Текст книги "Журнал «Если», 2002 № 04"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Далия Трускиновская,Леонид Кудрявцев,Майкл (Майк) Даймонд Резник,Кейдж Бейкер,Брайан Уилсон Олдисс,Дмитрий Байкалов,Олег Овчинников,Евгений Харитонов,Джеймс ван Пелт,Стивен Бёрнс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Глава вторая

Рассказчик, Виктор Сергеевич Костомаров, мог бы сейчас быть на алкогольно-наркотических задворках цивилизованного мира, если бы не его потрясающее упрямство.

Мальчик, которого растят четыре (!) женщины, теоретически должен вырасти бесполезным, бестолковым, не умеющим ложку до рта донести. Но не подвела генетика – папа этого мальчика, сбежавший, кстати, от этих четырех женщин сломя голову, оставил ему в наследство здоровый авантюризм и способность принимать роковые решения. Когда мальчик не захотел, чтобы его, тринадцатилетнего, за руку водили в кукольный театр, он по семейной традиции сбежал из дому. Четыре женщины (мама, сестра мамы, бабушка и сестра бабушки) искали его по больницам, а он в полутора сотнях метров от родного дома торговал на базаре тритонами из ближайшего болота. Ему даже не надо было наделять их африканским происхождением – всякий и так понимал, что твари по меньшей мере из Нигерии. Тритоны кормили его целое лето, а ближе к учебному году он заявился домой в новых джинсах и кроссовках.

После этого он всякий раз, столкнувшись с проблемой, покидал родительский дом и отправлялся на вольные заработки. Однажды это случилось после взрыва: Витенька состряпал самодельный порох и опробовал его на школьном унитазе. Два месяца сплошного прогула оказались невосполнимы. Их, конечно, в общем счете набралось далеко не два, но именно эти довели его прорехи в математике до настоящей пропасти.

Пытаясь хоть куда-то пристроить племянника, тетя познакомила его с Юстом. Тот, поглядев на юного верзилу, спросил, сколько будет семью восемь. Верзила, которому две недели назад исполнилось восемнадцать, честно ответил: «Сорок восемь!» «Наш человек!» – обрадовался Юст, и Витькина судьба была решена – старый зубр взял его под свое покровительство. С первого же гонорара Витька купил калькулятор. Потом ему много чего пришлось покупать, потому что у Юста хватило ума правильно подвесить морковку. Он предложил Витьке делать звездную карьеру.

Потерпев крах в любовных отношениях, Юст сделался сторонником брака по расчету. Витька после нескольких экспериментов (один, особенно неудачный, надолго выбил его из колеи, и парень с полгода шарахался от девчонок, для оправдания объявив себя однолюбом) пришел к тому же мнению. Невеста, которая устроила их обоих, прибыла из Парижа, куда богатый папа отправил ее пополнять дизайнерское образование.

Собственно, они были знакомы и раньше. Но и у нее, и у него была своя личная жизнь, так что отношения сложились вполне приятельские. Но вот теперь оба повзрослели, оба свободны, оба несколько раз обожглись и убедили себя, что уж теперь-то лишены иллюзий. Тем более – Витька мечтает о своем деле, ему надоела служба на побегушках.

И дело вроде бы обозначилось при том самом проекте «Янус», но началась заваруха с недопрокрученными деньгами…

Слово – Виктору Сергеевичу Костомарову.

– У меня все в обороте! – повторял этот старый дурак. – У меня все в обороте!

И с каждым разом – все убедительнее.

– Это вы скажете бригаде следователей!

Ну, лопнуло мое терпение. Лопнуло! Точка! Старый дурак меня достал! Хотя – какие следователи?.. Откуда они возьмутся?..

А ведь пять лет назад я смотрел на него сверху вниз. Волшебное слово «бизнесмен» туманило мозги. А трудно ли затуманить мозги двадцатилетнему идиоту? Чья мама экономит на всем, включая шнурки для кроссовок…

Если бы не дядька Юст, который помог устроиться в агентство новостей, я бы сейчас торговал заколками для волос в одном из сотни привокзальных киосков.

