Текст книги "Журнал «Если», 2002 № 04"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Далия Трускиновская,Леонид Кудрявцев,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Кейдж Бейкер,Брайан Уилсон Олдисс,Дмитрий Байкалов,Олег Овчинников,Евгений Харитонов,Джеймс ван Пелт,Стивен Бёрнс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

…Он лежал в постели, представляя ее рядом с собой. Санджи провел ладонью по простыне на той половине кровати, которая могла достаться Марлиссе. Простыня была гладкая и холодная. Он попытался восстановить ощущение той минуты, когда еще не сделал ей предложения, но готовился к этому. Он едва мог поверить, что ему хватило самообладания произнести нужные слова… А сейчас – приступ боли. Отток желудочного сока. Ее нет рядом и, возможно, не будет никогда.

Санджи надел очки, активировал Консьержа и начал обработку данных. Зеленые буквы проплывали перед его глазами. Щебет кратких сообщений в ухе. Через некоторое время он включил поискового робота. Подобно пауку, робот прял миллиарды нитей информации, и вскоре Санджи просто купался в цифрах. Обилие цифр. Медицинские карты, покупки в магазинах, чеки, налоговые декларации, счета за коммунальные услуги, займы, банковские балансы, даже информация школьных лет. Плюс видеозаписи, которые он нашел и сохранил. Марлисса в магазине. Марлисса в парке. Марлисса в тысячах мест.

Но нигде ни единого намека на то, какой ответ она даст на его предложение.

Санджи смял листы бумаги. Неужели здесь нет ответа? Какой информации не хватает, чтобы его узнать?

От пристального изучения данных у него заболели глаза. Он моргнул и потряс головой. Затем просмотрел несколько каталогов, рассматривая обручальные кольца. Полистал туристические рекламки. Южноамериканские пляжные курорты. Европейские туры. Что ей придется по душе? Он запросил цветочный магазин, но тут же разорвал связь. Марлисса сказала, что ей нужно подумать. Цветы будут выглядеть назойливо. Или все-таки романтично?..

Он предался мечтам о сенсорах, имплантированных в мозг каждого человека. Сенсорах, хитроумно настроенных на отслеживание эмоций и мыслей. Вот это была бы настоящая информация! Никакого гадания на кофейной гуще.

Таймер с неумолимостью сползающего ледника отсчитывал минуты.

Марлисса ждала его около морского музея. В сумраке позади нее восстановленная шхуна, закрепленная в доке тремя постоянными трапами, вздымала оголенные мачты к облачному небу. Санджи шагал быстро. От резких порывов ветра не спасала даже куртка, и он вдруг осознал, что не был у моря уже много месяцев. Встреча у рыбацкой пристани была идеей Марлиссы.

– Мне нравятся чайки, – сказала она.

Он соотнес чаек с информацией из базы данных, собранных на Марлиссу, и обнаружил, что девушка оклеила первую квартиру, которую снимала за много лет до их встречи, обоями с маяками, моллюсками-наутилусами и чайками.

– Я по тебе соскучился, – сказал он, когда они обнялись, и тут же пожалел о своих словах. Прошел всего день. Получалось, что он в ней нуждается.

– И я по тебе, – она взяла его за руку, и они двинулись к магазинам и аттракционам для туристов. Слева от них, в заливе, грузовой транспорт на воздушной подушке промчался мимо острова Алькатрас. Санджи почувствовал, что вопрос, ответ на который еще не был получен, стоит между ними, словно зловредный джинн.

Чтобы как-то себя занять, он угрюмо отметил температуру воздуха и прочитал прогноз погоды. И хотя она шла рядом, он не мог устоять перед прослушиванием записи: «Давай пообедаем вместе? Было бы здорово». Чтобы подбодрить себя, он зациклил воспроизведение: «Было бы здорово… было бы здорово… было бы здорово…»

Рядом с ним она была безмолвным шифром. Рыжие волосы растрепались, скрывая большую часть лица. Сбоку видны лишь край щеки и часть носа. Что-то не так. Пока они шли, Санджи несколько раз украдкой бросал на нее взгляд. И наконец понял. Нет очков! Он быстро уточнил ситуацию. Ее Консьерж остался дома!

