355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Сартаков » Каменный фундамент » Текст книги (страница 6)
Каменный фундамент
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 15:24

Текст книги "Каменный фундамент"


Автор книги: Сергей Сартаков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

К раме, вместо твоего Алексея, старика одного поставили. Три аварии старик сделал, зрение у него плохое, бревна с забитыми скобами железными в раму пропускал, пилы обрывались. Семнадцать часов рама из-за этого простояла, больше сотни кубометров фронту недодали. Обо всем этом рассказать полагается. А вот написать тебе мужу об этом – и не знаю, полагается ли?»

Сижу я, слова вымолвить не могу: всю меня как огнем сжигает, понимаю, что правильно он говорит. А директор опять:

«Если людей сейчас не наберем – лес не сплавим, на зиму завод вовсе остановится; бойцам на фронте еще тяжелее будет, зато вам крепче спать: гудок беспокоить не станет… Приходили некоторые на сплав наниматься, да норма хлеба, говорят, мала, надо прибавить, а то нет расчета работать. Конечно, какой расчет работать. Лучше норму получать и дома лежать. Или так еще: взять здесь, в тылу, норму прибавить, а бойцу на фронте убавить. Дать ему сухарь один, а себе испечь мягкую шанежку. Что тебе еще сказать? Грамотная, и сама понимать должна».

Как сказал он это, так мне и представилось: сидит мой Леша с товарищами в окопе, в снегу, сухарь грызет, кругом стрельба, снаряды рвутся, смерть по полю гуляет, а я дома за самоваром, пью чай с горячими шаньгами…

Как вскочу я, как закричу:

«Товарищ директор! Да почему же никто мне этого раньше не мог так, как вы, сказать? Почему я сама об этом не догадалась? Почему мне только сейчас до сердца все дошло? Да не такие мы на деле, как вам кажется! Не хочу я краснеть за безделье свое, не буду».

А говорить никак не могу, слезы душат.

Как я встала, как шла, как дома на постель упала – ничего не помню я. Стыд, один стыд кругом меня и возле меня. На занавески вышитые гляжу – стыдно мне; из печки жареным мясом пахнет – стыдно мне; на руки белые, мягкие посмотрю – стыдно мне; что лежу в мягкой постели – тоже стыдно. Поднялась и пошла по знакомым женщинам. Что я им тогда говорила – не помню. Только от сердца всего говорила – откуда слова у меня взялись, – и вместе плакали мы. Весь вечер ходила, а утром на завод двадцать человек привела. Пришла к директору,говорю ему:

«Вот, товарищ директор, нас двадцать человек, на сплав пошлите нас, дайте инструмент, дайте продукты, какие по норме полагаются, если обувь есть – дайте, если нет – не надо. Пусть расскажет кто-нибудь, что и как нам делать, только ни слова, ни одного слова по-вчерашнему не говорите».

И стою, сама дрожу и думаю, вот скажет сейчас: «А-а, поняла-таки».

И злость у меня к нему поднимается, такая злость. Скажет сейчас, и кошкой брошусь на него. А он просто так:

«Хорошо. А за вчерашнее простите. Сгоряча наговорил лишнее».

И ни слова, ни одного слова не сказал мне больше. Вызвал помощника своего, наказал ему, чтобы нас обеспечили всем, чем следует, и домой отпустил до утра. Вот какой сердечный человек! Ну, а потом мы и поехали.

– И так все лето, Катенька, вы на сплаве и работали?

– Так и работали. И ничего – план хорошо выполняли. Только ободрались все и в синяках целое лето ходили: женское-то тело все же нежное, к бревнам непривычное, – какой-то звенящей жалобой прозвучали ее слова о синяках и о женском нежном теле. – Потом, конечно, освоились и ушибаться меньше стали. А то все на бревна падали, очень они в воде скользкие.

Катюша замолчала, прищурила глаза, видимо вспоминая, как они ходили по скользким бревнам, боязливые, непривычные, как падали и больно ушибались. Потом рассмеялась.

