Текст книги "Кровавый передел"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

* * *

В приемной начальника Управления никого не было. Зеленел огород на подоконнике. Радио пережевывало жвачку последних новостей. Новости были хорошие: в космос отправлен очередной экипаж с диффузиями и атомоход имени В.И.Ленина (без диффузий) пробился сквозь льдинную целину к зимовщикам Северного полюса.

Я осторожно приоткрыл дверь в кабинет НГ. За столом сидел Николай Григорьевич – очки на носу; был похож на бухгалтера садового общества «Альфа». Над ним свешивался Фроликов, улыбался, как всегда улыбаются язвенники и трезвенники, когда хотят выпить водочки и закусить соленым огурчиком. И чтобы водочка серебрилась от холода, а огурчик хрумкал на зубах кисло-сладким мерзавчиком.

– Алекс? – вскинулся генерал-лейтенант. – Жду-жду… Садись… Я сейчас… Бюрократы мы. Без бумажки – все букашки. – Поставил ещё несколько закорючек. – Все, меня нет…

– Понял, – ответственно проговорил Фроликов, захлопнул папку с бумагами. – Чай, кофе?

– Нет, – отрезал Николай Григорьевич. И был прав: если пить, то только водочку серебристую да хрумкать изумрудно маринованным огурчиком.

Когда мы остались одни, НГ поднялся с места, прошел к холодильнику.

– Кино принес?

– Да. В жанре детективного повествования, – ответил я.

– Ну, под это дело можно и рюмашечку. Для душевного равновесия, хмыкнул НГ, вытаскивая из недр холодильного агрегата набор настоящего чекиста: бутылку водки-огурчики-пальчики-хлеб черный. Я решил, что сплю. Или дядя Коля читает мысли.

– Ну, что, сынок, давай помянем твоего батю, – проговорил генерал-лейтенант. – Десять лет как…

– Десять лет, – ахнул я. Почти десять лет назад я впервые переступил порог этого кабинета. – Как вчера, дядя Коля?

– Вся жизнь как один день, – вздохнул НГ. – А батя, Саша, был боец. Умница. Ему там хорошо, я знаю…

Мы выпили. Помолчали. Николай Григорьевич помял породистое лицо.

– Ну, крути киношку, родной…

Видеомагнитофон заглотил кассету – экран телевизора зарябил, потом появилось знакомое мне изображение хором, прозвучала сакраментальная фраза: «А я хочу! Хочу и требую!..» НГ внимательно смотрел спектакль из жизни кормодобывающих нуворишей. А я думал, косясь на него, что дядя Коля недоговаривает. Что-то мне недоговаривает. Не я, он вспомнил о десятилетней смерти отца. Почему? Николай Григорьевич, я знал, не из тех людей, которые делают все случайно. Случайно только рождаются звезды и кошки. Следовательно, существует какая-то тайна гибели опытного чекиста в болотных африканских тропиках? Или это мои домыслы? Не знаю.

Когда запись закончилась, генерал-лейтенант выразительно крякнул:

– М-да, жить с каждым днем становится веселее… – Грузно прошел к бронированному сейфу, звякнул ключами – открыл сейф, вытащил папку с документами, пролистал в тишине; потом решительно проговорил: – Делаем так, Саша! Здесь материал, хороший материал по Урану… За этот материал… десяток Фениксов… Передаю тебе, сынок. И кассету забирай!

– Николай Григорьевич! – изумился я.

– Все правильно, Алекс, – проговорил генерал. – Что-то я нервничаю. А нюх у меня, как у старой борзой.

– А в чем дело? – позволил я себе задать вопрос.

– Помойка зашевелилась… Сучье племя!.. Рановато мы стали её ворошить, вот беда… Председатель пока не в силе, – отмахнул рукой. – Да ничего, выдюжим… А если что со мной… Никому не верь… А пока вот что, сынок… – Николай Григорьевич прошел к умывальнику, включил воду, и плотная, громкая струя забилась в раковине. Простое и удобное средство против прослушивания. Что делать? Всегда найдутся чужие уши, обладатели которых готовы жизнь отдать за ту или иную информацию.

После инструктажа мы снова посидели за столом. Выпили по рюмочке за удачу. Эта госпожа – дама капризная; если повернется спиной и ниже, пиши пропало. Потом мы попрощались и я вышел из кабинета. Исполнительный Фроликов внимательно слушал радионовости. Он был так увлечен, что не заметил меня. Наверное, я и вправду был ничто, как того требовал мой непосредственный руководитель дядя Коля.