Он небрежно поднял руку и снял свои очки. Заморгал, сощурившись на ветру, который впервые обдал его незащищенное лицо. Сунул очки в карман, а затем отключил Консьержа. «Капля» в ухе умолкла.

Они прошли мимо придорожных лотков, торгующих дешевыми футболками и местными безделушками. Рестораны источали запахи крабов и пива. Туристы стояли в очередях. Она провела его лабиринтом сувенирных лавочек, затем по дощатому настилу, вдоль маленькой гавани. Рыболовные суда покачивались в свете огней дока. Уже совсем стемнело. Здания частично закрыли их от ветра, и Санджи понемногу начал согреваться.

– Я иногда прихожу сюда, когда мне нужно подумать, – она села на деревянную скамейку и, когда он устроился рядом, посмотрела ему прямо в глаза, впервые с начала прогулки. И протянула руку к его щеке.

– Санджи… – Ее пальцы скользнули по коже, от виска к уголку его рта. – Я никогда не видела тебя без очков.

В следующую секунду они уже целовались. Он чувствовал ее мягкие губы, слышал прерывистое дыхание. Через минуту он осознал, что Марлисса плачет. Его лицо стало мокрым от ее слез. Он удивленно дотронулся до слезы на ее щеке.

– Я думала, что ты никогда их не снимешь. – Она хихикнула, неожиданно тонко для своего низкого голоса. – О, Санджи, я с радостью выйду за тебя!

И они снова целовались, долго, безмолвно. Санджи почувствовал, как внизу под ними плещутся волны, разбиваясь о сваи и едва заметно покачивая скамейку. Над заливом кричали чайки. Он крепко обнял Марлиссу; обоих трясло от волнения, от переполнявших невероятных эмоций. Санджи понял, что навсегда запомнит этот момент.

Трудно было определить, сколько они так просидели, когда Марлисса выпрямилась и отстранилась от него. Она вытерла лицо.

– Хочу привести себя в порядок. Не возражаешь? Здесь за углом есть ресторанчик, я быстро.

– Конечно же, иди, – сказал он, и даже эти простые слова показались ему особенными, потому что теперь он говорил с женщиной, которая согласилась. Все стало другим: воздух, звуки, жизнь. – Я буду ждать, – зачем-то добавил он.

Она поцеловала его в щеку, улыбнулась и пошла по направлению к зданию. Ее каблучки стучали по деревянным доскам настила.

Санджи откинулся на спинку скамейки и вытянул ноги. Вздохнул. Ему было хорошо.

Затем он заметил небольшой бокс, закрепленный примерно на середине осветительной мачты, стоявшей чуть дальше в глубине дока: полицейский прибор, инфракрасная камера, ведущая наблюдение только по ночам.

Он огляделся.

Это место просто кишело приборами для наблюдения. Доступными приборами. Он скользнул рукой в карман, погладил очки. И оживил Консьержа.

Он расширил область поиска, переходя от прибора к прибору. Вот фасад здания, за которым находится его скамейка. Вот торец. Дверь в ресторан. Санджи отмотал запись видеокамеры на пару минут и увидел Марлиссу, входящую в эту дверь. Он подстроил робота, расширяя область поиска. Марлисса зашла в туалет. Сушилка для рук потребляла энергию.

Ему стало интересно, о чем она думает. Жалеет ли, что согласилась выйти за него? Будет ли любить его всегда? Чтобы ответить на эти вопросы, понадобится огромный объем данных. Придется активно собирать информацию.

Когда она вышла, он вернул очки в карман, но оставил включенным Консьержа.

И поискового робота, которому теперь предстояло работать всегда.

Перевел с английского Михаил ЗИСЛИС

Жан-Клод Диньак
ОРХИДЕИ В НОЧИ

Мое знакомство с профессором Челленджером началось с убийства, а завершилось одним из самых странных подвигов столетия. Сей молодой человек отличался крайним занудством, гордыней и раздражающей самоуверенностью – несмотря на отсутствие жизненного опыта. Однако должен признать, что он не из робкого десятка. И хотя мою душу француза ранит такое признание, храбрости англичан все же следует отдать должное.

