Текст книги "Последний штурм — Севастополь"
Автор книги: Сергей Ченнык
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)
КОМАНДНЫЙ СОСТАВ
Еще одной проблемой, приведшей к поражению русской армии в очередной раз, был командный состав армии – насколько храбрый, настолько и необразованный. Теперь совершенно ясно, что «…в Крымскую…кампанию неудовлетворительный состав начальников обнаружился с полной очевидностью».{543} Вынесенное в подзаголовок мнение А. Керсновского более чем соответствует истине. Хоть и грустная, но правда.
Этот трагический факт обращал на себя внимание многих государственных мужей России даже спустя десятки лет после Крымской войны. В своем докладе в Государственной думе в 1908 г. А. Гучков с горечью констатировал, что в войне 1854–1855 гг. и в последующих войнах «…наш командный состав во многих случаях оказался не на должной высоте. Младшие офицеры в пределах своей деятельности были храбры, распорядительны, но недостаточно сведущи; начальники частей, давая иногда отрадные исключения, не были достаточно подготовлены к улучшению использования боевой способности вверенных им частей. Но наиболее слабым оказался генеральский состав: бригадные, дивизионные и корпусные командиры. За исключением нескольких блестящих имен, большинство не было подготовлено к распоряжению войсками всех родов оружия, не умело восстановить связи между частями, входившими в состав вверенных им частей, не умело поддерживать связь по фронту с соседями. Чувство взаимной выручки не было сильно развито. Бездействовали с оговоркою “не получал приказания”, когда били соседей – это не было редким явлением. Особенно неумело вели наступательный бой».{544}
Поражение, которое потерпела русская армия, было обусловлено не только тактическими и организационными ошибками, допущенными теми, кто ею командовал, штурмуя склоны Федюхиных высот. Практически весь «…начальствующий персонал оказался далеко не на высоте современных требований, потому что та среда, из которой он вышел, не отличалась интеллигентностью. В армии не было инициативы вследствие того, что и в обществе была подавлена личная самостоятельность».{545}
Пробелы в обучении войск в мирное вре мя привели к цепи поражений в ходе военных действий. Нельзя не согласиться с мнением, которое неоднократно можно было слышать в русской военно-научной среде спустя некоторое время после кампании в Крыму. Оно в своем большинстве, трезво оценивая происшедшее, сводилось к тому; что «…печальна будет участь тех войск, которые вздумают начинать, а не оканчивать свое военное образование на полях битв; которые будут рассчитывать на войне исключительно на храбрость и сверхъестественные усилия».{546}
Знамя 91-го линейного полка во время штурма Севастополя. Французский рисунок XIX в.
Современные американские военные считают, что большая часть ошибок, приведших к поражению русских, лежала в основе самой русской военной системы. Это. прежде всего, абсолютное, возведенное до мифологизации, презрение к превосходству огневой мощи и расчет на штыковые атаки для достижения победы. Увы, но панегирик «русским штыковым атакам», не мог компенсировать неумение воевать в условиях нового периода военного искусства. Горький опыт Крымской войны, которым, казалось, получил трезвую оценку со стороны ее участников в первые десятилетия после ее окончания, вскоре трансформировался в банальное забытье. В какой-то степени этому способствовали победы, пусть и достигнутые большой ценой, в войне с Турцией 1877–1878 гг. Недоверие к военному образованию и полагание на практический опыт, привело к тому, что военная школа России рабски преклонялась перед выдвинутыми Жомини принципами генеральных сражений и массирования сил, которые к середине XIX в. уже в большей степени себя изжили. И самое страшное, утверждают заокеанские коллеги, и в чем трудно с ними не согласиться: назначая старших военачальников по принципу знатности и придворных связей, а не собственно военной компетенции, система привела к тому, что отважные (именно так говорят американцы!) солдаты были посланы в бесполезную резню глупыми (и так тоже они говорят!) генералами.
Даже если военачальники и следовали принципам, воплощенным позднее генералом М.И. Драгомировым в своем, или приписываемом ему; девизе: «На смерть идут у того, кто сам ее не сторонится», это еще не означает, что подобное массовое жертвоприношение было оправданным. Тем более, что среди трезвомыслящих военных той эпохи военная мысль Драгомирова ассоциировалась с весьма высокой ценой – «…грудами человеческого мяса, потоками человеческой крови».{547} В советское время некоторые преподаватели тактики в военных училищах преподносили курсантам как аксиому – «В хорошей армии героев нет». Их нет не потому, что все солдаты и офицеры в своей массе трусы, а потому, что в их подвигах нет необходимости по причине всесторонней подготовки и тщательному планированию военных операций на разных уровнях. А.В. Суворов был прав, говоря, что «каждый солдат должен знать свой маневр». При Черной речке не то что солдаты – большая часть офицеров не была посвящена в планы командования. И действовали они, соответственно, по ситуации, а не по диспозиции. Вспомним хотя бы, что в 5-й дивизии построение частей было доведено до полковых и батальонных командиров уже перед началом атаки.