Я был слегка хмелен, слегка небрит и весьма озабочен. Не образец сотрудника ВЧК, у которого голова должна быть холодной, как айсберг в океане, а сердце горячее, как свежевыпеченная булка. Я шел по задворкам города, натыкаясь на мусорные свалки, разбитую арматуру, полумертвые дома, щебень, лужи, похожие на моря… Потом через подвальное помещение проник в старый дом.

Дом находился, вероятно, на консервации и был до основания разрушен и разграблен местными умельцами. Я не без труда поднялся на последний этаж обнаружил развалы угловой комнаты. Внимательно осмотрелся и по знакам выискал в стене тайник-лежку. В полиэтиленовой пленке обнаружил новенький «дипломат». С такими чемоданами ходят дипломаты по Арбату и несут домой по десять бутылок водки, хотя делают вид, что тащат важные документы, пришедшие не вовремя по дипломатическим каналам. Но не будем нервничать. Я открыл «дипломат» – там была красивая, высококачественная, автоматизированная система прослушивания в импортном исполнении. Я быстро настроил её на активную работу-прием: навел «пушку» на окна противоположного – через широкий проспект – дома. Посмотрел на часы – по разумению НГ, скоро должны произойти любопытные события. Присел на деревянный хлам – надо мной стоял парадно чистый купол неба. Под таким небом можно жить вечно. От монотонного шума проспекта я задумался тоже о вечном. Что наша жизнь – суета сует? И мы в этой суете? Зачем? Все равно жизнь закончится урной в колумбарии. Или кладбищенской могилкой с гранитно-бетонной плитой, чтобы покойник не выбрался вновь на свет Божий…

М-да. Мои пессимистические размышления нарушает шум в наушниках. Уменьшаю громкость, слышу топот ног, старческий кашель, бытовые переговоры… Включил магнитофонную запись, чтобы запечатлеть происходящее для потомков… Слушая разговор высокопоставленных старцев, просматривал дом через полевой бинокль. На одном из балконов совершенно нагая девушка принимала солнечные ванны. Как говорится, каждому свое. У кого радость тела, а у кого – дела! Итак, я любовался красивым, женским, не реализованным с пользой для общества телом и слушал.

Хозяин. Шо, товарищи, случилось?

Идеолог. А вот этого сукина сына и спроси.

ГПЧ. А я что? Я – ничего… ничего такого… Все так…

Идеолог. Поговори у меня, сволочь… Все, да не все!

Хозяин. Шо, товарищи, случилось?

Идеолог. Ищейки из ГБ копают… Есть, говорят, материалы о сделке с режимом Претории…

Хозяин. Это провокаццция!

ГПЧ. Я не виноват… Я все делал…

Идеолог. Молчать! ГБ мне и про алмаз выложила… Ежели взял чего, с глаз долой – в землю закопай! Ан нет!

Хозяин. Алмаз? А сколько стоит?

ГПЧ. Четыре миллиона долларов… Я исключительно для вашей дочери… Подарить хотел…

Идеолог. Подарить?.. Не о том говорим, товарищи… ГБ, если найдет документы по Урану…

Хозяин, ГПЧ (в один голос). А что? ГБ уже партии не подчиняется?

Идеолог. Разные люди в органах. Нету преданности партии и народу. Худо… худо…

Хозяин. А где алмаз, товарищи?

Идеолог. Не о том речь, говорю. Будет нам небо в алмазах. Документы по Урану вывозить надобно…

Хозяин. Уничтожить?

ГПЧ. Нельзя. Без документации.

Идеолог. Вывезти в банк… Как? ГБ я не доверяю.

ГПЧ. Может, МВД подключить?

Идеолог. ВД тоже хорош… Хапает и хапает… Ртом и жопой… Тьфу ты! Все мало…

Хозяин. Я шо считаю: сами вы идите в жопу! Так нельзя говорить о моем товарищщще!

Идеолог. Так мы же как лучше… Надо что-то…

И недоговорил – раздался шум, потом поставленный офицерский голос твердо проговорил:

– Извините, вынужден вас побеспокоить. Необходимо провести технический осмотр кабинета.