Последние дни лета 1890 года были настоящей душегубкой. Мой любимый город Тулуза, столь приятный весной, превратился в раскаленную печь, когда на него обрушилось августовское солнце. Кирпичи весь день впитывали в себя жар и отдавали его после заката. Облака мух с басовитым жужжанием вились над лошадиными «яблоками», которыми щедро усеивали мостовые животные, запряженные в телеги и экипажи. И, что хуже всего, именно летом музей привлекает разодетых в лучшие воскресные наряды бездельников, которые толпами собираются в парках – прогуляться и пообщаться. Если я закрывал единственное в моем кабинете окно, – а он расположен как раз над Палеонтологической галереей, – то через несколько минут кабинет превращался в турецкую баню. Если же я его открывал, то детские вопли мешали сосредоточиться.

Однако сегодня я без труда отключился от назойливого шума, потому что перечитывал письмо, которое несколько минут назад принес наш уборщик Шарль, попросив разрешения оставить для своей коллекции марку с портретом королевы Виктории.

Мон шер Фредерик!

Сообщенная вами новость столь поразительна и невероятна, что я счел бы ее дурно состряпанным розыгрышем, если бы она исходила от кого угодно, кроме вас. Однако вас я знаю достаточно хорошо, чтобы верить вам безоговорочно.

Поэтому, как вы и просили, я выезжаю к вам. Как только закончу сборы и напишу эти несколько строк, я немедленно отправлюсь в путь, предвкушая удовольствие от новой встречи.

Помните ли вы Сассекс [4]4
  Сассекс – одно из графств в Англии. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]? К сожалению, наш общий друг весьма занят (он дал мне понять, что некая леди чрезвычайно нуждается в его услугах), однако я взял на себя смелость пригласить с собой молодого человека – вашего коллегу, работающего в той же области и страстно желающего познакомиться со знаменитым профессором Пикаром.

Если французские поезда оправдают свою репутацию, то письмо, которое вы сейчас читаете, лишь ненамного опередит нас.

Искренне ваш, Артур Конан Дойл.

Я отложил письмо, услышав шаги в коридоре. В полуоткрытую дверь моего кабинета постучал запыхавшийся Шарль – бедняга прибежал, несмотря на жару:

– Они здесь, месье профессор! Это невероятно!

Он шагнул в сторону, пропуская Дойла. Тот по-прежнему щеголял армейской выправкой старого вояки, однако нисколько не постарел, несмотря на маленькие круглые очки, которых он прежде не носил. Поднявшись ему навстречу, я вовремя вспомнил о его неприязни к искренним галльским объятиям и просто протянул ему руку. Он тепло ее пожал и сразу же вытащил меня в коридор.

– Как я и опасался, Фредерик, мой молодой друг впал в транс, увидев вашу коллекцию. Ему недостает манер, однако прошу вас считать, что причина тому – исключительно его научные инстинкты. Я уверен, что вы, будучи ученым, сумеете его простить.

Как раз напротив кабинета я держу в стеклянной витрине одну из жемчужин своей коллекции: почти полный скелет неандертальца, найденный в мустьерской пещере [5]5
  Мустьерская культура – позднейшая культура раннего палеолита.
  От названия пещеры Лe-Mустье во Франции, где были обнаружены останки и каменные орудия неандертальцев.


[Закрыть]неподалеку от Бруникеля. Сейчас перед витриной на корточках сидел мужчина, внимательно изучая швы тазового пояса. Услышав наши голоса, он выпрямился и обернулся. Я невольно вздрогнул.

Распрямившись, он оказался гораздо массивнее меня или Дойла, а мы оба далеко не хрупкого телосложения. Пышная иссиня-черная борода скрывала его лицо до самых бровей, почти столь же кустистых. Размера головы почти хватало, чтобы зрительно уменьшить огромные уши до нормальных пропорций, однако мне все время казалось, что они, подобно слоновьим, вот-вот начнут развеваться от малейшего ветерка. Цвет ушей выдавал сангвинический темперамент и склонность к внезапным вспышкам ярости.

Бледные глаза Челленджера, подобные скальпелям, препарировали меня с той же легкостью, с какой, несомненно, разобрались в анатомических особенностях несчастного скелета.

Скелета, с которым он имел поразительнейшее сходство!

