Текст книги "Эпикур"

Автор книги: Сергей Житомирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Спор с Аристотелем

Ламия стояла на обрывистом берегу Архелоя, небольшой речки, которая обходила город по полукругу. Над речными обрывами поднимались высокие стены, за ними виднелся ещё более неприступный Акрополь, замыкавший город со стороны холмов. Башня с главными воротами была обращена к заливу, где в получасе ходьбы находилась гавань города, Фалара, и селение с тем же названием.

Леосфен попытался взять город штурмом, но потерпел неудачу и решил приступить к осаде. Он приказал окружить Ламию кольцом укреплений, чтобы полностью отрезать её от мира. Воины усердно принялись за работу, только этолийцы ворчали, говоря, что не дело это для воинов ковырять землю и таскать камни.

Этолийцы, составлявшие почти треть войска, были пастухами и жили по древним установлениям, о которых прочие греки давно забыли. Они не имели городов, отличались простыми нравами и свободолюбием. Ещё никому не удавалось покорить этот народ. Если в их долины вторгались враги, они вместе с семьями поднимались в горы и отсиживались там, пока завоеватели не уходили, не найдя даже чем поживиться в оставленных хозяевами нищих сёлах.

Вскоре вал был закончен и наступило затишье. Хорошо поставленная караульная служба при многочисленности войска была не тяжела. Осаждающие и осаждённые лениво обстреливали друг друга из метательных машин, изредка македоняне устраивали вылазки, но ни разу им не удалось застать греков врасплох. Снабжение шло морем через Афины. Настроение в войске было приподнятое, под стены Ламии продолжали прибывать отряды городов, присоединившихся к союзу.

Греция ликовала, празднуя победу над Антипатром. Два вождя стали кумирами восставшей Эллады: Гипперид и Леосфен. По всей Греции переписывали и читали речи оратора, призывавшие биться за свободу, в которых жар убеждений смешивался с тонкой иронией. Коринфский союз распался, вместо него возник другой, с центром в Афинах. Афинские послы обходили города Греции, призывая граждан примкнуть к борьбе за освобождение Эллады. Вскоре к послам присоединился Демосфен. В Аргосе состоялось целое «сражение ораторов», когда перед аргосцами выступили македонские послы вместе с бежавшими из Афин Каллимедонтом и Пифеем, и афинские, которым помогал Демосфен. Афины победили в споре, Аргос решил принять участие в Эллинской войне и послать Леосфену своих ополченцев.

С восторгом воины встретили весть о возвращении в Афины Демосфена. Афиняне оценили успехи оратора, склонившего многие города к участию в союзе, и, когда племянник Демосфена Демон предложил разрешить оратору вернуться на родину, Собрание единодушно поддержало его. Но поскольку Демосфен должен был заплатить штраф в пятьдесят талантов и решение суда отменить было невозможно, постановили поручить оратору за счёт государства украсить к празднику алтарь Зевса и выдать ему для этого сумму, достаточную для украшения алтаря и для уплаты штрафа.

На Эгину, где он жил, послали «Парал». Чуть ли не все жители Афин пришли в Пирей встречать Демосфена. Его чествовали как героя, забросали цветами, повезли в Афины в пышно убранной колеснице. Старик произнёс трогательную речь, в которой сравнивал своё возвращение с возвращением Алкивиада. Но Алкивиад силой принудил Афины принять его, он же призван любовью сограждан.

   – Эх, жаль, меня там не было, – сокрушался Менандр, слушая рассказы приплывших из Афин корабельщиков.

   – Всё же странный вы, афиняне, народ, – сказал Тимократ. – Сперва выгоняете героя, а потом его же восхваляете.

   – Конечно, мой друг, мы не идеальны, – ответил Менандр. – Мы чувствительны, легко увлекаемся и тогда готовы самозабвенно проклинать или славить. Да, зимой мы поступили плохо, зато сейчас обстоятельства позволили нам проявить свои хорошие стороны, и мы с удовольствием исправили ошибку.

