Текст книги "Эпикур"

Автор книги: Сергей Житомирский

Прогулка по Афинам

Эпикура разбудили крики торговцев. Было ещё рано и по-весеннему свежо. Он поднялся и оглядел жилище. Комната была невелика и почти без мебели – кровать, кресло, ларь для вещей, светильник на железной треноге. Мис устроился у дверей, постелив себе на полу. Он уже успел встать и протянул хозяину чашку с утренней порцией целебного настоя.

   – Как мы будем жить сегодня?

Эпикур выпил настой, взял из рук Миса ломтик хлеба.

   – Сегодня, Мис, я хочу просто походить по городу.

   – А я постараюсь узнать насчёт заработков.

Второй этаж дома Ксанфия имел наружную галерею, куда выходили двери ещё трёх комнат. Эти тоже сдавались внаём, но сейчас пустовали. Крутая деревянная лестница спускалась в тесный двор.

По грязному переулку Эпикур с Мисом выбрались на улицу Шествий, которая вела от Дипилонских ворот к Акрополю, задевая Агору – главную площадь Афин с общественными зданиями и рынком. Улица была довольно широкой и людной, вдоль неё почти сплошь тянулись навесы и храмы. Эпикур с любопытством оглядывался вокруг, узнавая по описаниям многие памятники и святилища. Вот храм Деметры, перед которым три статуи – самой богини, её дочери Персефоны и Диониса, держащего факел, дальше прекрасная скульптурная группа – Посейдон, сидящий на коне, бросает трезубец в титана Полибота...

Вскоре Эпикура и Миса захватило общее неспешное движение людей, шедших в этот час к Агоре. Множество горожан окликали друг друга, здоровались, останавливались поговорить. Среди прохожих, кроме греков, можно было узнать македонян, финикийцев, египтян. Молодые и старые, одетые щеголевато и бедно, рабы в эксомидах – накидках, оставляющих открытой правую руку, завитые модники в вышитых плащах, моряки и ремесленники в простых одеждах. Попадались и женщины – торговки, служанки, нищенки. Через толпу пробирались крестьяне на повозках или с навьюченными мулами и ослами.

Около Агоры Эпикур простился с Мисом и пошёл дальше один. Он свернул куда-то налево, некоторое время шагал навстречу людскому потоку, стремившемуся на площадь, потом вышел к холму Акрополя и двинулся вдоль его подножия по пустынной дороге, которая огибала возвышенность с севера. Здесь росли деревья, стояли статуи знаменитых афинян и каменные доски с высеченными текстами государственных постановлений. Дорога повернула направо и пошла вниз, как он понял, к театру. Эпикур оказался на улице Треножников, он узнал это по целой веренице памятников, украшавших её правую незастроенную сторону, где начинался склон. Здесь были выставлены почётные награды за победу в театральных состязаниях. Затейливые треножники, отлитые из бронзы, стояли на каменных постаментах с именами награждённых. Между скромными памятниками встречались целые сооружения. Эпикур, задрав голову, остановился перед высоченным постаментом в виде круглой башенки с выступающими полуколоннами, поставленной на массивное прямоугольное основание. Треножник помещался так высоко, что его было трудно разглядеть. Эпикур прочёл, что он получен хорегом Лисикратом, хор которого победил в состязаниях десять лет назад[7]7
  Памятник Лисикрата, победителя состязаний хоров 334 г., сохранился. Его копия выставлена в Музее изобразительных искусств в Москве.


[Закрыть], и покачал головой.

   – Радуйся, приятель! Ты что, родственник Лисикрата? – Перед Эпикуром, улыбаясь, стоял щеголевато одетый юноша небольшого роста с живым весёлым лицом.

   – Нет, я просто пытаюсь понять, чем он так прославился?

   – Как это чем? Не пожалел денег на хороших певцов и этакий памятник.

   – Тогда надо было написать: «Памятник тщеславию Лисикрата», – сказал Эпикур.

   – А ты что – иностранец, что тебе прямо всё требуется писать?

