Текст книги "Эпикур"

Автор книги: Сергей Житомирский

   – Вот увидите, он победит, – сказала Леонтия.

Последняя комедия «Законодатель» Филиппида была скучной. Она высмеивала Деметрия Фалерского, который был изображён в виде повара. Этот повар служил у гражданина по имени Полис и принёс с рынка рыбу, завёрнутую в обрывок сочинения «О государственном устройстве», пародирующего «Политику» Аристотеля. Прочитав трактат, повар почувствовал себя законодателем и начал навязывать хозяину правила, сделавшие жизнь в доме невыносимой. Но тут к Полису пришёл Гость в маске, напоминавшей лицо Деметрия, сына Антигона, после чего они сообща прогнали повара и начали пировать. Пьесу встретили прохладно, но именно ей судьи дали первое место, Филемон получил второе, Менандр со своей остроумной и изящной комедией потерпел поражение.

После конца состязаний они встретились с огорчённым Менандром. Эпикур обнял его и поздравил с победой.

   – Ты что, не слышал решения судей? – отмахнулся Менандр.

   – При чём тут судьи! – запротестовал Эпикур. – Филиппид пытался скормить мне сухой лавровый венок, Филемон всыпал в рот целую солонку, а ты накормил прекрасным свежим хлебом. Неужели после этого я стану считать победителем кого-нибудь, кроме тебя?

   – Можешь не сомневаться, – добавил Леонтей, – что с этого дня в каждом твоём зрителе стало хоть ненамного меньше Кнемона и больше Менандра.

Друзья засыпали комедиографа поздравлениями, и он улыбнулся.

Учитель

Ночь была холодной и ясной. Почти полная луна заливала сад. Эпикур отложил книгу и вышел на дорожку. Как он и думал, занавеска в окошке Метродора светилась изнутри. Философ подошёл к двери ученика и тихо постучал.

   – Можно к тебе?

   – Конечно, учитель.

Юноша сидел на постели перед светильником, упёршись локтями в колени и опустив подбородок на сжатые кулаки. Эпикур отодвинул лежавший на одеяле нераскрытый книжный футляр, присел рядом.

   – Наверно, время нам поговорить? – спросил он.

   – Наверно, время, – вздохнул Метродор, – кажется, больше не выдержу.

   – Ты плохой ученик, мой друг. В таких случаях надо договариваться с собой, принимать решения и действовать.

   – Но я оказался между Скиллой и Харибдой.

   – Скилла, вероятно, Леонтия? – понизив голос, спросил Эпикур. – Кто же Харибда?

   – Ты. Твоё учение. Ведь ты предостерегал...

Неожиданное сравнение заставило Эпикура улыбнуться, но он постарался, чтобы это не отразилось на его голосе.

   – Ну, эти два чудовища не так уж страшны, Метродор. С ними можно поладить.

   – Мне кажется, избрав Леонтию, я предам тебя, – прошептал Метродор.

Эпикур почувствовал, что он дрожит, и крепко обнял ученика за плечи:

   – А тебе не кажется, что твоя Харибда вовсе не я, а ты сам? Что ты безотчётно наряжаешь в мой гиматий собственных демонов?

   – Учитель! – простонал Метродор. – Что же мне делать?

   – Забыть обо мне и об учении, обо всём, кроме... послушай, то, что с тобой происходит, естественно. Помнишь, в «Пире» Сократ сказал: любовь – дорога к бессмертию. Разве путь к такой цели может быть лёгким? Две Афродиты – старшая и младшая – возвели на нём невидимые стены, и никто, кроме тебя самого, не в состоянии преодолеть их.

   – Но ведь ты не советовал нам...

   – Что из того? Исполнение естественных желаний тоже иногда ведёт к страданиям. Приходится взвешивать, окупит ли одно другое, и каждый решает это для себя. Смотри – Леонтей и Фемиста женаты уже пятнадцать лет, разве они плохо живут? Но заметь, это исключение. И виновата тут не только природа, но и наши обычаи, ведь у нас супруги редко знают любовь душ – Афродиту Уранию. И как им признать её, если о чувствах невесты вообще не думают?

