Текст книги "Последний штурм — Севастополь"

Автор книги: Сергей Ченнык

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Укрепление артиллерийских позиций, меры по защите орудийной прислуги от ружейного огня стрелков, специально выделенных для ее обстрела, вошли в практику и не только европейскую. Во время Гражданской войны США генерал федеральных войск Беррис из армии Потомака докладывал, что на основании предложения генерал-майора МакКлеллана, одобренного комиссией Делафилда, им было организовано плетение из канатов защитных мантий для орудий, по образцу севастопольских. Они были размещены в амбразурах орудий двух батарей и позволили в течение шести часов без всякого ущерба для личного состава вести огонь по позициям конфедератов. При этом отмечалась великолепная точность стрельбы.^{604}

Но как бы мы не воспевали Тотлебена, все имеет свои пределы. Так и стойкость обороняющих Севастополь к августу 1855 г. заметно пошатнулась. Чернореченская катастрофа ускорила падение крепости…

ПОЛОЖЕНИЕ ПОД СЕВАСТОПОЛЕМ К АВГУСТУ-СЕНТЯБРЮ 1855 г.

«Артиллерия, как и другие виды вооружения, должна быть сконцентрирована для огня, если полководец хочет достичь решительных результатов».

Наполеон III, император Франции. 

СОЮЗНИКИ

К середине августа 1855 г. положение Севастопольской крепости изменилось, притом явно не в сторону русских. Союзники оправились от деморализации, вызванной июньской неудачной попыткой взятия крепости. Особенно британцы, которые по воспоминаниям будущего фельдмаршала, а тогда командира 46-го пехотного полка Колина Фредерика Кемпбелла, «…начали немного падать духом».^{605}

В определенной степени свою роль сыграло сражение на Черной. Почти все современные исследователи, а также очевидцы и современники событий начала августа 1855 г., в один голос говорят о том сильном моральном потрясении, которое испытал гарнизон Севастополя после поражения в этом, по словам Свечина, «жесте отчаяния». Понеся потери, расстроенная русская армия отошла на исходную позицию к Мекензиевым высотам. Стало очевидным – войска в новых условиях воевать не умели. Они этому просто не были обучены. А поле боя, к сожалению, не академический класс и не полигон. Особенно тяжело пришлось тем частям, которые только прибыли в Крым и первым их практическим уроком стал «разгром», учиненный французскими войсками. Вместо победного марша на Балаклаву, русская пехота оставила сотни растерзанных картечными пулями тел на склонах Федюхиных высот и в Чернореченской долине.

У противника ситуация была диаметрально противоположной. После Чернореченского сражения – «бойни», устроенной князю Горчакова французами и сардинцами, в рядах союзных войск воцарилось ликование и невероятный эмоциональный подъем. Французский главнокомандующий почувствовал, как вера в близкую победу вновь вернулась в войска. Появилась возможность избежать грустных перспектив зимовки в траншеях вокруг Севастополя, она могла обернуться катастрофой. Повторного испытания катаклизмами непредсказуемой крымской погоды союзные армии не хотели. Еще одной зимы союзники могли и не выдержать. Британцы были в ужасе от одной мысли об этом. В Англии общественное мнение плавно перешло от эйфории побед первых месяцев к протрезвлению. Кошмары зимы 1854–1855 гг. и потери летного штурма оптимизма не добавляли. По этому поводу Флоренс Найтингейл в своем письме, отправленном из госпиталя в Скутари, выразилась предельно точно: «Вам, английским джентльменам, которые сидят дома и пользуются заслуженными плодами своих медицинских успехов, трудно представить из чтения газет весь ужас операций над умирающими истощенными людьми».^{606}

Вынудив русских после сражения на Черной речке отойти, союзники в течение нескольких дней укрепили оборонительные позиции вдоль реки и водопроводного канала: «Французы на этот раз начали строить новые фортификационные укрепления. Были определены места и размещены три новых артбатареи для обстрела подъездов к Трактирному мосту. И уж если начали укрепляться солидно французы, то что говорить тогда о пьемонтцах!».^{607} Среди английского, французского и сардинского командований витала мысль о неминуемом повторении атаки Горчаковым. Призрак вошедшей в Крым русской гвардии не давал им покоя. Появление частей Гренадерского корпуса у Перекопа вызывало обоснованные опасения. Англичане до такой степени были обеспокоены перспективой потери «маленького Лондона», что извели французов, сардинцев и турок постоянной боевой готовностью. Только в одном солдаты и офицеры союзных армий были едины – Севастополь должен быть взят и притом в ближайшее время.

