Текст книги "Последний штурм — Севастополь"

Автор книги: Сергей Ченнык

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Таким образом, роковое отправление пехоты в атаку поочередно полками было предопределено не только глупостью Реада, но и решением главнокомандующего русской армией в Крыму. Командир корпуса был не более чем лицом, выполнившим требуемые предписания, точно также как и Вранкен беспрекословно выполнил отданный ему приказ, не смея возразить своему грозному начальнику. Но не значит ли это, что часть вины за происшедшую трагедию должна лечь не только на плечи погибшего Реада, но и на Горчакова, навязавшего ему подобный способ употребления войск в сражении? Возможно на равнинной местности подобный порядок был приемлемым, но в условиях пересеченной, изобиловавшей местными преградами и малым количеством подходных путей, он таковым не стал. Хотя, признаем, разумное зерно в виде усиленных стрелковых цепей в нем присутствовало.

Перестроение началась с традиционной путаницы, сопровождавшей всё Чернореченское сражение: «..,Так как этот боевой порядок недавно был изобретен и 5-я пехотная дивизия однажды только пробовала его строить на позиции при р. Каче, то чтобы не случилось излишнего стеснения интервалов, как между ротными, так и между батальонными колоннами, дивизионный квартирмейстер приказал означать жалонерами каждую из колонн. Взяв четырех жалонеров Галицкого полка, повел их вперед для означения ротных колонн, полагая по одному жалонеру на колонну».^{400}

Поправлю Кузмина в одном. Боевой порядок, о котором он говорит, и в котором действовали почти все русские части на Черной речке, был не таким уж недавним нововведением. Он был введен с учетом действий в сражениях при Альме и Инкермане. Опыт этих неудачных сражений подтвердил, что «…необходимость дробления, т.е. принятия боевой частью единицы менее крупной чем батальон, выяснилось Крымской кампанией».^{401}

В изданных в ноябре 1854 г. «Правилах для руководства во время боя» командование признало, что «введение в армиях большого числа штуцеров и других ружей дальнего полета» требует несколько изменить «малую тактику пехоты». В частности, был переработан первый (основной) боевой порядок дивизии, состоящей из 16 батальонов и 3 артиллерийских батарей. Первую боевую линию образовывал 4-й батальон 4-го полка дивизии, построенный в линию ротных колонн с интервалами между ротами 150–200 шагов; в каждом интервале размещались 4 орудия. В 200–300 шагах позади разворачивалась вторая линия, состоящая из остальных трех батальонов 4-го полка в колоннах к атаке (за интервалами первой линии). Третья линия (3-й полк в полувзводных колоннах) строилась в 600 шагах за центром первой. Первая бригада дивизии и две батареи в резервном порядке располагалась в 200 шагах позади третьего полка. Ротные колонны высылали вперед густую цепь, а при необходимости рассыпались в цепь целиком. Вторая и третья линии по возможности скрывались в неровностях местности. Колонны второй линии атаковали противника в штыки, третья линия служила резервом; задняя бригада использовалась для продолжения боевой линии или для решительной атаки.^{402}

Практическое апробирование этого боевого построения успешно прошло задолго до Чернореченского сражения. К сожалению, большая часть войск, прибывших в Крым к августу 1855 г., усвоить его в полной мере и, тем более испытать в деле, не успела.

«В таком боевом порядке, например, Волынский полк в ночь с 11 на 12 февраля 1855 г. прикрывал возведение Селенгинского редута перед Малаховым курганом в Севастополе: 4-й батальон стоял впереди в ротных колоннах (рассыпав в цепь по взводу от роты), три остальные батальона в колоннах к атаке составляли вторую линию».^{403}

Учиться пришлось под огнем, когда расплата за плохо усвоенные знания была невероятно высокой. При Черной речке для 5-й дивизии проблема состояла в том, что этот порядок, в который она спешно перестраивалась под огнем, был лишен своей главной составляющей – артиллерии в интервалах. Пушки артиллерийской бригады подошли когда бой был в самом разгаре. В результате артиллерия не стала для русской пехоты той опорой, которая должна была иметь цель действовать настолько продуктивно, чтобы эта самая пехота могла без потерь (или с минимальными потерями) и со свежими силами подходить к противнику. Это было не чем-то новым и доселе неизвестным. Аксиома военного искусства была заложена еще Фридрихом Великим и гласила, что «наступать на врага, не обеспечив за собою превосходства в огне, равносильно тому, если бы толпа с палками вздумала сражаться против вооруженного войска».^{404}