Я понял, что надо бежать. А лучше стартовать со скоростью ракеты. Что я и сделал, мысленно попрощавшись с нагой наядой на балконе. Стремглав сбежав по лестнице, нырнул в подвальный люк. Пробежал, хлюпая по воде, через полуразрушенный подвал… выбрался из подвального окна… Короткими перебежками пересек замусоренный пустырь… Перемахнул, как олимпиец, через бетонный забор… Упал на сухую листву – начиналась осень, пора тления. Услышал шум автомобилей… Старый, мертвый дом перекрывали люди в штатском, делали это профессионально и неброско, словно играли, как дети, в казаки-разбойники. Ловушка захлопнулась, но жертве удалось из неё благополучно выскользнуть. На этот раз.

Что же дальше? Дальше события стали накатываться, как грузовой железнодорожный состав на автобус с пассажирами, застрявший на переезде. Самое нелепое и дикое положение у тех, кто купил законный билет на проезд в общественном транспорте и ехал в дачную зону выращивать огурцы, помидоры и прочую огородную чепуху.

Ан нет! По вине дуралея водителя накатывает стремительно страшная, кривошипно-рычажная сила… и прощайте огурчики и помидорчики из собственного огородика, да светло-слезная водочка, да синие очи далеких жен и подруг…

Я это к тому, что катастрофически опаздывал на авиалайнер, отлетающий в мир иной, в смысле США. Нет, не я улетал в страну искусственных чудес, крупной кукурузы, платонических улыбок, фальшивых чеков и травянистых долларов. Улетал Сын государственно-политического деятеля нашей современности. А с ним у меня были свои счеты. С малолетним преступником, разумеется.

Моя замызганная, полуразваленная автостарушка вспомнила бурную молодость и летела в международный аэропорт над скоростной трассой, как У-2. (Был такой деревянный гроб с крыльями во времена сражения под Бородином.)

От напряжения и скорости машина звенела скрипичной струной. Я молился автомобильному Богу, чтобы эта струна не лопнула. Бог услышал мою атеистическую молитву. Авто-авиапролет-перелет завершился успешной посадкой у аэропорта, который жил деловой и возбужденной жизнью вечного движения.

Я позволил себе купить жестянку с газводой. Пил сладкую теплую муть и шел вдоль пунктов регистрации пассажиров. Милым, женским, двуязычным голосом объявляли о прилете-вылете воздушных судов.

Я нашел того, кого искал. Я был примерным учеником в спецшколе. Сына ГПЧ провожали два высокопоставленных таможенника. Им было не обидно за державу, и они с легким сердцем, но тугими кошельками отпускали спутника на иноземную орбиту. Когда они попрощались и таможня удалилась восвояси, а Сын взялся за ручку дверей в рай, я легким движением боднул его голову о косяк. Чтобы молодой негодяй понял – он пока на родной земле. И Родина не хочет его отпускать, неблагодарного сына своего.

– Алмаз! Или убью, – сказал я.

– Какой алмаз? – брыкнулся мой враг под моей же рукой. – Да пошшшел ты…

– Давай-давай, дружок, намибийскую птичку…

– Мммудак, – прохрипел Сын.

Я обиделся. И забил жестяночный бочонок в шулерский рот. Чтобы мой антипод забыл все нехорошие слова. И ценил свободу слова. Во всем объеме действующей Конституции.

– Феникс! – и сдавил горло. И так, что глаза несчастного упрямца полезли из орбит.

– Ыыы! – промычал он и повел выпученными глазами себе на грудь. Наверное, он хотел улететь своим рейсом. И верно: ни один алмазный камешек не стоит зеленой плешивой лужайки у Белого дома. Тем более сто тысяч долларов я ему оставлял. Как память. Мне чужого не надо.

Из внутреннего кармана клубного пиджака я вырвал кожаный мешочек. В этом мешочке пряталась птичка Феникс, зыркнув на меня алмазным глазом…

– Спасибо, товарищ, – сказал я. – Привет от комиссара Альтшулера. – И нанес слабый апперкот в солнечное сплетение шулера. С таким расчетом, чтобы мой поверженный недруг успел-таки на воздушное судно. Зачем моей многострадальной Родине едоки? Я ушел, оставив неудачника на стерильном полу образцово-показательного аэропорта. Но со ста тысячами купюр цвета лужайки. Мне, повторюсь, чужого не надо. Алмаз же есть достояние республики. Рабочих и крестьян. И поэтому пусть пока он, посланец Африки и мира, побудет у меня. Я буду его хранить в аквариуме с пираниями. Кинологи и прочие специалисты утверждают, что это самое надежное место. Для алмаза. В четыре миллиона тугриков.

