Текст книги "Последний штурм — Севастополь"

Автор книги: Сергей Ченнык

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

ПРОБЛЕМЫ ОРГАНИЗАЦИИ

Воюющие стороны к лету 1855 г. столкнулись с одинаковой проблемой, которую необходимо было решать как можно скорее – руководство. Проще всех разрешили сей ребус британцы. По крайней мере, без сильных интриг. Естественная смерть Раглана потребовала замены командующего и они быстро сделали выбор – как всегда неудачный. Теперь нужно было принимать новое решение и никто не хотел повторной ошибки: «… британское правительство не могло найти достойной кандидатуры для замены Раглана. Временно исполняющим обязанности командующего был назначен генерал Симпсон, от всей души ненавидевший этот пост. «На меня тяжким бременем ложится общение с союзниками, – докладывал он в Лондон. – Никто не мог выполнить эту работу лучше моего покойного командира. Я искренне уверен в том, что на этой должности нужен не такой человек как я… Считаю необходимым просить о моей замене на этом посту». Но откуда было взять другого генерала? Ходили слухи о том, что следующим командующим станет лорд Хардиндж. Адмирал Хьюстон-Стюарт писал по этому поводу лорду Панмору: «Они кажется склоняются к кандидатуре Хардинджа. Я думаю (чтобы не сказать надеюсь), что такое назначение не состоится… По-моему, сейчас более чем когда-либо, стало очевидным как Англии не хватает такого человека как лорд Раглан. Эта потеря оказалась невосполнимой».^{73}

^{Дивизионный генерал Эрбильон (Emile Herbillon). Во время сражения на Чёрной речке командовал французскими войсками.} 

Бездарность Симпсона вскоре стала реальностью. Ответственность давила на генерала тяжким грузом, и всего за несколько недель он постарел на несколько лет.

Его отношения с французами не стали лучше, чем при Раглане: «… Все знали, что французы совершенно не считаются с мнением генерала Симпсона. Англичане, сидя в тесных траншеях и пытаясь побороть страх, были согласны с союзниками. Впоследствии офицеры вспоминали, что все боялись повторения 18 июня».^{74}

Правда, у самих французов все тоже было далеко от совершенства. Существенное влияние на развитие ситуации в Крыму оказала замена генерала Канробера, оказавшегося не лучше своего предшественника – «постоянно путавшего тактику со стратегией» маршала Сент-Арно. Канробера сменил более напористый и энергичный генерал Пелисье.^{75} Замена приветствовалась офицерами французского контингента. Новый командующий олицетворял боевой дух армии, в которой считали, что Канробер обладая «…такими заместителями, как Пелисье, Боске … может сегодня предпринять все».^{76}

^{Чоргунский мост-акведук. Построен в 40-е гг. XIX в. по инициативе адмирала М.П. Лазарева. Являлся частью самотечного водопровода длиной 18 км, подававшего воду в сухие доки Лазаревского Адмиралтейства в Севастополе. Рисунок Л.Ф. Лагорио.} 

Эта ротация для французов была необходимой, так как сосредоточив основные усилия на позиционной борьбе под Севастополем, Канробер, самый слабый из французских командующих,^{77} неумышленно оказался втянутым в искусно навязанный ему русскими план стратегической обороны. Для русских смысл действий, после ряда неудачных полевых сражений (Альма, Инкерман, Евпатория), сводился к тому, чтобы тщательно дозировать свои усилия, для чего необходимо было «… возможно ограничивать наши территориальные потери и заставлять продвигаться неприятеля не церемониальным маршем, а выполняя ряд крупных оперативных работ – производя перегруппировки, подтаскивая на передовые линии сотни тысяч пудов боевых припасов…. Позиционный фронт легко создается в том случае, если одна из враждующих армий представляет перевезенный из-за моря десант (Севастополь 1854–1855 гг.)».^{78}

Заняв пост главнокомандующего, Пелисье взвалил на свои плечи и груз руководства общими действиями союзных войск в Крыму.