Крымская война – одно из лучших подтверждений вышесказанного. Изучая ее ход, лишний разубеждаешься в правоте седых полковников-преподавателей, за плечами которых была не одна война. При правильном использовании войск, знании своего дела, не было нужды гонять пехоту в лихие штыковые атаки на закрепившегося и организовавшего прочную оборону неприятеля. Оставим рыдания от восторга женщинам, а восхищение генералами, устилавшими крымскую землю трупами «чудо-богатырей» после «молодецких» атак, авторам прошлым (например, Дубровину) и авторам современным (например, Шавшину и Иванову). Все они забывают о главной цене подобных действий – человеческих жизнях, которая меры не имеет.
Если один из таких генералов ходил по севастопольским траншеям и не пригибал свою генеральскую голову под неприятельскими пулями – это его личное дело, но то, что он заставлял не пригибать головы и солдат – это уже не просто тупость, глупость и самодурство облаченного властью индивидуума, это – деяние, граничащее с преступлением.
Военные круги России чрезвычайно скептически оценивали состояние управления войсками. Именно ему, а не лепету о призрачном численном превосходстве, они считают обязанными поражения во всех без исключения полевых сражениях. При этом, говоря о том, что «…в траншеях сухопутные войска вели в большинстве случаев бой самоотверженно», то в сражениях вне крепости, в попытках победить союзников Крымская армия потерпела «…два тяжких поражения: 24 октября 1854 г. под Инкерманом и 4 августа 1855 г. на Черной речке».{548}
Генерал Куропаткин ставит поражение при Инкермане в прямую связь с Чернореченским. Одной из причин неудачи последнего он видит в том, что после инкерманской «…потери 10000 выбывшими из строя, упадок нравственного духа в войсках, недоверие к своим начальникам и недоверие к войсками кн. Меншикова были результатами неудачи, надолго поставившей русскую армию в пассивное положение. Судьба Крымской кампании была предрешена: лучший момент для освобождения Севастополя упущен, действия наши утратили последнюю уверенность, а в армии началось нравственное разложение, приведшее к неизвестным дотоле злоупотреблениям.
Меншикова сменил кн. Горчаков, но дела наши не пошли лучше. Руководство войсками на р. Черной было то же, что под Инкерманом. Частные начальники не помогали друг другу, атака со стороны Севастополя не поддержала наши действия на Черной речке… Такой результат был тем более тягостным, что союзники не имели превосходства в силах на Крымском полуострове».{549}
В другой своей работе «Русская армия», относящейся к этому же периоду, Куропаткин называет причины поражения при Черной речке:
1. Отсутствие взаимодействия между войсками, участвовавшими в сражении;
2. Слабость поддержки артиллерии;
3. Ошибки планирования;
4. Неправильное отсутствие (бездействие) кавалерии;
5. Слабая тактическая подготовка военачальников русской армии, особенно их неумение вести наступательные действия.{550}
Тяжёлое ранение генерала Боске во время штурма Севастополя. 1855 г. Худ. А. Ивон.