– Мы каждые пять дней оборот делали: приплавим плот, домой наведаемся, а там опять вверх заходим. А тут у нас что получилось: поплыли с последним плотом, самый бросовый лес подобрали, зачистили, чтобы ничему не пропадать, да на косу и натащило нас. Первое-то время лоцманом старик один плавал с нами, а потом я привыкла к реке и сама плоты водить стала. Так наша бригада и получилась целиком женская. И помаленьку привыкла я, одиннадцать плотов согнала самостоятельно, и все благополучно. А тут ошиблась как-то: с прижиму на повороте не отбились в реку вовремя, сели на косу. А уже холодно стало, руки зябнут, в воду пряником не заманишь. Пока мы канителились, смеркаться начало. Плот освободили, но куда поплывешь, когда ночь опустилась?

И вот небо вызвездилось, морозить начало, и колючий такой ветер по реке потянул, а с полночи шуга пошла. Как ни легонькая по первости была, а натерло ее к плоту порядочно, все канаты, гребя обмерзли, и забереги на плесе появились. Рассвело, давай мы лед обламывать, кое-как от берега отбились. Целый день на этом провели, а на середину реки вышли, видим: плот ото льда стал тяжелее на ходу, никак его не направишь куда следует. И ветер по реке гуляет, волны расходились, плеснет на плот – сейчас же морозом схватит. Тут еще туча надвинулась, снег повалил. Из последних сил бьемся, а плот идет по-своему. И опять наплыли мы на островок, повыше завода, – помните, тот, где Леша лес спасал, а мы с вами встречать его ходили?

Вторая ночь нас застигла. И лодка с нами была. Уплыть бы на завод можно, а мы подумали, что, может, еще снимемся утречком и поставим плот где следует. А ночью такая шуга пошла, такая шуга, что ни на лодке и никак переплыть реку невозможно. И плот наш совсем затерло. Так и сидели около него и плакали четыре дня: продукты все вышли, есть хочется, а нечего, и обидно, что все лето хорошо проплавали, а тут опозорились.

– Ну, и как же вы оттуда выбрались? – спросил я, вспомнив, какая плотная шуга шла по реке.

– А сегодня дождичек пошел, шуга немножко и размякла, – спокойно ответила Катюша, – вот мы и протискались.

– Это сегодня-то шуга помягче стала?!

– Ну да, она хотя и густая очень, но все-таки разбить ее можно, а ведь в те дни была как железная. Так бы все ничего, да боязно – лодку могло разрезать.

Мне хотелось похвалить ее за то трудное, что она взяла на себя и так хорошо одолела. Но, вспомнив, как Катюша боялась, чтобы директор не намекнул ей, что пришла она на завод только потому, что он ее усовестил, я поколебался: говорить ли ей похвальные слова? Она исполняла свой долг и понимала это.

Я опять взглянул на часы и с ужасом увидел, что минутная стрелка уже перешагнула на циферблате неприятную для меня цифру.

Надо было идти. Я натянул сапоги, надел шинель. Только теперь вспомнил, что не передал привет от капитана Воронцова, и что-то наскоро пробормотал. Надо было уходить немедленно, сию же минуту. Я протянул руку. Катюша всплакнула.

Вдруг вошла бабушка с узелком. Катюша тут же сунула его мне в руку.

– Бегите, бегите, – сказала она, – не то опоздаете. Здесь яички свеженькие, вам на дорожку. Да пишите мне с фронта, пожалуйста, пишите.

– Ладно, Катенька, обязательно буду писать.

– Ну, прощай!

– До свидания, Катя, до свидания, дорогая. Дорогой ты мой сплавщик! – Я еще секунду задержался на пороге,

– Прощай, – махнула Катюша рукой. И вдруг, озорно прищурив глаза, с упреком сказала: – А я думала, что ты меня за сплав все-таки похвалишь.

6. Мой сын
По запискам капитана Воронцова

Ночью Худоногова разбудили и вызвали в блиндаж к командиру полка. Небо сплошь было затянуто тяжелыми плотными тучами. Дул сильный ветер. В землянке находилось несколько офицеров, изучавших карту, разложенную на столе. Поодаль, у стены, сидел летчик, старший лейтенант. Рядом с ним – капитан Петров, командир разведроты.

– Товарищ полковник, сержант Худоногов явился по вашему приказанию, – доложил Алексей, обращаясь к командиру полка.