Задолго до штурма союзное командование начало принимать меры к усилению войск. К августу 1855 г. силы французских войск достигли своего максимального численного уровня. В 1854 г. военный контингент Наполеона III в Крыму составлял 104098 человек. По воспоминаниям французского солдата Жана-Мари Дегине, в его полк, дислоцировавшийся в лагере Сантонэй в Лионе, в начале августа 1855 г. пришел приказ «…поставить определенное количество людей, чтобы заполнить брешь, созданную русскими ядрами и пулями в рядах Крымского контингента. Сначала следовало вызвать добровольцев, а в случае недостатка, прибегнуть к жребию». Отобранный личный состав должен был поступить на пополнение 26-го линейного полка.

Солдаты потоком шли в Крым, восполняя потери понесенные полками.

РУССКИЕ

Русская армия в Крыму и в Севастополе к августу 1855 г. находилась в трудном положении. Среди солдат и матросов, офицеров армии и флота о сдаче крепости речи не шло. Но и настрой на продолжение его обороны был далеко не у всех. Энтузиазм, с которым это делалось в первые месяцы, иссяк. Сказывались усталость, отсутствие явных побед, психическое истощение личного состава, каждодневные потери, плохое тыловое обеспечение гарнизона. Дальнейший расчет на его отменную стойкость терял смысл: «Наша доблестная армия всегда встречала врага с героизмом и полной нравственной бодростью. Нравственный элемент и дух наших войск не подлежит сомнению, но необходимо научиться бить врага с наименьшими усилиями и жертвами, а это немыслимо без искусства военачальников и искусства войск. Высокое сознание долга, присущее нашей армии, ведет к стойкости и твердой готовности умереть на своем посту, но всем нам нужно помнить, что долг офицера не только в жертве своей жизнью, как заурядного рядового, а еще в исполнении обязанностей начальника. Кто вместо того, чтобы распоряжаться, предоставляет свою часть на произвол случайностей и проявляет свое участие к делу только храбростью рядового, кто опустит принять меры для охранения своей части от неожиданностей, кто без нужды рискует частью, бросая ее в дело, не выяснив обстановки, кто не умеет или не хочет думать о вверенной ему части, а видит только около себя, – тот не исполнит долга начальника, несмотря даже на личный энтузиазм и готовность погибнуть. Энтузиазм начальника, при высоком сознании им своего долга, должен выразиться в полном напряжении усилий для руководства частью, для парирования ударов противника, для достижения поставленной ему цели с наименьшими жертвами и для возможного обеспечения своих подчиненных от неожиданных ударов. Только в решительные минуты, с последним своим резервом, начальник наравне с рядовым идет в рукопашную, чтобы умереть или достигнуть цели; но раз неприятель отброшен или наоборот, – начальник опять должен напрячь свою мысль для дальнейшего руководства своей частью. Кто забывает об этом или не умеет стать на свою настоящую роль, тот не может исполнить своего долга, какие бы чудеса храбрости он не оказал».^{608}

Понимание пришло задним числом. Потребовалась не одна война, чтобы в русской армии смогли понять всю ненужность жертвенности и самоотречения, если они не подкреплены материальными ресурсами и не могут обеспечить выполнения задачи.

Длительные военные действия в Крыму расшатали и до того никуда не годную систему снабжения, усугублявшуюся до того невиданным разгулом коррупции в среде военной и гражданской администрации. А почва для этого была невероятно благодатной. Крымский контингент по мере увеличения его численности требовал все большего и большего обеспечения. Одних только продуктов требовалось по существующим нормам снабжения гигантское количество. В одни сутки русская армия потребляла около 8000 пудов муки и 1200 пудов крупы. Все это требовалось заготовить в тыловых магазинах и доставить гужевым транспортом, но содержание конского состава тоже требовало затрат. Количество потребляемого овса (8000 пудов/сутки) и сена (6000 пудов/сутки) на 20 000 лошадей ложилось тяжелым бременем не только на армию, но и на окрестные губернии. И это не считая остальных видов довольствия, не говоря о боеприпасах для артиллерии и стрелкового оружия.