АТАКА КОСТРОМСКОГО ПОЛКА

Перестроив дивизию, Вранкен начал атаку силами Костромского полка, составлявшего вторую линию, но развернутого в линию четырех батальонов. Решение это было оправданным, принимая в расчет обстоятельство, что «…полк этот составляли четыре батальонные колонны, но не три, как Галицкий; кроме того, проведенный сквозь линии Галицкого полка, Костромской полк сознавал бы, что имеет за собою близкое подкрепление; Галицкий же полк был бы возбужден чувством соревнования к товарищам, которым выпала честь производить первую атаку».^{405}

Костромской полк с барабанным боем начал движение в атаку, сразу же попав под сильнейший артиллерийский огонь и выстрелы французских стрелков.

Обратим внимание, что Реад, не только совершал тактическую ошибку, отвергая удар линией полков дивизии, он совершал ее осознанно. Если еще можно подвергнуть сомнению решение корпусного командира об атаке Федюхиных высот, споря о том, была ли это его личная инициатива, или он выполнял волю главнокомандующего, облаченную в приказ, полученный им вероятнее всего в устной форме, то организация атаки 5-й дивизии – это тактический просчет, выразившийся в абсолютно нелогичной организации атаки применительно и к местности, и к обстановке, вина за который целиком и полностью ложится на плечи Реада: «…Генерал Реад приняв движение Костромского полка за атаку, вопреки своему указанию, целою бригадою приказал остановить Костромской полк, несмотря на объяснения представляемые генералом Вранкеном, что он, исполняя приказание Его Высокопревосходительства атаковать одним полком, атакует Костромским полком, а не Галицким, по причинам вышеизложенным. Генерал-адъютант Реад, не приняв во внимание доводов генерала Вранкена, приказал остановить Костромской полк и повести в атаку Галицкий».^{406}

Вот тут уж не до шуток. Это не просто ошибка Реада, это уже скорее похоже на элементарную безалаберность, основанную на банальном начальничьем самодурстве. Другого слова для определения его приказа о смене уже находившихся под огнем противника двух равноценных по боевым качествам полков просто не удается подобрать. Может это банальная военная неграмотность? Реад не мог понять, почему ему не удается взять эти проклятые высоты, тем более что противник каждый раз уступает и отходит, оставляя и склоны и укрепления на них и перед ними. Решив продолжить расшибать в лепешку собственную пехоту о французскую оборону, генерал «…не признал необходимым атаковать Федюхины высоты целою дивизией, а предпочел вводить войска в бой частями; Галицкому полку, занимавшему первую линию, приказано было начать атаку».^{407}

^{Строительство укреплений в Севастополе. Масло. 1871–1872 гг. Альбом «Эпизоды Севастопольской жизни 1854–1855 годов». Худ. И.М. Прянишников} 

Сегодня можно представить, каково было состояние солдат и офицеров Галицкого егерского полка, большинство из которых впервые оказались под огнем, увидеть усеянные телами раненых и убитых Федюхины высоты и осознать, что теперь их очередь. Судя по всему, они не видели вершины, она была скрыта от них густым пороховым дымом, из которого вылетали десятки килограммов свинца и чугуна. И в этот-то момент, совсем не подходящий, полки начинают бессмысленные перестроения. Кажется, никому не было дела до того, что замедлился темп наступательного порыва русской пехоты, вынужденной под сильнейшим огнем, когда картечные и ружейные пули вздымали такую пыль, “…как экипаж едущий по дороге”,^{408} унося на небо то одну, то другую солдатскую душу.