Этот недоделанный бизнесмен непрерывно бубнил, что у него все в обороте, как будто это было самым действенным оправданием его глупости и жадности, таким оправданием, что обворованный Джереми Красти разведет руками и скажет: «Да ладно тебе, разве я не понимаю?»

И это убоище вот-вот станет моим тестем!

Машка, конечно же, не такая. Машка – умница. Но когда тебя посылают учиться за границу, а потом отправляют писать дипломную в Париж, неплохо бы задуматься – на какие денежки?

Три года назад я рассказал Машке про фантастический проект «Янус» и даже объяснил авантюру с финансированием, которую мне так четко расписал дядька. Ее милый папочка стал задавать вопросы. Я его и познакомил сдуру с документацией по проекту. А как ко мне попали эти бумажки, я по сей день объяснить не могу.

Мой будущий тесть умнеет только в тех случаях, когда носом чует запах денег. Он пристегнулся к проекту «Янус» с неслыханной скоростью и ловкостью. Когда, в полном соответствии с дядькиными прогнозами, над проектом стали сгущаться тучи, он все еще прокручивал не дошедшие до подрядчиков деньги, а уже надо было менять фамилию, внешность, пол, привычки и мотать отсюда в Новую Зеландию. Те, кто заварил эту кашу, так и поступили. Дума лишилась двух депутатов. В городе остались только крайние, на которых и должен был рухнуть воз с кирпичами.

Естественно, между крайними сразу начались стычки. Музалевский, скажем, понял, что на него вот-вот начнут вешать всех дохлых собак, и решил покаяться, причем покаяться первым – забежать вперед и рухнуть на колени перед воротами крастовского особняка во Флориде. А мой старый дурак только и знал, что причитать: «У меня все в обороте!»

Потом они собрались – тесть, Горохов, Данилов и еще один деятель из Питера. Питерский увяз в этой истории по самые уши – и он-то, пригласив к себе в номер, сподвиг меня на альтернативный вариант, который мог дать хороший выигрыш во времени.

Я сделал безумную карьеру! Еще полгода назад Машке было четко сказано: «Через мой труп!» А вот вчера я стал «моим Витьком». Потому что приволок чертову прорву бумаг. Файл, который прислал дядька, был невероятной величины, потому что он засунул туда отсканированные ксерокопии. За пять лет я уже научился читать их быстро и вылавливать именно то, что нужно.

Человек, который мотался по аномальным зонам и собирал по заграничной прессе публикации о всяких временных выкрутасах, имел псевдоним Грядущий. Дядька, выдирая в свое время листы из журналов с его статьями, не писал на полях, откуда выдрано, и я потратил целый день на библиотечные розыски.

Я нашел издания, в которых печатался Грядущий, и сел на телефон. Я обзвонил все бухгалтерии подряд, чтобы откопали старые гонорарные номера, сверили их с ведомостями и установили мне настоящую фамилию моего безумца. Никто этого, естественно, делать не захотел, я понял, что придется ехать лично с конфетами и маленькими зелеными президентами.

Горохов, от страха уверовав в журнальные публикации, сразу же стал давать инструкции по путешествию через прокол туда и обратно. Сами по себе они были не такие уж глупые, но в нашем положении – ни в звезду, ни в Красную армию!

– Конечно, вы можете доставить оттуда какой-нибудь антиквариат, – рассуждал он. – Но где гарантия, что вы не прикупили его в глубинке? Самое лучшее – привезти животное!

– Какое еще животное? – вылупился на него тесть.

– Вымершее. Которого сейчас нет. А если мы его предъявим – значит, доставлено во время пробного пуска установки.

– Беловежский зубр, что ли?! – заорал я. – Сами его ловите!

– Ну, зачем же зубр? Что-нибудь маленькое…

– Дронта, – сказала Машка.

– Кого?!

Ну, в общем, компания у них была еще та. Мозги включались только при слове «проценты».

– Еще надо убедиться, что все эти аномалии Грядущий действительно наблюдал. А то вот у нас дядя Костя из сорок седьмой квартиры раз в неделю зеленых чертиков видит. И поди ему докажи, что чертики – продукт алкогольного воображения, – это я решил внести долю здорового скепсиса.