Метродор немного успокоился.

   – Даже у Менандра, – вспомнил он, – ни одну из невест не спросили, согласна ли.

   – Это не всё, – продолжил Эпикур, – любовь умеет ставить ловушки. Влюблённый уверен, что любит навеки, но это обман Афродиты. Самое глубокое чувство редко длится больше десяти лет. И когда оно ослабевает, связанные браком часто начинают вести друг с другом войну за независимость. Если, конечно, кроме любви, их не соединяла дружба. Прибавь сюда заботы о семье, и ты согласишься – это не для мудреца. Но, Метродор, не всем же быть мудрецами?..

   – А она, – прошептал Метродор, – как ты думаешь?..

– Друг мой, здесь тебе ни я, ни твои демоны не помогут. Спроси её наедине и узнаешь. Если вы доверяете друг другу, то плохого от этого случиться не может. А если ты боишься краха, то лучше шагнуть ему навстречу, чем изнывать от неизвестности.

Эпикур знал, что Метродора ещё ждут впереди потрясения и не скоро он сможет вернуться к ровной и радостной жизни общины. Но, наверно, каждый должен пройти этот путь, и счастлив тот, кто преодолеет его по горному гребню, оставив в стороне болота низин.

Утром Эпикур предложил устроить большую, на весь день, прогулку в Агру и чуть дальше по отрогам Гимет. Ученики с восторгом согласились. Быстро собрались в дорогу, и скоро девять членов общины, включая Леонтию и Миса, уже шагали навстречу солнцу к зелёной волне гор. Около полудня пришли в Агру, там посетили знаменитый храм Деметры и скромное святилище Афродиты, немного отдохнули, и Эпикур повёл компанию к Верхнему источнику.

Широкая натоптанная тропа, полого забираясь вверх, шла по волнистому склону через луга медоносных трав, чтобы за мягким перевалом нырнуть в долину ручья. Эпикура одолевали разные чувства. Конечно, он вспоминал, как много лет назад шёл этой же дорогой с совершенно чужой и тем не менее необъяснимо близкой девушкой и рассказывал ей что попало, боясь только одного – наскучить. Он оборачивался назад, замечал, что шедшие в хвосте Метродор и Леонтия всё больше отстают от остальных, и его сердце наполнялось теплом. Но рядом с мыслями об Афродите, присутствие которой он ощущал, шли и другие: о древности, доброте и надёжности матери-земли. Жестокие бури пронеслись над миром и над этим краем, рушились империи, возникали и погибали страны, полчища людей шли за дерзкими вождями убивать друг друга, чтобы тот или другой полководец мог назвать себя властителем какого-то куска земли. А земле, казалось, не было до этого дела. Как прежде, как тысячи лет назад, ветер колыхал траву цветущих лугов, так же гудели над ними пчёлы и пели жаворонки.

Всё-таки кое-что изменилось. Тропу там, где она шла над обрывом, немного расширили, в одном месте для этого был даже стёсан угол скалы. Вероятно, источник входил в моду. Эпикур начал опасаться, что место дорогих ему воспоминаний испорчено чьим-нибудь грубым вмешательством. Но этого не случилось, афиняне умели ценить красоту.

Эпикур первым вышел на безлюдную поляну перед источником. Здесь всё осталось по-прежнему – замшелая плачущая скала под платанами, продолговатая чаша, собирающая воду, и плоские каменные обломки, как будто созданные для того, чтобы на них отдохнуть после утомительного подъёма. Только одно новшество привлекло внимание философа. Левее чаши появился небольшой алтарь из светлого камня в виде ребристой колонки с нарядной коринфской капителью. Эпикур подошёл и увидел посвятительную надпись, выбитую на прямоугольном основании.

«Нимфам этих мест от Филоктимоны», – прочёл он и долго не мог оторвать взгляда от этих слов. Подошедшие спутники столпились у чаши напиться родниковой воды из горсти, ополоснуть мокрое от пота лицо. Слышались восхищенные возгласы.

   – Да, было во имя чего тащиться сюда, – провозгласила Фемиста. – Слава Эпикуру, открывателю родника!

   – Можно подумать, что я его создал, – улыбнулся он.