– Хорошо, – отрываясь от карты, сказал полковник, – подойдите сюда, товарищ сержант. Дело вот в чем, – полковник поглядел на часы. – В ноль пятнадцать – значит, час и тридцать пять минут тому назад – здесь, – полковник поставил палец на карту, – нашим истребителем сбит немецкий самолет. Он поднялся с нашей территории из района деревни Орешиха, где немецкий летчик принял на борт самолета своего шпиона. Надо было заставить их приземлиться на нашей стороне. Этого сделать не удалось. Лучшее, что оставалось, – сбить его. Товарищ старший лейтенант, – полковник кивнул в сторону летчика, – поджег немца, и тот свалился. Ночью довольно трудно ориентироваться, но бесспорно, – и полковник очертил пальцем кружок на карте, – что самолет упал в этом районе, в квадрате номер семнадцать. Может быть, несколько севернее и вряд ли южнее; может быть, к востоку отсюда и едва ли к западу. Как видите, по масштабу до места происшествия десять – пятнадцать километров. Но, главное, вокруг сплошной лес, пуща, как говорят здесь, в Белоруссии. Найти в ней сбитый самолет нелегко, но это обязательно надо сделать. Надо установить: уцелел ли немецкий шпион, – он в последний момент мог выброситься на парашюте, – или сгорел вместе с самолетом. Я поручаю это вам. Смысл задания вам ясен? Возьмите с собой еще одного бойца и ступайте. Вам, сибирякам, в лесных делах всегда везет. Вы как думаете, товарищ капитан?

– Не просто «везет», товарищ полковник, – ответил командир разведроты. – Худоногову помогает великолепное знание тайги и, если хотите, особое охотничье чутье.

Полковник утвердительно кивнул головой:

– Да, конечно. Именно это я имел в виду. Вопросы у вас есть, товарищ сержант?

– Нет вопросов, товарищ полковник, – сказал Алексей. – Все ясно. Только разрешите мне одному пойти. Не в степи искать. А в лесу мне одному лучше.

– Да? Помни: трудную тебе даю задачу.

– Не в этом сила, товарищ полковник. Надо так надо. А когда я один в лесу, у меня мысли тогда не разбегаются, никто меня не отвлекает, мне птицы, деревья, куда идти, подсказывают. Я тогда всю эту хитрую путаницу вот как понимаю. Как гармонист – на голоса не смотрит, а знает, где ему нажать. А начни ему в уши петь, что получится? Собьется. Разрешите исполнять, товарищ полковник?

– Ваше мнение, товарищ капитан?

– Я его понимаю, товарищ полковник, – заметил командир разведроты. – И в данном случае, именно только в данном случае, поддерживаю его просьбу.

– Хорошо! – подумав, сказал полковник. – Разрешаю одному. Иди. Но помни: задание очень важное.

Спустя несколько минут Алексей уже пробирался к той прорехе в немецкой обороне, которой он пользовался в последние дни, проникая в расположение вражеских войск. Он отлично знал их расположение. Район, где предстояло ему искать сбитый самолет, был свободен от немецких частей. Это было самое глухое место пущи, опоясанное почти кругом топкими болотами. Там на добрый десяток нилометров в любую сторону не встречалось никакого жилья, кроме небольшой деревушки Кленовки, стоявшей на отлете.

Алексей благополучно миновал линию немецких окопов и вскоре вступил в лесную чащу. Густым сердитым гудом шумели у него над головой вершины деревьев. В лесу была такая темень, что Алексей то и дело оступался, задевая ногами за сучья валежника.

– Эх, дела! – бормотал он, отирая пот с лица. – Тут не расскачешься. Это тебе не в Чепкыре орех добывать.

Постоял минуту, обдумывая, какое ему держать направление. Он не любил пользоваться компасом, а больше полагался на свое чутье.

«Пожалуй, малость левей надо взять, – решил он, пускаясь снова в путь. – Здесь можно еще на немцев напороться».

На щеку упала тяжелая капля дождя. Пророкотал далекий удар грома.

«Так, – соображал Алексей, – тучи с вечера начало нагонять. Сейчас ветер вроде стихает. Брызгать начинает редко, да крупно. Быть большому дождю. Эх, Алеха, помоет твои косточки. Зря ты не взял плащ-палатку».

Он набрел на лесную тропинку. Ее, должно быть, пробили к водопою лоси. Идти стало легче, как-то увереннее ступала нога. Тропинка шла в нужном направлении, и это особенно радовало Алексея.