Что ж, это объясняло изумление старого Шарля. Создавалось впечатление, будто отдаленный потомок обитателя витрины внезапно решил нанести визит своему прапрадедушке. Та же форма черепа, та же могучая спина, которой позавидовал бы борец, та же обезьянья стойка, весьма напоминающая позу гориллы перед прыжком. Палеонтологу такие совпадения просто бросались в глаза.

– Замечательный образец, – гулко пробасил молодой человек по-французски. – Однако я обязан возразить: хотя реконструкция некоторых безымянных костей и выполнена со знанием дела, тем не менее…

– Фредерик, – безжалостно оборвал его Дойл, – позвольте представить вам молодого Челленджера, только что вернувшегося из Монголии с восхитительными теориями по поводу происхождения калмыков. Джордж, это профессор Пикар, любезно пригласивший нас посетить его музей.

– Вы в самом деле из Монголии? Тогда вы обязательно должны рассказать мне обо всем, когда у нас найдется время, – сказал я, пожимая Челленджеру руку. Ответное пожатие заставило меня слегка поморщиться.

– И все равно, эти безымянные кости… – начал было он, однако Дойлу, очевидно, было хорошо известно, как с ним справляться.

– Потом, Джордж, – снова прервал он Челленджера. – Полагаю, нам сейчас нельзя терять время, и я хочу выслушать то, о чем желает поведать профессор Пикар.

Решив, что не стоит мучить гостей в теплице, в которую превратился мой кабинет, я повел их вниз, в подвальную лабораторию. Вход в нее располагался как раз под скелетом голубого кита.

Дойл уселся. Челленджер, тряхнув головой, отклонил мое предложение расположиться в кресле и подошел к дальней стене – полюбоваться прикрепленным к ней зубом аллозавра. Я уставился на его спину, поджав губы. Ему еще нет и тридцати, а у него уже проявляются все признаки нашей профессии! И в том, что касается дурных манер, он уже сейчас может дать фору коллегам, которые в десять раз опытнее его.

Неважно! Мне требовался Дойл, хоть я и сожалел об отсутствии нашего общего друга, как он его называл, и чьи выдающаяся наблюдательность и сила дедукции оказались бы сейчас чрезвычайно полезными.

– Речь идет об убийстве, – заявил я. – Палеолитическом убийстве…

Челленджер вздрогнул, но не обернулся. Дойл ободряюще улыбнулся:

– Насколько я помню ваше первое письмо, ваш помощник…

– Мишель Деснойе. Чуть старше тридцати. Он учился в Париже у Кювье, был с Вассерманом в Амазонии во время второй экспедиции 1888 года. На мой взгляд, он отличался слишком богатым воображением, зато имел безупречную репутацию… и манеры! – Последние слова предназначались спине моего молодого коллеги, но впечатлили его не больше, чем блошиный укус – носорога. – Он был убит примерно три недели назад, ночью, на другом берегу Гаронны, неподалеку от «Божьего приюта».

– Амурная история?

– Сомневаюсь. Цветами он интересовался больше, чем женщинами. Полагаю, у него была дама сердца, но…

– Какими именно цветами? – вопросил Челленджер, неожиданно оборачиваясь.

Должен признаться, вопрос меня уязвил, однако он сразу прояснял суть дела. И необыкновенный молодой человек каким-то образом об этом догадался.

– Орхидеями. А если конкретнее, то местными разновидностями. И это подводит нас к первой тайне, связанной с убийством.

– Орхидеи в Тулузе. Кто бы мог подумать? – пробормотал Дойл.

– Я видел возле вокзала оперную афишу, где солисткой значится Ночная Орхидея, но никак не ожидал встретить ее цветочный эквивалент здесь, в Тулузе.

– Мишель доказал бы, что вы ошибаетесь. Он обнаружил несколько так называемых гнезд, то есть изолированных участков, где местные условия позволяют орхидеям процветать. А когда он умер, то сжимал в кулаке темно-красный цветок Oncidium Macranthum семейства орхидных. Сорванный менее часа назад.