К слову сказать, Канробер не стал единственным, кому стойкость Севастополя стоила должности. Адмиралы Дандас и Гамелен, не сумевшие в полной мере использовать все выгоды от господства союзного флота на море, вынуждены были сдать командование: первый адмиралу сэру Лайонсу, второй – адмиралу Брюа.^{79}

Смена командующих не улучшила положение в союзных штабах. Англичане и французы продолжали тихо и с уважением ненавидеть друг друга, считая исключительно «заклятых друзей» виновными в том положении, в котором они оказались.

Но и это было не самым страшным. В августе 1855 г. французские военные мало того что считали, что их английские союзники ни на что больше не годятся. Они уже не были согласны с планами собственного командующего – Пелисье и видели новую кандидатуру на этот пост в прибывшем недавно в Крым генерала Ниеле: Император, разделявший эту точку зрения, решил отправить Пелисье в отставку за то, что тот настаивал на продолжении боевых действий. Письмо об отставке Пелисье было уже на пути в армию, когда его сторонникам удалось переубедить императора и перехватить этот приказ буквально в последний момент.

ДВА ВЗГЛЯДА НА ПРОБЛЕМУ ПРОДОЛЖЕНИЯ ВОЙНЫ

В своем стремлении коренным образом изменить ситуацию, не допустить дальнейшего бесконечного затягивания военных действий в Крыму и удержать инициативу, союзники начали переориентировать центр тяжести на операции вне линии осадных позиций. Пелисье, реально осознавая, что «…в новых условиях незачем терять время и средства на осаду Севастополя, сохранявшего свободные сообщения…», решил принять новую стратегию сокрушения: «…атаковать русскую живую силу – полевую армию, уничтожить или отбросить эти 50–60 тыс., перерезать сообщения Севастополя…».^{80}

Он обратил свой взгляд в сторону от осадных работ, на циркумвалационную линию вокруг крепости, которая к тому времени перестала быть таковой по своей сути. Изоляции гарнизона и нарушения связи его с внешним миром, предотвращения возможности снабжения Севастополя всем необходимым для выдерживания длительной осады она не выполняла. По мнению Джеймса Мортона, одного из создателей системы укреплений береговой обороны США, взявшего для этого многое из опыта Крымской войны: «…циркумвалационные линии союзников под Севастополем были построены с единственной целью: ограждения армии от нападения русских, то есть сугубо оборонительными».^{81}

Еще один из американских военных, генерал федеральной армии периода Гражданской войны (1861–1865 гг.) Джордж Мид, считал, что кампания под Севастополем, в которой союзникам не удалось перерезать пути снабжения русских войск, была «длительным процессом полуосады», грозившим затянуться бесконечно долго.^{82}

Важным для определения дальнейшего хода вооруженной борьбы в Крыму оказалось мнение императора Наполеона III, небезосновательно опасавшегося дальнейшего затягивания войны и как результат, что «…осада Севастополя может превратиться в многолетнюю Троянскую войну».^{83}

Перенос основных усилий союзных войск на территорию вне осадной линии мог привести к разрыву сообщений и соприкосновений крепости с полевой армией, при отсутствии которых Севастополь «…не продержится и в течение недели».^{84}

Такое изменение характера боевых действий могло, по мнению французского императора, полностью использовать наметившийся перевес сил союзников, которые постоянно пополнялись. Образованный артиллерист, автор нескольких книг по теории артиллерии, в том числе довольно интересной работы «История орудий используемых современными армиями» (1849 г.), Наполеон III весьма оперативно реагировал на ситуацию в Крыму. С начала 1855 г. он категорически запрещал любые второстепенные действия. Для наблюдения и контроля им был послан в Крым генерал-адъютант военный инженер Ниель, которого, как выше говорилось, император был не против увидеть на посту главнокомандующего. Прибытие этого выдающегося военного специалиста имело большое значение: «Его роль, достаточно серьезная, хотя совершенно неопределенная, состоит в том, чтобы следить за всем весьма тщательно и отчитываться прямо перед французским правительством».^{85} Ниель стал одним из тех, кто создал условия, приведшие к поражению русской армии на Черной речке.

Англичане рассуждали почти аналогично, с той лишь разницей, что, по их мнению, «…всякое углубление внутрь полуострова, атака неведомых позиций, маневрирование при отсутствии кавалерии и обозов, являлось авантюрой».^{86} В свою очередь они предложили провести ряд экспедиций в города на побережье Черного и Азовского морей, что могло не только усугубить положение русских, лишив их нескольких баз, но и перережет важные артерии снабжения. В данном случае, традиционным для британцев способом было ведение боевых действий против прибрежных баз с использованием силы собственного флота.