Зайончковскпй, определяя причины поражения на Черной, утверждает, что «Не веря в успех задуманного боя, князь Горчаков нерешительно руководил войсками, переменив раз и навсегда намеченный пункт атаки, и потерял почву под ногами из-за происшедшей путаницы в передаче приказаний; войска вводились в дело частями, резерв запоздал и в результате – новая неудача и громадные потери».{551}
Как видим, все названные причины носят характер организационных, и ни одна – технический. Горчаков умудрился так заорганизовать дело, создать атмосферу суеты, постоянных изменений, что это все не только «…бесполезно изнуряло его самого, его штаб, сбивало с толку исполнителей и вливало в войска еще далеко до встречи с неприятелем … яд апатии».{552}
Святополк-Мирский точно подметил это состояние, преобладавшее среди офицеров Одесского егерского полка перед сражением. Перед боем не было сделано ничего для повышения морального состояния солдат. Кажется, в русской армии во время Крымской войны эта важная составляющая любой победы попросту игнорировалась. Обладающий весьма положительными человеческими качествами, «…заботливый о нуждах солдат, прозванный в рядах их почетным именем «честного князя», Горчаков был ими любим, но мало знаком с условиями их быта и не умел своим словом расшевелить душу солдатскую».{553}
Князь Васильчиков откровенно связал поражение на Черной речке с полным отсутствием каких-либо военных дарований у Горчакова. Он камня на камне не оставляет от попытки адъютанта главнокомандующего Красовского хоть как-то оправдать своего патрона. При этом тон его, пожалуй, более жесток, чем в известном письме Паскевича: «В особенности он показал отсутствие способностей вождя больших военных сил в битве на Черной речке 4 августа 1855 г. в битве, которую Паскевич, в сказанном письме, называет “вечным позором нашей военной истории”. Мне случилось видеть эту несчастную битву собственными глазами и я, и многие меня окружавшие офицеры главного штаба, не будучи большими стратегиками, понимали, что дело делается не так как надо. Это понимал тогда каждый солдат. При возвращении войск на Мекензиеву гору я обогнал верхом несколько пехотных полков, которые шли, сердито разряжая ружья над обрывом горы. “Безалаберщина!” – было самое мягкое из слов, долетавших до моих ушей. Да! Это был не бой, а истинная безалаберщина, и в этой безалаберщине более всего был виноват главнокомандующий, нарушивший, вследствие своего старческого нетерпения, вследствие того, что растерялся, им же утвержденную диспозицию. А г. Красовский пишет, неизвестно на основании каких данных: “один выстрел перерождал князя и он делался определителей в приказаниях, чрезвычайно точен во всех действиях и ясен в словах”».{554}
По мнению Васильчикова подлог и искажение фактов были характерны для Горчакова, стремившегося всячески сохранить лицо перед императором. На слова Красовского, что «…действия князя Горчакова, кажущиеся теперь …неловкими, будут оправданы, когда откроется все, не утаится ни одна бумага, ни одно письмо», Васильчиков ответил жестко – Горчаков не мог быть иным, чем был на Черной. Это была тяжелейшая «кадровая ошибка» государственной военной машины империи, доверившей князю командование своими войсками на ответственейшем театре военных действий в тяжелейшее время. Не проявив себя на Дунае, он показал свою абсолютную несостоятельность в Крыму и оставался таким же в Польше в 1861 г.: «…этот странный, в сущности не глупый и не дурной человек, которого можно было очень нежно любить всем, близко к нему стоявшим, утверждал, что его некем заменить более в целой России, как главнокомандующего и как наместника».{555}
Еще одна из причин поражения, близко связанная с предыдущей, – устаревшая тактика. Хотя русская пехота удивила союзников на Черной речке нехарактерным до того для нее расчленением порядков, она безнадежно отставала от требований времени. От «…сплошных масс… отказались еще с Крымской кампании»,{556} воевать в новых боевых порядках должным образом еще не научились. Тот же Зайончковский с нескрываемым сожалением констатировал: «Бесспорно, что одной из причин неудачного для нас исхода Восточной войны была и наша тактика с ее нормальными боевыми порядками и способом действий, требующим стройности движения и совершенно ровных мест. В эту же войну нам преимущественно приходилось действовать на местности пересеченной, где наши боевые порядки были малоприменимы, а наши войска и военачальники других способов действий не знали».{557}
Горчаков в тактическом плане был поклонником старой школы, изжившей себя еще при Альме. Но если перед Альминским сражением Меншиков хоть в той или иной степени был озабочен неумением войск вести бой в расчлененных боевых порядках, то у Горчакова все было совершенно наоборот: «Отличительная черта руководства князя Горчакова заключалась в полном забвении наступательных действий, в присущей тому времени шаблонности, в полном пренебрежении рассыпным строем и в желании наметить целый ряд рецептов при отсутствии общих основных идей».{558}
Но ведь мы не раз обращали внимание на массы расчлененных боевых порядков русской пехоты? Не отрицаю, но утверждаю, что отмеченное союзниками большое число пехотинцев, выделенных в стрелковые цепи, было лишь видимостью. Командиры еще не умели рационально пользоваться преимуществами такого строя, не доверяли ему, и при малейшей опасности собирали солдат в массы. Как пример – действия Одесского егерского полка. Святополк-Мирский, ведя батальон, видя, что стрелки не идут вперед, а залегли, не имея желания двигаться вперед, даже допустил мысли о возможности рассыпать в цепь одну из своих рот, продолжая вести уже никем не прикрытый батальон на высоты. В итоге, поднявшийся на высоту полк был на ней встречен огнем неприятельских стрелков и сброшен назад к Черной речке.