Потом я вернулся в город. Как может себя чувствовать новый Ротшильд в сумерках российской равнины и действительности? А никак. Была усталость, будто я сам пробурил в алмазных недрах Африки туннель, похожий на метростроевский имени меня.

Вечерний город в огнях казался созвездием, разрушенным термоядерным взрывом. Ракета У-2 с экипажем в моем лице необратимо приближалась к звездным россыпям. Выбора у экипажа не было – погибающая галактика затягивала своим мертвым притяжением. Но не будем нервничать: и на краю бездны травка зеленеет и солнышко блестит.

Тетя Люся не успела приготовить мне пирог с отравленными опенками. По причине негрибной погоды? Не знаю. Во всяком случае, тетя Люся была занята, следила за событиями, происходившими в музейных апартаментах, где шла неторопливая, светская беседа между заслуженным деятелем цирка и культуры и Идеологом; последний, похожий на утомленного марабу, выглядел неважно; был сер, скукожен, беспокоен, глотал таблетку за таблеткой.

– Да, беречь себя надо, – посочувствовал ему Укротитель.

– Куда там, – отмахнулся его собеседник. – Дела как сажа бела…

– Неприятности?

– Это как водится… народец-то ненадежный. Продажный народец… Веры нет… Худо-худо… Для кого мы жизни кладем… В борьбе?

– Да-да, – неопределенно почмокал цирковой деятель. – Уходит… уходит старая гвардия. А кто на смену?

– Во-во, голубчик… Разбаловали мы народ-то – пьет, гуляет, анекдоты… тьфу!.. А раньше, – мечтательно закатил глаза. – Какой порядок был. Во всем! И в труде, и в бою! И верили! Верили! – Поднял старческий указательный палец, погрозил: – Верили! «Всегда едины Сталин и народ! Бессмертен сталинский народный светлый гений! Он вместе с Лениным и вел нас и ведет! Он путь предначертал для многих поколений!»

– Да-да, были времена, – беспокойно заерзал в кресле циркач, боясь, вероятно, вечера революционных песен и танцев.

– Времена-времена, – согласился Идеолог. И перешел к делу государственной важности: – Времени мало, голубчик, это точно. Дельце у меня, однако…

– Слушаю вас.

– Оно, конечно, можно и по дипломатическому каналу… Так уж… сугубо личное, – страдал старик. – Перевезти в банк… на сохранение…

– Деньги?

– Зачем мне деньги? – обиделся Идеолог. – Так. Личная переписка… Пошутил. – С Арманд.

– Переписка?

– Я вам безмерно доверяю как мужу Дочери выдающегося государственно-политического деятеля…

– Спасибо за доверие, но я, право…

– На гастроль сегодня отправляетесь?

– Ближе к полуночи.

– Ну и славненько. – Вытащил из папки пакет в шоколадных сургучах. Сделай уж одолжение старику…

Укротитель замялся; наверное, он не любил, когда на его загривок запрыгивает когтистый хищник. Неприятно, это правда.

– Понимаете, в чем дело? – трусил. – Ведь таможня…

– Не волнуйся, милай, – прервал его Идеолог неприятным, скрипучим голосом. И с угрозой: – Перевезешь?

– Как? – страдал циркач. Он был законопослушным гражданином.

– Как, спрашиваешь? – хмыкнул старик и глянул на собеседника испепеляющим взглядом сквозь старомодные, добролюбовские очки. – А вместе со своим алмазиком… Фениксом – ясным соколом!..

Что называется, убил наповал. Такой выстрел дорогого стоит. Ай да дедушка, сталинский нарком! Все-таки жива старая гвардия. Живет и побеждает. Их жизнелюбию надо отдать должное. Принимать их надо такими, какие они есть. На данном историческом срезе. Да, причуда с пакетом, где сургуч на сургуче. Ну и что? Уважь старость! Вероятно, мои мысли были созвучны мыслям циркового деятеля. Он согласился перевезти скорым поездом Пакет. Правда, взял он его в руки с отвращением, будто гремучую змею. И я понимаю: лучше дело иметь с тиграми и львами, чем с какой-то холодной, земноводной веревкой.