Время шло, однообразие осады стало утомлять людей, тем более что с наступлением осени всё чаще портилась погода. Перед осенним равноденствием этолийцы сообщили, что наступил срок общего Собрания их племени и что они должны уйти на пару месяцев на выборы стратегов. Но их уход не особенно сказался на силе войска, получившего многочисленные подкрепления. В Ламии уже ощущался недостаток продовольствия, об этом говорили пленные македоняне, захваченные во время вылазок. В конце боэдромиона Антипатр согласился на переговоры. Он предлагал заключить мир, но отказывался признать независимость Греции, говоря, что это компетенция Пердикки. Тогда Леосфен потребовал капитуляции, Антипатр отказался, и всё вернулось на свои места.

Когда у Эпикура появился досуг, из заветного футляра был извлечён наполовину исписанный свиток и письменные принадлежности. Эпикур ощущал, что находится перед лицом каких-то важных событий. Он понимал, что стоит на пороге новой системы взглядов, он уже знал, что она существует, и осторожно подбирался к ней. Его основной посылкой была убеждённость в реальности всего, что есть. Те человеческие ценности, которые он пытался отстоять, оказывались естественными. Они были качествами, присущими людям так же, как влажность воде или теплота огню. И если принять, что человек сам является частью природы, то они неизбежно должны были иметь объяснение и обоснование в физике. А наиболее стройной и ясной физической системой Эпикуру представлялась опозоренная Навсифаном и опровергнутая Аристотелем атомистика.

Не раз и не два он вёл мысленные сражения с Навсифаном, отстаивал в её рамках возможность человека действовать по своей воле. Долго он искал выход из оков механической судьбы Навсифана, более грозной, чем предначертания платоновской Лахесис. И однажды юного философа осенило – если свобода воли есть несомненный очевидный факт, то и движения атомов не могут зависеть только от их прежних положений и скоростей. Значит, и в их поведении нет полной определённости и они могут немного отклоняться от прямого пути, как песчинки в брошенной горсти песка.

Оставалось возражение Аристотеля, в котором Эпикур не мог найти логических ошибок. Посылки Аристотеля тоже казались очевидными. Он замучил Менандра и Тимократа, рассказывая о поисках изъянов в теории движения перипатетиков.

Как-то, уже довольно прохладным осенним вечером, он лежал перед палаткой у костра с Тимократом и Менандром. Мис сидел напротив, следил за огнём, готовя угли для жарки мяса, и изредка включался в разговор друзей.

   – Знаешь что, – посоветовал Тимократ в ответ на очередные жалобы Эпикура, – давай просто не принимать Аристотеля в расчёт, как это делает Навсифан.

   – Нельзя, – ответил Эпикур, – ведь Аристотель может оказаться прав. Демокрит жил давно и многого не знал, но всегда на доводы отвечал доводами. Много сил он потратил на то, чтобы обойти парадоксы Парменида и Зенона. Для этого ему пришлось предположить существование мельчайших неделимых частей пространства и времени. А теперь, когда Аристотель показал логические ошибки в построениях элейцев, без этого можно обойтись. Нет, Аристотель самый серьёзный из нынешних философов, и к нему надо относиться всерьёз.

   – Учись, Тимократ, отдавать должное сколархам своих друзей, – сказал Менандр.

Мис поднялся, поправил костёр и спросил, что же именно говорит Аристотель.

   – Видишь ли, – ответил Эпикур, – есть два рода движений. Одно естественное – это, к примеру, падение тяжёлого. Камень всегда сам собой стремится вниз, и стоит убрать из-под него опору, будет падать. Но вбок или вверх он сам не двинется. Для этого нужно приложить силу, она вызовет принудительное движение камня. Без силы принудительного движения не бывает. Получается, что в пустоте, где некому приложить силу, такое движение невозможно, а поскольку оно есть, вроде бы нет и пустоты. А по Демокриту, пустота всюду, кроме внутренности атомов, и тела летят через неё, как камни из монанкона, без приложения постоянной силы.

   – Подождите! – изумился Мис. – А как же Аристотель объясняет бросание камня?