Путешественники, отдыхая, расселись и разлеглись на камнях, казалось, никто не проявлял беспокойства по поводу отсутствия пары, хотя каждый время от времени поглядывал на тропу. Наконец отставшие появились. Метродор, глупо улыбаясь, вёл Леонтию под руку, на её лице можно было прочесть волнение и торжество.

   – Мы решили пожениться, – объявил Метродор.

   – Давно бы так! – захлопала в ладоши Фемиста. – Леонтей, наше войско растёт!

Молодых людей окружили, засыпали серьёзными и шутливыми пожеланиями. Потом все поели лепёшек и сыра, запивая вкусной водой источника. Когда трапеза закончилась, Эпикур поднялся и сказал, что хочет дать жениху и невесте напутствие. Наступила торжественная тишина, только струи воды шумели, падая со скального уступа в чашу.

   – Метродор и Леонтия, – проговорил Эпикур, ощущая, что в этих двух близких людях, может быть, осуществляется его потерянное, – послушайте, что я скажу, и постарайтесь, насколько возможно, следовать моему совету. Пуще всего в жизни, больше даже, чем любовь, берегите дружбу. В любви много жадности, и она может толкнуть на нарушение законов дружбы, помните это. Не ревнуйте – ревность это недоверие, не пытайтесь переделать друг друга на свой лад – это стремление к власти, не теряйте разума, не бойтесь говорить друг другу правду, старайтесь друг друга понять, и, может статься, остальные ещё позавидуют вашему счастью.

Немного помолчали, потом Гермарх достал таблички и стал быстро записывать слова учителя, а Фемиста объявила, что будет петь. У неё был сильный высокий голос, но она редко показывала его, шуточные песенки, которые она напевала целыми днями, не требовали этого. Сейчас Фемиста пела всерьёз. Она выбрала старинную любовную песню, сложенную три столетия назад соотечественницей Гермарха лесбосской поэтессой Сапфо:

 
Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Перед тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос.
Стоит лишь взглянуть на тебя – такую
Кто же станет сравнивать с Гермионой[17]17
  Гермиона – в греческой мифологии дочь Елены и Менелая, упоминается в «Одиссее».


[Закрыть]!
Нет, тебя с Еленой сравнить не стыдно Золотокудрой.
Звёзды близ прекрасной луны тотчас же
Весь теряют яркий свой блеск, едва лишь
Над землёй она, серебром сияя,
Полная, встанет...
 

Метродор тихо подошёл к Эпикуру, сжал его плечо и прошептал:

– Знаешь, что она ответила, когда я сделал ей предложение? Сказала, что мечтала об этом с тех пор, как меня увидела.

От Менандра Леонтия получила приданое, которого хватило на покупку скромного домика рядом с жилищем Леонтея. Метродор собирался вообще обойтись без свадьбы, но Гликера не могла этого допустить, друзья и Эпикур тоже советовали не пренебрегать старинными обычаями, в которых было много торжественности и красоты. Наконец наступил день свадьбы.

Эпикур с учениками, Менандром, Гликерой и пирейскими подругами Леонтии сопровождали жениха и невесту. Нарядные, с венками на головах, они отправились сперва в храм Геры, чтобы пройти обряд подготовки к браку. Там были принесены бескровные жертвы, жрец и жрица пропели благословляющие молитвы. Из храма весёлая толпа отправилась в Мелиту, в дом Менандра, где виновники торжества и собравшиеся угостились, отдохнули и послушали игру на флейте.

Потом Менандр среди торжественной тишины совершил обряд передачи невесты жениху. Он принёс жертву на алтаре домашних богов и объявил, что отдаёт Леонтию Метродору и отныне она перейдёт под опеку покровителей его дома. Менандр взял девушку за руку и сделал вид, что хочет подвести её к Метродору, но тут с криками и шутками налетели подруги и увлекли невесту на улицу. Леонтия поднялась на золочёную, украшенную цветами колесницу, лицо ей закрыли покрывалом. Фемиста уселась рядом с ней, Леонтей с брачным факелом вышел вперёд, и процессия двинулась в Керамик. Тотчас же Фемиста начала свадебную песню:

 
Выросла смоква в нашем саду,
Плоды её спелы, плоды её сладки...
 