– Ну так и убедись! Только поскорее!

Они вчетвером так на меня уставились, что Машка захихикала. Ну да, еще бы – то был голодранцем, ловцом богатых невест, а то вдруг оказался единственным спасителем!

– Нужны деньги, – сказал я. – Меня на самолетах бесплатно не катают. И командировочные.

– При чем тут самолеты? – спросил будущий тесть.

– При том, что, сдается мне, этот Грядущий живет в Сибири, и все его аномалии там же процветают. Вы хотите отправить меня в Сибирь поездом?

Они еще сомневались, давать ли мне деньги. Я так и ждал, что старый дурак заорет: «У меня все в обороте!» Ну уж тут я бы развернулся и вышел. В конце концов, на хрена нам с Машкой его согласие? Если через пару месяцев начнутся крупнейшие неприятности, она уже не будет богатой невестой. И все решится само собой.

Питерский умник полез к себе за пазуху. Все правильно: нахапал – поделись с товарищем. Мне даже страшно было вообразить разворованные ими суммы в рублях…

Наконец мы все сформулировали. Я немедленно отправляюсь искать этого Грядущего с его идеями путешествия во времени через проколы в пространстве. Я не жалею денег на взятки. Я имею право нанимать тех, кто мне потребуется, чтобы проверить все детали. Потом я организую что-то вроде экспедиции…

– А если она не вернется? – спросил я, вспомнив пропавшую в смутном пятне консервную банку. – Никогда?

– Значит, денежки – ку-ку, головка – бо-бо, – после долгого молчания сформулировал Горохов. – Если кто-то знает другой выход из положения – пусть скажет. Я пока другого не вижу.

Сошлись на том, что снявши голову, по волосам не плачут. Тот коммерческий риск, на который они идут, вкладывая деньги в сомнительную экспедицию, несоизмерим с финансовой и даже уголовной катастрофой, которая грянет, если сидеть сложа руки.

У Машки больше опыта в общении с библиотекой. Она и додумалась поискать самые ранние и самые поздние публикации Грядущего. Ранние – потому что всякий индивид сперва норовит опубликоваться в родных краях. Поздние – чтобы убедиться: он еще жив.

Таким образом мы установили, что родом наш аноним из города под названием Протасов, что публиковался на протяжении двадцати лет (по меньшей мере) и что последний след нужно искать в Москве, в бухгалтерии журнала «Наука и жизнь». Мы с преогромной радостью вылетели в Москву. Тайна псевдонима обошлась в коробку конфет и в полсотни зеленых, которых, кстати, можно было и не давать – но я не хотел экономить неправедно нажитые доллары.

Оказалось, что у Грядущего простая фамилия – Фоменко. Оказалось, он-таки по сей день живет в Протасове. Мы нашли этот город на карте и поехали туда поездом. Это уже не в целях экономии – просто поезд отбывал в шесть вечера, возникал в городе в десять утра, и если взять СВ, то вся ночь – наша!

В Протасове мы отправились в редакцию городской газеты. Я предъявил свое удостоверение «Пресса» и получил полное содействие. Сотрудница субботнего приложения «Прогрессор» покопалась в блокноте и дала нам телефон Аркадия Анатольевича Фоменко. А созвонились мы уже без посторонней помощи.

Я оставил Машу в гостиничном номере и пошел в сквер к постаменту от недавно убранного памятника вождю. Очевидно, весь город там встречался. К счастью, я примерно знал возраст Фоменко. Мужик за сорок: среди нервной молодежи он был один.

Дядька Юст правильно мне его описал – сухой, бесцветный, в невзрачном костюме, – совершенно никакой, не человек, а черно-белое кино. Есть люди, созданные для кирзачей по колено и ватников. Вот это он и был.

Я все ломал голову: говорить или не говорить о проекте «Янус»? То есть – о моей причастности к проекту? Решил, что не надо. Если я ему совру – мол, дела идут успешно! – он, чего доброго, надуется, все-таки конкурирующая фирма. А рассказывать ему правду тоже нелепо. Неизвестно ведь, как он этой правдой распорядится.