   – Очень просто. Когда тело летит через среду, среда должна перед ним расступаться, обтекать его, а за ним смыкаться снова. Значит, вокруг тела возникает круговое течение, какой-то вихрь, который и подталкивает его. Так вот, когда ты двигаешь предмет, то двигаешь не только его, но и среду. И в полёте, пока вихрь не погаснет, на предмет постоянно действует сила, как бы запасённая средой.

   – Всё-таки, мне кажется, сила передаётся не воздуху, а камню, – сказал Мис и подбросил на ладони камешек.

   – Ну, воздуху-то она передаётся, – заступился за Аристотеля Менандр, – этого отрицать невозможно.

   – Часть – воздуху, – согласился Мис, – но ещё больше – камню.

Эпикур задумался.

   – Часть – воздуху, а часть – камню... – повторил он. – Молодец, Мис! Тут, кажется, и в самом деле что-то есть. Смотрите, – Эпикур начал рассуждать вслух, – по Демокриту, силу запасает камень, по Аристотелю – воздух. Что, если правы оба? Ведь существование вихря может и не исключать полёта без приложения силы. Надо проверить, только ли среда несёт тело. Я даже знаю, как это сделать. Возьмём два летящих камня и будем по очереди менять какие-нибудь условия, а другие оставим одинаковыми.

   – Например, камни разного веса движет одинаковая сила через ту же среду, – предложил Тимократ.

   – Нет, сила уже не должна действовать. Давай лучше так: с одной скоростью пущены два ядра разного веса, какое полетит дальше?

   – Лёгкое, – сказал Тимократ. – Из машины лёгкое летит дальше.

   – Ты нарушил условия задачи, – возразил Эпикур. – Машина лёгкому камню даст большую скорость, а надо, чтобы скорости были одинаковы.

   – Положить оба ядра в ложку машины и двумя сразу бить, – предложил Мис.

   – Конечно, – обрадовался Эпикур, – только они должны быть одинакового размера, например, одно из дерева. Ну, какое полетит дальше?

   – Не знаю, – покачал головой Тимократ.

   – Сразу не ответишь, – согласился Менандр.

   – Ясно одно, – Эпикур сел, потирая руки, – поведение камней будет разным в зависимости от того, кто прав – Демокрит или Аристотель.

   – Ты добиваешься, чтобы заговорили камни? – восхищённо проговорил Менандр. – Было, что споры богов решали люди, а споры людей – боги, но чтобы споры мудрецов – камни, такого ещё не было!

   – Тем более что один из камней деревянный, – добавил Тимократ. – Так всё-таки какое дальше?

   – Давайте рассуждать, – Эпикур сделал рукой движение, словно нёс воображаемый камень, – По Аристотелю, в полёте наши ядра несут вихри. Ясно, что свойства вихрей зависят только от плотности среды, размеров и скорости предметов. У нас эти условия одинаковы, значит, и вихри у обоих ядер будут одинаковыми. Так?

Друзья согласились.

   – Тогда и сила, запасённая в каждом из вихрей, одинакова, но лёгкое ядро нести легче, значит, оно полетит дальше.

   – Это по Аристотелю, – кивнул Менандр. – А по Демокриту?

   – По Демокриту наоборот, – с торжеством ответил Эпикур. – По Демокриту, силу запасает в основном тело. Тяжёлое запасёт больше и дальше полетит. Итак, дело за малым, надо найти монанкон и одинаковые ядра разного веса. Мис, сможешь сделать?

   – Лучше заказать в арсенале, – предложил Мис.

   – А знаете, – сообразил Эпикур, – проще всего мне зайти к Леосфену и попросить, чтобы он помог.

   – Не торопись, – остановил его Тимократ. – Нельзя допустить, чтобы такой важный спор пропал даром, обязательно нужно побиться об заклад. Ставлю обол на Демокрита!

   – Идёт, – согласился Менандр, – ставлю обол на своего сколарха. И всё-таки, друзья, больше всего меня в этом деле восхищает, что Эпикур хочет решать философские споры силой оружия!