^{Укрепления Севастополя после оставления русскими войсками. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.} 

Созданные перед кампанией подвижные магазины с месячным запасом продовольствия давно растаяли. Накопленный опыт полевого снабжения войск в Венгерскую кампанию 1849 г., когда русская армия не имела недостатка ни в чем, был забыт. Руководство тыловых служб находилось в руках множества проходимцев, а часто просто случайных людей, безнаказанно и без зазрения совести грабивших собственные войска: «Связь с родиной, особенно в распутицу, была весьма затруднена. Подвоз продовольственных запасов встретил такие препятствия и так плохо был организован, что войска не только терпели лишения, но в отдельных случаях голодали. Госпитальная часть организована была плохо. Пьянство и картежная игра среди офицеров и чиновников, особенно вдали от боевых позиций, составляли, к сожалению, обычное явление. Хищения всякого рода достигали больших размеров».^{609}

^{Севастополь после оставления русскими войсками. Фотография Дж, Робертсона. 1855 г.} 

В армии все более явственно стали проявляться усталость и падение духа. Даже только выступившие в поход полки имели признаки разложения. Н.М. Пржевальский в конце 1855 г. поступил юнкером в Белевский пехотный полк. Его высокие патриотические мотивы рассеялись после выступления полка в поход в начале 1856 г.: «Товарищей у меня было человек сорок всякого сброда; некоторые из них на первом же переходе украли где-то сапоги и пропили в кабаке. Это происшествие крайне тяжело подействовало на меня и впервые меня разочаровало в военной службе…»^{610}Дальше было хуже. К лету 1856 г. «…полк представлял собой шайку грабителей, потому что обыкновенно ничего не покупалось, как людям, так и лошадям, – все добывалось даром…».^{611}

Ситуация усугублялась последовательной гибелью наиболее популярных, особенно в матросской и солдатской среде, адмиралов: Корнилова, Нахимова, Истомина. Для русского солдата и матроса, отличавшегося всегда верой в любимых ему начальников, это был серьезный удар. Новые вожди не смогли доказать своей состоятельности и не завоевали любовь солдатских и матросских сердец. Как писал задолго до Крымской войны адмирал П.В. Чичагов, нижний чин отличался: «…одною особенностью, делающей ему большую честь: он в состоянии показать всему свету чудеса храбрости, выносливости и геройства, но все это возможно лишь тогда, когда начальник пользуется полным его доверием. Русская история доказывала это постоянно…».^{612}

Вспомним, что к началу обороны Севастополя в сентябре 1854 г. системы укреплений вокруг города как таковой не существовало. Она экстренно начала возводиться силами гарнизона и местных: жителей в те несколько дней, которые были отведены защитникам города союзниками, отказавшимися от штурма после неудачного для русских сражения на Альме: «Севастопольские укрепления с сухопутной или южной стороны не существовали до появления союзников у Камыша и Балаклавы, за исключением нескольких батарей, соединенных между собою каменными, из бутового камня, стенками, а местами земляными валами без рвов. Сплошная оборонительная линия стала воздвигаться наскоро, перед глазами неприятеля, когда он уже приступил к заложению первой своей параллели. Осаждающий с самого начала повел атаку против правого нашего фланга, где искусство Тотлебена соединило все усилия гарнизона для быстрого создания сильной обороны. На левом же фланге, не угрожаемом неприятелем, ограничились только разбивкою линии укреплений, вырытием широкого и глубокого рва перед Малаховым курганом, выведением оборонительной прямолинейной стенки от оного до 2-го бастиона из бутового камня, и вооружением последнего девятью шестнадцатифунтовыми каронадами. Корабельная сторона долгое время оставлена была без защиты: батареи, называемой 1-м бастионом, 2-го бастиона и Малаховой башни».^{613} Эта башня и ее значение до сих пор вызывают споры в среде военных историков. Существует мнение, которое иногда можно было услышать от участников обороны, что от нее было больше вреда, нежели пользы. При этом некоторые ссылаются на Тотлебена: «Мне говорили, будто бы Тотлебен с самого начала просил князя Меншикова уничтожить эту башню, которая могла только привлечь на себя усилия атакующего и быть нам более вредною, чем полезною, ибо самыя камни оной, как и было, поражали».^{614}