Французский вариант, таким образом, предполагал сокрушение русских, а английский – их измор. Одинаковым в обоих случаях было перенесение действий за пределы Севастополя. Признаем, что при всех присущих внезапным планам недостаткам, оба оказались достаточно эффективными по полученным результатам.

Вскоре англичане предприняли экспедиции в Керчь, Бердянск, Геническ, Таганрог, Ейск и Мариуполь. Правда с последним не обошлось без очередного курьеза.

Первое нападение на него было совершено союзной «Летучей эскадрой» в составе 18 судов, 24 мая 1855 г. Город бомбардировался с 9 до 13 часов. Было сожжено, разрушено и повреждено 20 домов и амбаров; в порту, на бирже английским десантом поджигателей истреблены все заведения (амбары, склады, торговые конторы). Но оказалось, почти все они принадлежали иностранцам, в том числе французам, австрийцам и тем же англичанам. То что англичане сожгли амбары, принадлежавшие их соотечественникам, никого не трогало – сами разберутся. Но уничтожение ими австрийского, французского имущества… Ближайшая телеграфная станция находилась тогда в Кременчуге так, что через пять дней газеты, прежде всего Вены, а также Парижа, и Лондона, сообщили своим читателям пренеприятнейшую весть: англичане используют войну для подрыва торговли своих европейских партнеров. С таким трудом сколоченный против России союз извечных врагов – Англии и Франции, грозил дать трещину с непредсказуемыми последствиями. И все это на фоне провала штурма Севастополя и перспективы затяжки войны. В эти дни телеграф между тремя европейскими столицами работал более оживленно, чем обычно. В результате потерпевшим владельцам было обещано возмещение убытков. А поскольку в Мариуполе много еще было жилых домов, контор и складов иностранцев, то во избежание повторения скандала, союзники сделали самое простое – больше их корабли к Мариуполю не подходили. Мариупольцы могли видеть время от времени дымы на горизонте, иногда одно-два судна показывались вдали, но и только. И в то же время, как следует из хроники, беспощадно бомбардировались Бердянск, Таганрог, в огне было все побережье Азовского моря.^{87}

^{Балаклавская бухта в 1855 г. Английский рисунок сер. XIX в.} 

Действовали союзники по привычке. Как разбойники. С дымом горящих приморских городов окончательно рассеялся образ мифический «рыцарской войны». Тотлебен, как бы он ни был лоялен к французам, отметил однозначно: «…Взятие Керчи и безбожное поведение союзников произвели на меня такое тяжелое впечатление, что мне и в голову не могло придти заговорить с французами во время перемирия о Керчи и о благородном поведении французского флота. Moniteur сочинил обо всем от первой до последней строчки».^{88}

Но война всегда цинична. То, что одни называют разбоем, другие определяют как военный успех. Как бы не подвергали англо-французские рейды критике современные исследователи, называя «пиратскими» и «негуманными» – в основном цели ими были достигнуты. За две недели были уничтожены или захвачены до 500 русских торговых судов. Были потеряны «…запасы продовольствия на стотысячную армию на срок четырех месяцев; небольшая часть этих запасов досталась союзникам. Наши войска в Крыму с этого момента были обречены на сокращенный, голодный паек…».^{89}

Не будем здесь детально рассматривать Азовскую кампанию, хотя там есть немало интересного. Надеюсь, это станет темой отдельной книги.

^{Полковник Александр Александрович Бельгард – командир Украинского пехотного полка. Убит в сражении на Чёрной речке.} 

РУССКИЕ: В ОЖИДАНИИ РАЗВЯЗКИ

У русских войск к началу лета 1855 г. далеко не все и не всюду было хорошо. Положение обороняющихся становилось тяжелее с каждым днем. Вне осадной линии, особенно после сражения у Балаклавы и тяжелейшего кровопролитного сражения при Инкермане в 1854 г., командование более не рисковало предпринимать каких-либо активных действий, тем более против значительно пополнившего свои силы союзного контингента. Этим не преминуло воспользоваться союзное командование, шаг за шагом начав диктовать свои условия ведения боевых действий: «Начиная с конца апреля 1855 г. инициатива военных действий под Севастополем принадлежит союзникам. В результате мощных наступлений они захватывают одно за другим полевые укрепления, сооруженные русскими с внешней стороны их оборонительной линии, и отбрасывают противника за основной защитный пояс крепости».^{90}