С утра Эпикур пришёл к шатру Леосфена. Он много раз видел полководца, но старался не попадаться ему на глаза, чтобы не поставить себя в ложное положение по отношению к товарищам. Желание поскорее проделать опыт заставило его забыть о скромности. У шатра стояла охрана, там совещались командиры. Эпикуру пришлось довольно долго прождать. Наконец к шатру подвели коня, и Леосфен вышел наружу. Эпикур окликнул стратега, тот узнал юношу.

   – Ты? Откуда, зачем?

   – Эфеб из отряда Каллия.

   – Уже эфеб, – покачал головой Леосфен. – Ты ко мне по делу? Срочно?

   – Не очень.

   – Тогда приходи после обеда. Я скажу, чтобы впустили.

После обеда Эпикур должен был охранять вал. Он договорился с Каллием о замене и полдня томился, слоняясь вдоль моря, швыряя в воду сразу пару камешков, большой и маленький, но не мог понять, какой летит дальше – выходило по-разному.

Но вот назначенное время подошло. Эпикура пустили в просторный шатёр командующего. Полог снизу был поднят, чтобы уменьшить духоту. Голубая ткань светилась под солнцем, странный рассеянный свет наполнял помещение. Леосфен беседовал с какими-то людьми, сидевшими на простых скамьях вдоль длинного стола. Как понял Эпикур, это были командиры отрядов, недавно прибывших к Ламии. Леосфен заметил Эпикура и показал ему на складные табуреты, стоявшие поодаль. Эпикур сел, прислушиваясь к словам полководца.

   – Мало одержать победу, – говорил Леосфен, – её ещё надо сохранить. Мир изменился, Греция сможет остаться свободной только в том случае, если мы сумеем создать союз эллинов более тесным и прочным, чем всё, что делалось до сих пор. Греция должна стать единой, с сохранением местных обычаев, но с общей внешней политикой и, главное, постоянной армией. Способ создания такого союза я вижу один – равноправие всех его членов, отсутствие городов-гегемонов, подчинение всех общему выборному органу, которому все города будут одинаково дороги. Подумайте над этим. Если мы хотим закрепить победу, то отныне и навсегда должны действовать сообща.

Леосфен закончил, гости немного поговорили и ушли. Эпикур подсел к столу.

   – Ну, выкладывай свою просьбу. – Леосфен вытянул на столе сильные руки.

Эпикур рассказал ему о задуманном опыте. Леосфен с любопытством расспрашивал юношу о механике Аристотеля, которая очень его изумила.

   – Что ж, – предложил он, – не будем медлить. Давай съездим с тобой к Андрею в Фалару и попробуем с его помощью рассудить твоих философов.

   – Ещё нужно, чтобы опыт видели мои друзья, – попросил Эпикур, – они побились об заклад, какое ядро дальше полетит.

   – Ладно, – кивнул Леосфен, – тогда встречаемся через час в арсенале.

Эпикур бросился разыскивать друзей, и они втроём заспешили в Фалару, где за селом на берегу моря расположился со своими кузнецами и плотниками Андрей, немолодой спокойный мастер с длинными волосами, стянутыми ремешком. Оказалось, что Леосфен через гонца уже приказал ему выполнить всё, что попросит Эпикур.

Юноша объяснил задачу, Андрей сразу дал поручения помощникам, и в мгновение ока на песчаном пляже за кузницей появился только что отремонтированный монанкон. Из него сделали несколько выстрелов обычными ядрами, чтобы определить, куда они ложатся. Тем временем плотник принёс шар размером с гранат, грубо выструганный из дерева, и такой же каменный, служивший образцом. Андрей велел привязать к снарядам ленты – к деревянному белую, к каменному – чёрную.

Когда прискакал Леосфен, всё нужное для опыта было готово.

   – Что ж, начнём, – сказал Леосфен.

Мастера взвели машину, Эпикур сам положил в её ложку оба ядра.

Леосфен спросил у мастеров и воинов, столпившихся вокруг монанкона, какое ядро полетит дальше. Мнения разделились, под общий хохот сделали ставки ещё несколько человек. Для окружающих происходящее было лишь невинной шуткой.