Челленджер нахмурился – при этом его брови словно стали еще гуще, – и я, заметив, как к его лицу прихлынула кровь, предположил, что он с трудом сдерживается. Выдержав его пылающий взгляд несколько секунд, я добавил:

– Это далеко не единственная невозможность, мой дорогой коллега. Мне прекрасно известно, что орхидеи вида Онцидиум Макрантум можно отыскать лишь на самых высоких горных плато планеты. И, насколько мне известно, никому из европейских коллекционеров еще не удавалось вырастить их в теплице. Таким образом, дело становится все более и более странным, не правда ли?

Далее, Мишель был убит необычным оружием – когтем, чей обломившийся конец мы обнаружили глубоко внутри его тела. Убийства в наших краях не столь уж редки, но убивают обычно ножом или пулей. Но вот что я обнаружил во время вскрытия… Внимание: орудие убийства!

Я достал из жилетного кармана предмет, который хранил там со дня смерти Мишеля, и протянул его Дойлу. Но сцапал его Челленджер – широченной ручищей, поросшей грубыми черными волосами.

Он поднес предмет к свету, что-то бормоча себе под нос. То был изогнутый коготь, угольно-черный и длиной с мою ладонь. Зазубренный по краям, он нанес несчастному Мишелю ужасную рану. На правом краю виднелась отметина в том месте, где коготь в момент удара застрял между позвонками.

– Это, – заявил Челленджер, – превосходит все мыслимые границы розыгрыша или дурацкой шутки. Пойдемте, Дойл. Мы и так потратили слишком много времени, приехав сюда. Что же касается вас, месье, то если вы вообразили, будто мы позволим хотя бы на секунду одурачить себя самой грубой подделкой, какую мне доводилось…

– Секундочку, будьте любезны! – Я удержал Дойла, едва не утратившего свою обычную британскую невозмутимость. – Месье Челленджер, я могу понять вашу реакцию, хотя и не могу ее извинить. Однако прошу вас проявить обыкновенную вежливость и позволить мне закончить рассказ. И еще поверить, что я так же, как и вы, озадачен этим делом и отнюдь не стремлюсь привлечь к себе внимание публики. Мне вполне достаточно славы.

Напомнив ему таким образом о наших относительных позициях – поскольку я авторитет в своей области, которая совпадает с научными интересами Челленджера, – я протянул руку за когтем. Челленджер, которому откровенно не хотелось этого делать, тем не менее вернул его.

– Прошу извинить мою несдержанность, – выдавил он, – но я не в силах поверить, что это не шутка, смысл которой от меня ускользает, или не столь любимый французами розыгрыш.

– Погиб человек, Джордж, – упрекнул его Дойл и взял орудие убийства. – Позвольте-ка взглянуть. – Он повертел коготь. – В любом случае, восхитительная штучка. Безусловно примитивная, но от этого не менее эффективная. Мне доводилось видеть подобные вещицы в Британском музее. Их использовали как наконечники копий.

Он откинулся на спинку кресла и оперся подбородком на сплетенные пальцы.

– Наш общий друг легко пришел бы к выводу, что данный предмет указывает на весьма конкретную категорию подозреваемых: палеонтологов… или же тех, кто имеет свободный доступ в музей. Да ведь и жертва принадлежит к тому же кругу. Профессиональная ревность?

– Вы вступили на неверный путь, мой дорогой Дойл. Месье Челленджер совершенно правильно предположил, что у этого когтя весьма необычное происхождение. Как вы думаете, какой птичке он принадлежит?

– Понятия не имею.

Пылающий взгляд Челленджера удержал меня от дальнейших рас-суждений на эту тему. Я вздохнул, забрал зловещий коготь и встал:

– В таком случае давайте навестим место преступления!

Летние вечера в Тулузе не только дают облегчение после дневной жары, но и отличаются особым очарованием. Угасающий свет ласкает красные кирпичи и придает им уникальный оттенок. От реки веет успокаивающий ветерок, и берега Гаронны манят любителей прогуляться на сон грядущий. Я с радостью показывал гостям великолепные здания, мимо которых мы проходили.

Однако Дойла архитектура не интересовала, а Челленджер буквально рвался вперед, словно торопился на встречу с самим дьяволом. Даже юным красоткам, которые фланировали с зонтиками по улицам, не удалось его отвлечь. Когда мы добрались до Понт-Нефа, я решил нанять экипаж. Кучер высадил нас позади госпиталя «Божий приют», в начале узкой и извилистой улицы, выходящей к берегу реки.

