Текст книги "Последний штурм — Севастополь"

Автор книги: Сергей Ченнык

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Сергей Ченнык
ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ – СЕВАСТОПОЛЬ
КРЫМСКАЯ КАМПАНИЯ (1854-1856 гг.)
ВОСТОЧНОЙ ВОЙНЫ (1853-1856 гг.)
Военно-исторический очерк
Часть V

НАДЕЮСЬ, ЧТО ЭТО БУДЕТ ИНТЕРЕСНО ЧИТАТЕЛЮ

«Нельзя оставлять без внимания опыт прежних войн».

Хельмут Карл Бернхард Мольтке (старший), прусский генерал-фельдмаршал

Итак, мы снова возвращаемся на поля сражений Крымской кампании Восточной войны. Возвращаемся спустя почти год от начала наших описаний этой, ставшей трагическим испытанием для Российской империи войны, которая принесла одним вечную славу, другим – дурные воспоминания.

Сегодня мы будем говорить о последнем месяце защиты Севастополя, который начался на Черной речке неудачным наступлением русских войск, а завершился последним штурмом и взятием крепости союзниками. Оба события можно смело отнести к малоизученным эпизодам войны 1853–1856 гг.

Крымская война, как и любое событие, оставившее свой более или менее заметный след в мировой истории, изобилует «белыми пятнами». Каждый из ее эпизодов по-своему загадочен, потому далеко не всегда и не всем удается понять его истинный смысл. В итоге, непонимание порождает огромное количество легенд, которые со временем настолько сливаются с реальностью, что сложно отличить правду от вымысла. Это естественно, так как, по мнению психологов, мифологизация тех или иных исторических событий свойственна каждой нации.

К большому сожалению, на сегодняшний день этих легенд столько, и они так плотно переплелись с действительностью, что существующую вокруг описания Крымской войны ситуацию, а также использование ее истории, нельзя назвать иначе, чем «военно-исторический произвол». Мириться с этим нельзя, потому одной из целей, которую я себе поставил, приступая к работе над книгой, последней в серии «Исторических очерков Крымской кампании (1854–1856 гг.) Восточной войны (1853–1856 гг.)», стало разрушение устоявшихся мифов. Естественно, по мере сил и не в угоду «жареным» фактам. Как это получилось, получилось ли вообще – судить читателю.

В ранее увидевших свет книгах была предпринята попытка показать нашему современнику на примере начального периода той войны образ, максимально соответствующий ее истинному виду, преподнося его с позиции наиболее возможного беспристрастного военного анализа, приступая к работе над новой книгой, по-прежнему остаюсь верным своей точке зрения, и считаю, что наступило то время, когда лучше признать правду собственных совершенных ошибок, чтобы избежать повторения их в будущем. Мы, порой, так привыкли стыдливо отводить глаза, когда касаемся наших поражений, что уже перестали задумываться о неудачном и, более того, опасном выборе подобной позиции.

Распространенной сегодня ошибкой стало оправдывать все, в том числе уход от истины, патриотизмом. Хотя неизвестно, что патриотичнее: рисовать красивыми красками образ дикой, беспощадной и бессмысленной бойни или признать собственные очевидные промахи, приведшие к ней, пытаясь извлечь максимальный опыт с целью неповторения в будущем. Мне кажется, – это и есть главная задача исследований истории войн и военного искусства всех времен и всех народов.

На мой взгляд, и по сей день, как ни прискорбно, отдельные исследователи Крымской войны продолжают упорно придерживаться стереотипов, сложившихся в советский период, держась за них, «как слепой за стену», не особенно утруждая себя мыслью об их сомнительном соответствии элементарным аксиомам военной науки. В результате формируют у читателей упрощенный, лубочный образ этой войны, который уводит от понимания действительных причин военных поражений, списывая все на просчеты существовавшего в России государственного строя. В годы социализма волею государства все русские участники Крымской войны массово оказались возведены в ранг героев, за исключением уж совсем явных неудачников. Последних было не сложно объявить «порождением самодержавия», тем более, что почти все они имели высокие титулы, как правило, не меньше княжеского. После прихода к власти не менее оголтелой демократии, наоборот, почти все представители русского генералитета, без всякой дифференциации, похоже только по национальному признаку, стали рассматриваться как виновники поражений, бездари и проч. К сожалению, трезвый объективный взгляд пока только начинает вырабатываться и процесс этот идет крайне медленно. Но надежда на справедливость есть.