   – Гимен, Гимен, о! – подхватили остальные. – О, Гимен, Гименае!

Белая ухоженная лошадь степенно ступала по неровной глине и щебёнке афинских улиц. Прохожие останавливались, провожали шествие глазами, некоторые, надеясь на угощение, шли следом.

 
Эй, потолок поднимайте выше, плотники, выше!
Входит жених, подобный Арею, выше самых высоких мужей!
 

Песни не смолкали, каждый из гостей вспоминал или тут же выдумывал куплет, остальные поддерживали его, без конца повторяя: «О, Гимен, Гименае!» Всё шло как на обычной афинской свадьбе, только невеста вела себя не совсем по правилам. Иногда она откидывала покрывало, оглядывалась, и все видели её сияющее лицо.

   – Что ты делаешь! – возмущалась Фемиста. – Ты же должна изображать горе!

   – Да ну тебя, – смеялась Леонтия. – Что же я, не могу посмотреть на собственное свадебное шествие?

   – Бесстыжая! – ворчал кто-то в толпе.

   – Помолчи, если хочешь угоститься, – советовали ему, – мало ли у кого какие обычаи.

Около снятого Метродором домика колесница остановилась, и Леонтия сошла на землю. Теперь полагалось разыграть сцену похищения, в которой жених должен был отбить кричащую невесту у подруг и на руках перенести через порог. Но Леонтия рассудила по-своему.

   – Слушайте все! – провозгласила она. – Я ввожу новый, эпикурейский свадебный обычай, означающий не захват невесты женихом, а их союз и согласие! Метродор, друг мой, дай руку, я хочу, чтобы мы вошли в дом вместе.

Тут Гликера не выдержала.

   – Прекрати дурить, – приказала она, – не порти свадьбы!

   – Я не порчу, а делаю лучше, – ледяным тоном возразила Леонтия. – Этот шаг я желаю сделать сама!

   – Не нарушай обряда! – прошипела Гликера. – Ты же будешь несчастна, он бросит тебя через месяц!

   – Оставь её, – сказал Менандр. – Она смелая девочка и знает, что делает.

Следом за Леонтией и Метродором гости ввалились во внутренний дворик, где уже были приготовлены столы. Горожанам, провожавшим свадьбу, угощение вынесли на улицу. Эпикур и Менандр поместились рядом с женихом и невестой, для которых был приготовлен особый стол со специально приготовленными кушаньями. Молодых обрызгали очистительной водой и усадили за стол. На нём лежали пирог и хлеб, стояло блюдо с фруктами и кувшинчик вина. Обычай требовал, чтобы всё это они поделили и попробовали на глазах гостей. Метродор разломил пирог и подал Леонтии большую часть.

Три года спустя

За три года, со времени основания «Сада» (а это летосчисление незаметно прижилось в общине), эпикурейская школа получила в Афинах всеобщую известность. Эпикур мог торжествовать, хотя это и было не в его характере. Он относился к успеху своего учения со спокойной гордостью. Больше полусотни слушателей обычно собирались теперь на его беседы. «Сад» постоянно давал приют гостям, приезжавшим отовсюду, чтобы познакомиться с Эпикуром, кружки его последователей появились в Таренте, Кротоне и Александрии.

Философ старался держаться подальше от политики, но жизнь заставляла его с тревогой следить, как разгорается новая война, начатая Деметрием с дерзкого нападения на Пирей. Эти годы были временем возвышения молодого полководца. Изгнав войска Кассандра из Аттики и Мегариды, он начал войну с Птолемеем. Деметрий действовал решительно и быстро. Он высадился на Кипре, в местности, где его никто не ждал, в мгновение ока построил укреплённый лагерь и с пятнадцатитысячным войском двинулся к столице острова Саламину. В сухопутном сражении он разбил войска кипрского стратега гавани, где стояли вражеские корабли. Афинские механики построили для Деметрия огромную осадную башню – гелеполиду, которая была вдвое выше укреплений города. Обеспокоенный Птолемей послал на помощь Менелаю большой флот. Кораблей у Деметрия было в полтора раза меньше, чем у противника, но суда, запертые в саламинской гавани, не смогли принять участия в бою.