В общем, сказал я так:

– Аркадий Анатольевич, мой будущий тесть читал ваши публикации и очень заинтересовался! Он готов спонсировать одну-две экспедиции, но хотел бы иметь научное обоснование ваших гипотез.

– Ваш тесть – бизнесмен? – спросил Фоменко.

– Естественно! – я вспомнил, как это убоище втерлось в правление банка, и решительно добавил: – Банкир!

– А он хоть слово поймет?

Фоменко не шутил – он очень спокойно относился к тому, что меня все еще возмущало. Привык, наверное.

– Он ни хрена не поймет, – ответил я, – но это не обязательно. Должен понять я, и решение тоже за мной.

– Ну тогда попытаемся объяснить. Нас ведь целая группа! – похвастался Фоменко, но хвастовство было лишь в голосе, лицо выражения не изменило, впрочем, оно никакого выражения и не имело.

– Охотно познакомлюсь с группой.

Мы пошли к телефону-автомату. Он позвонил в какой-то вычислительный центр и попросил позвать Лешу. Потом объяснил, что Леша – прекрасный программист, и все матобеспечение гипотезы – его дело. Он даже специально написал огромную программу, с которой я еще познакомлюсь…

– Кроме того, мы проводим эксперименты не в полевых, а в лабораторных условиях. Вот сейчас вместе с Лешей пойдем к нашему третьему коллеге…

Этот Леша по фамилии Золотухин оказался моим ровесником, но на две головы ниже и в очках. Я попробовал его разговорить, но он отвечал такими забубенными фразами, что я сник.

В конце концов мы сделали еще один звонок – человеку по имени Вовчик. Он был готов нас принять. Жил он за четыре квартала от Лешкиного института.

Мы вскарабкались на шестой этаж, но там была другая лестница. И мы попали в очень странное место. Когда я увидел чердачный пейзаж, то просто обалдел. Вот бы сюда, думаю, мою Машку! Она бы оценила дизайн!

Дизайн возник без всяких стараний хозяина, сам собой. Дальних углов Вовчик не касался, там громоздилась всякая дрянь, а посередке свисали со стропил тросики, к ним чуть ли не бельевыми прищепками крепились плакаты. Это были кошмарные плакаты, какие раньше учителя приносили на уроки – с нервной системой, с кровеносной системой, еще с какими-то синими и красными трубочками, пронизывающими реалистически выписанное разрезанное свежее мясо. Целый угол был отведен под рабочее место – с неплохим «пентюхом», со всей периферией. И еще был стол с приборами, которые тоже кого угодно бы озадачили. Один, самый большой, так и вовсе стоял сбоку на низкой скамейке. Он представлял собой большой жестяной таз, а на дне таза из черного агрегата торчали вверх трубки разной длины.

Пока я разглядывал эту дикость, Фоменко здоровался с хозяином. Который, кстати, довольно неохотно поднялся ради нас с большого дивана.

Хозяин Вовчик оказался здоровым дядькой с широкой физиономией, с квадратным подбородком, а на лбу лежали, как приклеенные, четыре зачесанные справа налево светлые пряди. На кабинетного ученого он был похож примерно так же, как новенький красный «мерс» – на древнюю зеленую лягушку. Похож он был на одного французского киноактера из очень старых видиков, тоже такой мясистый питекантроп, вот только вспомнить бы, как того деда звали…

В этом самом доме он недавно приобрел чуть ли не этаж и сделал невероятную квартиру, в которой хозяйничала жена с родней. А самому ему больше полюбился чердак, который он тоже приобрел почти за бесценок.

Леша сразу оказался за компьютером и заработал с такой скоростью, что я остолбенел: все на экране мелькало в безумном темпе, и он ведь не притворялся, будто понимает в этих разноцветных овалах и параболах, он действительно понимал! И наслаждался работой так, как нормальный человек наслаждается дорогим коньяком.

Я не мог называть Вовчиком человека на десять лет старше, да и от него немного уважения не помешало бы. Поэтому я представился официально и даже назвал свою должность в агентстве – ведь я еще не уволился.