   – Нет, афинянин. Но мы живём на Самосе, а в Афинах я первый день.

   – Зачем же тебя сюда принесло, если не секрет?

   – Да вот решил выяснить у здешних философов, в чём состоит смысл жизни, – усмехнулся Эпикур.

Молодые люди понравились друг другу. Юношу звали Менандром, он без умолку говорил и сыпал добродушными шутками.

   – Ну и как же ты собираешься искать философов? – спрашивал он. – Дело в том, что в Афинах каждый четвёртый – философ, каждый третий считается философом, а каждый второй считает философом самого себя.

   – Нет, я решил попробовать способ Сократа, – в тон ему ответил Эпикур. – Буду задавать свой вопрос всякому встречному. Кто сможет ответить, тот, значит, и есть настоящий философ. Ты вот уже не смог.

   – Как это не смог? Если тебе нужно моё мнение, то пожалуйста. Смысл жизни состоит в том, чтобы развлекаться и развлекать других. Я имею в виду искусство.

   – Твой ответ не всем подходит.

   – Ладно, можешь не считать меня философом. Но, послушай, ты же ещё ничего не видел в Афинах! Давай я проведу тебя по городу и покажу наши чудеса. Здесь их столько, что на каждом шагу рискуешь разбить нос о памятник и споткнуться о место какого-нибудь древнего происшествия. Я иногда удивляюсь – как это мы до сих сор остались целы!

Они пошли по улице вниз и упёрлись в широкое здание, окружённое колоннадой.

   – Одеон Перикла, – объявил Менандр. – Тут обычно выступают певцы, а сегодня готовится постановка «Антигоны». Слышишь, репетирует хор? Как ты относишься к музыке Софокла? Сейчас, мне кажется, будут повторять «Хвалу человеку», послушаем?

Они остановились под навесом среди кучки любопытных. Из окна слышались голоса хоревтов, обсуждавших тонкости исполнения. Потом всё стихло, засвистели флейты, и сильный голос корифея повёл партию:

 
В мире много сил великих,
Но сильнее человека нет в природе ничего.
Мчится он, непобедимый,
По волнам седого моря сквозь ревущий ураган...
 

Хор подхватил его слова и запел на несколько голосов:

 
Плугом взрывает он борозды вместе с работницей-лошадью,
Вечно терзая праматери, неутомимо рождающей,
Лоно богини Земли...
 

   – Ну, что скажешь? – спросил Менандр.

   – Мне понравилось, – ответил Эпикур. – А говорили, Софокл устарел и его давно не ставят.

   – Знаешь, в театре многое зависит от постановщика. А нынешний по таланту, наверно, не ниже Софокла.

   – Интересно, кто же?

   – Демосфен! И он с умыслом выбрал Антигону.

Менандр объяснил, что постановка задумана как политический протест. Маска Креонта будет иметь черты Антипатра, а Антигоны – статуи Афины – Ники, и трагедия должна кое-кого задеть.

   – Зайдём внутрь, – предложил он.

   – А пустят?

   – Ещё не было случая, чтобы Менандра не пропустили в театр.

Оказалось, Менандр был родным племянником знаменитого комедиографа Алексида и в театре знал всех.

Он повлёк Эпикура вдоль стены и втолкнул в узкую дверку. Они прошли полутёмными переходами и оказались в просторном зале, в конце которого шла репетиция. Хор уже не пел, хоревты стояли, сбившись в кружок. Менандр поздоровался, его узнали, один из актёров улыбнулся ему, но тут же опять обернулся к центру круга, где происходило что-то важное. Друзья подошли и стали позади участников спектакля. Эпикур увидел высокого худого человека, с заметной лысиной, окружённой аккуратными завитками седых волос, короткой бородой и усами, который в чём-то убеждал актёра, – крепкого малого с обиженным и в то же время высокомерным лицом. Менандр, мгновенно схвативший суть дела, шепнул:

   – Демосфен наставляет Архия, одного из величайших склочников афинской сцены.