* * *

Признаюсь, что казалось, ситуация начинала выходить из-под контроля. Такое было впечатление, что все участники представления решили попутешествовать. Всеми видами транспортных средств, включая собачьи упряжки. А я был один. Хотя и один в поле воин. А если поле большое? Вся страна? И США? Однако делать было нечего. Я засобирался в путь, попросив тетю Люсю сообщить моему руководству об удачной птичьей охоте.

– А какую птичку поймал? – поинтересовалась тетя Люся.

– Из породы соколиных, – хмыкнул я.

– Они ещё у нас сохранились? Странно…

– И очень редкой породы, тетя Люся. В одном экземпляре. С глазками-алмазками. – Мне хотелось похвастаться, да знал – нельзя. Без разрешения вышестоящего начальника.

– Ну-ну, птицелов, – улыбнулась тетя Люся. – Береги себя. Вернешься, накормлю пирогами…

– …с опятами?

– …с котятами!

Мы рассмеялись, и я кубарем скатился по лестнице в ночь. Я снова опаздывал. Теперь на железнодорожный вокзал. Моя автостарушка, от огорчения стеная суставами, помчалась по полуночным улицам и проспектам. Рубиновые глаза светофоров все время прерывали наш полет; в конце концов я плюнул на правила ОСВОДа на дороге и… успел в последний вагон. Хотя поезд находился в пути уже минут пять. Конечно же, проводник удивился:

– Ты откуда, сынок?

– Из ОСВОДа, батя, – ответил я. – Небось чай разбавляешь водой?

– Чччего? – оторопел навсегда старичок проводник.

Я успокоил его как мог, втиснув в рукав кредитку, обеспеченную золотым запасом страны, и продолжил свой путь.

Колеса вагонов выбивали музыку дороги, если говорить красиво. Пахло вареными курами, яйцами и умиротворением. Пассажиры отходили ко сну. За окнами мелькала тревожная, столбовая ночь.

Еще одна кредитка позволила мне устроиться на ночлег в СВ. Рядом с интересующим меня объектом. Сосед, полковник ВВС, выдул литр самогона из березового табурета и захрапел, как богатырь на версте. Я же бодрствовал, точно охотник в засаде на уток. Наконец дверь соседнего купе со скрежетом приоткрылась. Тяжеловес-телохранитель, качаясь по проходу вагона, удалялся в сторону места общего пользования. Я последовал за ним. Нельзя терять бдительности даже в нужнике, этот закон был проигнорирован тяжеловесом. И когда он выходил, облегченный, я нанес навсегда обезоруживающий удар локтем в горло врага. Тот прощально хрипнул и тушей завалился в гальюн. Ключом проводника я закрыл туалет. До лучших времен. И поспешил в купе заслуженного деятеля циркового искусства. Тот мирно спал и видел сны. Через секунду я сцепил его и столик одной цепью наручников. Потом для убедительности ткнул «стечкина» в лоб недруга. Укротитель со сна не понимал, что происходит; ему казалось – все это сон. Дурной. Как он ошибался, бедняга.

– Документы, – потребовал я.

– Какие документы? Вы что?.. Вы знаете, кто я такой…

– Знаю, – сказал я. – А документы те, которые едут в банк! Ап!

– Вы с ума сошли?.. Кто вы такой?

Я неприятным, скрипучим голосом марабу передразнил идеологического работника:

– Не волнуйся, голубчик. Перевезешь документики вместе со своим алмазом Фениксом – ясным соколом.

Укротитель, заметно дрогнув, поплыл жидким добром на своей полке. Человек потерял лицо. Это про него. И пока он находился в состоянии глубокой депрессии, я проверил карманы. Нехорошо лазить по чужим огородам и карманам, однако есть особые случаи. Думаю, сей грех будет мне отпущен св. Алексом, моим тезкой. Обнаружив заветную коробочку, я вытащил оттуда фальшивый алмаз и резким движением руки… Выбросил псевдоалмаз в открытое окно… Вернее, сделал вид, что выбросил… Но деятель цирка поверил мне и сковырнулся в банальный, бабий обморок. Я не пожалел бутылки с минеральной водой, и мой собеседник пришел в себя. Вид его был ужасен: не каждый день улетают алмазы в глухую, дорожную ночь.