«Вот бы теперь еще рассвет побыстрее, темень-то мне уже ни к чему, – думал он, шагая вперед и все время отводя от лица упругие ветви молодых кленов, обступивших тропинку. – Однако еще часа два до рассвета».

Капли дождя чаще застучали по вершинам деревьев. Ветер шумел вдали уходящим отливом. Впереди словно бы хрустнул сучок под ногой человека… Алексей остановился, прислушался – нет, ничего. Показалось. Ветер. Он нащупал в кармане пистолет и тихо двинулся вперед.

Дорогу ему преградила вершника молодого ветвистого клена, низко склонившаяся над тропинкой. Алексей хотел перешагнуть через верх, но оказалось высоко; тогда, нагнувшись, он нырнул под ветки. Влажные листья пробежали по лицу. И в это мгновение на спину к нему неловко прыгнул человек, сорвался было, но тут же впился в шею костлявыми пальцами и притиснул голову Алексея к земле…

Немец тяжелой глыбой навалился ему на плечи, Алексей, лицом вниз, распластав в стороны руки, царапал ногтями мокрый лесной перегной. Не хватало какой-то малости, чтобы собрать в комок все мускулы, рвануться и либо сбросить немца с плеч, либо перевернуться на бок, дать свободу рукам.

Иногда мрак ночи прорезали вспышки белых холодных молний. Раскатов грома Алексей не слышал, кровь прилила к голове и словно закупорила ему уши. Вдруг он почувствовал, что правая рука начинает у него шевелиться: немец переносит тяжесть своего тела на левый бок.

«Ищет нож на земле. Обронил, когда прыгал… Ладно».

Алексей рванулся, горячая боль обожгла ему шею: должно быть, поворачиваясь, он наткнулся на торчащий из земли корень или сук валежины. Но сумел все-таки опрокинуться на спину. Тотчас же немец вскочил ему на грудь, и Алексей увидел занесенное над ним блестящее лезвие ножа. Еще таким же рывком Алексей успел схватить немца за запястье руки, вооруженной ножом, и сильно ударить его в живот коленом. Немец глухо вскрикнул, но только теснее припал к Алексею, стремясь вонзить нож ему в горло. Алексей локтем уперся в землю…

Так они застыли на несколько мгновений. А потом немец неожиданно отпустил Алексея, думая, видимо, воспользоваться возможным замешательством. И действительно, это ему удалось. Алексей, не отдавая отчета в своих движениях, попытался встать. В тот же миг немец воткнул ему нож в ногу выше колена. Это был уже выгодный для Алексея просчет врага. Алексей отпрянул в сторону, и второй раз немцу ударить не пришлось. Алексей выхватил из кармана пистолет и выстрелил подряд несколько раз. Немец опрокинулся навзничь.

Нашарив на земле автомат, Алексей вытянулся, обвел взглядом темный лес, прислушался. Дробно стучали капли дождя по листьям деревьев. И больше никаких посторонних звуков… Что это значит? Был ли немец один, или впереди еще ожидает засада? С трудом переставляя сразу ставшую непослушной ногу, Алексей заковылял в сторону от тропы. Сделал всего три-четыре шага и тут же почувствовал, что земля уходит у него из-под ног и он проваливается в черную холодную пустоту. Падая, он ударился грудью о круглый диск автомата и потерял сознание…

…Очнулся Алексей, должно быть, вскоре. По-прежнему было темно. Повел рукой вокруг себя, приподнялся. Он сообразил, что упал в лосиную яму, когда-то давно приготовленную охотником. Высокие отвесные стены, и на дне обрушившиеся вместе с маскировочной землей и мохом сухие шершавые сучья и мелкий хворост. Сапог был переполнен кровью. Алексей, стиснув зубы, стащил его, закатал брюки и ощупал рану. Кровь все еще продолжала сочиться. Алексей снял гимнастерку и, изорвав нижнюю рубаху на длинные полосы, на ощупь замотал ногу.

Закончив перевязку, он прислонился спиной к стене ямы, обдумывая, как ему отсюда выбраться.

Попробовал, превозмогая острую боль и упираясь руками и ногами в противоположные стенки, подняться и… сразу оборвался. Яма для этого была слишком широкой.