   – Бью, – предупредил Эпикур, как будто дело было на учебных стрельбах, и спустил защёлку.

Ложка стукнула о поперечину, хвостатые ядра со свистом полетели вдоль берега, описывая широкие дуги. Ещё до того, как они шлёпнулись в песок, стало видно, что светлое отстаёт. Один из воинов побежал, воткнул в местах падения шесты и принёс ядра к машине.

   – Каменное пролетело на двадцать шагов дальше, – доложил он.

   – Значит, рассуждения Аристотеля неверны? – спросил Леосфен.

   – Рассуждения безупречны, – ответил Эпикур, – неверны посылки. Движение не прекращается с прекращением действия силы, среда не помогает, а мешает движению. – Он торжествовал, запрет на атомистику был снят.

Четыре раза метали ядра, каждый раз по-другому располагая их в ложке, но каменное всегда летело дальше. Демокрит победил, Менандр торжественно вручил Тимократу выигранный им обол. Леосфен уехал, зрители разошлись, работники утянули монанкон за ограду.

   – Помните, – сказал Тимократ друзьям, взвешивая на ладони выигранную монету, – как вы смеялись, когда я решил стать учеником Эпикура? Теперь убедились, кто был прав?

   – Давай, Тимократ, всё-таки отложим твоё ученичество до поры, когда у меня созреет учение, – попросил Эпикур. – Ведь может случиться, что оно тебе не понравится.

   – Кстати, – обратился Менандр к Эпикуру, – не займёшься ли ты теперь созданием новой теории движения?

   – Знаешь, – ответил Эпикур, – меня все эти подробности мало интересуют. Главное, теперь я со спокойной совестью могу принять атомистику. А в своих ошибках пусть перипатетики копаются сами.

Через три дня Эпикура вызвали к Леосфену. Командующий принял его в своём шатре, посадил за стол напротив себя, угостил разбавленным вином и стал расспрашивать о жизни, внимательно разглядывая гостя. Потом, видимо приняв решение, проговорил:

   – Вот что, Эпикур, я хочу дать тебе важное поручение и надеюсь, ты выполнишь его, как я скажу. Я выбрал тебя как старого знакомого и сына человека, которого уважаю. Дело несложное. Ты должен плыть в Афины и передать нескольким людям мои письма. Я хочу, чтобы это было сделано незаметно и не вызвало толков. Знаешь наши привычки! Ты для такой роли подходишь лучше всего – ты ещё ничем не отличился и, главное, надеюсь, не пойдёшь молоть языком по всем цирюльням о том, какую честь тебе оказали.

   – Можешь не сомневаться.

   – Отлично. Я хочу, чтобы ты на всякий случай знал, о чём речь. Наши дела, мой милый, совсем не так хороши, как я это пытаюсь изобразить. К Антипатру идёт помощь. Во-первых, Кратер со своими ветеранами, во-вторых, сатрап Верхней Фригии Леонант. Если кто-то из них явится до того, как мы возьмём Ламию, мне придётся снять осаду.

   – Почему?

   – Так хоть будет шанс сразиться с ними по очереди.

   – Что же ты тогда не заключил мира?

   – Зачем? Антипатр ушёл бы, а потом соединился со своими и начал бы всё сначала. Я-то надеялся оторвать Антипатра от Пердикки, Македонию – от Вавилона. Вот тогда он был бы заинтересован в дружбе с нами. Но слушай вторую новость – Кратер готовит флот для нападения на Аттику. Возможно, в городе об этом знают, а может быть, мне удалось узнать больше их. Я дам тебе письма к Фокиону и Евстиону, наварху нашего флота. И ещё два письма – к Гиппериду и Демосфену, в них разные мысли о будущем Греции. Официально ты повезёшь только заявки на хлеб.

В тот же день Эпикур, попрощавшись с друзьями, сел на корабль, доставлявший войску продовольствие. Его с Мисом тут же посадили на вёсла. Ненагруженное судно шло легко, уже к вечеру они вышли из Малиокского залива и свернули в узкий и длинный Еврипский пролив, отделяющий Грецию от Эвбеи.

