепенным ораторам, способным только на то, чтобы вызвать шумиху и выкрики, а тебя, который руководил всей афинской политикой, обошёл? Кого ты думаешь заставить поверить этому?

Войдя в раж, Гипперид сперва потребовал наказать оратора за все пропавшие деньги Гарпала. Но, почувствовав неудовольствие слушателей, смягчился и предложил приговорить Демосфена к уплате штрафа в десятикратном размере за пять талантов, не возвращённых в казну.

Демосфену дали слово для второго выступления. Спокойно и ясно он разобрал речь Гипперида и показал, что в ней не содержится ничего, кроме необоснованных нападок. Но его слушали плохо, и он закончил выступление раньше, чем вытекла его порция воды.

Началось голосование. Судьи подходили к столу, сдавали трости и взамен получали «камешки» для голосования – два бронзовых кружочка, цельный и просверлённый. Нужный «камешек» бросали в медную урну, оставшийся – в деревянную. Всё происходило на виду, никто не мог проголосовать дважды или узнать, как проголосовал сосед. Когда все подали голоса, урну опрокинули на стол, и дежурные гелиасты стали выкладывать кружочки на счётных досках. Все, кому были видны доски, с волнением следили за подсчётом голосов. Эпикуру казалось, что оправдательных «камешков» больше, действительно, сперва они обгоняли, но потом ряд противоположных стал длиннее. Несколько раз они опережали друг друга, и результат голосования оставался неопределённым. Но вот все кружочки заняли свои места. Демосфен был осуждён перевесом в сто с небольшим голосов. Ему дали выступить в третий раз.

Демосфен был бледен и расстроен, вероятно, до последнего момента он не мог поверить в своё поражение. Он сказал, что штраф в пятьдесят талантов выплатить не сможет и потому, согласно закону, вверяет себя коллегии Одиннадцати для заключения в тюрьму.

– Но знайте, афиняне, – закончил он, – как бы вы ни обходились со мной, я до конца останусь вам верен и всегда, чем только смогу, буду служить Афинам.

Эпикур, как в тумане, следил за продолжением процесса. Дальше Пифей обвинил Филокла. Но стратег, который, вероятно, чувствовал обстановку лучше Демосфена, ещё вчера со всей семьёй покинул Афины. Его осудили заочно. То же случилось с Хариклом. А потом начались чудеса. Менесхем обвинил Демада, который, сославшись на болезнь, не явился и выставил для защиты какого-то логиста. Тот не отрицал получение подарка, но утверждал, что все деньги, принятые Демадом, тот употребил на угощение народа во время праздника обожествления Александра. И Демад был оправдан, так же как Аристогитон и другие сторонники Македонии.

Через пять дней Менандр попросил Эпикура и Тимократа принять участие в одном тайном деле – нужно было помочь Демосфену. Глава коллегии Одиннадцати, ведавший тюрьмами, друг отца Менандра, сказал, что отпустит Демосфена, как только Антипатр уберётся из города. Вчера это произошло, и завтра на рассвете оратор должен был выйти на свободу после шестидневного заключения. Отец Менандра хотел снабдить Демосфена деньгами и попросил сына передать их ему. Менандр пригласил друзей на роль телохранителей. Кроме того, Тимократ жил во внешнем Керамике, и от него они могли выйти на Элевсинскую дорогу до открытия Дипилонских ворот.

Ночь друзья провели у Тимократа, даже не вздремнув от возбуждения. Только стало светать, они закутались в тёплые плащи, заткнули принесённые Менандром кинжалы за пояса хитонов и двинулись в путь. Предрассветное небо было серым, сырой холод залезал под накидки, под ногами хлюпала слякоть. Улицы и дорога были пусты, только слева над дворами Скира дрожало зарево костров и слышались пьяные песни. Никого не встретив, они подошли к памятнику Пифонике и заметили около него человека. Менандр приказал друзьям быть наготове и выступил вперёд. Но человек оказался Гимерием, который тоже ждал Демосфена и, оказалось, знал о том, что должен прийти Менандр.

Они присели на корточки у памятника и стали ждать. Небо над далёкой грядой Гимет светлело, по всему небосводу обозначились глыбы плотно сложенных облаков. Наконец на дороге показались двое путников, быстро шагавших от города. Один опирался на посох, другой тащил на спине корзину. Ожидавшие поднялись, вышли на дорогу, замахали руками. Путники сперва в нерешительности остановились, но тут же подошли. Оказалось, Демосфен узнал Гимерия.

   – Отец просил передать тебе денег, – сказал Менандр и достал из-за пазухи тяжёлый кошелёк.

   – И ещё тут рядом, в Термин, нас ждёт повозка, – добавил Гимерий. – Я провожу тебя в ней до Мегары.

   – Спасибо, друзья, – проговорил Демосфен, – Сколько раз я покидал Афины, но всегда знал, что в любой день смогу вернуться. – Он обернулся, посмотрел на темневший вдали силуэт Акрополя и воскликнул: – О, Афина! Почему ты благосклонна к трём самым злобным на свете тварям – сове, змее и... народу?

Настала пора прощаться, но тут на дороге появились какие-то люди.

   – Бегите, мы их задержим! – крикнул Менандр.

   – Нет, не нужно из-за меня устраивать сражений, – сказал Демосфен и с горечью в голосе добавил: – Свидетель Зевс, это Гипперид и Каллимедонт-краб. Можно спастись от тюремщиков, но не от патриотов.

Он гордо выпрямился и стоял точно на ораторском возвышении, готовый отстаивать своё мнение. Гипперид и Каллимедонт со слугами подошли.

   – Демосфен, – сказал Гипперид, – я пришёл проститься с тобой и дать немного денег. Извини, если ради красноречия на суде я обидел тебя. Я всё равно никогда не прощу тебе твоей трусости в тот момент, когда мы могли восстать, и который скорее всего больше не повторится. Наверно, я навсегда останусь твоим противником. Но всё же ты – гордость Афин и Эллады, и я преклоняюсь перед тобой.

   – Возьми, что я наскрёб, – проговорил Каллимедонт. – На Пниксе мы всегда спорили, но без тебя Афины – не Афины.

   – Демосфен, ты что, плачешь? – вдруг воскликнул Гипперид. – Успокойся!

Оратор приложил к глазам край плаща:

   – Как сохранить спокойствие, прощаясь с городом, где даже враги такие, какие в другом месте вряд ли найдутся друзья?

После проводов Демосфена Менандр позвал Эпикура с Тимократом к себе. На Агоре они прошли мимо бочки Диогена, которую никто не решился тронуть.

   – Как мало надо сделать, чтобы превратить в пустыню город, полный народа, – вздохнул Менандр.

Вскоре они лежали у столиков в комнате, согретой жаровней с углями, ели жаркое и пили вино. Эпикур рассказал, как Диоген укрыл его в своей бочке от дождя. Менандр вспоминал о своих встречах с Демосфеном, Тимократ прочёл несколько стихотворений Кратета.

   – А помнишь, – Менандр, закинув голову, обратился к Эпикуру, – как в день нашего знакомства мы видели Демосфена в Одеоне? Почти год прошёл с тех пор. Тогда ты надеялся быстро получить у наших мудрецов ответы на все вопросы.

   – Да, похоже, я был тогда слишком самонадеян, – кивнул Эпикур.