Нередко дурную службу оказывал чрезмерный патриотизм и эмоциональность историков, которые не могли «…разгадать природы войны…, что она слишком (отражалась) на впечатлительности людей и вызывала более к их чувству или воображению, пугала их или восхищала. Разум и логика умолкали под гнетом войны, и выводами руководило прижатое к земле или вознесенное к небесам чувство….Спокойного и общего вывода нет….Особенно много тем доставляла потому война представителям искусств, давая обильный и разнообразный материал их впечатлительности и их краскам, угнетая картинами страданий и мук одних, окрыляя картинами подвига и героизма других…».^{1}

Исследовать неудачную войну всегда тяжело. Если ты не пытаешься обращать безнадежные поражения в славные победы, то однозначно никто не только не скажет спасибо, но и за всякое отклонение от общепринятого мнения есть риск получить обвинение в отсутствии патриотизма или, в лучшем случае, в погоне за «жареными фактами».

Даже в годовщину 160-летия Крымской войны мы как должное принимаем навязываемый нам иностранный взгляд на события (чаще всего британский), с умилением восторгаемся доблестью совершенно чужой нам Легкой бригады и упорно не желаем определить собственных подлинных героев этой войны.

Анализируя материалы военной науки конца XIX – начала XX вв., убеждаешься, что в этот период к урокам Крымской войны относились гораздо более трезво и намного осмысленнее, чем спустя 160 лет после ее окончания. Не было свойственных современности метаний из крайности в крайность, вместо них имела место разумная критика кампании и действий русского командования в ней. Проводились параллели между кампанией в Крыму и русско-турецкой войной 1877–1878 гг., неудачами российской армии в войне с Японией.

В самобичевании мы часто превосходили врагов наших. Хотя после этой войны наши противники стали считать, «…что Англия имеет грозного соперника в лице России».^{2}

В то же время, многие вещи назывались резкими, но все-таки справедливо своими именами. Разрабатывая курс военно-прикладной педагогики, Д.Н. Трескин (кстати, не первый и не единственный) именовал эту камланию не иначе, как «Севастопольский погром».^{3} Такой же термин мы встречаем в журнале «Русская старина». Это и заголовок к письму князя Паскевича к М.Д. Горчакову после Чернореченского сражения. Также рассуждала значительная часть русского офицерского корпуса второй половины XIX столетия.

Получилось, что эта книга станет последним исследованием истории Крымской кампании Восточной войны. И говорим мы в ней, увы, не о триумфах русского оружия, а о двух тяжелых поражениях. Поверьте, говорить о поражении намного труднее, чем описывать «гром победы». Это неблагодарный труд, но в то же время интересный и захватывающий. Приходилось и приходится постоянно, от книги к книге, напоминать читателю, что Крымская война в силу целого ряда объективных и субъективных причин до настоящего времени остается гигантским «белым пятном» нашей военной истории. Она менее изучена, чем Отечественная война 1812 г., хотя их разделяет более половины столетия. Крымская война, как элемент военной истории, «…не может заменить военного опыта для той армии, которая им не обладает, но, однако, служит лучшим подготовительным средством к восприятию такого опыта».^{4}

^{Горчаков Михаил Дмитриевич (1793–1861 гг.), князь, генерал от артиллерии (1844 гг.). Во время Крымской войны (1853–1856 гг.) командовал войсками на Дунае (1853–1854 гг.), а с 24 февраля 1855 до конца года – войсками в Крыму. 8 сентября 1855 г. отдал приказ об оставлении Южной стороны Севастополя. Рисунок сделан в 1849 г.}