– Вот те на! – вставая, изумленно прошептал Алексей. – Это что же такое с тобой приключилось, Алеха? Куда же это ты, милый, попал?

От потери крови кружилась голова. Он опустился на дно ямы.

– Полежи-ка, что ли, еще малость, Алеха… Эх, зря… – прошептал он, вновь впадая в забытье.

…Наступило утро. Алексею оно явилось бледно-серым четырехугольником неба, на котором, дразня своей недосягаемостью, зеленела вершинка широколистного клена. Сеялся мелкий дождь. Снизу было видно, как на острых концах листьев набиралась вода, крупные капли обрывались и падали в яму.

Алексей размотал пропитавшуюся кровью тряпку, осмотрел рану. Она все кровоточила, края ее разошлись. Боль сразу усилилась, стала колючей. Алексей выбрал свежий лоскут у рубашки, вырвал его, перебинтовал рану и встал. Обвел глазами желтые стены ямы…

«Полковник ждет результатов разведки. Послал не кого-нибудь, а Худоногова… Самого Худоногова!.. Напросился один идти… Ну что же, всяко бывало… А в такой переплет попал первый раз в жизни. – Алексей потер ладонью горячий лоб. – Как же с такой ногой выбраться отсюда?»

Он очистил от грязи автомат, бездумно вытащил нож…

– Стой, стой, – зашептал, – все очень просто…

Как одержимый, он размахнулся и воткнул нож в стену ямы. Потом стал долбить, отваливая ком за комом. Он работал, не останавливаясь, не замечая того, что ладонь правой руки покрылась кровавыми мозолями, а на левой руке, которой он отгребал обрушенную землю, обломались ногти. Он, как крот, вгрызался в землю и боялся только одного: как бы не сломать нож.

Рука в плече совсем одеревенела, больших усилий стоило поднимать ее. Ладонь он замотал тряпкой, но теперь это было поздно и мало помогало, пальцы ныли невыносимо. Мучила жажда, а пить было нечего. Повязка на ноге плохо держалась, все время сползала. Он не обращал на это внимания и остановился только тогда, когда выдолбил в глиняной стене четыре ступеньки. До поверхности осталось немного. Стала попадаться галька. Сталь скрежетала о камень, и каждый раз Алексей испуганно вздрагивал – не сломался ли нож? Но вот наконец миновала и полоса гальки, из-под ножа посыпалась рыхлая земля. Вдруг нож воткнулся во что-то твердое. Алексей протянул руку и нащупал корень дерева. Радостно дрогнуло сердце: корень будет надежной ступенькой. Быстро очистив его от земли, Алексей подтянулся и здоровой ногой утвердился на нем.

Мелкий мусор запорошил ему глаза, он ничего не смог разглядеть, но вдохнул ни с чем не сравнимый аромат земли, аромат травы, леса, аромат свободы… Даже не соображая, что делает, он зацепился подбородком за кромку ямы и замер так в изнеможении.

Дождь давно перестал. Солнце садилось. В лесу лежали мягкие вечерние тени. От земли веяло приятной прохладой. Сочные стебли травы манили к себе – поскорей лечь, отдохнуть. Над головой Алексея прожужжал запоздавший на ночлег шмель. Алексей проводил его глазами. Шмель растворился в золоте закатных лучей, смолк звук его полета. Наступила торжественная лесная тишина.

Алексей высвободил руки, раскинул их по земле и, собрав все силы, одним рывком выдернул себя из страшной западни.

– Эх, дела, дела! – пробормотал Алексей, ощупывая распухшую ногу и счастливо улыбаясь. – Жизнь, какая же ты хорошая!..

Он с ненавистью посмотрел на распластавшийся возле подрубленного клена труп немца. Обшарил у него карманы – нет ничего. Подобрал нож, пистолет и заковылял прочь так быстро, как только позволяла больная нога. Уйти поскорее, и подальше уйти от этого проклятого места!

Он шагал так торопливо, будто за ним уже началась погоня. Шел, пока не застигла глубокая ночь. Тогда он сел, привалился к стволу старого дуба и уснул…

Встал он с ощущением, что проспал очень долго. И в самом деле, солнце высоко стояло над лесом. Алексея мучила нестерпимая жажда. Умыться бы, попить…

Он осмотрел рану: опухоль вокруг нее стала плотнее и темнее. Алексей осторожно перемотал заскорузлые обрывки бинта, предварительно размяв их, и завязал ногу. Открыл коробку консервов. Но не стал есть, ему хотелось пить, только пить.