– Володя, безработный, – сказал в ответ он и потряс мою руку.

Зная, что ему принадлежит и прекрасная квартира в доме, и этот чердак, я изобразил удивление.

– Надоело вкалывать! – откровенно признался он. – Я свое отработал, пускай теперь на меня другие горбатятся. У меня знаешь, сколько кредиток, мастер-карт и всяких там золотых карт? Я могу по всей Европе целый год ездить без копейки в кармане, я посчитал! Там же на каждом углу банкоматы, сунул-вынул, сунул-вынул!

Вовчик расхохотался.

– У него ресторан и два кафе, – тихо объяснил Фоменко. – А начинал с бармена.

– Ага, с бармена, представляешь?! – Вовчик в этот миг и сам был удивлен своими достижениями. – Дела я наладил, теперь все само крутится, а мне есть чем заняться. Я тут лежу, думаю и уже много чего придумал. А лежу потому, что на всю жизнь настоялся. Я, Вить, десять лет барменом за стойкой проторчал.

Спрашивать, как произошел скачок из барменов в миллионеры, я не стал.

– Хорошо вы тут устроились. А это что? – спросил я про жестяной таз с трубками.

– Действующая модель мироздания, – скромно отвечал хозяин.

Очевидно, Фоменко ждал вопроса и предвидел ответ. Он смотрел на меня с интересом – ну-ка, чем я отвечу на подобный маразм? Хватит у меня мужества и интеллекта дослушать до конца?

– Включить? – безмятежно спросил Вовчик.

Я опять вспомнил французского актера, опять напряг мозги – и опять имя куда-то проскользнуло и спряталось.

– Попозже.

– Хорошо. Так вот, Аркан сказал, что тебе нужно про мою теорию времени и пространства… Садись, я все сейчас быстренько объясню!

Я сел. Хорошо, что на диван. Мог и мимо.

– Вот ученые пишут, пишут, нагородят такого, что без поллитры не поймешь, а я сел как-то и по-простому все придумал, – сказал, шлепаясь рядом, бывший бармен. – Хотя – нет! Я одну статью в газете прочитал, она меня надоумила. Знаешь, в субботнем приложении, в «Прогрессоре». Смысл был такой: мы думаем, будто есть только три измерения, длина, ширина и высота, а четвертое – время; так вот один ученый высчитал, что у времени тоже есть несколько измерений, и тоже вроде бы четыре. Я прочитал и стал воображать – как это?..

Я угукнул. Тут четвертое измерение непонятно как вообразить, а этот красавец за стойкой представлял себе пятое и шестое!

– И я начал их рисовать.

– А посмотреть можно?

– Сейчас!

Он полез в стопку распечаток и вытащил действительно странную картину.

– Это мне сын сделал, – объяснил бывший бармен. – Олежке шестнадцать, от компьютера за уши не оттянешь, и когда я его попросил, он даже обрадовался! Ну вот. Это – пространство.

Пространство, на мой взгляд, выглядело, как рулон обоев, который сам собой начал разворачиваться.

– Я для простоты представил пространство двухмерным, – объяснил изобретатель. – Вот тут, скажем, наша Солнечная система…

Он показал пятнышко.

– Очень похожа, – согласился я.

– Можно вывести на монитор с максимальным увеличением!

– Не надо!

Обменявшись этими воплями (его – восторженный, мой – исполненный ужаса), мы продолжали изучать теорию времени и пространства, разработанную бывшим барменом.

– Сперва был Большой Взрыв – слыхал про такой?

– Слышал.

– До Большого Взрыва не было ни времени, ни пространства, а потом они появились, – уверенно сообщил он. Информация была, надо полагать, тоже из «Прогрессора».

– И про это слышал.

– А ты вот о чем подумай. Пространство – оно стабильно, ни прибавить, ни убавить, оно замкнуто на себя. Если где-то отнимется, в другом месте столько же прибавится. Пространству дай волю – оно будет сидеть на месте, как валун при дороге, и никуда не двинется. Ну разве что энтропия… – с явным огорчением и чувством неловкости за ленивое пространство сказал бывший бармен.