   – Я не желаю играть стражника, когда имею талант сыграть царя! – кипятился Архий.

   – Каждую роль, – остановил его Демосфен, – будь то в театре или в жизни, следует играть хорошо. Ты же, на мой взгляд, не справился даже с ролью, которую считаешь для себя слишком лёгкой. Твой стражник, Архий, если приглядеться, не так уж прост. Тебе удался второй эписодий, когда он выступает в роли чуть ли не палача, поймав Антигону на месте преступления (мы сказали бы – подвига), гордый и бесчувственный, ожидая награды. А в первом эписодии ты играл неубедительно. Вспомним его. – Демосфен обернулся к окружающим: – Страж является перед Креонтом в роли принёсшего дурную весть и дрожит, ожидая возможной казни. Никто из его товарищей не решился пойти к царю с вестью о том, что кто-то пытался похоронить Полиника. Но на него пал жребий, и он идёт, чтобы сказать правду и, может быть, поплатиться за это жизнью. Смотрите, как надлежит играть это место.

Демосфен преобразился. Он потупил взгляд, протянул руки к воображаемому Креонту и заговорил медленно и страстно, с пугающей искренностью:

 
Я не спешил к тебе. Не торопясь,
Я шёл и останавливался часто.
Не раз я говорил себе: «Несчастный,
Не сам ли ты на казнь свою спешишь?»
 

И тут Демосфен вскинул голову, его фигура выразила решимость, он словно понял, что теперь, перед лицом смерти, ему уже нечего терять. С достоинством человека, уверенного в своей правоте, он продолжал:

 
Я невиновен, не могу назвать
Виновного, и если ты меня
Казнишь, то совершишь – несправедливость!
 

Последние слова прозвучали как обличение тирана. Демосфен смолк, актёры дружно зааплодировали.

   – Всё равно я не желаю играть вторые роли, – упрямо проговорил Архий.

   – А на первые ты мне не нужен, – резко ответил Демосфен. – И не воображай, что, если ты откажешься за день до спектакля, я не найду тебе замены...

Эпикур с Менандром вышли наружу.

   – Как он сыграл! – восхищался Менандр.

   – Слушай, а этот Архий откажется играть?

   – Сыграет как миленький. Это его обычные фокусы. Пошли посмотрим театр, а потом поднимемся на Акрополь.

Менандр провёл Эпикура в театр Диониса, примыкавший к Одеону. Они оказались на круглой площадке – орхестре, где во время спектакля действует хор. От неё веером поднимались пустые каменные скамьи, рассчитанные на тридцать тысяч зрителей. Огромный амфитеатр лежал в складке холма Акрополя. Середину первого ряда занимали роскошные мраморные кресла для почётных гостей. Напротив тянулось длинное приземистое здание – скена. Сейчас там суетились плотники и художники, подготовляя декорации к спектаклю.

   – Видел бы ты, что тут делалось вчера на Народном собрании! – сказал Менандр, оглядывая амфитеатр, – Мы были на грани войны. Призови нас Демосфен к восстанию, мы пошли бы за ним хоть на край света. А он, наоборот, водворил спокойствие. Теперь Гипперид и все старые друзья называют Демосфена предателем. Он предвидел это, но стоял на своём. И ты заметил, как он готовит постановку? Словно ничего не случилось.

   – Говорят, он победил потому, что рассмотрел решение с точки зрения морали, а не голой выгоды, – заметил Эпикур.

   – Пожалуй, – согласился Менандр. – Но, возможно, это был только ораторский приём. Вряд ли Демосфен не думал о выгоде, просто, в отличие от Гипперида, он видит дальше мыса Суний.

   – Но, может быть, – предположил Эпикур, – настоящая выгода и приходит к тем, кто следует законам морали?

   – Давай оставим политику политикам, – отмахнулся Менандр.

