Текст книги "Кровавый передел"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

Жертвы сразу направились ко мне. Вероятно, вид аборигена пустынной местности вызывал доверие.

– Извините, молодой человек. Разрешите представиться: Семен Петрович Батов, генерал-полковник в отставке.

– Чем могу служить?

Старик тряс бабьими щеками, подбородком. Лысина его была цвета хаки, и на ней пушился старческо-младенческий пушок. Генералу было трудно жить, но держался он молодцом. Рыцарь при своей даме.

– Сима! Прекрати, – весело закричала та, демонстрируя миру и мне спортивную фигуру. – Ей-Богу, как маленький…

– Новенькие? – вежливо поинтересовался я.

– Да-да, сегодня вот… У меня к вам просьба, юноша.

– Рад помочь.

– Дело в том, что Лика… супруга… уплывает… за буйки. Нарушает правила поведения на воде… Правила ОСВОДа… Нехорошо.

– Да, – согласился я. – Правила ОСВОДа надо соблюдать.

– Вот! – обрадовался Батов. – Не проявляет благоразумия. Океан – это океан…

Я поднялся с горячего песка. Продемонстрировал торс и все остальные бицепсы. Девушка доброжелательно улыбнулась.

– Лика.

– Александр.

И пока мы разводили церемонии, генерал переживал изо всех своих сил:

– Ликонька такая увлекающаяся натура… А океан есть… есть океан…

– Вообще-то мы на море… – заметил я.

– А мы с Океана, – улыбнулась Лика. – Нам это море – лужа.

– И тем не менее всю ответственность, как ОСВОД, беру на себя, твердо пообещал я генералу-мужу. Тот довольно захмыкал, плюхаясь в тень тента.

А мы с Ликой пошли к луже. У лужи был цвет глаз моей спутницы. Красивый, изумрудный цвет.

То есть начинался беспечный, курортный роман и выполнение задания руководства. М-да. Вот мы с Ликой барахтаемся на мелководье; видел бы меня Николай Григорьевич… Вот мы бегаем друг за дружкой по берегу, точно в плавках девушки шифрограмма, которую мне необходимо добыть с риском для жизни… Вот мы бродим по местному базарчику. Останавливаемся у гадальщика, похожего на морского пирата и моего непосредственного руководителя дядю Колю. Обезьянка выуживает из ящика счастливый билетик: «Любовь для вас, любовь до гроба».

Вот именно: до гроба. Но надо жить. И пока мы прожигали жизнь, генерал Батов вовсю кропал свои воспоминания в толстую тетрадь. Тетрадь, признаюсь, меня тоже интересовала, как и его жена. Такой я вот подлец: приятное с полезным.

Через неделю у генерала выросли ветвистые рога. Они не могли не вырасти в такой нервно южной обстановке. Солнце, воздух и вода, как известно, лучшие друзья для любви. Нас с Ликой подвело море и катамаран на волнах. Катамаран на двоих. Педальный такой. Мы с Ликой увлеклись и отъехали поближе к турецкому берегу. Наш же берег превратился в ниточку. От испуга и любви мы упали в воду и закружились вокруг плавсредства. В абсолютно нагом виде. В чем мамы наши нас родили.

Всем своим прекрасным видом Лика напоминала мне русалку. А я ей дельфина?

Неожиданно застрекотал вертолет. Выплыл трескучим металлоломом из-за гор. Вскоре завис над нами. (Я представил, как солдатики через полевой бинокль…) Я погрозил им плавником – и вертолет уплыл ловить турецких шпионов.

Русалка и дельфин снова остались одни. И волны им помогали в любовно-экзотической утехе.

Когда мы опять превратились в людей и вернулись на сушу, то обнаружили в столовой Семена Петровича с ветвистыми рогами. Генералу было неудобно, жарко, он громко хлебал щи, его можно было только пожалеть. Мы ошиблись, генерал был вполне счастлив.

– Друзья, я закончил воспоминания. Пока черновик… Но… могу почитать…

– Сима, в другой раз, – сказала Лика. – Мы лучше на море…

На катамаран, промолчал я.

– Лика, ты бы меня, старика дурака, поправила бы, – попросил Батов. Наше ангольское путешествие…

– Ангольское? – это спрашиваю я.

– Семен Петрович у нас был советником, – скучно отвечает жена. – Хочу на море…

– Послушаем немножко, – предлагаю я. – И потом в Океан…

– Саша, если бы ты видел Океан, – огорченно вздыхает Лика, поднимаясь из-за столика. – Море – это лужа… Ну, идем же, писатели и читатели…

И я понимаю огорчение женщины: качаться на катамаране куда веселее, чем слушать дряхлые истории прошлого…

Мы отправились в номер. Советник волновался, как юный пионер. Искал очки, откашливался, рылся в бумагах…

Вдруг из папки веером выпорхнули на поле ковра фотографии. Я поспешно их поднял, услужливый молодой человек. На цветных фото глянцево чернели ваксовые лица ангольских товарищей и нездорово желтели лица наших государственно-политических товарищей. Среди них я заметил и родного ГПЧ. Он улыбался, как медный пятак. Наверное, в кармане его белых парусиновых брюк пела птичка Феникс.

– Не ходите, дети, в Африку гулять, – продекламировал я.

– Ну да, ну да, – сказал генерал Батов. – Скажу по секрету, молодой человек, нашпиговали мы их оружием своим… М-да!.. Но это к слову!..

– Извините, Ангола и Намибия, кажется, это… рядом?.. поинтересовался я.

Советник радостно хмыкнул.

– Рядом. Саша, если вас поделить пополам? Это тоже рядом?