– Да, энтропия – это серьезно, – согласился я, чтобы подвигнуть его к дальнейшим откровениям.

– Ну а время – оно движется!

Тут он был совершенно прав. Достаточно взглянуть на любые часы, чтобы в этом убедиться… Вот мои недвусмысленно сообщали: хозяин, ты уже полчаса торчишь без толку на этом чердаке.

– Время движется, – повторил он, я бы сказал, с удовольствием.

– Но время четырехмерно. У него есть длина. Есть?

– Есть.

– Ширина и высота! А что внутри?

– То есть как?..

– Внутри – плотность! Время имеет плотность, это я тоже где-то читал. В разных местах – разную.

Я твердо решил: когда вся эта хренотень закончится, добраться до бездельников из «Прогрессора» и устроить им «райскую жизнь».

– И вот представь… Тут – эпицентр Большого Взрыва… – он показал на кривую многоконечную звезду внизу другой картинки. – Родилось пространство и родилось время. Пространство – как ком материи, а время – как поток другой материи. И время стало пихать пространство вперед, продвигая его по временной оси от Большого Взрыва к полной победе энтропии. Вот – первичный поток времени и первичное пространство.

От звезды шли толстые стрелки, упираясь в очень туго скрученный рулон.

– А потом началась энтропия. Пространство, подпихиваемое временем, стало расползаться, в нем появились дырки, то есть менее плотные участки, а поток времени стал… ну…

– Ветвиться, что ли?

– Вроде того, – он вернулся к тому рисунку, который достал первым. – Время все еще продвигает пространство, но кое-где проскакивает в дырки…

– В проколы, – поправил Фоменко. Я даже и забыл, что он тоже присутствует.

– И эти маленькие временные потоки соединяют разные точки пространства. Скажем, входишь ты в прокол на Семеновском болоте, а выходишь в Марселе! В каком-нибудь там забытом веке…

Дался им этот Марсель, подумал я.

– Погоди! – тут до меня дошла нелогичность объяснения. – Если меня в месте прокола подхватывает временной поток, то он меня затащит в тридцатый век! Или в тридцать пятый. И там я и останусь. Какой же смысл?..

– Ты не с того конца начал, Володя, – вмешался Фоменко. – Покажи ему обратное движение.

Бывший бармен встал и подошел к кровеносной системе на бельевых прищепках.

– Как кровь течет, видел? – проникновенно спросил он. – Сперва – по артериям, видишь, вот эти, толстые, потом разветвляется…

Слово он выговорил с удовольствием – очевидно, оно ему понравилось.

– …потом совсем тоненькие сосудики – капилляры.

– Допустим.

– А потом кровь доходит до кожи, упирается в нее и возвращается обратно! Понял? Она повторяет все то же самое, только наоборот! Сперва – маленькие сосудики… – он водил пальцем по плакату, как мне показалось, с неизъяснимой нежностью. – Потом – вот эти, толстенькие, потом большие вены. Точно так же и время! Понял?

Я кивнул. Понял я одно – отсюда нужно бежать без оглядки.

– Погоди, ты неправильно объясняешь, – Фоменко тоже подошел к плакату. – Есть определенный предел, за которым кончаются время и пространство. Но это не полное торжество энтропии. Время доходит до него, настолько изменив по дороге свои свойства, что в какой-то миг становится своей противоположностью. И начинает двигаться обратно – к эпицентру Большого Взрыва. Естественно, возникают другие проколы. Через одни можно попасть в Гренландию двадцать пятого века нашей эры, а через другие – в Австралию двадцать пятого века до нашей эры.

Вот теперь я окончательно понял картинку. Одного не понял: значит, в пространстве есть миллион одновременно действующих Солнечных систем и проколы наугад соединяют их?

Но мне не позволили разобраться с этим сомнением до конца.

– А теперь самое интересное! – заявил бывший бармен. – Сразу после Большого Взрыва поток времени был направлен на… на…

– На бесконечное множество точек пространства, – подсказал из-за компьютера Леша.

