Текст книги "Каменный фундамент"

Автор книги: Сергей Сартаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– Так, – глухо сказал Николай Павлович и встал. – Значит, «помогли» заводу? Чистоту соблюдаете. А рабочие будут без хлеба? Или бегать в город за три километра?

Катюша побледнела.

– А вы что ж, не согласны, Николай Павлович? – спросила она. – По-вашему, антисанитарию следует в магазине разводить? Посмотрела я акты у инспектора. Дальше уже невозможно. Три раза предупреждали Ильюшенко, начальнику орса писали, вам писали…

– Не получал я, – краска выступила на щеках Николая Павловича. – Видимо, секретарь, минуя меня, передала тоже в орс…

– Не оправдывайся, Николай Павлович, – сказал Иван Андреевич. – Я тоже тебе об этом говорил. Ты взялся вызвать начальника орса, обещал этим делом вплотную заняться.

– Обещал. Да… Но завертелся, забыл… Дела… – краснел все больше Николай Павлович. – А в конце-то концов, что я должен делать – торговать или лес пилить? Программу по распилу завалю – небось не начальник орса отвечать будет. А я буду отвечать за магазин?.. За что тогда он зарплату получает?

– По всему выходит, виноват я, что на бюро об этом вопрос не поставил. Так? Придется поставить.

– Виноваты, виноваты! – Директор завода вышел из-за стола и стал ходить по комнате. – Да, виноваты мы все. А чем рабочие виноваты, скажи ты мне? Они придут завтра за хлебом…

– Николай Павлович, – волнуясь, сказала Катюша, – я не знаю, может, конечно, опять он не сумеет ничего, а только я приказала ему за ночь весь магазин щелоком, содой вымыть, побелить стены известкой, банки, бутылки вымыть, вытереть, сшить на окна новые занавески. Судом ему пригрозила, если к утру не будет готово. Может, и не по праву так сделала я…

– По праву, – тихо сказал Иван Андреевич.

Директор завода метнул гневный взгляд в пространство, подскочил к телефону.

– Коммутатор! – закричал он, дуя в трубку. – Коммутатор! Квартиру начальника орса!.. Не отвечает?.. Дежурного по заводу!.. Дежурный? Кто? Товарищ Никулин, разыщите начальника орса, живого или мертвого – все равно. Передайте ему мое распоряжение: проследить лично, чтобы указания санинспектора и депутата Худоноговой в части наведения порядка в магазине были обязательно выполнены в течение сегодняшней ночи. Слышите? Обязательно! Надо будет людей – дайте. Снимите в ночной смене с переборки. Помните: ответ держать будете вы и начальник орса! Все! Исполняйте…

Отдуваясь, директор прошелся еще несколько раз взад и вперед по комнате. Все молчали. Николай Павлович взглянул на часы.

– Извините, – сказал он, торопливо подходя к столу и поднимая свою рюмку, – извините за бурное выступление. Но тихая жизнь – не наша мечта. – Он улыбнулся. – С новосельем тебя, Худоногов, с хорошей квартирой, а тебя, Худоногова, особо, с хорошим, крепким характером!

– И с хорошим мужем! – добавил Иван Андреевич. – За крепкую советскую семью, чтобы без единой трещины!

– Сбережем, Иван Андреевич! – крикнул Алексей. – Она у нас на каменном фундаменте построена.

Все вытянули руки, чокаясь над серединой стола.

– Лишний прибор, мама. Убрать бы надо, – сказала Катюша Устинье Григорьевне.

– Нет, пусть уж стоит. Так полагается. На прибылого, – отозвалась Ксения.

На мгновение установилась тишина. Тут я больше не мог себя сдерживать.

– На прибылого, Ксения! Да! – И я бросил на пустую тарелку телеграмму. – Вот! Зина выехала вчера из Москвы…

Случалось ли вам бывать участником радостного события, которое захватывает многих? Не казалось ли вам в таких случаях, что радость ваша бледна по сравнению с той, которую вы видите вокруг себя? Не зажигалось ли тогда ваше сердце ревностью? Не хотелось ли вам шуметь, кричать, выдвигаться вперед, свершать, быть может, глупые и непоследовательные поступки, только бы привлечь внимание к себе, только бы заставить всех понять: главное действующее лицо – вы, вся радость – ваша?