В кармане маскировочного костюма лежали еще две коробки консервов – все, что у него было из еды.

Встал и потихоньку пошел. Срезал палку – легче стало ступать больной ногой. Он шел теперь к определенной цели, и только одно бесконечно угнетало его – то, что идет он слишком медленно и что ему придется краснеть перед полковником так, как он никогда еще в жизни не краснел.

Лес пошел реже и светлее. Иногда встречались совсем открытые поляны. Деревья стояли кряжистые, узловатые, могучие, с пышной шапкой листвы.

К полудню Алексей добрался до того квадрата, который был ему указан полковником. Отсюда надо было начинать поиски. Он решил было ходить кругами, все расширяя спираль, но потом передумал и стал ходить зигзагами, чтобы не сбиться с направления.

Проковыляв километра полтора на запад, он повернул и пошел на восток. Так он сделал четыре конца – на большее не хватило сил. Собрался было устроиться на ночлег, но впереди померещилась крыша дома. Алексей сделал еще несколько шагов, деревья расступились…

Да, небольшая лесная избушка стояла на поляне. Два маленьких окна, двор, обнесенный изгородью в три жерди, и в конце двора – хлевушок. А возле него вытянулся колодезный журавль. Алексей жадно облизнул губы. Желание напиться сейчас же, сию минуту напиться, чего бы это ни стоило, заглушило в нем все остальные чувства. Забыв осторожность, он заковылял к домику и вдруг подумал: «А что, если там немцы?»

Остановился и прислушался. Все тихо. Ворота распахнуты настежь. От домика в лес идет едва заметная тропа. Во дворе пусто.

Он приник глазом к щели в хлевушке. Набросана солома – и тоже пусто. На крылечке дома лежит опрокинутое ведро, а ниже, на ступеньках, раскинув лапы, спит огромный пес. Значит, лесник дома. А немцы? Нет, не похоже, чтобы здесь сейчас могли быть немцы.

Алексей еще раз внимательно осмотрелся и ничего тревожного не обнаружил. Он тихонько прошел вдоль забора, все время поглядывая на пса – не разбудить бы, – подошел к окошку и легонько постучал. Никто не отозвался. Он постучал еще. Молчание. Тогда Алексей вошел во двор, держа наготове автомат. Обогнул домик и подошел к крыльцу. Пес лежал, оскалив крупные белые клыки. Лужа крови засохла возле него. Алексей покачал головой:

– Немецкая работа!

Открыл дверь и вошел в избушку. Пусто. Справа кровать, на ней ворох тряпья. В переднем углу – стол, накрытый клеенкой. Ходики на стене остановились на половине шестого: натянулась до отказа цепочка. Сундучок у стены взломан, пробои сбиты, и крышка повисла на одном шарнире.

– Побывали гости, – тихо сказал Алексей. – А где же хозяева?

Не в первый раз ему приходилось вступать в такие мирные избушки, где успела побывать злая вражья рука.

– Куда же хозяева девались? Застрелили их немцы или с собой увели?

Он открыл половицу в подполье, покликал. Никто ему не отозвался. Тогда он вышел во двор и направился к колодцу. Зачерпнув ведро, он, из осторожности однако, понес его обратно в избу. Там, поставив на подоконник ведро, захлебываясь, он стал пить студеную воду.

И тут ему показалось, что тряпье на кровати зашевелилось.

– Кто здесь? – спросил он, кинувшись к кровати.

– Папочка, папа… – ответил ему слабый детский голос.

Под тряпьем на постели лежал мальчик в длинной белой рубашонке. Алексей тронул его за плечо. Мальчик повернулся и, глянув на Алексея, испуганно отшатнулся. Бледное, осунувшеесся личико сморщилось, мальчик заплакал. Алексей взял его на руки. Мальчик дрожал, пытался вырваться, но силенка быстро иссякла в нем, и он покорился, тихо и жалобно всхлипывая. В висевшем над кроватью зеркале Алексей увидел свое отражение.