Условия, в которых производились фортификационные работы, при учете явного дефицита времени, ограниченного количества шанцевого инструмента (особенно в начальный период), недостатка рабочей силы, можно без преувеличения назвать экстремальными.

При всех недостатках Горчакова он сумел предвидеть проблемы с наличием защитных сооружений по периметру сухопутной линии Севастопольской крепости и еще в августе 1854 г. «…решился отправить в Крым опытного военного инженера, который мог бы укрепить сообразно обстоятельствам Севастопольскую позицию».^{615}

2 августа 1854 г. в Фокшанах Горчаков объяснил подполковнику Тотлебену ситуацию в Крыму. Князь настоятельно рекомендовал военному инженеру использовать для создания оборонительной линии систему полевых укреплений и «…защищать их, подобно туркам, устраивая контр-апроши».^{616} Приехав в Крым не более чем советником, подполковник Тотлебен получает, хотя и не сразу, благоприятное расположение к себе князя А.С. Меншикова.^{617} Князь удерживает его в Севастополе, чем несомненно оказывает большое влияние на ход будущей обороны крепости.

Итак, ключом Севастополя был Малахов курган. Это не было чем-то новым для русских. Знали и понимали это и союзники: «Начальник инженеров Английской армии генерал Бургойн правильно определил еще в декабре 1854 года, что Малахов курган составляет ключ позиции, без обладания которым нельзя владеть Севастополем. С ним вполне согласился и приехавший генерал адъютант Наполеона Ниель, и на военном совете 20 января решено было открыть против Малахова кургана осадные работы. Эти энергические работы, предпринятые союзниками, заставили, наконец, и нас подумать о безопасности Малахова кургана, 3-го бастиона и всей Корабельной стороны».^{618}

АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ ОБСТРЕЛ КРЕПОСТИ

«Если мы не загоним их в преисподнюю… преисподняя поглотит нас».

Фельдмаршал князь А.В. Суворов в сражении при Кинбурне

ОРГАНИЗАЦИЯ АРТИЛЛЕРИЙСКОГО ОБСТРЕЛА КРЕПОСТИ

То, что артиллерийский обстрел крепости начался сразу же после окончания сражения на Черной речке, лишний раз наводит на мысль о заранее спланированном характере прошедшего сражения. Английская и французская армии начали свою последнюю военную операцию в Крыму.

5 августа 1855 г. «…последняя и решающая канонада была открыта французами утром в среду… и с неослабной губительной силой продолжалась до вечера, когда ее сменила разрушительная бомбардировка, в которой участвовали все союзные батареи».^{619}

Это было самое массовое за время кампании применение артиллерии по укреплениям Севастополя: «…бомбардировка… была направлена больше всего на Малахов курган и другие укрепления Корабельной стороны. Собственно, с 5 (17) августа бомбардировка уже не прекращалась ни на один день, вплоть до финальной катастрофы».^{620}

Бомбардировка Севастополя состояла из двух последовательных, длительных обстрелов крепости. Первый из них, начавшись 5 (17) августа, закончился 8 (20) августа 1855 г. Второй было начат 24 (5 сентября) августа и завершен непосредственно перед штурмом 26 (7 сентября) августа 1855 г. Обычно исследователи не делают такого деления, объединяя события этих дней, предшествовавших взятию Севастополя, в одно понятие – последняя бомбардировка. Это не является грубой ошибкой, если, конечно, мы не ставим целью детальное рассмотрение организации системы артиллерийского огня осадной артиллерии.

Ко дню начала последней бомбардировки, предшествовавшей штурму города, концентрация артиллерии союзников на осадных позициях достигла своего максимума. Это было торжество осадной артиллерии. Более 800^{621} орудийных стволов смотрели на Севастополь. К орудиям были поставлены все имевшиеся силы личного состава. На батареи отправились даже номера расчетов полевой артиллерии, у орудий которой оставались минимальное число людей, необходимое для поддержания их готовности (не более 3–4 человек).