И я шумел и кричал… Словом, вел себя так, как и полагается в таких случаях. Праздник новоселья я, кажется, превратил для себя в праздник встречи Зины.

А Катенька? Ох, лукавая! Надо было видеть ее лицо. Надо было видеть сияние ее глаз…

…Проводив Николая Павловича, мы втроем – Алексей, Иван Андреевич и я – прошли в свободную, прохладную комнату и подсели ближе к окнам. Свет не был включен. Темно-синие апрельские сумерки лежали над рекой, над берегом, заросшим высокими тальниками. В верхней части острова, среди кустов, мерцало пламя маленького костра. Хорошо было так «посумерничать» – следить в тишине, как темнота стирает и сглаживает очертания берегов.

В комнате вспыхнул яркий электрический свет. Вошла Катюша. Вместе с нею ворвались смех и веселье. Ксения следом за Катей внесла в комнату патефон. Волик, слегка заплетаясь, объявил:

– Алеша! Был я мастером раньше тебя… Ты обогнал… Пожалуйста. Учусь у тебя. Спасибо. Сам тоже учу. Вот, выучим их всех, – он показал на столпившуюся у него за плечами молодежь, – тогда они других учить будут. А сейчас давайте все плясать. И чтобы без всяких разговоров.

Иван Андреевич подхватил Катюшу, Алексей пригласил Ксению, Костя подал руку Феше, вихрем пронеслись Маша и Тамара; всем мешая, но крепко держась за талию жены, топтался Волик; плясали все – один я остался без пары. Дед Федор тронул меня за руку.

– Умный мужик Алеха, – сказал он, – а мне таежный мох с себя уже не содрать. Таким и умру.

– А вы больше прислушивайтесь к Алексею.

– У меня свой ум, какой он ни есть, – сухо сказал дед Федор.

– Тогда как знаете, – таким же тоном ответил я ему.

Дед Федор покряхтел.

– На днях вот уезжаю. В рыболовецкую бригаду заявление подаю.

– Уходите от Алексея?!

– Нет… – старик потупился. – Живем мы с ним хорошо. Другое: домовником быть не хочу. Лето на реке проплаваю. А там, может, тоже на завод поступлю. Сила в руках еще есть.

Он опять покряхтел. Я ничего не сказал. Надо было пощадить самолюбие старика.

После этого мы опять пировали за столом. И снова плясали. И – изнеможенные – пили чай. Катя угощала каким-то особенно вкусным печеньем. Пели песни. У Ксении оказался очень красивый голос, хотя несколько и грубоватый. Она пела в русской народной манере: гордо, широко, в полную грудь.

Так незаметно время перевалило за полночь. Гости стали прощаться. Хозяева отпускали их неохотно. Иван Андреевич, долго и серьезно о чем-то беседовавший наедине с Катюшей, тоже засобирался.

– Ну, и я тоже пойду, – поднялась Ксения, – дом стоит на замке.

– Выходит, и я вам попутчик, – сказал я. – Идемте все вместе.

– Вот те на! Все сразу, – огорченно сказал Алексей.

– Ты останься, – строго на меня посмотрела Катюша. – У меня с тобой разговор. Заночуешь у нас. – И засмеялась. – Хочешь, мы тебе одну комнату совсем отведем?

Мы спустились на крыльцо проводить Ивана Андреевича с Ксенией. Небо заволокло тучами, побрызгивал мелкий дождь. Первый в эту весну.

– Куда же вы пойдете в такую темень и в дождь? – сказала Катюша.

– Дождь я люблю, – отозвался Иван Андреевич, – а к темноте глаза привыкнут. Ну, прощайте, хозяева.

– Прощайте, Иван Андреевич.

– Да! – он остановился. – Все вас поздравили, а я никакого тоста за столом не произнес. Сейчас только вспомнил. Чего же вам пожелать?

– Спасибо за внимание, Иван Андреевич, – сказал Алексей.