– Да и с равной силой. Но потом, когда пространство стало расползаться, а время – ветвиться, получилось, что на одни части пространства давит более мощный поток, а на другие вообще никакого давления нет. И пространство стало поворачиваться…

Бывший бармен достал еще один лист – там толстый поток приподнимал край рулона обоев, другой же край, лишенный подпорки, свисал.

– И в результате проколы дрейфуют! – с торжеством заявил он.

– То есть, допустим, вы входите в прокол, который замкнут на южном берегу Австралии, но если вы войдете в него через год – то вам придется выныривать из вод Тихого океана, – объяснил Фоменко.

– Только и дел? – удивился я. – Ну уж как-нибудь вынырну. А во времени они не дрейфуют?

– Теоретически это возможно! – обрадовался Леша. – Вы правильно мыслите. Я как раз собирался это посчитать.

Я не мыслил, я издевался. Но они не поняли.

– Вам теория Вовчика может показаться странной, – деликатно выразился Фоменко. – Но только эта теория – только она! – объясняет все парадоксы с проколами. Она работает, понимаете? Исходя из нее, ни один прокол не является постоянным, все они дрейфуют, исчезают, потом где-то появляются новые!

Он ткнул пальцем в самый край пространства-рулона, чтобы я уразумел, как поток времени проходит мимо края, впритирку.

– И местоположение всех этих проколов можно вычислить? – с большим сомнением спросил я.

– Я как раз пишу программу для расчета маршрутов, – совершенно не желая понимать моей иронии, ответил Леша. – Чтобы можно было совершить круг: войти, скажем, на Семеновских болотах, выйти в Японии шестого века, где-нибудь в Нара, оттуда перебраться в Китай, там войти – и выйти, допустим, в Праге в наше время. Энтропия пространства тоже имеет свои законы. У меня есть данные, чтобы рассчитать количество больших и малых проколов на единицу площади и вычертить графики их расположения.

– Есть еще петли, – добавил Фоменко. – Это когда в один прокол входят прямотекущее и обратное время. Вот как раз в Марселе – петля. Можно войти в восемнадцатый век, примерно в семидесятые годы, и выйти обратно в своем времени час спустя. Но с ними – темное дело. То появляются, то пропадают.

Машка собиралась в свадебное путешествие повезти меня в Париж и показать Лувр с Версалем. Сейчас я понял, что мы поедем в какую-нибудь другую сторону.

– Теория замечательная, – сказал я. – Ну а доказательства есть?

– Вот доказательство, – тут Вовчик ткнул пальцем в таз с трубками. – Я же сказал: модель действующая. Сейчас насос включу.

– Какой насос? – я почему-то первым делом подумал о потоках времени, а перекачка их при помощи насоса – как раз то, до чего вот-вот додумаются мои трое безумцев.

– Обыкновенный, водяной. Вот мы сейчас включим модель, из трубок пойдет вода, из толстых струя будет толще, из тонких – тоньше, – заворковал бывший бармен, – и на струи мы положим пространство…

Он достал из-за дивана полупрозрачный рулончик из какого-то пластика, весь в больших и маленьких дырках.

– Да я все понял!

– Точно понял?

– Абсолютно!

– А вот теперь, когда вы поняли основной принцип, мы можем поговорить об экспедиции, – спокойно и весомо произнес Фоменко. И я вспомнил, зачем сюда, собственно, явился.

Если эти трое безумцев считают свою теорию достаточным основанием для спонсорской помощи… Ну и ладно! Буду четвертым. Тем более, что это – единственный шанс.

– Охотно.

– Ближайший прокол у нас на Семеновских болотах. Там пятно белого тумана.

– А что, бывают другие?

– Бывают, – сказал бывший бармен. – Есть еще багровый туман. Но у нас ближайшее – белое.

– Это куда кидали консервную банку? – вспомнил я.

– Мы отвезем вас на Семеновские болота и покажем, как это все выглядит. Чтобы вы поняли – это не бред, не шизофрения, не галлюцинации… – очевидно, Фоменко в роли Грядущего наслушался довольно конкретных диагнозов.

– Хорошо, едем. Как насчет завтрашнего дня?

– Да ты хоть представляешь себе, где эти болота?! – вдруг завопил бывший бармен.