По обеим сторонам улицы стояли заброшенные дома с окнами, заколоченными толстыми досками. После недавней эпидемии ни у кого не возникло желания поселиться столь близко к госпиталю. Горожане все еще помнили те дни, когда мертвецов грузили на реквизированные баржи и отвозили вниз по реке, чтобы сжечь подальше от города в огромных погребальных кострах. А мы сейчас стояли как раз возле одного из причалов, использовавшихся для этой ужасной работы.

– Деснойе нашли во внутреннем дворике совсем рядом с берегом, – сказал я, когда мы вошли под арку. – В этом самом дворике!

Услышав мои слова, стоящая во дворе молодая женщина, чье лицо скрывала траурная вуаль, приглушенно вскрикнула. Мои спутники остановились, а Дойл снял шляпу и вежливо поклонился.

Там, где на грубых булыжниках дворика некогда лежало тело, кто-то положил венок живых цветов, перевязанный ленточкой из черного бархата. А сплела венок, вне всяких сомнений, изящная ручка молодой дамы, появившейся здесь незадолго до нас.

– Полагаю, вы были его подругой? – спросил я ее, представившись сам и отрекомендовав своих спутников.

– Нет, месье профессор! – Незнакомка гордо выпрямилась. – Я Ирен Адер-Деснойе. Я была… я его жена.

Она подняла вуаль. Ее изумительные зеленые глаза, окаймленные длинными трепещущими ресницами, блестели от слез, а лоб и щеки хранили бледность. Печаль, которую она носила с таким достоинством, не могла отвлечь от ее красоты – как раз наоборот, она придавала ей трогательное очарование. Теперь я без труда понял, как она сумела околдовать моего злосчастного помощника. Но почему он держал ее существование в секрете?

– Мишель часто говорил о вас, – прошептала она, словно отвечая на мои мысли. – Он хотел сохранять тайну нашего брака до тех пор, пока его общественное положение не станет более прочным. Но теперь я могу поведать вам все: я обитательница сцены, всего лишь артистка, которой не место в научном мире.

– Полагаю, вы певица, мадам? – уточнил Дойл. – Я заметил в вашей сумочке первые листы партитуры, однако ваши пальцы не имеют характерных анатомических особенностей, присущих музыкантам. Могу вас заверить, что в Англии профессия певицы весьма уважаема.

– Местная публика менее благожелательна, сэр… И не отличается благосклонностью к мужчинам, которые женятся на особах вроде меня. Если бы Мишель завел любовницу, содержанку, то мог бы показывать меня на публике – в качестве своеобразного трофея. Но он предпочел тайно жениться на мне. Он любил меня, я это знаю.

– Мы отомстим за него, – пообещал я. – Мои друзья специально приехали, чтобы раскрыть тайну его смерти. Если позволите, то мы осмотрим это место. Мы ищем следы преступника.

– И ничего не найдете! Чудовищный убийца уже затаился в своем логове, где преследовать его не осмелится никто.

– Значит, убийца вам известен, – подытожил Дойл. – Полагаю…

Его прервало восклицание Челленджера. Профессор опустился на колено, пристально разглядывая лежащий на булыжниках венок. Потом вытащил из него темно-красный цветок с пурпурными полосками и указал им на молодую вдову:

– А это, миледи, – заявил он, размахивая цветком, как мечом, и совершенно не замечая гротескности принятой при этом позы, – требует объяснений! Oncidium, вид гигантских орхидей с горных амазонских плато. Что за дьявольщина здесь происходит?!

Не знаю, что стало тому причиной – богохульство или внезапное напоминание об утрате, но молодая женщина неожиданно разрыдалась. Дойл, истинный британский джентльмен, смущенно отвернулся.

– Мы очень сожалеем, – проговорил я, пытаясь ее успокоить. – Наш друг немного грубоват.

– Нет, – отозвалась она, все еще всхлипывая. – Он прав! Я никому об этом не говорила. Боялась, что меня засмеют. Знает только мой брат Клемент. Он ученый, но не скептик, как многие из вас.