Реалии войны потребовали от русского командования укрепления новой потенциальной операционной линии в случае взятия союзниками Севастополя. Началось создание нового укрепленного комплекса на базе Николаева в 1855 г. Географическое его положение было на новом вероятном направлении действий противника: «Временный лагерь, построенный у Николаева во время войны 1854–1855 гг., в предположение наиболее вероятных дальнейших действий неприятеля, представляет интересный пример в том отношении, что в этом случае, пользуясь огромными средствами Николаевской корабельной верфи, в течение шести месяцев была выстроена столь сильная оборонительная линия, что могла бы выдержать продолжительную осаду».^{91}

7 июня союзники, хотя и ценой больших потерь, взяли Камчатский люнет, Волынский и Селенгинский редуты. Это еще одно из масштабных и интереснейших многодневных сражений Севастопольской обороны, которое, надеюсь, в ближайшее время будет подвергнуто детальному исследованию.

^{Генерал князь M.Д. Святополк-Мирский. В 1855 г. – полковник, командир батальона в Одесском егерском полку. Ранен в сражении на Чёрной речке.}

Следом русскими были потеряны позиции в районе кладбища – перед правым флангом крепостной линии обороны. В обоих случаях, по мнению Свечина, князь Горчаков «…почти сознательно отказался от расходования резервов на передовые позиции Севастополя… Между тем, если бы он затянул борьбу на этих пунктах, Пелисье, которым был очень недоволен Наполеон III, был бы сменен, в рядах союзников началось бы разложение. Моральное состояние войск коалиции в Крыму, в частности англичан, по воспоминаниям командира 46-го пехотного полка было к августу 1855 г. упадочным».^{92} Уступчивость же 1орчакова, вытекавшая из его пессимистического настроения, только усилила позицию Пелисье. «Горчаков жалел расходовать войска на защиту географических пунктов и берёг их для решительного полевого боя, что при сложившихся условиях войны было неправильно».^{93}

Эти бои наглядно демонстрировали насколько гарнизон города измотан месяцами обороны.

Понимал это и противник: «…В самом Севастополе эйфория, овладевшая русскими после победы 18 июня, сменилась долгими днями отчаяния. 13 июля от полученных тремя днями ранее ран умер адмирал Нахимов. Тотлебен тоже был ранен и отправился на лечение в свое имение в Бельбеке. Когда в городе не стало этих людей, начал угасать и боевой дух гарнизона и населения. Оборонительные укрепления сохранили свою мощь, но многие городские здания, в том числе и жилые дома, лежали в руинах. Шли приготовления к эвакуации населения и отступлению армии на Перекоп».^{94}

В некоторых батальонах, толком и не побывавших на бастионах, численность личного состава была меньше штатной на 150–200, часто еще меньше, человек. Так, один из батальонов Муромского полка насчитывал 7 июня 1855 г. в строю не более 450 офицеров и нижних чинов, а в 3-м батальоне Полтавского полка подполковника князя Урусова – не более 500.!^{95} В частях, находившихся на оборонительной линии, эти цифры были еще более удручающими. На батареях ситуация была близкой к критической.

При всем этом, людской поток шел в Крым. В течение 1854 и первой половины 1855 гг. в дополнение к 6-му корпусу туда были перемещены 3-й, 4-й и часть 5-го.