Он повёл друга вдоль южного склона холма мимо небольших святилищ, которые лепились на заросших тополями скатах. Выше начиналась подпорная стена, делавшая Акрополь неприступным. В нескольких местах она была сложена из огромных плит, древней кладки, как говорили, оставшейся от пеласгов, живших тут до ионян. Дорога повернула направо, круто пошла вверх и вывела друзей к подножию лестницы, которая шла мимо высокой квадратной башни – Пиргоса к колоннаде Пропилеи – ворот Акрополя. Когда они, запыхавшись, поднялись туда, Менандр повёл Эпикура направо, на площадку башни, где стоял маленький лёгкий храм Афины – Ники. Отсюда открывался прекрасный вид на город и Саронический залив с гаванью Фалер, старейшим портом Афин.

   – Это знаменитое место, – Менандр подвёл Эпикура к краю площади, – очень удобное для того, чтобы с него бросаться. Говорят, именно отсюда с горя бросился Эгей, когда увидел, что корабль сына возвращается под чёрным парусом. А ещё раньше отсюда бросились дочери царя Кекропа Аглавра и Герса, испугавшись вида змееногого младенца Эрехтония, на которого им было запрещено смотреть. И конечно, отсюда же великий скульптор Дедал спихнул своего племянника и ученика Тал оса, из опасения, что тот превзойдёт его в искусстве. Потому и пришлось ему бежать с Икаром на Крит к Миносу.

Пропилеи имели большую глубину и просторные боковые помещения. В левом находилась картинная галерея – Пинакотека. Они зашли в полупустой зал, и Менандр указал Эпикуру на самые знаменитые картины – встречу Одиссея с Навсикаей и прачками работы Полишота и его же Персея с головой Медузы.

   – А это, – показал Менандр, – Алкивиад, сидящий на коленях богини Немей. Он заказал эту картину в молодости, когда его лошади победили на Немейских играх. А я больше всего здесь люблю работы Теменета.

Он подвёл Эпикура к «Мальчику, несущему кувшин» и «Борцу». Это были скромные бытовые картины, которые неожиданно выигрывали в сравнении с пышными героическими сценами.

   – А знаешь, чем знаменит этот Гермес Пропилейский? – Менандр указал на небольшую статую.

   – Откуда мне знать? – пожал плечами Эпикур.

   – Вообще-то ничем, кроме имени автора. Его вытесал Сократ. Но говорят, работа ваятеля показалась ему слишком утомительной, и он решил посвятить себя разговорам. Кстати, знаешь, что мне пришло в голову? Я ведь учусь в Ликее, может быть, присоединишься?

   – К сожалению, – ответил Эпикур, – на Аристотеля у меня нет денег. Зато я имею письмо от самосца Памфила к Ксенократу.

   – Значит, Академия? Ну что ж, это тоже почтенная школа. Правда, рассказывают, что Платон как-то сказал по поводу Ксенократа и Аристотеля: «Какого осла мне приходится вскармливать против какого коня!» И действительно, Аристотель от него ускакал, а Ксенократ продолжает тянуть телегу Академии.

Они вышли на просторную площадь Акрополя, вознесённую над миром. Здесь тоже было не слишком людно. Между храмами и массой скульптур, стоявших вдоль дорожек, прохаживались жрецы в длинных, до земли, одеждах и одинокие горожане. Прямо перед друзьями высился задний портик Парфенона, темно-красный с белыми фигурами барельефов, левее его стояла знаменитая статуя Афины в сверкающем золотом шлеме и с золотым наконечником копья. За статуей виднелся самый древний на Акрополе храм – Эрехтейон.

Эпикур ощущал святость этого места, но не мог настроить себя на нужный лад. Гордая богиня – покровительница города и давно распавшейся морской державы поразила его своей величиной, но не вызвала восхищения. Он решил, что в следующий раз поднимется сюда без провожатых, с готовностью думать и чувствовать, и со спокойной совестью покорился воле темпераментного приятеля. Менандр тащил Эпикура от одной скульптуры к другой, рассказывал истории, связанные с ними, называл имена скульпторов, говорил об особенностях сюжетов.