– Пожалуйста, поверьте, милое дитя…

Она оборвала меня решительным жестом, вытащила из рукава льняной платочек и вытерла слезы.

– Обещайте выслушать меня, и я расскажу все, что знаю. Даже если мой рассказ покажется вам безумием, я готова поклясться, что он столь же правдив, как и Писание.

Все еще держа орхидею, Челленджер поклонился молодой вдове и произнес с гораздо большим уважением, чем я от него ожидал:

– Простите мои несносные манеры, мадам. Заверяю: вы не найдете более преданного слушателя, чем я.

Ирен благодарно кивнула. За ее спиной стыдливо розовел в лучах заката купол «Божьего приюта», весьма смахивающий на обращенную к небесам обнаженную женскую грудь. На другом берегу Гаронны возвышалась над окружающими крышами фаллическая колокольня собора Сен-Серни. Тулуза воистину город-гермафродит, гордый и таинственный, где каждый вечер рождаются секреты, тающие вместе с первыми лучами рассвета.

Неподалеку пронеслась стайка воробьев, в их чириканье я услышал первый намек на то, что лето подходит к концу.

– Мишель был без ума от орхидей, – начала Ирен. – Когда наши отношения только начинались, когда я поняла, что нашла человека, которого искала всю жизнь, я уже тогда опасалась, что его страсть к этим таинственным цветам может встать между нами. Почти все свое свободное время он проводил в поисках орхидей, и в конце концов я решила неотлучно находиться при нем. Бедняга даже поверил, будто я разделяю его страсть.

Мы небогаты, и Мишель не мог и помыслить о том, чтобы покупать у редких торговцев цветами дорогие орхидеи, которые он обожал. Поэтому ему приходилось довольствоваться обычными разновидностями, растущими в окрестностях Тулузы в тайных местах, известных только знатокам. И однажды он вернулся домой необыкновенно возбужденный, нежно прижимая к груди цветок, какой мне никогда не доводилось видеть.

«Только посмотри! – воскликнул он. – Тепличная экзотика, ухитрившаяся выжить в наших широтах! Я обнаружил старый заброшенный дом над песчаным карьером, и там изобилие невероятнейших растений. Интересно, что за коллекционер там когда-то жил?.. Надо будет расспросить!»

Тогда я еще не подозревала, что этот цветок определит его судьбу. А обнаруженный им дом, – она указала на изъеденные временем стены здания с другой стороны двора, возле реки, – оказалось, имеет поразительную историю. Его построили над одним из старейших подземных карьеров, где добывали песчаник. А туннели, пробитые еще в средние века, ведут прямо в погреб этого дома. Или в этот самый двор.

Мы огляделись. У дальней стены зияло темное отверстие, полускрытое разросшейся травой. Я заметил и веревку, привязанную к ржавому кольцу, вмурованному в угловой камень дома.

– Говорят, что в пещерах под Тулузой прятались катары [6]6
  Катары – приверженцы ереси, распространившейся в XI–XIII веках, главным образом, в Италии, Фландрии и на юге Франции. Считая материальный мир порождением дьявола, осуждали все земное и призывали к аскетизму.


[Закрыть]после падения Монсегура и что они углубили их до самого ада. И еще говорят, что математик Ферма спрятал в этих туннелях секрет геометрии, основанной на природе Бога. Он ведь здесь жил… Но люди так много болтают!

– Мишель был слишком рационален, чтобы поверить в подобные бредни, – невольно улыбнулся я.

– Мишель мертв, месье профессор. И убило его проклятие этого ужасного места. А людям вроде вас, копающимся в прошлом, следует опасаться, как бы не потревожить покой глубочайших мифов человечества. Да, мы живем в век пара и электричества, но кое-что должно оставаться погребенным. Настанет день, и такое же проклятие поразит археологов, которые осмелятся потревожить тысячелетний сон мумий!

Я говорю это, потому что собственными глазами видела такое, во что никто не поверит. Здесь, в пещерах, куда Мишель уговорил меня отправиться вместе с ним для исследований.