Целый день продолжалось жестокое морское сражение, флот Птолемея был разгромлен, особенно отличилась в битве союзная эскадра афинян из тридцати кораблей под командой наварха Мидия. После поражения на море Менелай сдался на милость победителя. Деметрий захватил шестьдесят кораблей, двенадцать тысяч конников и столько же пехотинцев. Он торжественно похоронил убитых врагов, отправил в Египет к Птолемею Менелая и других знатных пленников. В их числе был Леонтиск, сын Птолемея и афинской гетеры Тайс, той самой, которая когда-то во время пира уговорила Александра поджечь дворец персидских царей в Пересполе.

Из флота Птолемея Деметрию достались все грузовые суда с рабами, женщинами, ценностями. На одном из кораблей находилась далеко не юная афинская гетера Ламия, которая очаровала Деметрия. Несколько месяцев полководец провёл на Кипре, забыв обо всём, кроме забав и охотничьих выездов. Ламия стала царицей его пиров. О ней ходило много рассказов, говорили, к примеру, что, когда Лисимах стал хвастаться перед послом Деметрия шрамами, полученными при охоте на льва, посол будто бы ответил: «Это что! На теле нашего повелителя есть следы зубов ещё более страшного зверя – Ламии!»

Победа на Кипре принесла Деметрию славу великого полководца и прозвище Полиоркет – сокрушитель городов. Захват Кипра означал конец морского владычества Птолемея. Антигон почувствовал себя настолько могущественным, что первый из полководцев Александра объявил себя царём и послал золотую диадему Деметрию. Этим он заявлял, что претендует на верховную власть над всеми землями, завоёванными Александром. Он надеялся, что остальные полководцы подчинятся ему, но соседи восприняли этот шаг иначе. В том же году приняли царские титулы Птолемей – в Египте, Кассандр в Македонии, Лисимах – во Фригии, Селевк – в Вавилоне. К ним присоединился и правитель Сицилии Агафокл. Этот второй год сто восемнадцатой Олимпиады так и стали называть «годом царей»[18]18
  306 г. до н. э.


[Закрыть].

Тем временем, оказавшись в сфере влияния Антигона, Афины вошли в полосу процветания. Оживилась торговля, ремесленники были завалены военными заказами, художники и ювелиры тоже не сидели без работы, на верфях Пирея для Деметрия сооружались невиданные суда. Один из кораблей – трискайдера – имел тринадцать ярусов вёсел.

Стоило Деметрию покинуть Аттику, Стратокл совершенно потерял влияние. На первое место выдвинулись Демохар, Олимпиадор и Филиппид. По предложению бывшего ученика Феофраста Филона закон Софокла отменили, как противоречащий духу демократии. В Афины стали возвращаться сколархи. Возродился во главе с Феофрастом Ликей, приехал Навсифан, недалеко от Метроона поселились Кратет с Гиппархией. На небольшое время появились гедонист Евгемер и основатель скептической школы Пиррон. Этот элидец, сопровождавший Александра в индийском походе и, говорят, набравшийся знаний у индийских мудрецов, вообще отрицал возможность достоверного знания. Он поклонялся случаю и учил своих приверженцев воздерживаться от принятия каких бы то ни было решений.

Философы мало считались друг с другом и не стеснялись в выражениях при критике соперников. Эпикуру тоже доставалось. Особенно усердствовал Навсифан. Теосец называл Эпикура школьным учителем, распускал слухи, что он пьяница и обжора, обманом получил афинское гражданство и многое в том же роде. Эпикур усмехался – может быть, противников раздражало спокойствие, с которым он воспринимал их высказывания?

Но пока в Афинах кипели философские споры, а на Кипре проходили поражавшие воображение пиры Деметрия, Кассандр собрался с силами и начал войну против Афин. Афинское войско, состоявшее большей частью из наёмников, стойко оборонялось, но Кассандр шаг за шагом завоёвывал Аттику. Наконец были взяты Панакт и Фила, и македоняне подступили к переполненному беженцами городу. Под стенами Афин появились боевые слоны. Этих долголетних гигантов привёл из Индии ещё Александр, а в Македонию их доставил Антипатр после победы над Пердиккой. Легендарные чудища с боевыми беседками на спинах шагали под стенами Афин, сокрушая изгороди и небольшие дома.