Вот прекрасная бронзовая львица, поставленная в память Лэне – подруги тираноубийцы Аристогитона, которую замучил брат убитого Гиппарха, Гиппий. Рядом статуя Афродиты работы Каламида, Персей, сделанный Мироном, и мальчик с кувшином – работа его сына Ликия. Они прошли мимо огромного «Деревянного троянского коня», отлитого из бронзы. Дверь в его брюхе была приоткрыта, и оттуда выглядывали сыновья Тесея – Менефей и Тевкр. Недалеко от «Коня» мальчик Геракл душил змей, заползших в его постель...

Они долго ходили по Акрополю, вошли в Эрехтейон, где помещались святилища Эрехтония, Афины и Посейдона. По преданию, на этом месте боги отстаивали своё право быть покровителями Афин. Посейдон тогда ударом трезубца создал солёный источник, а Афина – росток оливы, и царь Кекроп решил спор в её пользу. Менандр привёл Эпикура к священной оливе, которая считалась матерью всех оливковых деревьев Аттики, показал колодец с солёной водой и пещеру, где жила священная змея – ведь Кекроп и Эрехтоний были наполовину змеями...

Диоген

   – Знаешь что, – неожиданно предложил Менандр, – пойдём на Агору, и я покажу тебе самое интересное – Диогена.

Они отправились вниз. Впереди, за лощиной, лежала врезанная в склон полукруглая площадь Собраний – Пникс. Справа, закрывая Агору, поднимался холм Ареса с храмом Афины Ареи (искупительницы), возле которого заседал главный суд Афин – Ареопаг.

Менандр болтал без умолку:

   – Послушай, какое напутствие я сейчас тебе дам! – Он помолчал, вспоминая, и прочёл нараспев:

 
Ты уйдёшь в Академию, в мирную тень,
и в священных оливковых рощах
с камышовою зеленью в тёмных кудрях
там гулять будешь с другом разумным.
Там цветёт повилика и манит досуг
и трепещет серебряный тополь.
Ты услышишь, как ясень вечерней порой
перешёптывается с платаном...
 

Угадай, откуда это?

   – Понятия не имею, – сознался Эпикур.

   – Представь себе, из «Облаков» Аристофана. Подумать только, как судьба посмеялась над ним! Ведь слова эти в комедии говорит Правда, призывая юношу бросить Сократа и вместо занятий гулять по лесу. Мог ли поэт предположить, что именно там появится школа самого знаменитого из Сократовых учеников?

   – Я почти не знаю Аристофана, у Памфила его не было.

   – Ещё бы! Платоники его терпеть не могут. Аристофан – великий поэт, но жесток и не знает границ в преувеличениях. Так и с Сократом. В «Облаках» он показал старика бессовестным софистом, обвинил в безбожии и развращении молодёжи и даже предложил меру наказания – сжёг заживо с учениками. Конечно, это было только театральное зрелище, но обрати внимание на силу искусства, – через какое-то время те же обвинения были повторены против Сократа в суде. Хотел бы я знать, что чувствовал Аристофан, когда узнал о казни Сократа?

   – Памфил говорил, его казнили за Крития, главу тридцати тиранов.

   – Возможно. Но разве учитель отвечает за всех учеников, за Алкивиада, Ксенофонта, Диона? Кстати, и Антисфена – первого киника, учителя Диогена.

   – А чему учил Антисфен?

   – Признавал только самые простые истины, например: серебро – белое, золото – жёлтое, и отрицал силу любых рассуждений, а заодно и законов.

   – И Диоген проповедует то же?

   – Ах, Эпикур, совсем не важно, что он проповедует, важно, что он есть сам по себе. Диогена надо видеть.

Они обогнули холм и погрузились в суету рыночной площади, окружённой красивыми зданиями. Над Агорой стоял весёлый шум. Афиняне любили торговаться и, покупая любую мелочь, привлекали всё своё красноречие. Продавцы не отставали от покупателей, и каждая сделка превращалась в целое представление, доставлявшее удовольствие и его участникам, и окружающим.