Вся эта невиданная доселе мощь с утра 5 августа открыла ураганный огонь по русским позициям. Интенсивный огонь союзной артиллерии требовал постоянного и непрерывного снабжения. Для подвоза боеприпасов привлекались все тыловые подразделения, усиленные турецкими солдатами, моряками с военных, а в некоторых случаях и гражданских кораблей, наемными рабочими. Снабжение работало круглосуточно, обеспечивая бесперебойное обеспечение артиллерийских позиций всем необходимым, в первую очередь боеприпасами. В середине XIX в. гладкоствольной артиллерии требовалось производство значительного числа выстрелов для достижения надежного поражения целей или разрушения оборонительных сооружений: «Нормальная дистанция для борьбы батарей между собою в ту эпоху не превышала обыкновенно 500 сажень. При этом условии артиллерия, стреляя ядрами, могла иметь целью единственно подбитие неприятельских орудий, на что требовалось около 150 очередей, т.е. полный комплект батареи».^{622}

Артиллерийские позиции были максимально рассредоточены, этим союзники уменьшили степень противодействия русской крепостной артиллерии. В то же время, за счет согласованного огня, достигалось его массирование на одной цели. Когда же огонь переносился на другие объекты, по предыдущей цели обязательно продолжала стрельбу одна или несколько батарей. Таким образом гарнизону затруднялись восстановительные работы. Боеспособность укреплений постепенно снижалась.

Первой задачей для артиллерии союзных войск стало разрушение инженерных сооружений Севастополя. Задача эта была из нескольких составляющих:

– разрушение непосредственно фортификационных сооружений;

– воспрепятствование саперам и личному составу гарнизона их восстановлению и ремонту;

– уничтожение подготовленных к взрывам минных галерей и заложенных противопехотных фугасов.

^{Укрепления Севастополя после оставления русскими войсками. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.} 

Особенно важно было разрушить передовую линию русских. Сила обороны Севастополя заключалась в прекрасно оборудованной местности, которую за несколько месяцев гарнизон крепости смог превратить в линию фортов, соединенных между собой в одно целое. Преодолеть эту линию было непросто. Немецкий военный исследователь Шерф так говорил о возможностях севастопольской обороны: «Если обладающий высокими боевыми качествами гарнизон крепости, поддерживаемый благоприятными условиями местности и сильной крепостной артиллерией, перенесет центр тяжести своего первого отпора с валов атакованного форта на местность, лежащую впереди его (Севастополя), то уже и при занятии первой оборонительной позиции полевыми войсками, атака может встретить затруднения, преодолеть которые без содействия собственной артиллерии она будет не в силах».^{623}

Второй задачей, не менее важной, чем первая, было подавление артиллерии крепости, прежде всего той, которая могла своим огнем нанести потери атакующей пехоте. Огонь концентрировался на ближайших батареях русских. Сметались орудия и позиции, на которых устанавливались орудия, предназначенные для стрельбы картечью по атакующей пехоте. Этой задаче союзники придавали большое значение. Им нельзя было допустить, чтобы, как это уже не раз было раньше, севастопольские артиллеристы выиграли противоборство с коллегами из армии союзников. В противном случае, штурм, точнее его успех, приобретал сомнительный перспективы, на что, в том числе, опирался замысел Тотлебена: «Если крепостной артиллерии удастся взять перевес над артиллерией осаждающего, то осада может продлиться на значительное время и даже исход ее сделается сомнительным».^{624}

Фортификатор прекрасно понимал, что пока в Севастополе есть сильная артиллерия, он может держаться. Именно артиллерия представляла это первое и главное средство обороны города. «Дайте много хороших пушек, тогда мне и бруствера не надо», – говорил Тотлебен, развивая идеи инженерного генерала Бриальмона и артиллерийского генерала Наполеона III, состоявшие в том, что крепость – «…всего лишь лафет для пушки».^{625}