Но не в слонах было дело, Кассандр слишком дорожил ими, чтобы использовать для штурма, только иногда они выступали против наиболее дерзких вылазок афинян. Он не давал защитникам передышки. То тут, то там рушились подкопанные стены, и горожане наспех сооружали позади них новые укрепления. Люди, многие из которых лишились жилья и имущества, заполняли гимнасии, портики храмов и галереи. Круглые сутки ополченцы дежурили на стенах Афин и Пирея, на западной Длинной и Фалерской стенах, соединявших город с морем. Деметрий господствовал на море, и Кассандр не мог нарушить подвоз продовольствия, но жизнь в Афинах становилась с каждым днём всё труднее. Помощи можно было ждать только от Деметрия, а он с упорством, переходившим в исступление, осаждал Родос.

После победы и долгого отдыха на Кипре Деметрий, вызванный оттуда отцом, участвовал вместе с ним в походе на Египет. Поход не принёс полководцам удачи, они не потерпели поражения, но и не одержали победы. Чтобы как-то заявить о своей силе, Антигон велел сыну подчинить Родос – единственное действительно независимое государство Эллады. Деметрий привёл под стены столицы острова почти стотысячную армию, вкладывал столько же страсти и энергии в подчинение свободного Родоса, сколько совсем недавно – в освобождение Афин. Родосцы отчаянно сопротивлялись. Два города на разных сторонах Эгейского моря в одиночку сражались с превосходящими силами завоевателей и, очевидно, скоро должны были пасть. Но они держались из последних сил, надеясь на чудо, и потому спаслись.

Настал момент, когда Деметрий понял, что потеряет любимые Афины, которые к тому же остались для него единственным союзным портом в материковой Греции. Он заключил с родосцами почётный мир, признав их независимость, и с флотом в триста кораблей двинулся спасать Афины. Он высадился в Авлиде на Эвбее и без боя захватил главный город острова Халкиду, угрожая Кассандру с тыла. Кассандр поспешно снял осаду и бросил войска на север защищать Фермопилы, чтобы сохранить за собой хотя бы Фессалию. Деметрий победным маршем прошёл через Грецию и подчинил её себе.

Новая волна лести и подобострастия захлестнула освобождённые от осады Афины. Партия Стратокла подняла голову, голоса его сторонников всё громче звучали в Собрании и Совете.

Деметрий из армии написал афинянам, что собирается провести в городе несколько месяцев и пройти посвящение в элевсинские таинства. Он хотел пройти весь обряд сразу от низшей ступени до созерцательной. В Афинах начался переполох. Малые Элевсинии справлялись ранней весной, Большие – осенью, и к созерцательной ступени посвящённые допускались не раньше чем через год, на следующих Больших Элевсиниях. Тут на сцене появился Стратокл и предложил в законодательном порядке изменить календарь так, чтобы, не нарушая обычаев, исполнить желание царя. Возражать пытался только факелоносец дадух Пифодор, но его не поддержали.

Деметрий прибыл в Афины в конце весны, через два месяца после Малых Элевсиний. Тут же постановили начало деметриона (бывшего мунихиона) считать серединой анфестериона, и многодневный праздник был повторен для Деметрия. Не успели афиняне отдохнуть от постов и ночных плясок, как Совет объявил, что наступил боэдромион, и пришло время справлять Большие Элевсинии, до которых оставалось почти полгода. Торжественная процессия во главе с мрачным Пифодором и весёлым Деметрием, который громче всех кричал «Иакх, Иакх!», отправилась в Элевсин, где с особой пышностью прошли тайные мистерии. Прошли и сразу повторились, потому что было постановлено конец месяца считать боэдромионом будущего года.