– Я тебе пожелаю… Вот чего… Счастливой жизни… Беспокойной жизни…

Он, видимо, не сразу нашел эти слова, хотя они были такие же обыкновенные, как «здравствуй» или «до свидания». В простые эти слова Иван Андреевич вложил все, что только можно было пожелать дорогому для него человеку.

– Как ни занят, а всегда найдет время встретиться с человеком. Сколько раз ко мне в мастерскую приходил! – сказал Алексей, когда мы вернулись в квартиру. – Книги мне подбирает. Это он мне и про труд человека рассказал. Через науку, по-партийному, всю жизнь мне показал. Да, широкого ума человек.

– Не бережет только себя, – задумчиво сказала Катюша. – Все занят, все занят… А теперь, – обратилась она ко мне, – про Зину рассказывайте.

Алексей ушел в другую комнату. «Как ни говори, а буду лишний», – сказал он. Но не вытерпел. К концу нашего разговора подошел и сказал:

– Тебе Катенька уже говорила – не отказывайся, возьми-ка у нас эту комнату. Чего мы с тобой врозь жить будем?..

Я обнял Алексея, обнял Катюшу.

Подошла Устинья Григорьевна с ворохом простынь и подушек.

– Постелю тебе на диване. Хочешь, сходи посмотри на ребят.

Деревянные полированные кровати, обе сделанные руками Алексея, стояли рядком. Мальчики спали. Один – на спинке, закинув за голову руки и почему-то строго наморщив брови, другой – младший Василек – на боку, подсунув кулачок под щеку и выбросив свободную руку поверх одеяла, точь-в-точь как любил спать сам Алексей.

– Вырастить бы их на большую пользу всем, – с надеждой сказала Устинья Григорьевна. – Ну, бог с ними, пусть спят. И тебе спокойной ночи.

Выходя из комнаты, я обратил внимание на большой сверток ватманской бумаги, стоявший за дверью в углу.

– Кто это чертежами у вас занимается? – спросил я Устинью Григорьевну и потянул сверток к себе.

– А это газеты Алексеевы, что ли, – ответила старушка. – Ему Петр Петрович прислал.

Я развернул сверток. В нем были заготовлены заголовки на добрый десяток газет. Вписать только номер и дату. Каждый заголовок оригинален и не похож на другой. Выполнены все они были с тем же мастерством, каким я любовался, рассматривая газету в красном уголке. Композиция рисунков на каждом листе была разная, и если что было общим – так это Катюша, лицо которой теперь я безошибочно узнавал, в какую бы одежду и головной убор ни рядил ее на рисунке художник.

– Чего ты смеешься? – спросила Устинья Григорьевна.

– Ничего, – сказал я.

На мягком диване я тотчас заснул. Последнее, что мне запомнилось перед сном, – это в смежной комнате праздничный стол, который был виден в распахнутую дверь, Катюша и Устинья Григорьевна, убирающие на столе посуду, и Алексей, стоящий посреди комнаты, твердо расставив ноги.

Не знаю, долго ли я спал и от чего проснулся. Я повернул голову и в просвете двери увидел тот же стол, но чистый, прибранный. За столом друг против друга сидели Алексей и Катя. Свет в комнате был выключен и падал на угол стола бледной полоской откуда-то со стороны, по-видимому из кухни. Алексей сидел спиной к свету, Катюша, серьезная, сосредоточенная, пристально смотрела на Алексея. Я никогда не видел у нее такого торжественного и в то же время глубоко озабоченного лица.

«Катя, о чем ты задумалась?» – хотелось крикнуть мне.

Но я расслышал их тихие голоса.

– Конечно, Леша, – говорила Катюша, – Иван Андреевич прав: не могу больше я так оставаться. Завтра обязательно напишу заявление.

– Правильно, Катенька, – подтвердил Алексей. – Давай теперь обсудим, кто тебе даст рекомендации. Иван Андреевич даст, Николай Павлович тоже даст, Кожевников, Лукин… Да любой из коммунистов на заводе даст; весь народ тебя знает…

Катюша чуть повернула голову, и я залюбовался ее милым лицом. Она куда-то смотрела далеко-далеко, не мигая, твердо. Это был взгляд человека, устремленного в будущее.

© Сартаков Сергей Венедиктович, текст, 1939-49