^{Пелисье (Pelissier) Жан-Жак, (1794-1864 гг.) – маршал Франции. В 1855 г. направлен в Крым, где сначала командовал 1-м армейским корпусом, потом сменил генерала Канробера в командовании французскими силами под Севастополем. Фото Р. Фентона. 1855 г.} 

Не хочу превращать свой труд в одну из лекций, ограничиваясь лишь последовательным изложением событий, «…так как такое изложение обратило бы военную историю в часть политической истории и, будучи, быть может, полезным для пополнения общего образования офицера, было бы, однако, далеко недостаточно для доставления ему специального военного поучения».^{5} События последних дней обороны Севастополя в 1855 г. интересны не только как чисто военные. Они знаменуют финал многомесячной упорной обороны города со всеми ее удачами, неудачами и трагедиями.

Один из участников этих беспримерных дней писал: «…27 августа 1855 года история впишет в свои страницы кровавыми буквами. День, ознаменованный гибелью нескольких десятков тысяч храбрых и равно славный для обеих сражающихся сторон. Но искупит ли эта огромная кровавая жертва благоденствие народов или только удовлетворит нескольких ненасытных самолюбий, которые попирают спокойствие и жизнь миллионов для личного своего возвышения или для прямого осуществления своих частных целей, коим хотят подчинить выгоды целого мира, – взвесит и осудит беспристрастная история».^{6}

Последний штурм крепости – апофеоз, вершина многомесячных боевых действий, завершивших главное событие кампании – оборону Севастополя. Апологет информационной войны, корреспондент лондонской газеты «Тайме» Вильям Рассел, с присущим ему пафосом писал об этом событии: «…Судьба противостояния, к которому так долго были прикованы взоры всей Европы и с которым столько империй связало свои надежды, была почти решена. 9 сентября Севастополь пылал! Флот, бывший причиной стольких дипломатических споров и кровавых сражений, скрылся в пучине вод! Еще одно кровавое действие добавилось к страшной, но славной трагедии, взволнованными зрителями которой были все: от цивилизованных наций до диких восточных орд. Под победные возгласы и вопли отчаяния – среди лихорадочного торжества и страстного горя – занавес черного дыма, расцвеченный красными взрывами крепостных стен, опускался на сцену, где представлены были все проявления человеческого страдания и величия – непреодолимая стойкость и спокойное мужество, ничтожество и слабость – на сцену, по которой прошли герои».^{7}

Но все что мы знаем о происшедшем – это то, что французы взяли Малахов курган, генерал Мак-Магон произнес свою известную фразу, и, несмотря на то, что союзники были отброшены на всех остальных пунктах атаки, русские войска по заранее построенному мосту оставили Севастополь. Так говорит отечественная история.

^{Командование союзными войсками под Севастополем: генералы лорд Раглан, Омер-паша и Пелисье. 1855 г. Рисунок с фотографии Р. Фентона.}

Большинство современных исследователей Крымской войны, дабы оставить свои руки чистыми и не касаться ими трагических для русской армии и флота страниц, предпочли (и предпочитают) использовать ставшие расхожими лубочные формы описания кампании в Крыму. Сейчас очень популярно утверждение, что Россия, как бы совсем и не проиграла эту войну. С этой формулой знатоки носятся с конференции на конференцию, из одного печатного издания в другое, пытаясь получить себе репутацию патриотов, которую очень легко использовать с максимальной выгодой, особенно в наше время. Я понимаю их – так удобно греться в лучах «славы русского оружия», не особенно утруждая себя размышлениями об опасности такой позиции. Но понимая, не могу не осуждать. Такая позиция – тупик, это – «сон нации», когда, проснувшись, вместо сладостных сновидений страна получает Порт-Артур, Таллинн и тот же Севастополь, но уже почти 100 лет спустя…

В этом смысле, представляемая на суд читателя новая книга из серии о Крымской войне, не переписывание истории, а дополнение ее новыми, ранее неизвестными фактами, с максимально возможными комментариями и анализом сути происходившего с точки зрения военной науки и военного опыта.