В Афинах

Эпикур быстро выполнил поручения Леосфена. Все, кому он приносил письма стратега, расспрашивали юношу о подробностях сражения и ходе осады, а Демосфен узнал и даже пригласил поужинать. Эпикур собирался вернуться к войску, но Фокион, отвечавший за оборону Аттики, его не отпустил, а велел, отдохнув декаду, явиться в военное управление для службы. Эпикур догадался, что это сделано по просьбе Леосфена, который хотел избавить его от тягот войны. Свободное время он использовал для того, чтобы привести в порядок заметки и снова, теперь уже другими глазами, перечитать Демокрита, книги которого достал у Тихона. К Тихону же он устроил переписчиком Миса, который сам это предложил.

Фокион дал Эпикура в помощники управляющему финансами Алфею, хитрому старичку, который поручал юноше составление списков, проверку долговых обязательств и бесконечные подсчёты. Эпикур довольно быстро освоил эту работу, и она не тяготила его, потому что продолжалась только до обеда.

Управление военных расходов помещалось в Булевтерие в одной комнате с кассой феорика, то есть «театрального фонда». В своё время этот фонд был создан для устройства государственных зрелищ, но постепенно взял на себя обеспечение большинства общественных расходов. Феориком ведал Гимерий, который, правда, не часто появлялся в управлении, доверяя дела четверым помощникам.

У столов феорика вечно толпились просители. Занимаясь своими подсчётами, Эпикур неожиданно услышал знакомый голос, поднял голову от абака и увидел осунувшегося и обрюзгшего Стратокла. Толстяк утверждал, что когда-то внёс в кассу деньги для оплаты хора и требовал их назад. Служители доказывали, что феорик ему ничего не должен, тогда Стратокл взмолился, чтобы в память о его былых заслугах ему подарили бы денег или хотя бы дали в долг. При этом он объяснял, как тяжело жить без теосского вина, беотийских угрей и духов из Эфеса. Ушёл он огорчённый, ничего не получив.

Эпикур вспоминал давний спор Стратокла с Диогеном – эту встречу двух крайностей – и думал, что сама природа предпочитает держаться середины. Ведь грозы и бури бывают реже обычных дней. И физика не должна оказаться здесь исключением. Например, Демокрит допускает существование огромных атомов, размером с целый мир. Это, наверное, такая же крайность, как поиски абсолютной свободы или абсолютного наслаждения.

Поздней осенью в середине мемактериона на Афины обрушилось известие о смерти Леосфена. Во время отражения вылазки македонян он был ранен в голову ядром из вражеской машины. Рана оказалась смертельной, через три дня, не приходя в сознание, полководец умер. Горе охватило город. Не стало человека, с именем которого связывалась вера в победу и будущие успехи. Теперь Леосфену предстояло получить те самые отличия, о которых он когда-то сказал Фокиону во время Собрания – памятный камень на кладбище Керамика и надгробную речь над ним.

Эпикур вместе с толпой горожан пришёл на почётное кладбище. Там перед обелиском, на котором выбили имя полководца и имена воинов-афинян, погибших в Эллинской войне, Гипперид произнёс речь, яркую, но, может быть, лишённую настоящей теплоты. Эпикур вспоминал о встречах с Леосфеном на Самосе, поход в горы, грозу и ночь под звёздами, когда они говорили о смысле жизни. Афиняне плакали. Эпикур сперва держался, но потом тоже заплакал, беззвучно, не вытирая слёз.

Вместо Леосфена стратегом избрали Антифила. Наступила ветреная дождливая зима. Менандр писал из-под Ламии, что после гибели Леосфена жизнь в лагере стала унылой. Этому содействует скверная погода. Ополченцы многих городов отправились зимовать домой, и Антифил не смог их удержать. Правда, и македоняне терпят большую нужду и держатся из последних сил.