Она смолкла, отыскивая на наших лицах следы сомнений. Полагаю, любой скептицизм с нашей стороны заставил бы ее замолчать раз и навсегда. Однако Челленджер серьезно кивнул:

– Я только что вернулся из Монголии, мадам, и ее туземные обитатели полностью разделяют ваши взгляды. И я на собственном опыте убедился, что их предупреждениями пренебрегать нельзя.

– Увы, Мишель к ним не прислушался! Во время своих исследований он проникал в пещеры все дальше и дальше, вооруженный лишь парафиновой лампой и тростью. Однажды он вернулся крайне возбужденный и с охапкой орхидей. Он заявил, что обнаружил невообразимое место, которое я обязательно должна увидеть.

Едва мы вошли в подземелье, как услышали впереди рев, от которого у меня в жилах застыла кровь. Казалось, в этом одиноком вопле слились воедино все ночные кошмары. Затем он послышался вновь, но уже ближе. Мишель уронил нашу единственную лампу, и та разбилась. Он крикнул, чтобы я бежала к выходу, и я помчалась, даже не посмотрев, бежит ли он следом за мной.

Ирен закрыла лицо руками. У Дойла появилось скептическое выражение, что, впрочем, меня не очень удивило. Челленджер же выглядел искренне заинтересованным. Его взгляд постоянно перемещался от молодой женщины ко входу в подземный мир, словно он ожидал, будто из ямы в любую секунду вырвется армия призраков.

– Что могу я поведать об ужасе последовавших за этим минут? – прошептала Ирен. – Я бежала в темноте и заблудилась. Вопли за моей спиной слабели, но мрак все еще окутывал меня, подобно паутине. Выставив перед собой руки, я брела вперед, не в силах отыскать драгоценный свет, падающий во входной колодец.

Меня спасло чудо. В темноте появился огонек – зависшая в воздухе светящаяся точка. Я пошла за ним, и, хотя мне так и не удалось к нему приблизиться, он вывел меня к другому выходу из подземелья – возле берега реки. У выхода огонек исчез, но я не сомневаюсь: из этих адских катакомб меня вывел какой-то добрый дух!

– Тут я вынужден с вами не согласиться, – возразил Дойл. – Ваш дух, скорее всего, был «блуждающим огоньком», вспыхнувшим благодаря наличию в воздухе горючих газов. И он всего лишь дрейфовал в потоке воздуха к ближайшему выходу. В старых шахтах это вполне обычное явление. Перефразируя слова одного моего друга, скажу: признавайте невероятное только в том случае, если отброшены все остальные причины. Но подобное объяснение ни в коей мере не умаляет вашей храбрости, – торопливо добавил он. – Что же сказал Мишель по поводу вашего приключения?

– Мишеля я больше никогда не видела, – всхлипнула молодая вдова. – Несколько часов я прождала его возле входного колодца и лишь потом пошла домой, терзаемая тревогой. Вскоре пришел констебль и сообщил ужасную новость, но в глубине души я и опасалась худшего.

– И вы так ничего и не приметили? – настойчиво вопросил Дойл.

– Даже малейшая подробность могла бы вывести нас на след…

– Только тот жуткий вопль, но и его вполне хватило, чтобы меня убедить. – Она повернулась ко мне и сказала, повысив голос: – Моего мужа убило животное куда более ужасное, чем все дикие звери из вашего музея, месье профессор. И я поклялась объявить на него безжалостную охоту. Пусть я всего лишь женщина, но я не позволю ему продолжать убийства!

– Восхитительное заявление! – воскликнул Челленджер без малейшей иронии. – Позвольте заверить вас, мадам, в своей симпатии и предложить искреннюю поддержку.

Грубость его манер заметно растаяла, но я заподозрил, что это не более чем приманка. Несмотря на бороду, скрывающую две трети его лица, я все же разглядел, что губы Челленджера с сомнением кривятся, а его пронзительный взгляд обшаривает двор в поисках ответа на невысказанный вопрос.

– Нельзя ли снова взглянуть на то, что вы мне показывали, профессор? – внезапно спросил он, протягивая руку. – Я уже почти сожалею о своем недавнем скептицизме. У меня появилась парочка идей… Разумеется, вся эта история невозможна, но англичанин начинает свой день, уверовав в полдюжины невозможных вещей еще до завтрака.