На мой взгляд, типичным примером сглаживания острых углов жестоких уроков военной истории, искусственно сделанных «белым пятном», равно как и примером бессмысленного и бестолкового истребления людей, является сражение на Черной речке 4 августа 1855 г. Именно с него мы и начинаем наше повествование, хотя основной темой исследования станет, конечно же, последний штурм и падение крепости Севастополь и, надеюсь, оно будет интересно читателю…

СРАЖЕНИЕ НА ЧЁРНОЙ РЕЧКЕ В ИСТОРИИ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ

«Боже! Как усердно мы молились о счастливом исходе этого сражения!»

Фон Драхенфельс, русский офицер, участник обороны Севастополя 1854–1855 гг.

Это сражение безо всякого излишнего преувеличения можно назвать трагедией русской армии. Было время, когда его просто старались не упоминать, настолько неуклюжим оно было и так не вписывалось в рамки повального героизма, за которым должны были последовать или бегущий враг, или взятые батареи. Ну или хотя бы – напуганный враг, с восторгом отдающий честь мужественным русским солдатам, и с ужасом глядящий на свои кратно поредевшие батальоны, в одночасье ставшие ротами. Здесь этого ничего не было. Точнее – горы трупов и море крови были, но вот только трупы и кровь исключительно наши. Потому-то в российской истории о сражении, дабы не нарушать пропагандистского благополучия, лишний раз не упоминали. Пример: в целом неплохом труде Б.И. Зверева «Севастопольская оборона» (1956 г.) сражению на Черной речке отведено целых два (!) абзаца.^{8}

Академик Е.В. Тарле, предельно выдержанный, когда речь идет о русской армии и флоте, не допускающий никаких резких выпадов против них (исключая высшее руководство), говоря о сражении на Черной речке, именует его (и неоднократно!) не иначе как «катастрофа». Для того периода, в который ему пришлось работать, это – поверьте, более чем смело. Участники и очевидцы боя более категоричны во мнениях, называя произошедшее «трагедией», как Н.И. Пирогов, или «бойней». Даже в таком возвышенно-патриотическом труде как «Оборона Севастополя» А. Погосского (1878 г.), оно определено как «несчастное».^{9}

Наши современники более мягко обходят столь жесткую терминологию. Например, именуют «абсолютно ненужным сражением».^{10} Хотя встречаются порой более резкие характеристики и у отечественных исследователей. Н. Эйдельман, отмечая, что вообще вся Крымская кампания недостаточно осмыслена и «…мы не всегда понимаем, что произошло в Крымской войне при обороне Севастополя в 1853–1855 годах», считает, что и это, и другие сражения были «…по существу, расстрелом русского войска».^{11}

Что касается победителей, то картина схожая. У французских авторов присутствует свой, присущий лишь им подход: можно слышать такие термины как «бойня», «резня», «страшная резня»…^{12} Базанкур называет его итог «провалом».^{13}

^{Генерал-адъютант Николай Андреевич Реад (1793–1855 гг.). Во время Крымской войны командовал 3-м пехотным корпусом Российской армии. Убит в сражении на Чёрной речке.}

Также «резней» именуют сражение на Черной речке американские военные историки. Итальянские участники кампании характеризуют это событие не иначе как «истребление» русских войск, а исход его именуют «фатальным».^{14}

Но, согласимся, даже столь эмоциональные характеристики – не повод называть его забытым или неизвестным? Не спорю. Про трагедию на доселе неизвестной реке с таким унылым названием правду не скрывал никто. Да она и находилась всегда на поверхности. Даже в эпоху «разгула» самодержавия, когда жизнь солдатская, та самая «монета царская», мало что значила, скрыть гибель нескольких тысяч людей, облаченных в серые шинели, «за Веру, Царя и Отечество», было сложно.