Война затягивалась, тем временем новые правители Азии не собирались оставлять Македонию в беде. Уже давно было известно о подготовке удара по Аттике с моря, и вот пришла весть о выступлении македонского флота под командой Клита Белого. К этому времени из двухсот сорока намеченных к постройке кораблей успели сделать только восемьдесят, но и это был достаточно сильный флот. Ефстион спешно вышел навстречу Клиту вдоль Кикладских островов.

Эпикур просматривал в лавке Тихона новые книги, когда на улице поднялся шум. Хозяин и посетитель вышли узнать, в чём дело. Через площадь, сопровождаемый толпой радостно кричащих горожан, двигался Стратокл с венком на голове.

– Славная победа афинского флота! – возглашал он. – Македоняне и финикийцы отброшены!

   – Наконец-то! – воскликнул Тихон. – Слава Посейдону, добрые вести.

   – На Пникс, афиняне, – взывал Стратокл. – Надо решить, как мы отметим победу.

Обрадованный Эпикур примкнул к ликующей толпе и вместе с остальными поднялся на площадь Собраний. Было солнечно и ветрено, белые и серые облака торжественно плыли с востока, со стороны Акрополя над раскинувшимся внизу городом. После печальных вестей о гибели Леосфена и тяжёлого ощущения безнадёжной осады весть о победе вселяла надежду на перелом к лучшему. Стратокл произнёс короткую речь с прославлением героев и предложил отметить победу торжественными жертвоприношениями с угощением народа и раздачей мяса. Предложение было с восторгом принято, постановили выделить средства и начать торжество.

Два дня город праздновал победу. У храмов стояли столы, за которыми сменялись группы пирующих, кипели котлы, воздух был наполнен запахом жаркого и острых приправ. Свистели флейты и стучали бубны, люди танцевали и пели, славили смелых моряков и богов-покровителей. Эпикур среди общего веселья ощущал грусть оттого, что с ним нет друзей. Он думал о Менандре и Тимократе, которые далеко на севере в холодных палатках сидят под стенами Ламии, и, наверно, до них ещё не успела дойти весть о победе.

С такими мыслями он стоял у храма Гефеста на Агоре: Невдалеке к столу, где угощались горожане, несколько человек привели Стратокла и уговорили его выпить с ними во славу афинского флота. Неожиданно Эпикур заметил около Пёстрой стой толпу, к которой отовсюду сбегались люди. Увеличиваясь на глазах, она медленно двигалась к Гефестиону. Скоро несколько человек подбежали к пирующим.

   – Что вы делаете! – крикнул один, с перекошенным лицом, в хламиде воина. – Нас разбили у Аморга! Тридцать потоплено, девять спаслись, остальные захватил Клит!

   – Это он, Стратокл, виноват! – воскликнул другой. – Пока мы тут веселились, они гибли в море!

Сидевшие за столом отшатнулись от оратора, он оказался один в центре круга горожан, которые кричали ему проклятия.

Стратокл растерянно оглядывался:

   – Получается, я не угадал?

   – Вот он! – бесновался воин. – Два сына моих утонули, а я тут плясал из-за его обмана!

Люди подбегали, плевали Стратоклу в лицо, кто-то призывал побить его камнями. Толстяк брезгливо сморщился и с неожиданной ловкостью забрался на скамью.

   – Тише, граждане! – провозгласил он. – Что, собственно, страшного приключилось с вами по моей вине? Вы провели в радости два дня, только и всего!

   – К морякам, узнать подробности, – позвал кто-то, и люди, оставив оратора, пошли вниз.

Стратокл обиженно пожал плечами и спустился на землю. Было похоже, что он действительно не понимал, какое оскорбление нанёс согражданам.

В тот же вечер пришло известие о высадке македонян у Рамина. Фокион немедленно объявил о сборе войска. Утром к Диомейским воротам должны были прийти граждане моложе пятидесяти лет с оружием и продовольствием на три дня. Мис, который ещё у Ламии обзавёлся собственным вооружением, заявил, что не намерен быть в бою зрителем, и пошёл с Эпикуром в качестве не только слуги, но и воина.

Утром на площади собралось около двух тысяч ополченцев, среди которых Эпикур не увидел Софана. Они стояли, разбившись на отряды по филам. Было холодно, раннее солнце почти не грело, люди дули на руки, кутались в плащи. Фокион обошёл воинов, разбил их по родам оружия, назначил старших и велел выступать.