Несмотря на сильный обстрел, Галицкий полк быстро (этим вообще отличались действия русской пехоты на Черной речке), хотя и суматошно, совершил перестроение для действий в первой линии и начал наступление, имея перед собой густую цепь стрелков, за ними батальон в линии ротных колонн и вторую линию батальонов, развернутых к атаке.

Полк невзирая на убийственный огонь вражеских стрелков, занимавших ложементы, перешел Черную речку и водопроводный канал, оттеснил первые неприятельские линии, но не мог удержаться, опрокинутый подоспевшими резервами…

^{Планка «Traktir» на французской медали за Крымскую войну. Именно так – «Сражение у Трактирного моста» – французы называют сражение на Чёрной речке.}

Противником Галицкого полка вновь стала бригада Фальи, вышедшая к этому времени на берег канала и оттуда ведшая огонь по подходившей русской пехоте. Зуавам и линейным пехотинцам пришлось снова повторить свои действия, и снова они оказались удачными. «Атаку возобновила новая масса стрелков, такая же мощная, как и предыдущая. Генерал Фальи, вынужденный снова отступить, вернулся на позицию за хребтом и повторил свой маневр с прежним успехом».^{409}

Страшный картечный и ружейный огонь встретил 5-ю дивизию, когда она в свою очередь стала подниматься на Федюхины горы. Огонь был так силен, что над войсками стоял как бы сплошной слой картечи и пуль. Князь Святополк-Мирский, к тому времени лежавший с пулей в груди у стенки предмостного укрепления, обратил внимание на существенно усилившийся обстрел русских войск. Один из выводивших его солдат сказал: «…видите – настоящий ад».^{410} Такая плотность огня неудивительна. На Черной, как и ранее на Альме, французы успешно реализовывали базовый тактический принцип поддержки артиллерией пехоты, заложенный еще во время наполеоновских войн и применявшийся почти до конца XIX столетия – артиллерия сильна лишь при массовом ее применении.^{411}

В отличие русской артиллерии, расчеты французских орудий чувствовали себя в относительной безопасности, по причине, не вошедшей еще в привычку русской легкой пехоты, – практики сосредотачивать свой огонь на батареях противника, поражая личный состав и ездовых лошадей. Французам удавалось с дистанции 600–700 шагов, как и в эпоху наполеоновских войн, «без помехи сметать пехоту картечью».^{412}

Ну и совсем детективная история, случившаяся на поле сражения: «Отступлению Галицкого полка стало причиною также и то, что неприятель три раза сыграл наш сигнал «все» и «отступление», а последний раз наоборот, т.е. «отступление», а потом «все», что это было играно неприятелем, можно было отличить только по тому, что сыграно было артистически; но на массу, привыкшую слепо исполнять по сигналам, это подействовало положительно, и полк отступил. Но для некоторых, не послушавших сигнала, это было гибельно: в числе прочих поручик Галицкого полка Чагадаев, бывший впереди при ротных колоннах, не исполнил по сигналу, сыгранному неприятелем, и был окружен восемью зуавами, у него было солдатское ружье, он положил четырех из окруживших его зуавов, но остальные четыре подняли его на штыки».^{413}

Странно знакомая ситуация. Аналогичный случай произошел, якобы, с английской пехотой на Альме. При том значении, которое действительно имели исполняемые сигналы для войск, можно предположить, что так оно и было. Но ведь каждый сигнал должен был дублироваться в соответствии с порядком подчиненности? Хотя вполне может быть, что противники во время Крымской войны использовали сигналы для введения неприятеля в заблуждение, особенно учитывая, что знание их имело большое значение при управлении войсками в боевой обстановке.

«Галицкий егерский полк… разбился о бригаду Фальи, поддержанную полками Клера. Новые подкрепления, присланные в распоряжение генерала Камю, и 8 батарей, расположившихся на Федюхиных высотах, громили вводившиеся в бой по частям полки нашей 5-й дивизии».^{414} К чему привели все эти перестроения под огнем в стиле «а ля гвардия Наполеона», можно судить по тому, что когда пришла пора (опять по приказу генерала Реада!) Костромскому полку идти в огонь, то к тому времени «…огромная потеря в офицерах и нижних чинах от неприятельского артиллерийского и штуцерного огня была столь велика», что атака полка «…не могла иметь и не имела успеха».^{415}

По свойствам рельефа местности снаряды, выпущенные из орудий французских батарей, поражали не только атакующую русскую пехоту, но и долетали в резервные колонны. Не думаю, что огонь велся с использованием рикошетов, однако факты свидетельствуют, что потери не только во второй, но и в третьей линиях, были неоправданно большими.