Правда, фельдмаршал Паскевич постоянно высказывался против направления в Крым войск сверх необходимого (император прислушался к его мнению). Такая предосторожность обуславливалась как трудностями снабжения, так и угрозой высадки вспомогательного десанта для изоляции русских войск, а также вероятной угрозой со стороны Австрии. В 1855 г., уже после смерти Николая I, в Крым направился и 2-й корпус, а для охраны коммуникаций в районе Перекопа – часть Гренадерского корпуса. Таким образом, летом 1855 г. в Крыму находилась основная часть действующих войск, имевшихся в России накануне войны.^{96}

Сосредоточение такой массы войск неизбежно усугубило весь букет проблем, связанных с обеспечением. Стал ощущаться дефицит всех видов материально-технического снабжения, в первую очередь продовольствия и боеприпасов. Техническая отсталость, неразвитость коммуникаций и, в первую очередь, их состояние, привели к усложнению положения русской армии. Вопрос состояния стоял особо и не выдерживал никакой критики. Во всяком случае, в такой форме о нем говорили едва ли не все, кто в той или иной степени пытался осветить проблему снабжения гарнизона Севастополя в 1854–1856 гг. Крымская война в мировой военной истории стала одной из первых, в которой увеличение операционной линии привело к увеличению трудностей подвоза запасов. До нее подобные проблемы возникали лишь у наполеоновских войск в 1812 г.

Свечин писал: «Трудности русской армии вытекали из условий гужевого транспорта. Выхода из них следовало бы искать в замощении или шоссировании важнейших путей, или в прокладке участка железной дороги; но на такие капитальные меры не пошли. Мы, впрочем, проложили 4-ю грунтовую дорогу, насыпав огромную гать через Сиваш посередине между Перекопом и Чонгарским полуостровом. Вследствие топливных затруднений и слабой распорядительности, хлебопечение в Крыму организовать не удалось. Вместо муки подвозились ржаные сухари, плесневевшие в течение длительной перевозки. «Тюря» из вскипяченных в котлах сухарей составляла основное довольствие защитников Севастополя. Удалось организовать выдачу большого количества хрена, который спасал солдат от цинги.

Необходимость проталкивать большие грузы к Севастополю привела к повышению стоимости гужевого транспорта. Лошади падали от бескормицы. Цена перевозки дошла до 1–2 коп. с пуда-версты; таким образом, транспорт, расходы на который представляли одну из важнейших слагаемых стоимости войны, обходился нам в 50 раз дороже, чем он стоил бы при наличии железной дороги».^{97}

Поясняю: Свечин недаром говорит, о значении возрастания цен на перевозки. Увы, на войне бесплатно только умирают, за все остальное приходится платить. Притом немало. Постепенно кампания в Крыму становилось слишком дорогостоящим занятием для России.

Кровеносные артерии войны – коммуникации, по которым проходило снабжение войск в Крыму, находились в состоянии катастрофическом. Доставка продовольствия «…была сопряжена с неимоверными затруднениями и обходилась необыкновенно дорого, потому что путей сообщения было мало, и они находились в самом плачевном состоянии. В продолжение почти двух лет, 200 тысячная армия была сосредоточена на небольшом пространстве, отделенном от внутренних хлебородных губерний трехсотверстным степным пространством, на котором существовала лишь одна, и то грунтовая, дорога. Все, что можно было сделать для улучшения коммуникационной линии – заключалось в устройстве с огромными усилиями и издержками, шоссе между Симферополем и Севастополем. Все предметы первой необходимости надо было подвозить в армию издалека: сперва за 300 верст, а потом, по мере истощения ближайших к театру войны местностей – за 600 верст и, наконец, за 900 верст. Эти дальние подвозы почти все время должны были производиться во время страшной распутицы, так как борьба в Крыму происходила в самое неблагоприятное время года: две осени, две зимы, две весны и только одно лето. Вследствие этого, медленность доставки была необыкновенная. Обывательские подводы с провиантом проходили 130 верстное расстояние от Перекопа до Симферополя в месяц времени и даже более, т.е. делали около четырех верст средним числом в день. На почтовых, по казенной надобности, приходилось употреблять на тот же переезд 10 дней, т. е. по 13 верст в сутки. Эти факты могут дать понятие о том, по какой невылазной грязи проходила наша единственная коммуникационная линия.

^{Генерал M. Д. Горчаков в Севастополе. 1855 г.}

Ситуация была парадоксальной. Во время Крымской войны армия наша не могла воспользоваться громадными запасами хлеба, находившимися под рукой – в портах Азовского моря, единственно потому, что запасы эти были в зерне, а перемолоть его местными средствами было невозможно. Пришлось подвозить в войска муку из Екатеринославской, Воронежской, Харьковской и Курской губерний, а громадные запасы, которые могли бы вполне обеспечить продовольствие армии, пролежали под рукой даром».^{98}

Свою лепту добавили и те самые разбойничьи рейды неприятельского флота, парализовавшие попытки снабжения войск из портов приморских городов.