Колонна двинулась по грязной дороге на восток поперёк полуострова Аттики к Эгейскому морю. Они оставили слева треугольную гору Ликабет, миновали проход между Северными и Южными Гиметами и вышли на холмистую Месагейскую равнину. Фокион торопился. Несмотря на свои годы, он вёл отряд быстрым шагом почти без передышек.

Эпикур глядел на раскисшие от оттепели поля, на ворон и галок, которые стаями ходили среди молодых всходов, голые деревья, дома и ограды селений и думал, что, может быть, видит всё это в последний раз.

Вот оно, величайшее наслаждение, которое не хотят признавать Аристипп и Стратокл, просто дышать, двигаться, смотреть вокруг, ощущать на коже прикосновения сырого тёплого ветра. «Смерть для живых не существует», – говорил Диоген, и, если верить Демокриту, это так. Но у неё среди живых есть полномочные послы. Куда деться от мыслей о ней? Можно думать, что бросишь ей вызов, можно утешаться мыслью, что рано или поздно она настигнет всех, можно... А если просто не думать, если сказать: «Смерть нас не касается?» Кажется, это удачное выражение, надо запомнить...

Они шли и шли, усталость вытеснила мысли. Несколько раз им встречались группы беженцев, тащившиеся из Рамина в город. Слева всё ближе придвигалась пирамидальная громада Пентеликона, справа горбились возвышенности Лаврионских гор. После полудня войско остановилось в лощине, через которую протекал ручей. Здесь их встретил небольшой отряд эфебов, охранявших побережье. За гребнем холма лежал захваченный врагами Рамин.

Фокион объявил привал, запретив расходиться. Ополченцы расположились вдоль ручья, Эпикур сел на щит и вытянул уставшие ноги. Мис достал лепёшек и сыра, зачерпнул воды и подлил в чашки вина из бурдючка. Эпикур ел с трудом, его страшила предстоящая битва, он вспоминал встречу с врагом у Платей и ощущал, как тонка нить, связывающая человека с миром. Он пытался освободить себя от страха, как когда-то во время спуска в колодец. «Смерть нас не касается, – повторял он. – А что страшнее этого может случиться в бою? Ранение? Лёгкое пройдёт, тяжёлое – та же смерть». Эпикур уговаривал себя и чувствовал, что становится спокойнее.

Вскоре Фокион вернулся из разведки, в которую ходил вместе с командиром эфебов. Он выстроил воинов полукругом, так, чтобы все его слышали, и произнёс небольшую речь:

   – Я предупреждал вас, афиняне, что не следовало начинать войну. Вот и дождались вы, и я вместе с вами, что враг ступил на нашу священную землю. Теперь уже красивыми речами не отделаетесь, сограждане!

Он объяснил, что македоняне высадили передовой отряд и сейчас срочно строят укрепления. Пока враги не успели довести дело до конца, надо скинуть их в море. План Фокиона был прост: фаланга гоплитов спускается с холма в то место, где вал ещё не достроен, прорывает оборону. Легковооружённые группами по двадцать человек прикрывают фланги и идут позади гоплитов, а после прорыва преследуют противника.

   – Послушай, Фокион! – вдруг предложил кто-то из воинов. – Давай и гоплитов разобьём на группы, как это делал Ксенофонт, когда воевал во Фракии.

   – Сынок, – ответил стратег, – дома в Собрании ты будешь командовать мною. Но здесь тобою командую я!

Их повели по склону вдоль ручья, потом они, стараясь не шуметь, поднялись под самый гребень, и там Фокион построил войско. Фаланга в сто человек по фронту и глубиной в восемь рядов, – стена щитов и выставленных копий, и несколько десятков отрядов легковооружённых с луками и дротиками, размещённые по бокам и сзади. Эпикур оказался с правой стороны в третьем ряду лучников. Фокион осмотрел строй, остановился перед воинами и взмахнул мечом по направлению к гребню.