Без единого выстрела по неприятелю, находившийся во второй линии Костромской пехотный полк терял людей, но не терял мужества и доблести. «…Командир 2-го батальона майор Соколов был пешком; когда повел свой батальон, то тотчас был ранен в левую руку выше локтя: флейтщик или горнист, бывший при нем, предлагает отвести его на перевязку; но майор Соколов приказав ему молчать, зажимает правой рукой рану. Вслед за тем получает еще две раны одну в живот, другую в грудь: падая, – кричит – сказать капитану Шайтарову, чтобы принял команду батальоном! Капитан (впоследствии майор, теперь подполковник в отставке Шайтаров), бывший командиром 2-й карабинерной роты, едва вышел перед батальоном, был ранен пулею в левый пах, которая пронизывает насквозь и вылетает сзади с правой стороны».^{416}

^{Балаклава. 1855 г. Рисунок английского капитана Дж. Голдсмита. 1855 г.} 

Французы удачно использовали сочетание огня артиллерии и пехоты. Крымская война – первая, в которой нарезное оружие употреблялась массово, сделала огонь пехоты если не превосходящим по значению огонь пушек, то по крайней мере, сблизила их по эффективности. Отчасти этим объясняется число убитых и особенно большое раненых в сражении на Черной: «Распространение в пехоте нарезного оружия окончательно освободило ее от необходимости стрелять в пределах действия артиллерийской картечи, а батареям оставалось одно средство: поражать стрелков картечными гранатами».^{417}

В отличие от войн начала века, сражение на Черной стало одним из первых, где потери от огня стрелкового оружия стали сопоставимыми с потерями от орудийного огня: «Под Инкерманом, в 1854 году, в общем числе наших раненых 91% составляли пострадавшие от ружейного огня, а при Черной, в августе 1855 года, несмотря на то, что вследствие ошибки наши войска особенно потерпели от французской картечи, число раненых [ружейными пулями – авт.] дошло до 75%…».^{418}

Тотлебен считает одним из слагаемых успеха французов в Чернореченском сражении, что их артиллерия не стала обращать внимание на русские батареи, а сосредоточила всю силу огня исключительно на подходящей пехоте. Благодаря этому она собрала высокий урожай смерти. В общей сложностью ею было выпущено 4 августа 1855 г. более 4000 зарядов. Вероятно почти столько же или немного меньше выстрелов произвели сардинские орудия, эффективно действовавшие во второй половине сражения. Около половины из них были гранаты, примерно 1000–1500 ядра, а остальное – ближняя и дальняя картечь, шрапнель. Принимая во внимание относительную кратковременность сражения и сопоставляя с ней количество выпущенного из орудийных стволов металла за единицу времени, можно согласиться с тем, что Тотлебен не кривил душой, цитируя одного из участников сражения: «Около Черной был ад. От густого порохового дыма нельзя различить предметов. Пули, ядра и гранаты падали в таком изобилии, что опасность и мысль о смерти казались неуместными: смерть гуляла повсюду».^{419}

Это не преувеличение. На не слишком широком участке фронта французская артиллерия выпустила по русским войскам в самое непродолжительное время 4074 заряда. В том числе: 1467 ядер, 1930 гранат, 438 картечных гранат и 239 картечных выстрелов.^{420}

Если пехота союзников в сражении обошлась почти без использования резервов, то лишь потому, что артиллерия была введена в сражение полностью, включая некоторые из батарей главного артиллерийского резерва (например, 3-я батарея 15-го полка у восточной Федюхиной горы).