– Шутка, – сказал я. И выложил на столик два Феникса. – Один из них фальшивый, дружок. Обманули тебя, дурака. Где настоящий?

Несчастный Укротитель навсегда потерял дар речи, он лишь пучил глаза, и было слышно, как кипят его мозги; ещё чуть-чуть – и чайник на плечах взорвется. Я его пожалел – кому он нужен, недееспособный. Даже звери его, навсегда опечаленного, сожрут за милую душу. И поэтому я повторил:

– Из двух один фальшивый. Который? Угадаешь – отдам.

Такой вот психологический этюд. Укротитель беспричинно заулыбался и замотал головой, как после удара молнии.

– Выбирай, дурак! – не выдержал я. – Считаю до трех…

Деятель циркового искусства меня не послушал. Принялся хохотать. Бился в конвульсиях. Его рвало смехом, как желчью. Он буквально умирал от смеха. Его что-то рассмешило. Я был вынужден звонкой оплеухой по ушам протрезвить охального хохотуна. Он замолчал – из глаз катились крупные, алмазные слезы.

– Ну, голубчик, возьми себя в руки. Любой алмазик твой.

– Мммой?

– Тттвой!

– Вот, – и указал на один из предметов, искрящихся на столике. Где фальшивый – где настоящий? Где какой? Этого не знал даже я. (Шутка.)

– Дарю! – твердо проговорил я. – А ты мне документик. Подари. Справедливо ведь: алмазик тебе – документик мне. Так, товарищ?

– Да-да, конечно, – поспешно открыл «дипломат». Вот что ласка делает с людьми. О зверях я уж умолчу. – Пожалуйста…

– Спасибо, голубчик. – Я взял пакет с шоколадными сургучами. Поднялся. – И все-таки ты, любезный, ошибся… У алмаза никогда не бывает тени… У твоего тень есть…

– Тень? – не понимал Укротитель.

– Значит, он фальшивый. Если есть тень. Посмотри внимательнее на свой…

– Да, тень, – смотрел во все глаза на граненую стекляшку. – И что это значит?

– Да, случай, похоже, клинический, – проговорил я. – Будь здоров, расти большой. Хотя в тени растут, как правило, одни выблядки! – позволил себе дофилософствовать на злободневную тему. – Прощай…

– Тень? Я не вижу тени, – углублялся в себя потенциальный пациент дома печали.

Я оставил его. У каждого свои проблемы. Быть может, деятелю циркового искусства повезет, и он увидит тень от фальшивой стекляшки. А если нет тени – следовательно, алмаз из южноафриканских недр. Надеюсь, любителю камушков повезет. И он не спятит. Сумасшедшие не допускаются в клетку к тиграм и львам. Зверей необходимо беречь от бешенства людей. И не будем больше об этом.

Я вернулся в город на попутном товарняке. Хорошо, что подвернулся железнодорожный состав, идущий в нужном мне направлении.

Потом был вокзал, моя холодная автостарушка, медленная поездка по утренне-туманным улицам. Мне повезло, что случился сильный туман. В таком, молочно-кисельном, тумане легко потеряться, и в этом смысле мне повезло.

Подъехав к дому, где находилась конспиративная квартира, я обнаружил тошнотворную суету ведомственных служб. Я заметил чины ГБ и среди них Фроликова. Стоял милицейский, канареечного цвета уазик и фургон «скорой помощи». Из подъезда, я заметил, вынесли носилки, накрытые простыней и туманом. Еще я заметил молодого бойца в бронежилете – ему перевязывали руку его же боевые товарищи… Я все это впечатал в мозг – и нажал на акселератор. Машина скользнула в туман, как в реку. И река времени спасла меня.

Что же дальше? Я понял: случилось то, что не должно было случиться. Я понимал, но не верил. И поэтому оказался на заднем сиденье чужого автомобиля. Это было личное авто Орешко. Он беспечно выходил из подъезда дома своего, щурился от лимонного солнышка, раскланивался с дворовыми собаководами. Со стороны походил на процветающего адвоката, берущего взятки борзыми щенками.

Он плюхнулся в машину – уютно заурчал мотор. Я приставил указательный палец к шее водителя и угрожающе приказал:

– Хенде хох!

Орешко обомлел – нельзя терять бдительности. Тем более в собственной колымаге, похожей на гроб с колесиками. Легкой затрещиной я привел приятеля в чувство собственного достоинства.