   – Обойдём площадь слева, – позвал Менандр. – Обрати внимание, перед нами галерея картин, или, как её чаще называют, «Пёстрая стоя». Построена при Перикле, расписана Миконом и Полигнотом. Но славу этих художников затмили другие, – при Тридцати здесь сидел трибунал, погубивший сотни невинных. Теперь осмотрим алтари.

Менандр показал Эпикуру жертвенники «Милости», «Стыду», «Доброй молве», находившиеся против стой, и повёл дальше вдоль площади, продолжая объяснять:

   – Видишь это сооружение? У него десять входов, которые называют колодцами. Каждый ведёт в своё отделение, смотри не провались туда! Это знаменитая Гелиэя, уголовный суд. Дальше Булевтерий – здание Совета пятисот – Буле. А в этом замечательном круглом здании – фоле собираются пританы – пятьдесят членов дежурной секции Совета. Тут же они и обедают. Если ты отличишься, то будешь ежедневно питаться вместе с ними за счёт казны.

   – С чего это ты взял, что я буду обедать в пританее?

   – Можешь не обедать, я не настаиваю. Обрати теперь внимание на статуи – это изваяния десяти героев-эпонимов, в честь которых названы области Аттики – филы...

   – Менандр, мне кажется, здесь столько статуй, что мы засветло не доберёмся до Диогена, – сказал Эпикур.

   – Тогда посмотрим только самые знаменитые, – согласился Менандр. – Пожалуйста, перед тобой...

   – Можешь не объяснять. Этих знает вся Эллада.

Они были перед знаменитыми статуями тираноубийц Гармодия и Аристогитона, которые стояли на краю площади. Друзья повернули направо, прошли мимо храма Гефеста, за которым лежал квартал литейщиков и кузнецов, сделали ещё один поворот направо и оказались перед другим храмом.

   – Метроон, храм Кибелы, матери богов, – объявил Менандр. – Давай обогнём его и выйдем к той стороне, которая смотрит на торговые ряды. Посмотри вон туда, видишь у ограды, слева?

   – Этот пифос? А почему он лежит на боку?

   – Да это же бочка Диогена!

Они обошли глиняный сосуд и увидели философа. Он сидел на камне рядом со своим жилищем, в рваном плаще, со спутанной седой бородой и много лет не стриженными волосами, которые прядями свисали на грудь. Нарушая приличия, он на глазах у всех ел сушёные фрукты, лежавшие на каком-то черепке возле его босых ступней. Перед философом, опираясь на дорогой посох, в небрежной позе стоял холёный бритый толстячок и говорил что-то поучительное. Вокруг толпились любопытные. Речь шла, видимо, о трапезе Диогена, потому что, когда бритый замолчал, философ спокойно ответил:

   – Почему это проголодаться на площади – пристойно, а утолить голод – нет? Это, Стратокл, такая же пустая выдумка, как и все городские причуды!

«Тот самый оратор, предлагавший вчера захватить Гарпала», – понял Эпикур.

   – Согласен, – с улыбкой ответил Стратокл, – но учти, что эти причуды крепче городских стен. Зачем же ты лезешь на стену, вместо того чтобы её обойти? Учишь следовать природе, а сам только и делаешь, что идёшь ей наперекор!

   – Думаешь, если ты лопнешь от обжорства, то станешь к ней ближе, трижды человек?

   – Почему трижды?

   – Потому что оратор – значит трижды несчастный. А слова «человек» и «несчастный» я считаю синонимами.

Диоген пожевал какой-то плод, поморщился и плюнул, едва не попав в расшитый гиматий Стратокла. Но тот не обратил на это внимания и, сладко улыбаясь, возразил:

   – Напротив, мой дорогой, не несчастный, а счастливый, потому что только оратор в Афинах и может быть счастлив, если, конечно, обладает умом. Я жил кое-как, пока не начал давать советы народу, а теперь ни в чём не знаю нужды.

   – Эй, афиняне! – закричал Диоген. – Тащите Стратокла в суд, он признался, что берёт взятки и грабит казну!