Пелисье после сражения отметил, что именно благодаря доблести артиллеристов была достигнута победа. Французский командующий вообще считал, что Чернореченское сражение – сражение артиллерии. В своем приказе после сражения он говорил: «Я должен отметить квалифицированное руководство полковника Форже и прекрасное поведение артиллерии дивизий и гвардейской артиллерии».^{421}

Но и цена, уплаченная французскими артиллеристами, была немалой. Артиллерия потеряла убитыми и ранеными 8 офицеров, 116 сержантов и рядовых. Из состава орудийных упряжек недосчитались 152 лошадей.

Французы использовали артиллерию по основополагающему принципу применения гладкоствольных орудий первой половины XIX в.. В его основе лежало «…сосредоточение, преимущественно в последний период боя, значительного числа орудий на решительном пункте».^{422} Это было обусловлено слабостью артиллерии на дальних и эффективностью на близких дистанциях, особенно при стрельбе ближней картечью от 500–600 шагов и менее. Многие французские авторы и участники сражения считают, что именно полковник Форже решил исход боя массированием ее на одном участке. Благоприятствовало ему и то, что русские дивизии атаковали на узком участке, ширина которого не превышала, как правило, ширину полосы наступления пехотного полка. Если по замыслу это способствовало силе сконцентрированного удара, то в не меньшей мере это способствовало и облегчению работы батарей союзников, позволяя одновременно направлять в одну точку огонь нескольких артиллерийских подразделений.

Но не только сужение фронта стало причиной кровавых неудач русских в этот день. После неудачной атаки 7-й и 12-й дивизии, подошедшая 5-я дивизия не только не смогла развернуться на прежнем фронте, но и до минимума сузила свой, бросая полки один за другим. Генерал Камю не преминул воспользоваться этим. Два полка бригады Вимпфена – 50-й линейный и 82-й линейный (некоторые другие источники называют вместо него 3-й зуавский), обрушились на правый фланг русских. Что там произошло – не будучи очевидцем, судить трудно. Участники часто противоречат друг другу. Очевидно, французская пехота, прикрывшись дымом, подошла вплотную или достаточно близко к русским и открыла огонь им во фланг. Благодаря внезапности, французам удалось удержать русских численно меньшими силами. К примеру, полки упомянутого Вимпфена к августу 1855 г. имели в своем составе по 1–2 батальона неполного состава. Однако превосходство в тактическом применении пехоты, усиленное сложным рельефом местности, когда в некоторых местах русским пехотинцам приходилось карабкаться вверх по крутым склонам, а французы перемещались по более-менее пологому плато, сказало свое веское слово.

Французы не выводили полки из сражения, используя свою пехоту на пределе человеческих возможностей. Некоторым из них (50, 82, 95-му линейным, 2 и 3-му зуавским) приходилось атаковать русских по два-три раза. Бригада Клера, как пожарная команда, перебрасывалась из резерва на центральную, с центральной на восточную высоты.

Решение Камю, отказавшись от лобовых контратак, наносить удары по флангам русским батальонам, действуя вдоль склона, французские историки считают едва ли не решающим слагаемым успеха, наряду с маневром силами артиллерии. В результате, когда дивизия Эрбильона уже теряла позиции, «…положение требовало принятия немедленного решения. Камю его принял…».^{423} Он направил 82-й линейный для отвлекающего удара в лоб наступающей русской пехоте, а 50-й, выждав момент когда началась перестрелка между русскими и 82-м полком, атаковал с левого фланга позиции Эрбильона, как выше говорилось, вдоль склона Федюхиных высот. Все свои задачи французская пехота решала исключительно огнем, не доводя дело до лязга скрещивающихся штыков.

Биографы Камю утверждают, что именно благодаря сохранению им в решающий момент присутствия духа и своевременного введения в бой резервных батальонов, последующие атаки русских не имели успеха, и сражение было выиграно.^{424}

Сам Камю высоко оценил действия полков бригады Вимпфена. В своем письме Боске, с которым был очень дружен и от которого принял под командование 2-ю дивизию, он говорил, что 50-й линейный во главе со своим командиром полковником Дуэ «храбрым, стойким и выдающимся офицером», и 82-й линейный сражались на Черной речке не хуже, чем при Инкермане.^{425}