Князь старался избегать дробления боевого порядка пехоты, настоятельно рекомендуя заменять «…этот строй сомкнутыми застрельщичьими взводами или ротными колоннами».{559}
Французы, отмечая целеустремленность, напор и героизм русских, считают, что их действия традиционно характеризовались прямолинейностью и не отличались тактическим разнообразием. В результате, одна атака копировала другую, одна дивизия сменяла другую, облегчая неприятелю организацию отпора.{560}
Сами участники сражения были более чем обескуражены его итогами. Поражал массовый героизм и жертвенность русской пехоты, безропотно выполнившей приказ, бросивший ее на бессмысленную гибель. Об этом свидетельствуют и русские, и их противники. Притом у союзников действия их противников вызывают искреннее восхищение. Французские офицеры узнавали потом наименование пехотных и егерских полков, атаковавших высоты и заносили их в свои записные книжки, выражая восхищение доблестью противников. Но это было слабым утешением. Кузмин, спустя четыре года после сражения одним из первых поставил вопросы, на которые хотел получить вразумительный ответ: «Было ли необходимо вступать в кровопролитное дело при р. Черной и штурмовать сильную местностью и укрепленную искусством позицию, на которой неприятель мог собрать силы в полтора раза большие, нежели какими мы могли располагать, и не было-ли полезнее, взорвав Севастопольские укрепления южной стороны, покинуть оную?
Третий бастион после оставления русскими войсками Севастополя. Фотография Дж. Робертсона. 1855 г.
Тогда потерь от 4-го по 27-е августа включительно, если не превышающих, то доходящих до 50000 человек могло не быть, и дало бы нам средства действовать в поле с вероятием успеха».{561}
Русская пехота подтвердила свои великолепные боевые качества, равно как и командный состав подтвердил свою неспособность пользоваться ими для достижения победы. Поражение на Черной своей трагичностью наглядно демонстрировало необходимость экстренного пересмотра основ тактической подготовки командиров и стратегической доктрины использования армии главнокомандующими. Оно требовало «… смотреть несколько шире на причины наших поражений как в Крыму». Бесконечная цепь неудач «… Альма, Инкерман, Черная речка – все это являлось отражением одного и того же бытия, которое объявило бы крамолой всякую попытку … осудить практику красносельских маневров, раскритиковать наш устав и которое прятало под Севастополем в задние ряды и подрезывало крылья творчеству находившихся там талантливых офицеров».{562}
4 августа 1855 г. русские войска поплатились за стратегическую недальновидность собственного командования, отдавшего инициативу после успешного в целом сражения при Балаклаве вновь в руки союзников. Недаром правило войны, внесенное впоследствии, с учетом горького опыта Крымской и последующих за нею войн, в «Устав полевой службы» русской армии, гласило, что «…Каждый частный успех, достигнутый какой-либо частью, должен быть закрепляем и развиваем».{563}
Одним из самых жестоких итогов сражения на Черной речке можно считать вывод, что в случае продолжения Крымской кампании, прибывающие на полуостров новые контингенты русских войск, также бессмысленно перемалывались бы в бесплодных попытках вырвать победу любой ценой, ведомые в бой храбрыми, но неграмотными военачальниками. И при Альме, и при Инкермане, и на Черной, атаки пехоты сводились к лихим, но малоэффективным лобовым ударам, единственным итогом которых были горы трупов и в утешение, – восхищение противника. Всякое маневрирование было неуклюжим, лишь запутывало дело и потому применялось недостаточно и неохотно.
