Текст книги "Каменный фундамент"

Автор книги: Сергей Сартаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Понравилось? Вы спрашиваете: понравилось? – сбиваясь от волнения, громко заговорила она. И вдруг, словно кто толкнул ее изнутри: гневно выкрикнула: – Халтура! Невыносимая халтура!..

Художественный руководитель высунулся из-за занавеса, потянул ее за руку:

– Екатерина Федоровна, будьте добры. Очень прошу вас…

Она смешалась окончательно, покраснела.

В зале красивый мужской голос, хотя и с небольшой хрипотцой, запел:

 
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…
 

И сразу так дружно, что в окнах задрожали стекла, все подхватили:

 
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
 

Людской поток, разделившись на два ручья, выливался через боковые двери в фойе. Несколько человек растаскивали стулья ближе к стенам, освобождая место для танцев, а песня разрасталась все шире и шире, мощнее:

 
…Человек проходит как хозяин
Необъятной Родины своей…
 

Похоже было, что люди соскучились по хорошей, крепкой, коллективной песне. Она словно сближала всех, спаивала, скрепляла в единое целое. Оттого так свободно и гордо лились слова:

 
Но сурово брови мы насупим,
Если враг захочет нас сломать…
 

Песоцкий утащил Катюшу за кулисы, и здесь, в окружении еще не разгримированных участников вечера, между ними произошел такой разговор:

– Что это значит, Екатерина Федоровна? – трясясь от злости, спрашивал Катюшу Песоцкий. – Объясните мне, что это значит? Такую пощечину я получаю в жизни впервые…

– Нет, это вы объясните… откуда вы… такую музыку выкопали? – Катюша тоже не могла сдержать в голосе дрожь. – И пьеску свою…

– Мне объяснять нечего. Публика аплодировала! Не понимаю, чем вы недовольны? Вы не любите Шуберта?

– Не люблю… когда такое играют на кочерге.

– Да? А вы знаете Шуберта? И знаете, что такое джаз? – злорадно спросил Песоцкий.

– Нет, не знаю. А после таких концертов и вовсе ничего я знать не буду. Вы научили бы меня… Других научили бы понимать, любить красивую музыку.

– В первом отделении нашей программы все это было. Так сказать, по обязанности. Вы, вероятно, опоздали, Екатерина Федоровна. Чайковский, Балакирев, современные композиторы… Да! Строгая, классическая музыка. И достаточно скучная. А джаз веселит, он, как вино, греет кровь. Это замечательная концовка концерта! Шуберт на кочерге? Фокстрот «Его деревянная лошадь»? Превосходная находка!

– А вы не слыхали, чем ваш концерт люди сами закончили? – сдерживая себя, спросила Катюша. – Или вот пьеску какую-то заплесневелую разыграли. Слушать – уши горели. Похоже все это на жизнь? Ну, чему я в ней научилась? Посидела и встала с пустой головой. Ничего не прибавилось, хуже – вроде вы что-то у меня отняли…

Катюша повернулась, чтобы уйти. Она знала, что если сейчас не уйдет, то наговорит еще больше грубостей этому нервно дергающемуся, с красноватыми глазами человеку. Но Песоцкий предупредил ее движение и стал снова перед нею.

– Да? У вас отняли? – сказал он, весь как-то изогнувшись вбок. – Демагогия! Демагогия, Екатерина Федоровна! Вы сами не знаете, что говорите. Не понимаете назначения искусства, – он сыпал короткими рублеными фразами. – Людей надо развлечь. Дать им посмеяться бездумно. А вы требуете только показа обыденности. Что, я каменщику буду показывать на сцене, как кирпичи кладут? Пусть десятник покажет! Или прикажете вместо джаза только частушки петь? Целые дни их девчата и так голосят. Всем они надоели. От работы уставать, еще уставать и от зрелищ?

– А по-моему, так, – Катюша вытянулась, глаза у нее заблестели, – по-моему, только тот про жизнь хочет забыть, от жизни уйти, кому жизнь не нужна. И насчет того, что такое для человека работа, вы все врете. Это только вы один, наверное, работаете без радости. Никакой другой человек не скажет, что труд не в радость ему, что пьеска про то, как женам изменять, больше ему радости принесла, чем новый дом, какой этот человек своими руками построил!.. И врете еще…

– Хорошо! – фистулой воскликнул Песоцкий. – Я вас освобождаю от необходимости продолжать разговор с лжецами! Честь имею…

Театрально взмахнув рукой, он исчез за грудой декораций.

В другой обстановке этот разговор Катюшу так не разволновал бы: она уже привыкла говорить в случае надобности резко и решительно, в особенности когда была уверена в своей правоте.

А здесь на нее во все время их спора молчаливо глядели десятки внимательных глаз, и ей трудно было понять, кого они одобряют, чью сторону держат: ее или Песоцкого. Теперь, когда противник исчез, Катюша почувствовала, какого напряжения нервов стоил ей этот разговор и как она близка была к тому, чтобы первой от него отказаться.

Покусывая пересохшие губы, Катюша пошла к выходу.

– Екатерина Федоровна, мне тебя надо…

Ее в дверях остановила пожилая женщина. Катюше запомнилось, что эта женщина однажды была у нее на приеме. Только как же ее зовут?..

– Тетя Марина?

– Ну да. Очень мне тебя надо. Все я слышала, как ты говорила. Отойдем в сторонку куда-нибудь. Сядем. Болят у меня ноги.

Они нашли место возле гримировочной. Здесь стояло несколько стульев. Марина поспешила сесть. Из фойе долетали приглушенные звуки баяна: до начала танцев гармонист решил развлечь слушателей песенками из новых кинофильмов. Он их проигрывал подряд, одну за другой.

– Послушала я тебя, – поохав, заговорила Марина, – и мысль мне пришла: не кто другой, а ты мне пособишь, делу моему, горю моему… – Она опять замялась, словно бы не зная, с какого конца ей подойти. – Дочь ко мне – сама-то я здесь, в этом клубе, работаю сторожихой, – дочь ко мне приехала. Девятнадцатый год девчонке. Другие растут сорванцы – она не в пример всем тихая. В Томске на курсах училась этих, – Марина запнулась, вспоминая название, – электро… монтажников… Сестра у меня в Томске живет, к ней посылала. К родным поближе – сердцу покойнее. К душе пришлась Вальке моей эта работа, потому и выпросилась. Показывала мне документы: кончила хорошо. Красивый такой документ ей выдали, золотой ободочек. Я-то сама только чуть грамотная, так мне, понимаешь, как радостно было, что Валя вон какая ученая стала. И образование у нее. И ремесло какое изучила. Я так, пробка ежели перегорит, тронуть ее боюсь – током убьет, а Валя себе провода, как нитки, вяжет… Я тебя, может, от дела какого отымаю? – вдруг спохватилась Марина. – Ты мне тогда прямо скажи.

Катюша ее успокоила. Марина взялась опять нахваливать свою дочь. Потом перешла к делу.

– Как я рассуждаю, такому бы человеку и цены не найти, первое место ему. Ты не подумай: дочь свою защищаю. По справедливости говорю. А приехала она с курсов, в отдел кадров подалась. Там – пожалуйста, специалисты нужны. На работу приняли, оформили, все как полагается, к инженеру направили, а он ей: «Дела твоего пока нет. Поработай на чем придется». Валя в обиде. А ей опять: «Без работы не ходишь, чего тебе еще?» Ну ладно. Так день, второй, да и неделю. Потом в другую бригаду перевели. Опять на какую попало работу назначили. Валя – в отдел кадров, а за себя постоять не умеет, ей там наговорили, наговорили всякого, да и отправили опять девчонку. Ну, как же так? Я ей говорю: «Ты училась, ты мастер, что тебя на затычки всякие толкают? Иди к большому начальству. Доказывай». Послала к самому Игорю Яковлевичу. – Марина вздохнула.

– И что же тот?

– Занятый он больно, – с раздражением сказала Марина, – разговаривал с Валей, так даже глаз не поднял на нее, бумаги подписывал. Она ему про специальность свою повторяет, обиды высказывает, а он только одно: «Тебе деньги платят? Платят. И не твое дело нам указывать. Куда надо, туда и поставили». Ты понимаешь: будто она и на курсах вовсе не училась, будто землекоп простой. Ты поставь человека на ту работу, на какую он учился, чтобы от него всем польза большая была.

– Да почему же, в самом-то деле, не по специальности дочь твою ставят? Это же возмутительно!

– Ну… будто бы работы такой мало, а мастера еще есть. Жди, мол, пока занадобишься. А когда? Может, полгода пройдет. Не зря же человека учили, специалиста из него делали!

– Все это правильно ты говоришь, тетя Мариша, – сказала Катя, – но я, именно я, чем тебе могу помочь?

– Да как же! – воскликнула Марина. – Ты этого… дирижера нашего вон как отчитала. Как береста на огне, завертелся.

– Это, тетя Мариша, совсем другое дело. А если я к Игорю Яковлевичу пойду…

– И послушает, – убежденно сказала Марина. – Все-таки ты партийная, у тебя вон как каждое слово весит.

– Да я-то ведь… – Катюша запнулась. Признаться в том, что она беспартийная, сейчас было ей так же трудно, как если бы нужно было выговорить: «Меня твои дела, тетя Марина, совсем не касаются». Прежде над словами «партийная», «беспартийная» Катюша как-то не задумывалась. Теперь они предстали в новом для нее качестве, и глово «партийная» звучало как определение высшего доверия к человеку. Катюша молчала, не зная, что сказать, а Марина сидела с ней рядом и выжидающе смотрела на нее.

– Ну, как знаешь, – медленно проговорила Марина, – я тебя не неволю. Не хочешь с Игорем Яковлевичем поговорить – тебе виднее; стало быть, на его стороне правда, а мы с Валей от глупого ума, значит, рассудили. Ты уж извини, что я тебя попусту задержала…

Она сухо попрощалась и ушла. Все это произошло очень быстро, и Катюша не успела ни возразить, ни сделать попытку удержать ее.

Катюшу редко посещало плохое настроение. Дурное настроение – это следствие неудовлетворенности окружающим, когда кажется, что складывается все не так, все не по-твоему, и ты бессилен что-либо изменить. У Катюши обычно все складывалось так, как она хотела. Это давалось не легко – в борьбе, в преодолении препятствий, но с самого начала всякого нового дела она твердо верила в успешное его завершение, и эта уверенность всегда приводила к намеченной цели. Радость победы рождалась из трудностей борьбы, и потому сама борьба становилась радостной. С чего же было появляться дурному настроению? Но если тем не менее иногда оно и возникало, так только от неудовлетворенности собой. Не оттого, что посторонние обстоятельства сложились как-то не так, а оттого, что сама она сделала что-то не так. Не оттого, что встретилось на пути препятствие, а оттого, что не нашла решения, как одолеть его.

Недавний разговор в клубе разволновал Катюшу. Песоцкий в конце концов убежал от спора, – значит, не хватило у нее силы убеждения, чтобы заставить его признать свою ошибку, значит, что-то она сделала не так. Ушла Марина, не почувствовав поддержки, хотя Катюша была целиком на ее стороне. И значит, опять она сделала что-то не так. Все это омрачило то радостное настроение, с каким Катюша пришла на клубный вечер. Она чувствовала, что сейчас ни с кем не могла бы разговаривать спокойно.

В таком состоянии неудовлетворенности собой и отыскала ее Клавденька. Поигрывая бровями и щуря глазки, она стала торопливо оправдываться:

– Это я вам все напортила, Екатерина Федоровна.

– Напортила? – Катюша посмотрела на нее изумленно: как могла Клавденька догадаться?

– Позвала вас сюда на одни неприятности только.

– Пустяки, пустяки, Клавденька! Ничего…

– Ладно бы, если пустяки, – девушка досадливо сморщилась. – А он, Игорь Яковлевич, сами знаете, злопамятный какой. Будет вам теперь палки в колеса ставить.

– Что ты говоришь, Клавденька? Ничего я не пойму. Какие палки в колеса? Почему? При чем здесь Игорь Яковлевич?

– А при том: Песоцкий сейчас сидит себе в комнате отдыха с Игорем Яковлевичем да все про вас ему наговаривает.

У Катюши на лбу собрались мелкие морщины.

– Ах, вон что! Хорошо…

Она отстранила Клавденьку и быстрыми шагами направилась в комнату отдыха.

За шахматным столиком, не играя, сидели Песоцкий, председатель постройкома Терентьев – худой, жилистый мужчина, не снявший еще после демобилизации нашивок о ранении, и между ними Игорь Яковлевич, начальник отдела кадров стройки, грузный, тяжелый, с крючковато загнутым носом.

– Можно мне с вами? – Катюша, не дожидаясь ответа, села на свободный стул.

– Да, вот именно, Игорь Яковлевич, весь вопрос в публичности нанесенного… – оборвав незаконченную фразу, сказал Песоцкий и слегка подвинулся, давая Катюше место.

Игорь Яковлевич начальственно протянул Катюше руку.

– Приветствую вас, – сказал он, снисходительно улыбаясь. – Обидчица…

Катюша будто мимо ушей пропустила его слова.

– Игорь Яковлевич, – сказала она, – почему вы Валентину Кузьмину не хотите поставить на работу по специальности?

Улыбка погасла на лице Игоря Яковлевича.

– Во-первых, кто такая Кузьмина? Во-вторых, вам какое до этого дело?

– На первый вопрос: Кузьмина – молодой электромонтер, окончившая курсы в Томске, она была у вас. На второй вопрос отвечу так: почему я не могу с вами разговаривать об этом? – Катюша старалась говорить спокойно, глядя прямо в глаза собеседнику.

– Марина всем о своей дочери рассказывает, – глядя поверх Катюши, проговорил Песоцкий. – Всем жалуется. Весь Н-ск скоро будет знать.

– Вы где в штате числитесь: на стройке или в горздраве? – спросил Игорь Яковлевич. – В чужой монастырь, как это говорят, со своим уставом не ходят.

– Монастыри вспоминать нечего, – резко сказала Катюша, – а устав у нас один: о человеке думать прежде всего.

– Так… – нижняя губа Игоря Яковлевича судорожно дернулась. – Вы не депутат?

– Нет…

– Для этого не обязательно быть депутатом, – вмешался в разговор Терентьев, – а коли речь зашла о Кузьминой, я тоже повторю свое требование: надо Кузьмину поставить на работу по специальности. Прекрасный, дисциплинированный товарищ.

– Членские взносы в профсоюз платит аккуратно?

Песоцкий вежливо подхихикнул Игорю Яковлевичу:

– Пляшет она превосходно, Игорь Яковлевич.

– Это качество.

– Не смейте оскорблять человека! Бесстыжие… – гневно выкрикнула Катюша и сама удивилась, как неожиданно сорвались у нее эти слова.

В их сторону разом повернулись несколько любопытных.

– Ну вот что, товарищ медицина, – вставая, глухо сказал Игорь Яковлевич, – вы мне здесь истерику не разводите и научитесь выбирать тон для разговоров. Я вам не мальчишка. А от нервов советую лечиться. Не сможете сами составить рецепт – обратитесь к врачу.

– Худоногова права: у вас нет оснований, Игорь Яковлевич… – начал было Терентьев, тоже поднимаясь.

Начальник отдела кадров его оборвал:

– Потрудитесь, товарищ Терентьев, завтра зайти ко мне в служебный кабинет. Здесь не место для объяснений, – он проследовал между столиками, прямой, замороженный, посиневший от злости.

– Я вас буду ждать завтра у себя в постройкоме! – крикнул ему вслед Терентьев.

С этого и завертелось колесо.

Через день Катюшу вызвали в горздрав. Заведующий горздравом встретил ее дружелюбной улыбкой:

– Ну, знаете, Екатерина Федоровна, могу вас порадовать. Состоялось. Вот приказ о переводе вас в медпункт лесозавода. И…

Катюша, колеблясь, взяла протянутую ей выписку из приказа.

– Спасибо, Иосиф Львович, – вяло сказала она.

– …и устное к нему дополнение, – не замечая замешательства Катюши, продолжал Иосиф Львович. – Я связался с Иркутском и добился разрешения сохранить за вами прежнюю ставку заработной платы.

– Спасибо, Иосиф Львович, – опять сказала Катюша.

– Не все, не все! – жестикулируя, воскликнул заведующий горздравом. – Я получил принципиальное согласие Иркутска, как только будет отстроено на лесозаводе новое помещение медпункта, – но это только между нами, Екатерина Федоровна! – назначить вас… заведующей медпунктом!.. – Он вышел из-за стола и, победно шагая, прошелся по кабинету.

– Я не буду переходить на лесозавод, Иосиф Львович.

Заведующий горздравом остановился как вкопанный, даже рука у него повисла в воздухе.

– То есть как это?.. Почему?

– Не могу, Иосиф Львович.

– Вы, конечно, шутите…

– Серьезно, Иосиф Львович.

Заведующий горздравом внимательно посмотрел на нее:

– Что случилось?

– Так…

– «Так» – неубедительная причина. Объясните.

– Уйти сейчас с постройки гордость мне не позволит.

Волнуясь и сбиваясь, Катюша рассказала о своей стычке с Игорем Яковлевичем.

– Все, все знают об этом. А переведете меня сейчас на лесозавод, – значит, ясно: Худоногова оскандалилась, вот ее и убрали.

– Оскандалилась… Убрали… – Иосиф Львович вернулся к столу. – Вы слишком сгущаете краски, Екатерина Федоровна. Забудьте об этом. Никто не обратит на это внимания, и вы не обращайте.

– Честью, гордостью своей я не поступлюсь, Иосиф Львович.

– Да… – Иосиф Львович потер ладонями глаза. – По-своему вы, конечно, правы… Перевод на лесозавод произошел по вашей инициативе, и вы можете отказаться… Да… И я, пожалуй, тоже не стал бы настаивать. Но… представьте себе, в каком положении я остаюсь: сколько хлопотал за вас, облздрав заставил вами заниматься… Что им теперь скажу? Необдуманный был разговор? Красиво я буду выглядеть… Да и это бы еще ничего. Но я ведь на ваше место сюда из Тайшета человека уже пригласил. Вот от него телеграмма: согласен. Может быть, даже выехал.

– Хорошо, Иосиф Львович, я перейду на лесозавод, – сдвинув брови, сказала Катюша. – Конечно, виновата я. Хотя правда и на моей стороне, а держала я себя в разговоре не так, как следовало.

Иосиф Львович повертел в руках пресс-папье, осторожно поставил рядом с чернильным прибором.

– Я попробую еще раз связаться с Иркутском и с Тайшетом.

– Нет. Не надо, Иосиф Львович, давайте приказ, я решила.

Но на следующий день она опять пришла в горздрав.

– Вы, может быть, меня выгоните, Иосиф Львович, а только я опять пришла к вам со вчерашним разговором, – она стояла перед ним побледневшая, сосредоточенная на одной мучившей ее мысли.

– Да, это уж действительно… – вспылил Иосиф Львович, едва удержавшись от бранного слова. – Я вас не узнаю, Екатерина Федоровна. Полнейшая беспринципность какая-то!

– Сегодня Игорь Яковлевич уволил совсем Валентину… И теперь я не ради себя, ради справедливости обязана остаться, – твердо выговорила Катюша. – Пока на работу Кузьмину не вернут, не могу я уйти.

– Черт! – вполголоса выругался Иосиф Львович. – Самодурство какое… – Он постучал пальцами по столу и потянулся к телефонной трубке. – Хорошо, Екатерина Федоровна, пока оставайтесь, а приказ я отменять не буду. Алло!.. Алло!.. Станция? Коммутатор новостройки… Коммутатор?.. Партийный комитет… Товарищ Свиридов?..

– Вы напрасно ему звоните, я с Терентьевым сегодня была у Свиридова, – поспешно сказала Катюша, – все ему объяснила, и мы договорились…

Письмо Зины пришло спустя несколько дней после этого разговора.

Мне страшно захотелось пойти к Худоноговым, показать им письмо, узнать последние новости и вместе с Алексеем и Катей обдумать и написать ответ. Я тотчас же оделся и вышел в прихожую. Там было темно, и я долго не мог отыскать калоши. Меня окликнула Ксения:

– Далеко ли наладились?

– К нашим.

– По такому морозу в ботинках, а сами на бюллетене! – Ксения смотрела на меня укоризненно. – Зря вы себя не бережете…

В самом деле, я совсем забыл, что у меня грипп. Слова Ксении сразу вернули меня к действительности, и я почувствовал, как сильно болит у меня голова.

– Ежели очень нужно, так я бы могла сходить позвать их сюда. Право. Чего же вам студиться? Шуточки плохие. Давайте схожу.

Она ушла, а я вернулся к себе, сел к пышущей жаром голландке, привалился плотно спиной и, пригревшись, не заметил, как задремал.

– Так только от гриппа и лечатся… – услышал я голос Катюши.

– Не в постель же мне ложиться, Катенька, – забормотал я, с трудом поднимая отяжелевшие веки. – Позвать гостей, а самому под одеяло. Где Алеша?

– Я тебе никакая не гостья, а представитель медицины, – озорно поблескивая глазами, Катюша разминала ладонями прихваченные морозом щеки, – Вот это зима нынче удалась! Одним кальцексом, наверно, хворь выгоняешь?

– Чем же еще? Где Алеша?

– Ясно – мужчина: для него лишь бы таблетка. Что в ней – все равно, проглотил – и готово. Не возиться. Да?

– Кальцекс – хорошее лекарство, – сказал я, задетый за живое. – И потом, не натираться же мне, в самом деле, всякими мазями! Ты отвечай мне: где Алеша?

– Зачем мазями? – Разговаривая со мной, Катюша готовила постель, взбивала подушки. – Прежде всего режим, полный покой. Сейчас же в постель! Рекомендуются ножные ванны…

– …припарки, втирания, горчичники. Катенька, выйди на минутку, лягу я, только, ради бога, прекрати свою лекцию.

– Возбудитель гриппа относится к категории фильтрующихся вирусов…

Я вытолкал Катюшу на кухню и прихлопнул за нею дверь. Однако она успела еще прокричать:

– До недавнего времени в науке были еще споры, вирус это или микроб…

Через пять минут, когда я уже лежал, закутанный в одеяло по самый подбородок, Катюша появилась с таблетками кальцекса и стаканом воды.

– Пей свой любимый кальцекс да рассказывай, зачем я понадобилась. Лешка еще с завода не вернулся. Сегодня партийное собрание. Опять Никулина слушают.

– А, это того самого! Неужели он еще на прежней работе?

– В плановый отдел перевели. Не узнать стало человека. И в школе экономику и организацию труда преподает. А Лешка от парторганизации особо к нему прикрепленный.

– Много забот у Алексея?

– Он любит, – затаенная гордость промелькнула в улыбке Катюши, – он любит, где потруднее, тогда и самому тянуться приходится. Так зачем я тебе нужна?

– От Зины, Катенька, письмо я получил. Возьми на столе, почитай, а потом мы потолкуем… Или нет: расскажи сначала, какие у тебя новости.

– У меня новости? У меня вот какие новости, – озорная улыбка, с какой вошла ко мне Катюша, опять возникла у нее на лице, – с первого числа на лесозавод выхожу.

– Ну и отлично. Давно следовало. Чем дело-то с Кузьминой кончилось?

– А чем же ему кончиться? Восстановили на работе, теперь по ее настоящей специальности. Ой, рассказать тебе, как Игорь Яковлевич попыхтел! Свиридов к себе его пригласил – и мы с Терентьевым тут же сидим – и начал, и начал… Сперва так, словно бы издалека, насчет внимания к молодым рабочим, насчет правильной расстановки квалифицированных рабочих, насколько глубоко этим вопросом отдел кадров занимается… Игорь Яковлевич сидит сине-зеленый. Понял все сразу – мы ведь тут с Терентьевым… А Свиридов обстоятельно все его поведение с партийной точки зрения разбирает… Ну-у… Слушал, слушал Игорь Яковлевич и говорит: «Исправлю, все исправлю». Но Свиридов: «Это само собой разумеется, что исправите, а о поступке вашем, Игорь Яковлевич, все-таки на бюро поговорить придется. Вопрос-то принципиальный…» В пот вогнал Игоря Яковлевича. Вчера на улице встретились, первый здоровается… – Катюша взяла письмо Зины. – Ну, теперь мне можно переходить на лесозавод?

– И до этого было можно!

– Можно бы… Но все-таки… Оно хотя и маленькое дело, а сердце царапало. Почему? Потому что принципиальное. А послаблений для себя я не люблю.

Катюша помолчала, разглаживая ладонью письмо.

– Лешка, как закрепили его за школой, в книги зарылся с головой. Собрал все, что к столярному и краснодеревному делу относится. И по истории искусства тоже. Всякие. Иван Андреевич помог список составить. А то и сам прибежит, принесет новую книгу, потрясет: «Ну и раздобыл я жемчужину!..» Засядет с Лешкой – и до утра.

– Об этом ты мне не рассказывала.

– Не рассказывала… Ну вот, рассказала…

Она углубилась в чтение. Письмо было большое, на нескольких листках. Губы у Катюши слегка шевелились, иногда она останавливалась, не могла сразу прочесть – почерк у Зины был не очень разборчивым. Я внимательно следил за Катюшей, стремясь угадать по ее лицу, какое впечатление произведут на нее те строчки письма, где Зина говорит о своем решении искать Леонида. И тут же ловил себя на мысли: «А как бы поступила Катюша на месте Зины?..» Вот она дошла до разговора в обкоме. Подняла голову. Я махнул рукой, сказал:

– Читай дальше.

Вот конец разговора, вот размышления Зины, – Катюша нетерпеливо бегает глазами по строчкам. Вот и…

– Ты ей ответил?

– Нет еще.

– А что ты ответишь?

– Не знаю, Катенька. Хотелось с тобой поговорить.

Катюша молча прошлась по комнате. Остановилась возле печки, зябко повела плечами.

– Я знаю: ты не веришь, что Леонид может быть жив.

– Почему ты думаешь так? – меня удивило, что она угадала мои мысли.

– Леонид, безусловно, погиб. Будь он жив, неужели бы за пять лет он не нашел ее? Не верю. Так не бывает. А если он калека, инвалид и ушел от Зины только поэтому – это не сила его, а малодушие, и такого, пусть он даже и вправду жив, искать и любить не следует. Глупости одни. Да если бы Лешке на воине руки или ноги оторвало, что он, домой не вернулся бы? Побоялся меня своими костылями стеснять? На войне за свою родину стать инвалидом да потом стыдиться этого? Не знаю я Леонида, но не думаю, что он такой человек. Зря это все.

– Значит, ты бы его… не стала искать? – спросил я в раздумье.

Вот они, цельные, серьезные натуры, и та и другая с честной, открытой душой: один и тот же вопрос решили по-разному. Кто же из них прав? С кем я должен спорить и с кем согласиться?

– Ты не путай, – сказала Катюша, – тут есть еще одно обстоятельство. Зина правильно делает, что хочет искать Леонида.

– Катя, ты противоречишь себе!

– Ничего не противоречу. Всяк делает по-своему, – сказала Катюша. – Я бы в таком деле на сердце свое положилась, оно меня никогда не обманывает. У Зины характер другой. Ей во всем точность нужна. Ей на сердце свое нельзя полагаться. А в неведении она оставаться не может.

Катюша помедлила, прежде чем закончить свою мысль.

– Неужели ты не понимаешь, – сказала она наконец, – почему Зина так хочет твоей дружбы? Сейчас она решает вопрос всей своей жизни. И как он решится, еще трудно сказать. Нужно человеку на плечо друга опереться? Все-таки она девушка, ей одной тяжело. А ты человек для нее не случайный.

Я закрыл глаза. Образ той Зины, которую я впервые увидел из окна комнаты Ксении, как живой проплыл передо мной.

– Спасибо. Я тебя понял, Катенька. Я ей напишу хороший ответ.

Катюша подошла ко мне, поправила уголок подушки.

– Знаешь, – сказала она, – напишешь, покажи мне. Ладно?

Сдавленное морозом, гулко лопнуло в окне стекло. Катюша оглянулась:

– Ломает. А все-таки зима – это уже начало весны.