Довольный Деметрий, получивший высшую степень посвящения, вернулся в Афины. На этот раз царю в качестве резиденции предоставили Парфенон. Там в знаменитом храме Афины, младшим братом которой он себя называл, Деметрий пировал и развлекался вот уже целый месяц. Освободитель вёл себя с непринуждённостью гуляки и беззастенчивостью восточного деспота. Ни одна привлекательная афинянка не могла чувствовать себя в безопасности, если попадалась ему на глаза. Дело доходило до трагедий. За юношей, который отверг домогания Деметрия, тот устроил настоящую охоту и в конце концов подстерёг в бане. Оказавшийся в ловушке, молодой человек бросился в чан с кипятком и умер от ожогов. Полководец откупился подарками.

Деметрий открыто потешался над угодливостью афинян, Эпикуру иногда казалось, что царь хочет определить предел, которого может достигнуть человеческая лесть. Или просто власть вскружила ему голову? Он назначил налог, который собирался с неукоснительной строгостью. Когда средства были собраны и члены Совета объявили об этом Деметрию, он позвал Ламию и велел им отдать деньги ей, чтобы они и другие афинские гетеры потратили их на духи и румяна.

Но дней десять назад случилось нечто посерьёзнее. Один из любовников Деметрия, Клеэнет, выпросил у царя письмо с просьбой отменить крупный штраф, наложенный на его отца за растрату. Письмо оказало действие, штраф отменили, но Демохар провёл закон, запрещающий гражданам приносить в Совет или Экклесию письма Деметрия. Узнав об этом, Деметрий вспылил и сказал, что считает постановление Демохара оскорбительным. Закон отменили, зато по предложению Стратокла был принят другой: «Афинский народ постановляет, – всё, что ни повелит царь Деметрий, да будет непорочно в глазах богов и справедливо в глазах людей». Когда Стратокл прочёл эти слова, кто-то сказал, что он сумасшедший, на что Демохар невесело заметил, что в Афинах не безумцами остались только помешанные. После долгих споров сторонники Стратокла добились изгнания Демохара и ещё полусотни граждан из числа голосовавших за его предложение.

Такова была цена мирной жизни.

В конце дня Эпикур стоял, прислонясь к столбу завитого виноградом навеса, с которого свешивались сочные полупрозрачные гроздья, и диктовал письмо Менекею, главе кротонской общины эпикурейцев. Его слова записывала Леонтия, которая, как никто другой, овладела искусством скорописи. Её годовалый сын, Эпикур-малыш или просто Малыш, голенький, сосредоточенно топал туда и обратно вокруг матери, широко ставя ножки и цепляясь ручонками за край её скамейки. Иногда он садился на песок отдохнуть, но тут же снова поднимался, чтобы продолжить ходьбу. В «Саду» было пусто. Некоторые ученики не вернулись с прогулки, другие пошли размяться в гимнасий. Только недавно поженившиеся Идоменей и Батида сидели неподалёку напротив друг друга и, положив на колени разграфлённую доску, развлекались египетской игрой «загоню в воду».

– ...Стало быть, – неторопливо, чтобы Леонтия могла за ним поспеть, говорил Эпикур, – надо подумать о том, что составляет человеческое счастье. Ведь, когда оно у нас есть, то всё у нас есть, а когда его нет, мы на всё идём, чтобы его заполучить. Так вот, основное начало хорошей жизни – это освобождение от страхов.

Привыкай думать, что смерть для нас – ничто: ведь всё, и хорошее и дурное, заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений. Большинство людей то бегут от смерти как величайшего из зол, то жаждут её как отдохновения от зол жизни. А мудрец не уклоняется от жизни и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не кажется злом.

Нужно помнить, что будущее – не совсем наше и не совсем не наше, чтобы не ожидать, что оно непременно наступит, и не отчаиваться, что оно совсем не наступит. Дальше, первое наше благоудовлетворение желаний, но именно поэтому многие из желаний мы обходим, если их исполнение ведёт к ещё большим неприятностям. Среди желаний одни являются естественными, другие – праздными, а среди естественных одни – необходимые, другие просто естественные. Необходимые – это те, исполнение которых уничтожает страдание, например, голод и жажда; просто естественные – это, к примеру, желание непременно вкусной пищи; к праздным же можно отнести желание венков и статуй...