– Э, да ты, оказывается, не зря, малыш, испугался, – сказал он, опуская мальчика обратно на кровать. – Вот я сейчас умоюсь, тогда мы поговорим с тобой.

На умывальнике он нашел обмылок. Спеша, разбрызгивая воду, Алексей тер лицо, волосы, грудь. Грязь сбегала с него, казалось, бесконечно. Мальчик молча сидел на кровати, не спуская с Алексея внимательных глаз.

Вытереться было нечем. Алексей подошел к кровати, взял в руки какую-то тряпицу.

– Можно? – подмигивая, спросил он мальчика.

– Можно, – нерешительно ответил тот.

– А сколько тебе лет?

– Ти года.

– А как зовут?

– Васек.

– Ну, вот что, Васек, – сказал Алексей, выбирая на кровати тряпицу почище, – я сейчас буду себе ногу чинить, а ты мне расскажи, где хвои папа и мама.

Мальчик покачал головой:

– Н-не знаю… Есть хочу…

– Вот те на! Ну, милый, прости. Сразу и не сообразил, с чего надо разговор начинать. Чем же тебя накормить?

– Молока, – тихо прошептал Васек, перебирая пальчиками подол рубашонки.

Алексей, морщась от боли, обмывал рану. Опухоль вздулась еще больше. Ногу ломило. Казалось, кто-то забрался внутрь и тупым буравом сверлит кость.

– Молока? – задумчиво переспросил Алексей, обматывая рану чистой тряпицей. – Где же я тебе возьму молока?

– Там… – Васек показал ручонкой на подполье.

– Хозяину лучше знать. Ну, давай посмотрим. – Алексей открыл подполье. – Только вот я болтаю с тобой не зря ли? Не накрыли бы меня тут немцы с молоком вместе. Где же все-таки папа с мамой?

– Н-не знаю… – опять так же жалобно проговорил Васек.

Алексей спустился в подполье, нашарил кринку, достал.

– Э, Васек, Василек! – сказал он разочарованно. – Да молоко-то скисло. Придется слазить еще.

Нашлись еще две кринки, но в них тоже успела образоваться простокваша.

– Ну что же, голубчик, ешь что есть.

На подушке валялись крошки черного хлеба. Значит, Васек отыскал где-то хлеб и ел его на постели. Если бы не это, он, пожалуй, совсем отощал бы.

Томимый каким-то тяжелым предчувствием, Алексей решил еще раз обойти вокруг усадьбы. Он осмотрел весь двор, заглянул в хлевушок. И здесь потерялся запах живого. Он прошел по едва приметной дорожке, что вела от домика к лесу, думая: «Где же все-таки родители мальчика?»

В одном месте дорогу пересекла грязная лужа, намытая дождем. Теперь она подсохла, но по краям ее заметны были отпечатки подошв грубых солдатских сапог, босых ног – мужчины и женщины – и следы раздвоенных копыт коровы. Алексей прошел еще немного и остановился, глядя на небольшую полянку, обрызганную последними лучами заходящего солнца. Он понял, что к Васильку родители больше никогда не вернутся.

Закат охватил половину неба. Вверху он чуть золотился, сливаясь с легкой рябью высоких перистых облаков, а внизу, у земли, сочился свежей кровью. Алексей снял пилотку, минуту постоял, нахмурившись, и повернул к домику.

Быстро сгущались сумерки. Где-то у порога несмело циркнул сверчок и затих. Ровно и глубоко дышал заснувший Васек. Тоска по домашнему уюту охватила Алексея. Не надо многого, не надо всего, что когда-то было, только лечь бы вот здесь, на мягкую подушку, рядом с Васильком, раздеться и вытянуть ноги…

– Спать здесь нельзя, – сурово сказал сам себе Алексей и встал. – Уходить надо. Набредут еще какие-нибудь шалые немцы, и попадешь, как косач в садок на приманку.

Он внимательно осмотрел повязку на ноге. Рана, обмытая и перевязанная, болела меньше, но нога ниже колена затекла и стала непослушной.