Однако не нужно было забывать, что «…за валами крепостей и их фортов борются не одни орудия, но и люди».^{626} А о том, как они могут сопротивляться, союзники успели достаточно хорошо убедиться за время почти года осады. И потому, третьей задачей, которую союзники ставили перед артиллеристами, было разрушение системы снабжения войск на передовых позиция, парализация перемещения войск, прежде всего резервов. Для создания условий максимального снижения возможных при штурме потерь требовалось:

– загнать русскую пехоту в укрытия;

– разрушить батареи, вывести из строя орудия и нанести потери орудийным расчетам;

– деморализовать личный состав крепости, в первую очередь, находившийся на передовых позициях, батареях, ослабив или минимизировав его способность к организованному сопротивлению.

Кроме того, союзники организовали изматывание войск гарнизона, создание для них режима постоянной готовности, лишения отдыха, в том числе и в ночное время: «По ночам неприятель делал иногда фальшивые тревоги, и когда вызываемы были наши люди на банкеты, их встречал усиленный огонь осадной артиллерии. Так в одну ночь, часу в 11-м, в английских траншеях был подан сигнал тремя ракетами, и вслед затем, вместе с канонадою против 8-го бастиона раздались крики: “Ура!” Наши отозвали цепь; но, как в неприятельских траншеях крики и барабанный бой усилились, и в темноте нельзя было разобрать, что англичане оставались на месте, то у нас вызвали людей на банкеты. Неприятель между тем, предвидя что мы примем меры для его встречи, открыл по бастиону самый частый огонь. Здесь, в числе прочих, был поражен в голову осколком бомбы отважный строитель Камчатского люнета, генерал-майор И.П. Голев».^{627}

Четвертой задачей союзников стало прикрытие собственных инженерных работ, от интенсивности и эффективности которых зависело – скоро или не скоро будет взят Севастополь. Каждый кубический метр выработанного грунта сокращал число возможных потерь. Обычная лопата наряду с киркой и ломом определяли в этот момент судьбу Севастополя.

Не менее важным стало создание возможности назначенным для штурмовых действий войскам выйти как можно ближе к русским позициям – буквально на дистанцию одного броска. Для этого все инженерные подразделения союзников, сменяя друг друга, сутками удлиняли траншеи, готовили выходы из них, набрасывали эполементы, прикрывавшие изготовившуюся к броску пехоту от огня русских пушек. Число лопат, ломов и кирок сравнялось по важности с числом орудий.

Пятой задачей было обеспечение скрытного подхода назначенных для штурма войск на максимально близкое расстояние к заранее определенным объектам атаки. Линейная пехота, назначенная к штурму, концентрировалась в отдалении от осадных позиций. Все лишние люди, за исключением стрелков, прикрывавших работы саперов, были удалены. Это, с одной стороны, обеспечивало скрытность подготовки, с другой – помогало избежать лишних потерь от ответного огня русской артиллерии. Кроме того, войска могли не переутомлять себя изматывающим ожиданием под огнем.

По существовавшей в середине XIX в. доктрине взятия крепостей и укрепленных позиций, огонь артиллерии следовало массировать на одном или нескольких пунктах неприятельской оборонительной линии. Один из них назначался основным, остальные носили, как правило, вспомогательный или отвлекающий характер. Союзное командование понимало, что оборона города потеряла свою устойчивость и для окончательного ее разрушения достаточно взятия нескольких ключевых позиций. С этого момента любая самая упорная и самая самоотверженная оборона других позиций теряла смысл.

Вид наведенного русскими саперами моста через Севастопольскую бухту подтверждал уверенность союзников в готовности русских оставить крепость и перейти на Северную сторону.

В последние месяцы обороны Севастополя для сообщения между Северной и Южной сторонами построили наплавной мост через Севастопольскую бухту. Строили его сто моряков и сто плотников, которым помогали ратники 45-й дружины Курского ополчения и саперы 4-го батальона с 14 июля по 15 августа 1855 г. Мост по проекту начальника инженеров Крымской армии генерал-лейтенанта А.Е. Бухмейера навели из 86 плотов, каждый длиной 13 метров, шириной проезжей части более пяти метров. Общая ширина моста была 11 метров, длина – 960 метров, на плаву удерживался якорями.^{628}