Ошибочным было и определение направления нанесения главного удара. Как и Меншиков при Альме, так и Горчаков при Черной речке стратегически мыслил разумно. Командующий понимал, что если и наносить удар, то его направлением должны стать тылы и тыловые позиции противника, ибо «воздействие на тыл противника чаще всего вызывает психологический эффект. Армия, как и человек, не может предохранять себя от удара в спину, не повернувшись кругом, с тем чтобы использовать свое оружие в новом направлении. Процесс перегруппировки сил в новом направлении временно ослабляет боеспособность армии, точно так же как и человек остается беззащитным, пока не повернется лицом к врагу, но продолжительность небоеспособности армий длится, конечно, значительно дольше. Поэтому любая армия весьма чувствительна к угрозе с тыла».{564}
Однако, пока Горчаков тщательно готовил удар по флангу и тылу союзников, эти фланг и тыл превратились в укрепленные позиции, о которые разбились фронтальные атаки главнокомандующего. Итоги говорят сами за себя: «прямое наступление увеличивает устойчивость противника как в физическом, так и в психологическом отношении, что приводит к увеличению силы его сопротивления. При фронтальном давлении противник откатывается назад к резервам, базам снабжения и подкреплениям, тем самым восстанавливая свои силы. В лучшем случае таким фронтальным ударом достигается напряжение сил противника, а не его разгром».{565} Планируя операцию, Горчаков, думая, в общем, разумно, действовал, на деле, стандартно. Хотя он применил типичный для тактики начала и середины XIX в. отвлекающий удар, но способ, который использовал, к тому времени устарел.{566} Более эффективный вариант поиска слабого места в обороне противника не использовался, хотя именно он мог привести к другим результатам, или, по крайней мере, не к таким тяжелым последствиям. Это место, не будучи определенным точно перед сражением, несколько раз менялось в его ходе. Можно, конечно, попытаться оправдать Горчакова, утверждая, что он не знал сил противника, не ожидал, что события начнут развиваться стремительно и проч. проч. Может быть, хотя с этим я не согласен. В конце концов, он – главнокомандующий, единоначальник – и только от него может зависеть ход сражения, его начало и окончание, каждый маневр войск на поле боя. Князь не посмел отойти старых стандартных схем, в которые было заложено все, начиная от построения боевого порядка. Это обернулось для него трагедией, а для русской армии и Севастополя – катастрофой: «Менее всего поддается точной формулировке бой, и всякие попытки в этом смысле могли бы привести к самым печальным последствиям; в этом отношении как западноевропейские армии (особенно в XVIII столетии), так и наша (напр. в эпоху Крымской кампании) пережили тяжелые испытания и дорого поплатились за стремление установить неподвижные нормальные формы для боевого порядка и системы ведения боя».{567}
Сочетание просчетов русского командования привело к тому, что недостигнутый тактический успех сражения на Черной речке стал стратегическим поражением Горчакова в Крымской кампании. По мнению Манфреди: «Для судьбы Севастополя, города-крепости, исход сражения на Черной речке был смертельным ударом. Мы не говорим о том, что гарнизон был морально подавлен. Кажется, что он даже не понял всех последствий поражения. Окрыленные же успехом союзники, продолжали осадные работы с еще большей настойчивостью и энергией. Провалившаяся попытка русских помочь осажденным в городе войскам извне, и их отказ повторно осуществить этот план, означали, что падение Севастополя – вопрос нескольких недель, а настойчивость и активность французов при его осаде лишь ускорила этот срок»{568}
Трудно не согласиться со словами итальянского историка, которые высказывались не только им одним. Командующий английскими войсками генерал Симпсон писал генералу Пелисье 17 августа 1855 г., что действия французских и сардинских войск при отражении русского нападения на позиции союзников у реки Черной показали превосходство объединенных армий над войсками русских в полевых сражениях. После этой победы скорое падение Севастополя становится неизбежным.{569}
Итог подвел Энгельс в своем комментарии по поводу сражения и его итогов, сделанный им спустя месяц после описываемых событий для газеты «Neue Oder-Zeitung». «Это – третье регулярное сражение данной войны, и, подобно сражениям на Альме и при Инкермане, оно отличается сравнительной непродолжительностью. Для сражений времен наполеоновских войн был характерен длительный период предварительных стычек; каждая сторона стремилась прощупать силы противника прежде, чем вступить с ним в бой в решающих пунктах и с участием основных масс войск; решающий же удар предпринимался лишь после того, как большая часть войск обеих сторон вводилась в бой. Здесь же мы видим обратную картину: никакого промедления, никакого постепенного изматывания сил противника; удар наносится сразу же, и судьба сражения зависит от результата одной-двух атак. Это выглядит более смело, чем наполеоновский способ ведения боя; однако если двойной численный перевес, подобный тому, который союзники имели на Альме, и хорошо известная неповоротливость русских при маневрировании и могут, казалось бы, служить оправданием для таких прямых действий, то действия все же показывают, что обеим сторонам весьма недостает компетентного военного руководства; и во всех случаях, когда рубакам, действующим по этому принципу, противостоит генерал, хорошо понимающий, как завязать бой с их войсками, какие ловушки для них расставить и как их туда заманить, они очень скоро оказываются в весьма незавидном положении.
И наконец, повторим то, что мы уже часто говорили: храбрость солдат и посредственность генералов являются отличительными чертами обеих сторон, участвующих в нынешней войне».{570}
Не согласиться с классиком трудно….