– Не в этом сила, – потер подбородок Алексей, – нога разомнется. А вот с ним чего делать? Здесь оставить – погиб. Взять с собой? Куда я с ним? Добро бы шел я домой, а то попетляй-ка с ним по лесу! Зайти разве после? Проживет один, на худой конец, дня два-то…

Но тут ему представилось, как утром Васек проснется, позовет пану – и никто ему не откликнется, и заплачет горько, бедняжка… Алексею стало не по себе. Со смешанным чувством досады и жалости смотрел он на спящего ребенка. Плотно сжатые реснички виднелись и в полутьме, вихрастые волосенки топорщились над подушкой. Васек зашевелился, потянулся, перевернулся на спину.

– Нет. Пойдем-ка мы отсюда, милый, вместе. Дом твой теперь не здесь.

Алексей поднял Василька на руки, прижал к груди и вышел на крыльцо.

Несмотря на усталость, Алексей в эту ночь спал тревожно. Ему все время снилась погоня, мерещились грузные шаги, треск ломающихся сучьев… Он приподнимался на локте и вслушивался в лесные шорохи.

Нет, все спокойно. Где-то далеко гукает филин, а в этой валежине, к которой он привалился спиной, скрипят и ворочаются жуки-короеды…

Ночь миновала, и они пошли. Над лесом поднимался побелевший ущербный диск луны. Трава серебрилась нежной утренней росой. Под ногами, слабо потрескивая, разрывались цепкие усики дикого горошка. Алексей усадил Василька себе на плечи, и мальчонка сидел, побалтывая босыми ножками. Ноша была тяжела, но нести ее было приятно.

Лес был бесконечен. Темная, сочная зелень дубов и кленов. Черные стволы рябины. Реже, в космах серого мха, ели. И равнина, равнина… Алексей привык ходить по горам и распадкам, вдоль ручьев, пересекать болота. Это было как азбука для слепых, где умеющий ее читать различает буквы на ощупь. А здесь, в лесах Белоруссии, Алексей шел неуверенно, все время сомневаясь, верно ли держит направление. Он шел и шел, оставляя позади поляну за поляной, километр за километром, и ему казалось: все, что с ним произошло, приснилось ему. И страшная яма, и холодная, ветреная ночь, когда он пробирался через немецкие линии, и задание, которое дал ему полковник… Нет и не может быть здесь, в этом лесу, никакого самолета. И вообще ничего, что имело бы к войне какое-то отношение: слишком мирно и радостно выглядело все кругом, слишком ласково грело солнце, слишком нежно благоухали цветы. Но он упрямо шел и шел вперед и, когда надо было, поворачивал и шагал обратно… И опять поворот, и снова все то же… И только непрекращающаяся боль в ноге да Васек, послушно сидящий у него на плечах, настойчиво напоминали Алексею о действительности всего, что с ним случилось, и это заставляло его так жестоко относиться к себе: идти и идти, не давая ни минуты отдыха. Он и так много потерял времени.

Днем, когда солнце обсушило росу, Васек запросился на ноги.

Алексей опустил его на землю, расправил занывшие плечи.

– Вот это дело! А то ты, сынок, тяжеленький, спина-то прямо отнялась.

– Как отнялась? – спросил Васек.

– А так, устала. Я-то тоже сообразил: подхватил тебя – ни ботинок, ни штанов… Куда ты в таком виде по лесу? И есть, поди, уже хочешь?

– Хочу, – признался Васек.

– Вот то-то! А я и насчет еды в вашем доме не пошарил, ежели вообще что-нибудь там осталось… А этак нам с тобой долго шиковать не придется.

Он открыл банку консервов – осталась еще одна, – а сам есть не стал. Сидел и смотрел, как тонкими пальчиками Васек вытаскивал из коробки куски мяса и торопливо проглатывал, почти не жуя.

…А самолета все не было. Алексей доставал и рассматривал карту, – получалось, что указанный ему квадрат исхожен весь… И досада охватывала Алексея: неужели он прошел, не заметил?

Очень стеснял Васек. Он больше не хотел сидеть на плечах Алексея, старался идти рядом, но то и дело вскрикивал от колючек, впивавшихся в его босые ступни. Тогда Алексей отрезал от маскировочного костюма рукава и обмотал ими Васильку ноги. Но мальчик все равно шел очень плохо. Прислушивался, как стучат по гнилушкам носатые дятлы, или порывался ловить пестрых бабочек, или начинал рвать цветы. Потом останавливался и тоскливо твердил:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю