Текст книги "Каменный фундамент"
Автор книги: Сергей Сартаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Почти одновременно появились Катюша и Устинья Григорьевна с маленьким Васильком. Немного позднее прибежал старший Василек с целой связкой засохших на солнце пескарей. Васильку шел седьмой год, и Устинья Григорьевна строго-настрого запрещала ему удить длинной удочкой и на быстринах: не ровен час, хватит жадный таймень и в воду за собой утянет.
Собралась семья, началась возня с ребятами, и Алексей забыл обо всем на свете.
Только утром он вспомнил и поделился с Катюшей своими замыслами насчет вечерней школы краснодеревного мастерства.
Оба они спешили на работу. Катя торопливо проглаживала утюгом белую шелковую кофточку.
– Насчет школы очень мне нравится, Лешенька, – сказала она, мокрым пальцем пробуя утюг. – Конечно, у тебя уже есть чему других поучить. – И слегка призадумалась. – А вот ладно ли, что ты за многое сразу берешься?
Работа Алексею обычно не мешала думать. Сегодня он вспомнил, как впервые пришел на лесозавод наниматься и какое чувство гордости владело им первые дни: его отец всю жизнь батрачил на кулака, был принадлежностью хозяйского двора, а он – рабочий государственного предприятия! На вопрос: «Где работаешь?» – он обязательно тогда отвечал: «На государственном лесозаводе…»
Потом мысль Алексея перенеслась сразу к дням боев за свою Родину. В памяти встал тусклый, в багровом дыму вечер, мост над рекой, развилка дорог, перед нею, в окопчиках, восемь советских солдат, а за спиной у них – вся родная земля, свое государство… Успеют ли подойти, закрепить за собой мост наши войска? Вражеские мины рвутся и справа и слева, все ближе… И вот солдат уже только пятеро… Трое. Двое. Один Алексей… А мост стоит заминированный, готовый к взрыву. Приказано: последнему взорвать. Алексей держит в одной руке коробок, в другой – спичку, но чиркнуть боится: может быть, как раз в эту-то минуту из-за поворота и покажутся наши танки? А если его самого убьют прежде? Тогда и мост останется целым, и немцы пройдут… «Не убьют, – шепчет Алексей, – не убьют, раз я остался один за этот мост ответчик. Шалишь…»
…После гудка, перемолвившись с Иваном Андреевичем и кипя заранее азартом предстоящей схватки – он был убежден, что Никулин встретит его недружелюбно, – Алексей пошел в контору силовой, где занимался Никулин.
Тот, в ожидании, сидел один, заранее выложив на стол высокую стопку скоросшивателей.
– Прекрасно, прекрасно! Я рад, – заговорил он, поднимаясь и выходя из-за стола навстречу Алексею. – Приветствую вас! Контроль со стороны партийной организации – это прежде всего помощь в работе. Не так ли?
Алексей ожидал чего угодно, но отнюдь не таrого начала. Он даже слегка растерялся.
– Ну, ясно… – сказал он, не находя причин возражать.
– Я вас очень попрошу… Впрочем, что же я… Садитесь к столу, прошу вас… Да, я вас очень прошу, товарищ Худоногов, оказать мне помощь в следующем…
– Позвольте, товарищ Никулин… – начал было Алексей, который вовсе не намерен был уступать ему инициативу в разговоре.
– Простите, одну минуточку. – Никулин коротким жестом выбросил из кармана на стол плоскую папиросную коробку. – Курите? Нет? Прошу прощения, я сам… – Он стиснул папиросу зубами, точь-в-точь так, как держал тогда сосновую щепочку. Заметив это, Алексей чуть улыбнулся. – Я прошу вас оказать мне помощь в следующем. Технический совет у нас на лесозаводе работает крайне неудовлетворительно. Я дважды писал докладные записки. – Он потянулся к стопке скоросшивателей.
– А я пришел…
– …проверить мою работу в области рационализации и изобретательства, – закончил за гостя Никулин, нащупывая спички в кармане. – Я знаю. Но, дорогой мой, эти же вопросы тесно связаны с деятельностью технического совета. – И он отложил незакуренную папиросу в сторону, что означало: «Как вы этого не понимаете?»
– Технический совет – одно…
– …а функции, возложенные на Никулина, – другое, – подхватил опять Никулин. – Совершенно согласен с вами. Но ведь всякая функция суть явление, зависящее от другого и изменяющееся по мере изменения этого другого явления. Так или не так?
– Не знаю, так или не так, а… – Алексей уже злился, что Никулин не дает ему закончить ни одной фразы.
– То есть как это: «Не знаю, так или не так»? – с изумлением вскричал Никулин. – Так! И только так! Я вам это очень легко докажу.
– Я сейчас пришел по другому делу, Борис Михайлович, – твердо сказал Алексей. – Партийное бюро мне поручило…
– Совершенно верно. Мы с вами отвлеклись. – Никулин с наслаждением закурил папиросу и шутя погрозил Алексею пальцем. – Но мы к этому вопросу с вами вернемся, непременно вернемся. Итак, сейчас, поскольку вы настаиваете, – к делу. Я вас попрошу ознакомиться с моими докладными записками, затем просмотреть вот эти таблицы и объяснительную записку к ним – это отчет за первое полугодие – и, если желаете, все эти папки, – Никулин с треском провел ногтем среднего пальца по их корешкам.
– Мне хотелось сначала поговорить… – успел сказать Алексей.
– Как? Не знакомясь с документами? – Никулин простодушно улыбался. – Так я тогда наговорю вам с три короба…
– Спросить…
– Да ведь всегда же, товарищ Худоногов, начинают с изучения документов, а потом задают вопросы! – с мягким укором воскликнул Никулин. – Впрочем, как хотите… Ваше право… Недостатки свои я скрашивать не намерен. Я вас слушаю…
– Первое: почему до сих пор не рассмотрено предложение рабочего Тимошина? – спросил Алексей, заглядывая в заготовленный им заранее вопросник.
Никулин даже вынул папиросу изо рта.
– Как не рассмотрено? Вот, пожалуйста, документ: передано в технический совет. Дальнейшее, как я уже говорил, увы, от меня не зависит.
– А у вас почему оно долго лежало? – Алексей сразу сбился с тона, разглядывая копию сопроводительного письма.
– Серьезные недоработки автора. Тимошин – не инженер. Он, можно сказать, подал только мысль. А ведь надо было подготовить и расчеты. Это не просто. Вы с этим согласны?
– Но можно было сделать и быстрее… – смущаясь, возразил Алексей. /
То неожиданное обстоятельство, что предложение Тимошина оказалось уже рассмотренным и переданным в технический совет, разоружало Алексея, ломало обдуманный им план разговора с Никулиным, делало ненужным все заготовленные Алексеем вопросы.
Никулин пожал плечами.
– К сожалению, эти понятия – быстрее, медленнее – не имеют в действительной жизни определенного значения. Вам кажется – медленно, мне – быстро. Если вы потрудитесь ознакомиться с моей объяснительной запиской к полугодовому отчету, вам все станет ясно.
– А сколько к вам поступило рабочих предложений за эти полгода? – спросил тогда Алексей, сразу решив выйти за рамки, намеченные Иваном Андреевичем, и связать вопрос о Тимошине с общим порядком рассмотрения предложений рабочих-изобретателей.
– Ну, вот видите, – опять упрекнул Никулин и потянул из-под локтя Алексея скоросшиватель, – а в отчете у меня и это написано. Вот, пожалуйста, прошу взглянуть, в этой графе… А вот здесь – сколько из них рассмотрено, сколько принято, сколько внедрено в производство… Право, товарищ Худоногов, может быть, вы сперва все же познакомитесь с документами? – просительно сказал он. – И вопросов тогда будет у вас больше.
Алексей покраснел, чувствуя, что в своем упрямстве выглядит в глазах Никулина просто смешным. А быть смешным он боялся больше всего. В то же время в поведении Никулина сквозила полная доброжелательность, советы его были вполне логичны, и Алексей покорился. Раскрыв предложенные ему папки, он углубился в чтение.
Никулин стоял у него за спиной, заглядывал в таблицы, указывал на ту или иную цифру и давал к ней пояснения. Сперва Алексея это оскорбляло, он сам хотел во всем разобраться, но потом ему стали казаться нелишними реплики Никулина; тот, словно читая мысли Алексея, подавал их удивительно вовремя. Так, цифра за цифрой, отрока за строкой, они просмотрели полугодовой отчет и объяснительную записку к отчету. Все было ясно, все хорошо, и все говорило о большой работе, проделанной Никулиным. Алексею стало даже стыдно того предубеждения, с каким он начинал изучение отчета.
– Вот, ясное море, штука выходит какая, – сказал Алексей, – дело у вас вроде и не так плохо получается. Сказать правду, я другое думал.
Никулин невесело покачал головой. Закурил еще папиросу.
– Неприятно слышать, но что же поделаешь! Доверие завоевывается не словами, а фактами, цифрами. – Он захлебнулся дымом и долго откашливался, сквозь слезы не видя, куда ему бросить спичку. – Я рад, что смог доказать вам фактами… Кха-кха-кха!.. Но я хочу быть объективным… кха-кха!.. и не намерен оправдывать себя. Критиковать меня есть за что, и критиковать жестко, без всяких скидок. Вот… вот… кха-кха!.. почитайте мои докладные… кха-кха-кха!.. Технический наш совет связал меня по рукам и ногам. А я не сломил и не могу сломить его инертность. И в этом я вину с себя не снимаю. Что же касается начальной стадии, смело могу заявить: ни одно рабочее предложение мной не отброшено, каждому дан ход.
Алексей начал читать докладные. Красиво и остро Никулин в них обрушивался на бездеятельность технического совета. Одна из докладных была, может быть, несколько общей, но во второй Никулин приводил убийственно конкретный пример, когда даже лично его, Никулина, предложение по значительному повышению косинуса «фи» пролежало на экспертизе технического совета три с лишним месяца.
– Вы представляете, товарищ Худоногов: мое, не чье-нибудь, а мое предложение! – Никулин многозначительно поднял указательный палец. – Судите сами после этого, как мне приходится продвигать предложения рабочих. Ну вот к примеру возьмем, – он потянул верхний скоросшиватель, – любое предложение… Что это? Вопрос о рациональном использовании древесного мусора на бирже сырья. Автор… Ах, позвольте, это же ваше предложение… Ну хорошо, тем лучше. Так вот…
– Какое же это предложение, Борис Михайлович! – густо покраснев, сказал Алексей. – Действительно, написал я, не подсчитав ничего.
– Дорогой мой, – Никулин положил мясистую короткопалую руку на раскрытый скоросшиватель, – вы не подсчитывали, за вас подсчитал я. Я не мог равнодушно пройти мимо. Вот, посмотрите сюда…
У Алексея в глазах зарябило от столбиков цифр, каких-то непонятных ему формул.
– Вот оно как… – только и смог он сказать.
– А это тоже не рассмотрено техническим советом, – Никулин с досадой захлопнул скоросшиватель и отбросил его в сторону. – Я думаю, не будет с моей стороны бестактностью, если я повторю то, что сказал в начале нашего разговора: контроль со стороны партийной организации – это прежде всего помощь в работе. Конечно, я виноват, слишком виноват, что сам раньше не обратился за этой помощью, но ведь здесь не вопрос ложного самолюбия, кто к кому должен прийти первым… Короче говоря, я прошу вас объективно учесть все то, что я вам показал и рассказал сегодня, и отметить то обстоятельство, что я молодой еще работник в области рационализации и изобретательства.
– Выходит, Борис Михайлович, вас и критиковать, если по-честному, так не за что, – сказал Алексей. Он сам был поражен таким выводом.
– Нет! Критикуйте! Критикуйте обязательно! Строго, пристрастно критикуйте меня, как коммуниста, за беззубость мою по отношению к техническому совету! – почти закричал Никулин. – Голову за это снимите с меня! Следует. А другого, извините, я лично ничего за собой не вижу. Я ничего не утаивал, раскрыл вам все…
Они начали в шесть часов. А сейчас время приближалось к одиннадцати, и серые летние сумерки плыли над землей. Уже едва различимы были дальние углы комнаты, слились в одно пятно корешки книг, стоявших на этажерке у стены, – Никулин не спешил включать свет. Он сновал взад-вперед по комнате, иногда останавливался у распахнутого окна послушать, как стучит нефтяной движок на временной бревнотаске, и говорил, говорил. Рассказывал Алексею, что, поступая на эту должность, он и не представлял себе, насколько трудна и сложна окажется его работа, как в то же время она незаметна и, хуже того, неблагодарна. Автору предложения принадлежат и честь и деньги, а ему – ничего, кроме необоснованных упреков. И профиль вовсе не его. Он экономист, а тут вникай в механику. Конечно, он вникает, но каким напряжением сил все это дается? Жена осталась в Казани, сюда переезжать не хочет, а на два дома жить дорого. Приходится вечерами прирабатывать. На этой должности зарплата выше, чем у экономиста, и еще преимущество: можно строить рабочее время, как себе удобнее. Зато другая беда: всякие слухи ползут о нем – и бюрократ, и бездельник… Горько все это… Алексей сочувственно поддакивал. Ведь в самом деле, бывает, не разберутся люди, а сплеча, сплеча…
Так они проговорили до глубокой ночи.
Алексей спохватился первым, стал собираться. Никулин бескорыстно предложил ему:
– Хотите, я денька в два могу все привести в систему и для удобства пользования самое существенное изложить на одном листке?
Алексей заколебался. Он сам не знал, как лучше поступить.
– Обычно всегда делается так, – разъяснил Никулин. – Вам, вероятно, придется докладывать на партийном бюро? Моя краткая справка поможет вам быстрее и без лишних затрат труда подготовить свое выступление. Если это устраивает вас, я для вас ее сделаю.
Алексей согласился. Прощаясь, они долго пожимали друг другу руки.
– Честно скажу тебе, – говорил Алексей, не выпуская руки Никулина, – не таким человеком тебя я считал.
– Случается, случается, – устало посмеивался Никулин. – Я на тебя не в претензии. А помнишь, как мы с тобой поругались? – Он от души засмеялся. – Нет, ты людям об этом расскажи, непременно расскажи.
– А я уже рассказывал, Борис Михайлович, – виновато признался Алексей.
– И еще расскажи, пусть посмеются…
Вышел Алексей с лесозавода довольный, словно тяжесть какая свалилась с плеч. И Никулин оказался не таким уж плохим человеком, и работу его признать плохой тоже нельзя. Главное же – во всем виден был порядок. Впрочем, если вдуматься хорошенько, то и Никулин и все его папки-отчеты… Ну, да и без единой зацепки, гладкого, как стеклышко, человека тоже не найдешь. Поругать, конечно, придется. Так ведь разница большая, как ругать!..
И наутро, встретив в проходной Ивана Андреевича, он ему первым делом объявил:
– Понимаете, Никулин этот, с лица если посмотреть, как налим ротастый, и вроде даже такой и мокрый: ухвати его пальцами – выскользнет, а он…
– Зубр настоящий? – улыбаясь, подсказал Иван Андреевич.
– Не-ет, Иван Андреевич! К нему надо, знаете, тонко все-таки подойти. Мужик он стоящий.
– А когда ты мне насчет истории с Тимошиным расскажешь?
– Поклеп это на Никулина.
– Да? Тебе все ясно?
– Ясно, по-моему… Разобрался я.
– Ясно, так ладно. Приятнее, если Никулина упрекнуть будет не в чем. Только, Худоногов, помни всегда: делами, делами человека проверять надо.
– Очка не пронесу, Иван Андреевич. Я к вопросу даже шире подошел, чем вы заказывали. Вот увидите.
И заторопился в цех. Но стоило ему взяться за работу, и снова сомнения полезли в душу. Вчерашний разговор с Никулиным показался теперь совсем неубедительным. Ведь, собственно, весь вечер говорил только Никулин. Он направлял разговор так, как ему хотелось. Ну и, конечно, вкусное на стол, а все невкусное под стол. А Алексей, выходит, сидел развесив уши и глотал жеваную кашу да похваливал: «Сладенькая, дескать, Борис Михайлович…» Вот навалился Никулин и на технический совет. Неповоротливость, то да се… К примеру, Зина – она секретарем в техническом совете. Неужели же Никулин поворотливее Зины? Тоже и другое: изобретений и предложений всяких много, всему дан ход, а по заводу посмотришь – вроде нового-то маловато. Надо бы куда больше. Однако заговорил он, заболтал своими красивыми словами!..
Никулин постарался: он не только приготовил Алексею справку раньше обещанного срока, но даже и прислал ее с рассыльной, предварительно перепечатав на машинке. Алексей только прищелкнул пальцами: «Вот тебе и Никулин!..» Но, прочитав, тут же недовольно дернул носом: «Торопится: пошатнул меня, думает теперь совсем повалить…»
И с этого – события приняли крутой поворот.
В мастерскую зашла Зина. Проверила последовательно работу каждого мастера и остановилась возле Алексея, любуясь, как у него из-под зензубеля бежит тонкая витая стружка.
Основная продукция цеха – мебель массового потребления: табуретки, стулья, простые столы, школьные парты – изготовлялась в шумящем десятками людских голосов главном корпусе цеха. И там, среди стука и визга машин, переходя от одного станка к другому или наблюдая за сборкой деталей, Зина и проводила большую часть рабочего дня. В краснодеревное отделение, где работало шесть мастеров, Зина заходила реже, но всегда была очень придирчива. Здесь изготовлялась только полированная, несерийная мебель.
– Алексей, по-моему, вы взяли слишком узкий зензубель, – присмотревшись, сказала она. – Сюда нужен широкий карниз.
– Так и задумано, – отозвался Алексей. – Я ведь, Зина Георгиевна, из двух половинок карниз склеивать буду. Глядите, вот так, а это сюда. Красиво?
– Нет, – сказала Зина. – Вы направление слоев у дерева не подобрали. А политура – не масляная краска, она вашей ошибки не скроет, наоборот, сделает более заметной.
– Вот этого я как-то и недодумал, ясное море…
– А зачем «ясное море»? Это такое же плохое украшение русской речи, как будет для шкафа ваш карниз.
– Язык мой, – пробормотал смущенно Алексей и стал вывинчивать из верстака незаконченную работу. – Его, должно, как этот карниз, не переделаешь.
– Переделаешь, – строго сказала Зина, – все можно переделать.
Она повернулась, чтобы уйти, Алексей остановил ее:
– Погоди минутку, Зина Георгиевна. Ты когда в Ленинград уезжаешь?
– Как командировку оформят. Может быть, дня через два, через три.
– Тогда давай в перерыв сходим мы к Ивану Андреевичу.
– А что такое? В чем дело?
– Есть дело… Сходим?
По дороге Зине он не объяснил ничего, все выведывал у нее: каков принят порядок рассмотрения рабочих предложений на техническом совете. Зина спросила шутя, не замещать ли ее на время командировки собрался Алексей. Он ответил неопределенно:
– Замещать не замещать, а командировку тебе я испорчу.
Иван Андреевич без малейшей нотки удивления в голосе определил:
– Помощь потребовалась?
– Давеча я вам, Иван Андреевич, сказал, что все мне ясно и во всем я разобрался. Поторопился я.
– А я знал, – чуть улыбнувшись, сказал Иван Андреевич, – знал, что ты поторопился со своими выводами и что обязательно за помощью придешь.
– Как вы знали-то? – несколько обескураженный, спросил Алексей.
– А как ты мне сказал, что к вопросу шире, чем я тебе заказывал, подошел, так я и понял: в глубину, значит, не вник, – объяснил Иван Андреевич. – И времени на это у тебя было недостаточно, да и трудно тебе без специальных знаний охватить одному все в полном объеме.
– Трудно – это верно. А сделать, хотя и трудно, это всегда можно, – возразил Алексей, но тут же решительно сам повернул разговор: – С Тимошиным – это пустяк, Иван Андреевич. Тимошин в работе Никулина не пример. А я определенно понял сейчас, что у Никулина дело вообще не в порядке. Один я, может, тоже до конца в этом разберусь, а только лучше вы мне Зину Георгиевну в помощь дайте. Проверять-то придется не то, куда и когда бумажка записана, а что, и как, и почему в ней написано. Без инженера не получится.
– Так я же, Худоногов, посылал тебя проверить только одно: почему маринуется предложение Тимошина. А полное обследование…
Алексей не дал секретарю закончить фразу.
– А я вижу теперь ясно, Иван Андреевич, что ежели только о Тимошине, так там и делать нечего. Браться надо за все. И откладывать не к чему. С Зиной Георгиевной вдвоем мы хорошо разберемся, а не подхожу я – прямо мне об этом скажите. Ведь с чего у меня мысль так обернулась…
И он передал во всех подробностях вчерашний разговор с Никулиным: как тот заболтал его красивыми, легко льющимися словами. Рассказал потом, как у него начали появляться сомнения в самом главном: ежели у Никулина все идет хорошо, почему работа его нигде и ни в чем не заметна? Значит, разговор их по всяким окрайкам пошел, а середина осталась вовсе не тронута. Решил он вечером идти к Никулину и начинать все заново, а тот ему уже загодя свою справку прислал. Все в ней гладко, красиво, цифры убедительные, все на похвалу просится, – а ведь так человек, у которого совесть чистая, не напишет, сам себя, как игрушку какую, напоказ выставлять не станет. Теперь его, Алексея, с пути уже не собьешь, теперь он разберется во всем сам. Но с инженером все же легче, особенно там, где цифры…
Слушая Алексея, Иван Андреевич поощрительно наклонял голову: «Хорошо, хорошо, крепко берешь…» – и чуть, уголком рта, улыбался. Давая Алексею маленькое и простое поручение, он рассчитывал на смелую его инициативу и ждал того момента, когда Алексей придет и заявит: «Дело не в Тимошине, дело шире, мне нужна помощь». Так и получилось. Значит, в Алексее он не ошибся, и не плохо, что человеку пришлось столкнуться с непривычными делами и понятиями. Молодец! Всегда работает не «от сих и до сих». На такого можно положиться. А для Алексея это великолепная школа.
Зина во все время разговора хранила молчание. Однако к концу, когда Иван Андреевич все чаще стал обращать в ее сторону вопросительные взгляды, она вмешалась:
– Я, безусловно, в стороне не останусь. Технический совет имеет серьезные претензии к Никулину.
– У него наоборот получается, – вставил Алексей.
– А мы правильную линию найдем, – сказал Иван Андреевич. И обратился к Зине: – Полагаю, у нас с вами договоренность уже состоялась?
– Хорошо. Только до отъезда в Ленинград я располагаю очень ограниченным временем, и я вас попрошу, Алексей, не затягивать.
– Чего мне тянуть! Моя это разве привычка? Да я сейчас так распалился…
– Вот этот документ прочтите, Зинаида Георгиевна, – протягивая справку Никулина, с которой он успел познакомиться еще в начале разговора, сказал Иван Андреевич, – и вам все станет понятно.
– Договорились, Иван Андреевич, – сказала Зина, прощаясь.
Проводив гостей, Морозов присел на подоконник и стал смотреть на мощенную плахами дорогу, по которой то и дело сновали голенастые автолесовозы, легко неся на своих железных шпорах огромные «пакеты» желтых, пахнущих смолой и скипидаром досок. Побарабанил пальцами по косяку, сказал:
– Вдвоем у них пойдет!
И вдруг перебросил ноги через подоконник, спрыгнул на землю и направился к переборщикам, работавшим на оторцовке специальных сортиментов.
К концу дня Зина вызвала Алексея.
Она стояла у стола, засунув руки в карманы синего далембового халата. Белый берет, который она носила постоянно для защиты головы от мелкой древесной пыли, лежал на подоконнике, и легкий ветер шевелил ее волосы. Всегда строгие губы Зины сейчас кривила презрительная усмешка.
– Канцелярская крыса! – Она вынула из раскрытой папки справку Никулина и протянула ее Алексею. – Ну, иа кого только он рассчитывал?..
Алексей сверкнул глазами:
– Неправда?
– Правда, но только вывернутая так, что она стала неправдой.
Алексея жгла досада на то, что ему не все было понятно в справке Никулина.
– Цифры… Поставлены плотно, что твой забор. А чувствую – гнилые: толкни – и все повалятся.
– Да, Алексей, цифры он действительно, как изгородь, поставил плотно, а что находится за ними, в справке не видно. А мы давайте все же посмотрим. Вот здесь написано: за полгода поступило семьдесят шесть предложений. Не спорю. Цифра точная. И не маленькая. А какие предложения? Об этом подробно не сказано. А я знаю. Вплоть до того, что порванными рукавицами затыкать щели в такелажном складе. Было и это. И оно непременно в эту цифру засчитано, только бы увеличить счет. А скажите, в отчете Никулина много ли найдется предложений, которые серьезно облегчили бы труд человека? Ставили бы вместо него машину? Коренным образом меняли технологию? Это не рационализация, Алексей, если я голыми руками вместо пуда возьму и подниму два пуда. Рационализация в том, чтобы усилием, которое требуется для поднятия пуда, поднять два, три, десять пудов!
– Так, так, Зина Георгиевна! И с политической стороны…
– Правильно, вопросы рационализации – это вопросы политические, партийные. Вы же знаете задания пятилетнего плана. Так скажите мне, за счет чего мы можем дать такой рост продукции? – Она засмеялась. – Конечно, не только к концу этой, но и к концу второй и третьей пятилеток вы на своей спине пятьдесят пудов не унесете. И не к этому мы стремимся. Облегчить труд человека – вот наша задача. Повысить производительность его труда. Мы выполним пятилетку не горбом, а разумом. Мы создадим новые машины, мы поставим на службу человеку силы природы, и все это будет работать на нас. Так есть у Никулина эта политическая линия, стремление сюда направить рационализаторскую мысль?
– Нет ее! Вот к этому и я подходил… – восхищенный, пробормотал Алексей. – Теперь мне все ясно.
– Вместо руководства у Никулина самотек. За что же он от государства деньги получает? Выходит, кто что придумал, то и ладно. Нельзя, Алексей, ученика посадить за парту и, оставив одного, сказать ему: «Учись!» Его надо учить. И учить именно тому, что служит на пользу народа. Никулин неглупый человек. Я слушала его беседы о планировании. Он увлекательно говорит, умеет донести свои знания до слушателей. А тут? Словно рационализация производства чужое для него дело. Боже мой! Ну, что здесь получается? Какие блестящие цифры! Внесено рабочими семьдесят шесть предложений, рассмотрено Никулиным семьдесят пять, одно еще уточняется! Семьдесят предложений из семидесяти пяти им рекомендовано к внедрению на производстве!.. А дальше косность и неповоротливость технического совета…
– Да, да, он очень ругал его.
– Технический совет может рассматривать и утверждать только до конца разработанные предложения, а Никулин столкнул нам много сырья, одни идеи без всякого обоснования. Да сразу пачкой, накопив за полгода. Мы могли бы вернуть ему весь материал, как полагается по правилам, а мы сами вместо Никулина теперь его дорабатываем. И мы же виноваты! Кстати сказать, Никулин не постеснялся передать нам даже проект перпетуум-мобиле – вечного двигателя…
– Да я и сам над этим ломал голову, пока в журнале статью не прочитал, – усмехаясь, сказал Алексей.
– Ну, а что касается его личного предложения в отношении повышения косинуса «фи», так это все давно уже осуществлено в рабочем порядке. И ему об этом сразу было сказано. Не понимаю, на что он еще жалуется!
– Ох, какой же он пустой, болтун этот! – прищуривая один глаз, сказал Алексей. – Выходит, по сути дела, он бездельник!
– Скорее, человек без творческой мысли, – заключила Зина.
Аккуратно сложив бумаги, она завязала тесемки по концам папки и подала Алексею. Тот взял папку, сунул было под мышку, а потом швырнул обратно на стол и словно бы пригвоздил ее кулаком.
– Нет, Зина, давай мы еще раз с тобой по цифрам пройдемся, да так, чтобы каждая для меня, как кедровая шишка на костре от жары, раскрылась… А вечером пойду к Никулину. Теперь-то он меня не сшибет!
Второй разговор между Худоноговым и Никулиным состоялся уже совсем в ином тоне. Никулин понял, что красивые слова не помогут, и, винясь, рассказывал обо всех своих упущениях, объясняя их тем, что эта работа не по его характеру, что он занимался нелюбимым для него делом.
Алексей боролся со смешанным чувством удовольствия и досады. Его радовало, что он сумел все-таки проникнуть в загадочные прежде цифры, взорвать изнутри и определить их политический смысл, и его возмущало, что человек, член партии, превратился в бюрократа, в обманщика.
Зина помогла Алексею закончить полное обследование и написать выводы. Иван Андреевич решил вопрос о работе Никулина поставить на партийном собрании.
Зине нужно было спешно выезжать в Ленинград, принимать новое оборудование для мебельного цеха. Алексей сам разобрался во всем до конца. Только однажды обратился еще раз к Морозову:
– А что, если обо всем этом напишу я в газету?
– Я думаю, будет правильно, – сказал Иван Андреевич. – Это будет дельно. Твою статью мы и положим в основу разговора на партийном собрании. Пиши.
И через день в городской газете, в разделе «Партийная жизнь», появилась статья А. Худоногова под несколько громоздким, но больно бьющим заголовком: «Политическая близорукость или нетерпимая безответственность тов. Б. Никулина?»
На лесозаводе статья произвела большое впечатление. Газета до вечера так и ходила по рукам. Говорили: здорово написано! И, узнав, что это свой, заводской, краснодеревец нз мебельного цеха, восклицали:
– Ну, молодчина!..
В партийное бюро лесозавода в тот же день посыпались письма рабочих. Все в один голос говорили, что статья бьет точно в цель, и просили партийную организацию быстрее выправить положение.
Статья не особенно понравилась директору лесозавода. Он вызвал к себе Алексея.
– Не понимаю, – сказал ему директор, перевертывая шуршащий лист газеты, – зачем тебе понадобилось это? Что пользы от такой огласки? Обнаружилось, что Никулин не справляется с работой, – честь и хвала тебе, что помог это установить, – так Иван Андреевич обо всем мне уже рассказал. Что может еще прибавить газета? А этим ты только подрываешь мой авторитет.
– Я, Николай Павлович, не к сплетницам на базар пошел, а в партийную газету, – глухо вымолвил Алексей. – Пусть другие на этом примере учатся. Да…
Директор молча поднялся. Алексей подумал: сейчас грянет буря. Но зазвонил телефон. Николай Павлович: схватил трубку, рубанул будто топором: «Алло! Алло!» – и сделал рукой знак Алексею: «Можешь идти…»
Вечером состоялось партийное собрание. Защищаясь, Никулин говорил очень долго, говорил не останавливаясь, словно с окончанием его речи кончалась и вся его жизнь. Возможно, что собрание ограничилось бы только резкой критикой, если бы Никулин неожиданно не стал чернить Алексея и упрекать того в сведении личных счетов. Вывернув все наизнанку, он рассказал о своей ссоре с Алексеем и заявил, что об этом на лесозаводе знали все и что афишировал их ссору не кто иной, как сам Худоногов.
Все это было так мелко и глупо, что среди присутствующих на собрании пронесся единодушный гул возмущения. Не видя одобрения на лицах окружающих, Никулин к концу речи признал безусловно справедливой критику его работы.
Когда председатель собрания внес предложение поставить на вид Никулину, все единодушно с этим согласились. Директор лесозавода попросил слова. И многие подумали, он возьмет под защиту Никулина. Но Николай Павлович начал с публичного извинения перед Алексеем:
– Я должен признаться открыто, что вначале неправильно, не по-партийному оценил статью товарища Худоногова и неправильно на нее реагировал. Наш с ним разговор по этому поводу, – хотя он был и без свидетелей, – не частный разговор. Я был неправ как директор и неправ как коммунист. Прошу собрание принять это мое заявление.