Но вот детали этого жертвоприношения… Иногда создается впечатление, что всё связанное с ним просто стерто и в приказном порядке предано забвению, в состоянии которого и пребывает по настоящее время.

Это несправедливо. Чернореченское сражение имеет право на свое место в истории военного искусства. При всей его трагичности, в нем русский солдат традиционно продемонстрировал свои лучшие боевые качества и, прежде всего, безропотную готовность умирать за Отечество. К этому бою вполне применимы слова Наполеона Бонапарта, сказанные им в 1816 г. по поводу кровавой Бородинской битвы: это было сражение, «…где было проявлено наиболее доблести и одержаны наименьшие успехи».

Действительно, так ли нам это сражение, уже ничего не решавшее, нужно? Кажется – виновные определены, политические причины поражения выявлены, а остальное, в том числе и военная составляющая, на этом фоне просто теряют смысл. Нечто похожее мы уже наблюдали на Альме: главные виновники – генералы Меншиков и Кирьяков, основная причина – численное превосходство и техническая отсталость императорской армии и всей царской России. Нечто подобное обнаруживаем и на Черной речке. Виновники – генералы Реад, Вревский и прочие, причины – нераспорядительность и все та же отсталость. Остальное – вне темы для обсуждений…

^{Расположение сардинских войск под Севастополем. Фрагмент рисунка В. Симпсона. 1855 г.} 

Поэтому трудно не согласиться с точкой зрения, по которой в XIX в. после Крымской кампании «…Русское общество, русская армия, русский солдат оказались тотально не готовы к поражениям. При любой неудаче у нас сразу же начинается поиск виновных, раздаются крики о предательстве и т.д.».^{15}

Это несправедливо, и тем более обидно, что таким образом предается забвению память тысяч русских солдат и офицеров, будучи верными единожды данной присяге, сложивших свои головы во имя Царя и Отечества. А уж умирать они, бесспорно, умели. Но, к величайшему сожалению, между «умирать» и «воевать» – огромная разница…

И Чернореченское сражение лучшее, хотя и не самое удачное тому подтверждение.

В этой работе я постараюсь по аналогии с Алъминской битвой сделать военно-исторический анализ одного из сражений Крымской войны – сражения на Черной речке, закончившегося поражением русской армии и ставшим последним масштабным полевым столкновением воюющих сторон. При своей кажущейся простоте, сражение интересно уже одним своим отличием от остальных. Оно не изобилует резкими изменениями ситуации, в нем отсутствует глубокое маневрирование сторон. По сути дела – это лобовой удар, нанесенный в самом неудачном месте в совсем не подходящее для этого время. На этом фоне заслуживает внимание этап подготовки к сражению и, особенно, выдвижения войск. Хочу сразу оговориться – многое сказанное мной, будет не в пользу русских войск и, главное, русского командования.

Готов принять обвинения в отсутствии всякого патриотизма, особенно на фоне современных мероприятий посвященных 160-летию Крымской войны. Но не могу назвать сложившуюся сейчас вокруг образа Крымской войны ситуацию иначе, чем «военно-исторический произвол». Потому считаю, что лучше унылая правда, чем «квасной патриотизм», ведущий в никуда. В начале XX в. подобная ситуация привела к поражению в войне с Японией, потом стремление забыть и эту войну обернулось проблемами на полях первой мировой войны. Затирание же опыта первой мировой войны, привело к подмене его смутными героями войны гражданской, различными «красными Мюратами», которые «успешно» отступали до берегов Волги в 1941–1942 гг., демонстрируя абсолютную военную безграмотность, пока сама война не вырастила новое поколение командиров, более грамотных и более опытных, не боявшихся риска и ответственности, сумевших переломить ситуацию и одержать поистине великую Победу, приведя с триумфом российского солдата в Берлин.