Неожиданно в «Сад» вошёл человек, одетый на персидский лад, в шароварах и накидке с широкими рукавами. Пройдя несколько шагов по направлению к дому, перс остановился и торжественно объявил, что Деметрий немедленно желает видеть на своём пиру Эпикура. Слова посланца вызвали небольшой переполох. Идоменей и Батида вскочили, уронив на траву игральную доску, Леонтия переложила папирус на скамейку, подхватила сына и прижала к себе.

   – Я давно ждал этого, – проговорил Эпикур. – Что ж, придётся идти.

   – Прошу тебя, будь осторожен, – попросил Идоменей.

   – Можно подумать, что приглашают не в гости, а в гелиэю, – успокоил учеников философ. – Если задержусь и будут какие-нибудь дела, пусть решает Гермарх.

   – Переоденешься? – спросил перс.

   – Это ни к чему, – ответил Эпикур. – Пошли.

В переулке ждала двухколёсная повозка, запряжённая парой прекрасных коней. Эпикур устроился рядом с провожатым, возница тронул поводья, и они покатили по переулку к улице Шествий и дальше мимо Агоры к Акрополю. Смеркалось, прохожих было немного, порой попадались компании горожан, обсуждавших, как провести вечер. Эпикур смотрел вокруг и заставлял себя не думать о предстоящей встрече.

Повозка довезла их до дороги, ведущей вверх. Эпикур следом за персом поднялся к Пропилеям, где их встретила стража, охранявшая вход.

   – Дионис и чаша, – негромко сказал перс старшему, и тот, почтительно склонив голову в высоком шлеме, приказал пропустить провожатого и гостя. Впереди справа высился задний портик Парфенона, за которым скрывался опистодом, особый зал, где до последнего времени хранилась афинская казна. Теперь, как бесценное сокровище, туда поместили Деметрия. Между могучими колоннами прохаживались воины, охранявшие вход, но перс пошёл мимо портика по Священной дороге, вдоль стройной колоннады храма, озарённой свечением закатного неба.

Когда они наконец обогнули грандиозное здание и вышли к главному портику, глядящему на восток, поражённый Эпикур увидел перед собой какое-то подобие походного лагеря. От места, где обычно останавливались процессии Панафиней, до самого обрыва стояли палатки, расхаживали воины, горели костры. Рядом со святилищем Зевса Полиада в наспех сооружённом загоне топталось целое стадо коров, рядом хрюкали свиньи, где-то, судя по кудахтанью, был и птичник. В углу ограды молча орудовали повара, там кипели котлы, сверкали длинные ножи над грудами овощей и горами мяса. Эпикур увидел чаны с водой, в которых шевелились огромные рыбины, почувствовал запах острых приправ и жареной свинины. Слуги, готовившие угощения, объяснялись знаками, и в закатном свете зрелище напоминало страшный сон.

Перс провёл Эпикура через раскрытую дверь в левом углу портика, которая вела в проход между стеной храма и внутренней колоннадой, ограничивавшей целлу – жилище богини, где стояла её драгоценная статуя. По проходу туда и обратно сновали слуги с трапезами в руках. Перс невозмутимо двигался к стене, отделявшей целлу от опистодома. Эпикур следом за ним вошёл в огромный зал с четырьмя колоннами, возносившими над полированным полом богато расписанный потолок. Провожатый подвёл философа к пустому обеденному ложу и исчез. Тут же появилась уставленная серебряной посудой трапеза.

Эпикур огляделся. Больше сотни пирующих полулежали перед столиками с едой, между ними ходили слуги, наполняя чаши или меняя трапезы. Повсюду уже горели яркие лампы на изящных подставках, особенно много их было у торцевой стены, где на устланном коврами помосте стояло драгоценное ложе царя. Деметрий, похожий на ожившую статую атлета, беседовал с каким-то бородачом, присевшим к нему на ложе. Слева от помоста прямо на мозаичном полу был раскинут большой роскошный шатёр. Его растяжки тянулись к посвятительным статуям, которые обычно стояли вдоль стен, но по этому случаю были расставлены вокруг походного жилища полководцев.