Для союзников морской путь снабжения войск в Крыму обходился значительно дешевле и позволял быстрее доставлять припасы на позиции под Севастополем из лондонских арсеналов, чем русским удавалось поставлять вооружение из центральных областей империи. Построенная в марте 1855 г. железная 22-километровая дорога из Балаклавы к Севастополю содействовала в немалой мере преодолению трудностей первого этапа, когда солдатам приходилось на своих спинах тащить все необходимое к траншеям и на батареи, о чем они с ужасом вспоминали спустя многие годы после окончания войны.

Кстати, вопреки общепринятому мнению, английская железная дорога не была первой в Крыму. Первый стук колес по стыкам рельс в Севастополе услышали еще в 1843 г., когда подрядчиком, отставным мичманом Д.К. Волоховым, была проложена дорога с конной тягой. Ее протяженность составляла около 1 км. Использовалась для транспортировки грунта при строительстве Адмиралтейства на Корабельной стороне.

В дополнение ко всем традиционным бедам русских войск, связанным с войной, на путях снабжения воцарилась невиданная коррупция, казнокрадство и воровство, усугублявшие и без того сложные проблемы снабжения все более увеличивавшейся войсковой группировки. Этот разгул «чиновничьего братства» был не менее противника опасен для Крымской армии и приносил ей не меньше, если не больше, страданий, чем артиллерийские обстрелы крепости с моря и суши.

^{«Трактирный» мост. Фото 1900 г.}

Позволю процитировать Керсновского: «Злоупотребления в интендантской части превзошли все наблюдавшиеся до сих пор. “Начиная от Симферополя, – пишет один из севастопольцев, – далеко внутрь России, за Харьков и за Киев, города наши представляли одну больницу, в которой домирало то, что не было перебито на севастопольских укреплениях. Все запасы хлеба, сена, овса, рабочего скота, лошадей, телег – все было направлено к услугам армии. Но армия терпела постоянный недостаток в продовольствии; кавалерия, парки не могли двигаться. Зато командиры эскадронов, батарей и парков потирали руки… А в Николаеве, Херсоне, Кременчуге и других городах в тылу армии день и ночь кипела азартная игра, шел непрерывный кутеж, и груды золотых переходили из рук в руки по зеленому полю. Кипы бумажек, как материал удобоносимый, прятались подальше. Даже солома, предназначенная для подстилки под раненых и больных воинов, послужила источником для утолщения многих карманов…”. Разгул глубокого тыла, где шампанское лилось рекой, был умопомрачителен. В этом отношении, как в очень многих других, Восточная война явилась как бы прототипом войн, веденных Россией впоследствии».^{99}

Проблема тыла – хроническая болезнь Российской империи в любой из войн, которые она вела. Сегодня можно, приподняв саван стыдливости, с уверенностью говорить, что Россия проиграла сражения не в Крыму, она проиграла их на собственных дорогах, а армия собственных чиновников оказалась более опасной, более беспощадной и жестокой, чем союзные войска. Если и нет такого памятника, актуального, кстати, и в настоящее время, то его, наверное, необходимо установить на дороге от Симферополя к Севастополю – памятника коррупции, как напоминание о том, сколь зависит безопасность государства от бессовестного разгула облаченных разными степенями власти «слуг народа».

В этих драматических условиях руководители обороны пытались всеми силами поддерживать боевой дух войск. Прибегали иногда к самым неожиданным формам массового стимулирования. Тотлебен писал в своем дневнике: «…Великий Князь прислал мне 144 нагрудника для моих саперов, с надписью: “Молодцам саперам”. Я роздал их, в виде награды, храбрейшим от имени Его Высочества; они теперь на бастионах щеголяют».^{100}

Упорство и ожесточение с которым сражались русские при Инкермане и Балаклаве, массовый героизм защитников севастопольских бастионов, совершенно правильно избранная ими тактика активной обороны города, приводила англо-французское командование в состояние, близкое к отчаянию. Оно прекрасно понимало, что затягивание войны еще на год может привести к самым непредсказуемым результатам в развитии ситуации на театре военных действий.