Опыт прошлых войн и отношение к нему в обществе важны сейчас как никогда ранее. Мы не должны, не имеем права закрывать глаза на совершенные ошибки, обязаны уметь признавать собственные поражения. Только так возможно избегнуть их повторения в будущем о чем прекрасно сказано великим российским военным ученым А. Свечиным: «Любовь и уважение – чувства, которые прекрасно подделываются на житейском рынке; внимательный анализ часто откроет под ними одно лицемерие. Высоких степеней виртуозности достигает как искусство отворачиваться от действительности, так и искусство превратного ее изображения. Ложь всегда остается ложью, и никогда лучшие намерения не могут ее оправдать; но особенно обидно, когда ложь задевает такие предметы, которые дороги вашему сердцу; что может быть обиднее изображения действительно великого, когда оно разделано лубочным способом для темных, неразвитых вкусов и понятий, подмазано, подкрашено, превращено в сусального херувимчика? Если мы не будем отворачиваться от тех печальных условий, в которых пришлось действовать нашим войскам, то мы поразимся подвигам, действительно ими совершенными; мы преклонимся перед испытаниями, которые преодолел наш солдат. Лжи для этого не надо; надо только трезво смотреть на события во всей их полноте.

Наш солдат не несчастное создание; его следует и изображать в неприкрашенном виде; он как герой, существующий в действительности, имеет и должен иметь свои теневые стороны. Надо не верить в наше будущее, надо быть трусом, надо бояться и презирать действительность, чтоб отворачиваться от теневых сторон, заявлять, что у нас нет недостатков.

Гибель народа начинается тогда, когда он теряет способность смотреть в лицо действительности; когда он факты действительной жизни начинает подменять фантазией, начинает мечтать и засыпать… Забвение действительности – сон нации – это смерть».^{16}

^{Перемирие между русскими и французскими войсками под Севастополем. 1855 г. С 1855 г. перемирия, назначаемы для уборки тел погибших и оказания помощи раненым стали регулярными.}

И, конечно, говоря о Чернореченском сражении, никто не имеет морального права упрекнуть русского солдата в низком моральном духе или отсутствии у него достаточной стойкости. Верность императорского солдата первой половины XIX в. долгу, отраженная в святой для него форме «Вера, Царь и Отчество», при всех недостатках военной организации Николая I и его предшественников, поистине легендарна. Одно то, что во время декабрьского восстания 1825 г. «…солдаты оказались более преданны самодержавию, чем их революционно настроенные командиры»^{17}, говорит очень многое… Правда, доказав свою преданность императору, «николаевский солдат» получил и «николаевского генерала», которые занимали должности не по принципу военной компетенции или опыта, а по принципу личной преданности, часто оказывавшейся не более чем придворным лизоблюдством. 4 августа 1855 г. Федюхины высоты стали настоящей Голгофой для русской пехоты, многократно доказавшей свою доблесть. К сожалению, руководили этой пехотой в большей степени бездарности, нежели военные гении, в которых так нуждалась армия во время Крымской войны.

Начиная работу над своим исследованием, я понимал, насколько тяжело будет писать о поражении. Тем более столь роковом и бессмысленном. Но в тоже время мною двигали необходимость и желание рассказать о происшедшем, оставаясь максимально объективным. Говорить о победах всегда легко и приятно. Замалчивать поражения – преступно. Роль автора пишущего о них «…очень тяжелая, так как слава и блеск исторического примера говорят сами за себя, привлекая к себе читателя. Другое дело – заинтересованность читателя исследованием тех причин и недостатков, которые привели к военным неудачам. Здесь самый факт последних не прельщает честолюбивое сердце воина, и лишь красочность изложения или обычная жалость к герою повести могут заставить читателя углубиться в изучение деяний незадачливого полководца или же пагубной военной системы».^{18}

По моему убеждению, сражение на Черной речке это трагическая, но одновременно знаковая страница русской военной истории, знание и осмысление итогов которой и до сегодняшнего дня не утратило своей актуальности.

У правды бесстыжие и циничные глаза, но чтобы узнать правду, нам придется заглянуть в них. Именно поэтому надеюсь, что это будет интересно читателю…