Слушатели засмеялись. Стратокл, нисколько не смутившись, обернулся к ним:

   – Сперва, мои милые, подкопайтесь под Демада! А ты, Диоген, учти, что нашей природе противно страдание, а страдание – это отсутствие наслаждений. Человек создан для удовольствий, он должен ценить их, разнообразить и искать всё новые, конечно, как учит Аристипп, соблюдая меру.

   – Меру? Тогда удели мне половину своего брюха, – предложил Диоген, – себя облегчишь и меня насытишь.

   – Как-нибудь в другой раз, – ответил Стратокл и помахал кому-то в толпе.

   – Значит, ты счастлив? – спросил Диоген.

   – Конечно!

   – А как же те две старухи, которые ходят за вами, гедонистами, по пятам и истязают день за днём?

   – Ты о чём? – не понял Стратокл. – Смотри, какая за мной ходит красавица! – Он показал на хрупкую молоденькую женщину, которая подошла к нему вместе со служанкой, тащившей корзину.

   – Первая старуха – привычка, – усмехнулся философ, – вторая – боязнь потерять, что имеешь.

   – Чепуха, – отмахнулся Стратокл и повернулся к женщине: – Ну, Филоктимона, что купила на ужин?

   – Бараньи мозги и головы.

Стратокл пришёл в восторг.

   – Да ведь это, – расхохотался он, – те самые мячики, которыми мы играем в Совете!

Продолжая смеяться, он удалился вместе с женщинами. Разошлись и слушавшие спор горожане. Менандр с Эпикуром подошли к старику.

   – Радуйся, Диоген! – сказал Менандр. – Познакомься, это мой новый друг Эпикур.

   – Чему радоваться, – отозвался философ. – Что ты продолжаешь показывать меня каждому новому приятелю?

   – Нет, это особый случай. Эпикур приехал с Самоса, можно сказать, специально, чтобы задать тебе вопрос о смысле жизни.

Эпикура бросило в жар, он хотел стукнуть Менандра по шее, но тут Диоген отложил недоеденную смокву и, задрав голову, пристально посмотрел на него. Эпикура поразил взгляд философа, высокомерный, значительный, твёрдый, наполненный какой-то звериной силой. В глазах этого нищего старца читалось абсолютное бесстрашие, позволявшее ему, сидя около своей бочки, как бы стоять над миром и судить его.

   – Почему ты не отвёл глаз? – спросил Диоген добродушно. – Мало кто выдерживает мой взгляд.

   – Любовался твоим лицом, – ответил Эпикур. Его волнение только усилилось, но смущение исчезло. Он понял, что отныне между ним и Диогеном не существует никаких условностей.

   – Что касается твоего вопроса, то цель и смысл жизни состоит в достижении полной свободы. – Диоген поднялся, оставив на земле свой ужин, и двинулся через площадь. Друзья последовали за ним.

   – Знаешь, – обратился к философу Менандр, – сегодня утром в Одеоне Демосфен отделал Архия не хуже, чем ты Стратокла.

   – Снова ты со сплетнями, – проворчал Диоген. – Ты же знаешь, как я люблю политиков.

Они подошли к водоразборному бассейну. Там философ умылся, вытерся полой плаща и напился из горсти.

   – А за что Демосфен придрался к бедному Архию? – неожиданно спросил он.

   – За бездарную игру.

   – Зря он это делал, – покачал головой Диоген.

   – Почему? – изумился Менандр. – Ведь Архий и правда бездарь!

   – Верно, – согласился Диоген. – Но учти, при своих данных он мог бы с успехом заниматься разбоем, а так – довольствуется сценой.

Философ подмигнул Менандру, улыбнулся сквозь бороду собственной шутке и скрылся в толпе.

   – А теперь мы пойдём ко мне в Мелиту обедать, – предложил Менандр и добавил: – Ну как тебе Диоген?

Эпикур не смог ответить, впечатление от встречи было слишком сильным.