– Орех, дыши глубже…

Приятель с недоверчивостью обманутого супруга покосился назад… Через мгновение он полоумно рвал горло и брызгал слюной. По его мнению, я идиот, если позволяю себе такие шутки, и вообще… меня ищут…

– Кто?

– ПГУ.[1]1
  FПервое Главное управление КГБ СССР.


[Закрыть]

– Ууу, – удивился я. – С каких это пор разведка занимается нашими внутренними делами?..

– Не знаю, – буркнул Орешко. – Тебе куда?

– Пока туда, куда и тебе, товарищ Альтшулер, – ответил я.

– Чего? – не поняли меня.

– Извини, устал, – проговорил я. И задал вопрос, который следовало бы задать самым первым: – Что с Николаем Григорьевичем?

– А ты не знаешь? – удивился мой приятель.

– Догадываюсь.

– Самоубийство. В своем кабинете.

– Ха, – сказал я. – И ты веришь?

– Саша, мое дело маленькое, – проговорил Орешко. – Сижу в своем болоте, на своей кочке и квакаю. Когда следует приказ. Кстати, наш ГПЧ сгорел в высших слоях атмосферы, как только сынок затащился в самолет…

– Так ты в другом болоте? – спросил я.

– Болото то самое. Кочка другая, – хмыкнул приятель. – Из молодых. Правда, болтливый, как баба… Хотя прогрессивный…

– Поздравляю, – задумался я. Город летел за окном. Праздный, грязный городишко, пережевывающий без жалости и чести судьбы. Мог ли я обижаться на Орешко? Нет, разумеется. Он как все. Все мы сидим в затхлом, гнилом болоте, все и каждый на своей удобной, тухлой кочке. И все дружно квакаем здравицы самым жабастым жабам. Ква-ква! Уррра!.. Спасение в проточной воде, но реки пересохли, превратившись в дым… туман… Попытки взбаламутить болото камнями тщетны – болотная жижа непобедима: затягивает в мертвую тину небытия всех, кто смеет спрыгнуть со своей нормированной кочки. Поздравляю, – повторил я.

– С чем, Саша?

– С новым хозяином. Служи ему верно…

– Зря ты так, Алекс, – сказал Орешко. – Он ещё будет играть первую скрипку…

– Как? – вскинулся я. – Что ты сказал: первую скрипку?.. – И захохотал. И хохотал так, как никогда в жизни не смеялся. Бывают такие клинические происшествия в нашей малопригодной для веселья жизни. И на глазах у меня от смеха были слезы.

Мой приятель меня не понимал и обижался, как ребенок:

– Селих, ты точно съехал с резьбы. Лечись на голову… Во, придурок счастливый… – позавидовал со своей кочки. – Делает что хочет, гад такой…

– И ты делай, – посоветовал я.

– Нельзя, – вздохнул. – Жена, дети, карьера…

– Быть тебе генералом, Орехов, – пообещал я.

– А тебе в гробу, – огрызнулся приятель. – В цинковом…

– Почему?

– Мне так кажется, – сказал Орешко. – Между прочим, ботают, что Сынишку ГПЧ кто-то сделал. Два зуба он Родине оставил.

– Ну? – удивился я. – Легко расплатился с Родиной, поц!

– И что интересно: сто тысяч баксов не реквизировали…

– Да? Дела, – покачал я головой. – Должно быть, били по идейным соображениям.

– Точно, – радостно согласился мой собеседник. – По самым идейным… Молодец!..

– Кто?

– Ты!

– Я?

– Ладно, брат, не валяй ваньку. В одной Конторе работаем. Как на базаре: цыган дохлую лошадь через тростник надувает и все знают, кроме покупателя…

– Не знаю, не знаю, – ответил я. – Я бы сто тысяч поимел бы… И сдал бы в Министерство финансов… Или в Центробанк…

– Ааа, – огорченно отмахнулся Орешко. И я его понимаю: для Центробанка это капля в море, а вот для гражданина… Это ж можно приобрести космическую ракету и вместе с домочадцами, кошками и собаками улететь на планету Марс разводить яблоневые сады и картофельные поля.