– Понятия не имею. Но транспорт я беру на себя. Вы только скажите, где тут у вас можно заказать микроавтобус.

– Заказать?.. Микроавтобус?.. – переспросил Фоменко.

Я понял, что и без проекта «Янус» провалился в недалекое прошлое.

В конце концов договорились ехать на старом, но вполне надежном «газике», но не завтра, а послезавтра, в субботу. Мне растолковали, где на базаре продаются резиновые сапоги. И, условившись о месте встречи, я покинул этот невероятный чердак.

Машка спала. Я разбудил ее, рассказал про действующую модель мироздания и велел собираться на рынок за резиновыми сапогами. Она очень развеселилась – такой обуви у нее еще не было.

– Машка, помнишь, мы фильм на видике смотрели, французский? – спросил я. – Старый, еще восьмидесятых. Там играл такой здоровый дядька, а фильм мне понравился.

– Это имеет отношение к маршрутам? – удивилась она.

– Самое прямое… Как звали актера?

– Жерар Депардье.

– Тогда можешь радоваться. Одним из участников экспедиции будет Жерар Депардье.

– А он еще жив?

– Жив, жив! – заорал я. – Еще как жив! Он действующую модель времени и пространства построил! Не оскудела талантами земля русская!..

По-моему, в этот миг Машка впервые задумалась о целесообразности нашего брака…

Год 1754

Философ проснулся за долю секунды до того, как услышал первый выстрел.

Ни удивления, ни тем более страха далекая перестрелка у него не вызвала. Похоже, он был готов к такому повороту событий.

Быстро поднявшись, философ сунул свой замотанный в серое полотенце ящик за матицу, а из сена вытащил странную одежонку. Это был длинный жилет, оснащенный множеством карманов. Некоторые были пусты – те, что предназначались для автоматных рожков и обойм с патронами, и карман на спине для противотанковой гранаты. Но кинжал слева у плеча имелся, бинокль спереди и фонарик в правом кармане – тоже. Снабженный патроном для одного выстрела нож, который пристегивается к левой голени, отсутствовал, однако саперная лопатка в аккуратном чехольчике была пристегнута к поясу; оставалось только надеть этот пояс поверх холщовых портов и рубахи. Затем из сена были добыты крепкие башмаки, в которых сидеть на паперти как-то неприлично, однако ходить по лесу – в самый раз. Философ влез в жилет и несколько раз подпрыгнул – убедиться, что снаряжение не звякает. Все это он проделал неторопливо, с привычной и отработанной скоростью.

Между тем смолкшая было стрельба возобновилась.

Философ вышел из сарая. К нему подбежал пес мельника, заглянул в глаза, словно любопытствуя, что же дальше. Философ потрепал пса по шее и сперва пошел, ускоряя шаг, а потом и вовсе побежал тем экономным бегом, который рассчитан на десяток верст, не менее.

Бежать ночью даже по открытой местности – малоприятное занятие, в лесу же и вовсе темно, как у язычника в желудке, поэтому философ, плюнув на условности, достал фонарик. У него были основания полагать, что господа, затеявшие стрельбу, вряд ли лупят из пистолей и мушкетов, а скорее всего, их табельным оружием служат родные «макары».

Но недолго пользовался он фонариком – прыгнув в сторону, за куст, он нажал кнопку, вернул в лес кромешную тьму и затаился. Кто-то спешил к нему, торопясь и спотыкаясь. Откуда-то из темноты грохнул выстрел.

– Вот же сволочи, – пробормотал философ и достал свое оружие. Это был не мощный ПМ, а его младший братец ИЖ-71, который зовется почему-то «гражданским вариантом». Патрон у него на миллиметр меньше, но бой более точный, а именно этот экземпляр был родной, собственноручно пристрелянный. Большим пальцем философ опустил предохранитель, указательным дожал спусковой крючок до самого не могу.

Тот, кто, спотыкаясь, молча чесал по лесу, наконец шлепнулся. И, видать, хорошо приложился к старому корню, торчащему из утоптанной земли вершка на два. Бедолага прямо зарычал, попробовал вскочить на ноги, но грохнулся на колено.