Потом мы попрощались. Орешко уехал служить Родине на свою персональную кочку; я же отправился гулять по городу, столице нашей Родины. Я люблю Родину, и с этим ничего не поделаешь. Ее не выбирают, она выбирает нас. Тут надо заметить, что всевозможные, слюнявые, носатые мурла нашей интеллигенции упоминают, по случаю и без, фразу, приписывая её великому яснополянскому старцу, о том, что патриотизм есть последнее прибежище негодяя. Господа, суки картавые, лжете, падлы нехорошие! Говорил лорд Великобритании (фамилию, к сожалению, не помню), и говорил он следующее: и даже последний негодяй ищет прибежище в патриотизме. Чувствуйте разницу, господа соврамши! Не люблю, когда меня заталкивают на мерзкую кочку, да ещё и голову посыпают пеплом бесславия и ненависти к своей же стороне. Я сам буду решать, что и кого любить и что и кого ненавидеть. И хватит об этом.

Я долго гулял по любимому городу. Наверное, я с ним прощался. Не знаю. Потом в сиреневых сумерках я позвонил по телефону, номер которого я запомнил по счастливому билетику.

– Да? Алло? Я вас слушаю, – услышал женский голос. Трубка шумела, как морская раковина.

– Здравствуй, Лика, – сказал я.

Она помолчала. Было слышно, как шумит далекое, холодное, мутное море. Потом она медленно проговорила:

– Здравствуй, Александр.

– Вот, позвонил. Обещал.

– Спасибо.

– Что-то случилось, Лика? – спросил я. – У тебя такой голос?

– Семен Петрович умер, – ответила она. – На море. Сердечная недостаточность, сказали врачи. Вот.

– Прости, – сказал я. – Тебе помочь?

– Нет, все в порядке, – ответила. – Просто все… все как-то неожиданно. Был человек – и нет человека…

– Если хочешь, встретимся…

– Как-нибудь в другой раз, Саша…

– Хорошо, Лика, – проговорил я. – Я только могу уехать… надолго…

– В командировку?

– Длительную командировку, но я сразу буду звонить…

– Спасибо.

– До свидания.

– До свидания.

Я шел по вечернему городу и о чем-то думал. Вероятно, я рассуждал о смерти. Такое впечатление, что старуха с косой бродит где-то рядом со мной. Взмах сельхозинвентарем – и ещё одна загубленная душа. Не слишком ли дорога цена алмазной птахи и урановых сделок? Не знаю. Нет убедительного ответа. Жаль дядю Колю, но погиб он на своем боевом посту, пусть простит за красивые слова. Жаль старого вояку Семена Петровича Батова… В том, что его ликвидировали, сомнений нет… Однако за что? Старый, больной генерал-бегемот?.. Следовательно, как сказал бы НГ, мы на верном пути. Вернее, я. Я остался один. У меня в кармане болтается алмазный булыжник, а у сердца – ультрасекретные документы.

Самый удобный герой в нашей жизни – это мертвый герой. Никаких проблем. С ним и его проблемами. И поэтому охота, верю и надеюсь, идет за мной по всем законам военно-полевого времени. Государство должно уметь защищать себя от выродков и героев. Если, разумеется, я герой. Хотя пока не мертвый. А даже наоборот. Я иду в толчее, и меня с жизнерадостным нетерпением толкают. Никогда не подозревал, что тумаки в бока приятны. Коль я кому-то мешаю, значит, существую?

Через несколько часов я кружил у кирпичного дома, где на своих диванах-кочках отдыхали те, кто притомился месить жижу дневной повседневности. Из окон неслись крики и музыка домашнего уюта и непритязательного счастья. Жители кирпичного болотца были настолько далеки от моих проблем, что казалось, живут на другом болоте, в смысле планете. Впрочем, в этом болоте проживал тот, кто частично занимался и моими проблемами. Лягушка-квакушка Фроликов. Я знал о нем все. И поэтому ждал. Я знал, что поздним вечером он любит выводить погулять двух длинных, колбасных братцев-такс Моисея и Давида. Мне надо было поговорить. Не с псами, с хозяином-собаководом. Когда ты занимаешься серьезным государственным делом, горбишься то есть за идею, то не имей душевных привязанностей. Это может тебе помешать в осуществлении твоих же целеустремленных, далеко идущих планов. Мой недруг пренебрег этим правилом. Он вывел двух любимых, славных кобельков для естественной надобности их самих. Моисей и Давид с радостью оросили местные кустики и принялись вынюхивать помойные места.