– Да? – задумался я, представляя себя из двух половинок.

– Ангола наша, Намибия не наша, – продолжал Семен Петрович. – Так сложились исторические условия и предпосылки… Впрочем, все это у меня изложено и задокументировано… Итак, я начинаю…

– Нет. – С балкона вышла решительная Лика. – Сима, прости, но я хочу на море… Устроим посиделки вечером.

– Вечером?

– Да! – И буквально вытолкнула меня из номера. Я лишь успел заметить: Советник, огорченно крякая, зашебуршил бумагами.

И понять его было можно: все войны, все беды, все скандалы, все провалы рыцарей плаща и кинжала – от них, бестий, чарующих своими формами слабые мужские сердца.

Как это ни грустно, мне надо было выполнять задание. Конечно, приятнее качаться на волнах с любимой дельфиночкой, чем рыться в чужих вещах. Увы, долг! А он превыше всех прелестниц, вернувшихся в родные пенаты из Африки.

Не будем нервничать – будем действовать. Каким-то удивительным образом мне удалось отправить супругов в горы. Канатной дорогой. Они уплыли в кабинке на двоих; уплыли в заоблачную даль. Я же легкой трусцой побежал мимо кипарисов и пальм в генеральский номер. Там провел необходимую оперативную работу, а проще говоря, слямзил путем фотосъемки документы, представляющие интерес в свете алмазного блеска Феникса. Через час я, как часовой любви, встречал утомленных горным воздухом супругов. Семен Петрович Батов качался, как боцман после трех литров грога.

– Друзья, умный в гору не пойдет… умный помрет сразу…

– Сима, впереди у нас жизнь, а ты скис душой, – тревожилась Лика. Тебе надо отдохнуть, милый…

– На кладбище наш отдых, – был пессимистичен генерал. – Хотя чертовски хочется работать, друзья…

Генерал был прав: работа прежде всего. Это закон нашего индустриально развитого колхозного общества. И с этим надо считаться. Тем более погода испортилась – заштормило. Вода была мутная, с обжигающими, крапивными медузами. Волны выбрасывали скользкие, желеобразные сгустки на берег, и солнце разлагало их до состояния ничего.

Мы прощались с Ликой. Ветер орудийно хлопал парусиной тентов. Пылевой смерч плясал у подножия горы. Медузы плавились под нашими ногами.

– Прощай, – сказала женщина.

– Я тебе позвоню, – сказал я.

– Зачем?

– Не знаю, – ответил я.

– Прощай, – повторила она и зашла в море по колено. Крепкие, напряженные волны пытались её сбить. Она держала удар. Лишь на лице Лики была мука, словно она забрела в заросли крапивы.

На привокзальном ларьке тоже орудийно хлопала парусина. Погода испортилась окончательно, и смысла оставаться на побережье не было. Такие, как я, люди долга – они же пассажиры – скупали на дорогу бутылки с водой, пирожки и сувениры моря. Запах моря уже перебивался суетой, волнениями, железом и мазутом. Я стоял у окна с фирменными занавесками и смотрел на перрон, по которому катились южный мусор и семечная шелуха.

– Так, за постель прошу… И билеты сразу, граждане и гражданки хорошие…

С мятыми деньгами я выудил из кармана бумажную четвертушку счастливого билетика, приобретенного у гадальщика-пирата, похожего на моего НГ. На словах «любовь до гроба» крупным женским почерком были выведены цифры телефонного номера. Я посмотрел на эти цифры, запоминая их навсегда, и смял бумажное счастье.

Столица встречала теплым дождем, толпами гостей, автомобильными пробками и каким-то всеобщим нервным напряжением. Общество ждало перемен. А их не было, перемен. Вероятно, они застряли на каком-то запущенном полустанке истории.

В квартире я обнаружил пыль запустения и пустые шкафы. Бывшая жена ушла к другому. Со своим приданым. Что радовало. Холостяцкая жизнь бодрит, как рюмка водки на скрипичном концерте. Бывшая жена любила скрипку как инструмент. И посещала концерты знаменитых деятелей вождения смычком по струнам. Вместе со мной. Я выдержал всего одно посещение муз. На втором сбежал в буфет и наклюкался, как скрипач на футбольном матче. После этого наша любовь увяла, как искусственная роза в серной кислоте.

Я собирался на службу, когда зазвонил телефон. Это была она. Нет, не Лика, она не знала моего номера телефона, она ничего обо мне не знала, она лишь знала, что я не люблю скрипичных концертов. Звонила жена. Бывшая в употреблении.

– Прости. Мне нужны вещи… Я хочу забрать пальто там… куртки… Ты дома будешь?..

– Да, – ответил я.

Какое пальто? Какие куртки?.. Быть может, квартиру ограбили?.. Нет, голос звонившей был чересчур напряжен. Так говорит человек, когда рядом с ним находятся другие. И эти другие знают, чего они хотят. А все хотят одного – чтобы не было проблем. Нет человека – нет и проблем, таков лозунг дня.

Я бросил свое старое пальто на диван, прикрыл его пледом – теперь в неверном свете телевизора лежал, отдыхая, обыватель с нафталинной судьбой.

Потом, проверив всегда боеспособного «стечкина», я выбрался на лестничную клетку, пропахшую щами, котами и сплетнями; поднялся вверх на один пролет. Присел у бойницы окошка…

В нашем многотрудном деле интуиция играет вторую, если не первую скрипку (тьфу ты, пропасть). Это врожденное чувство. Без него все заканчивается скорым выносом тела. И ты в качестве пепла обречен на вечное поселение. В колумбарии.

У подъезда заскрипела суставами и тормозами лихая малолитражка. Из неё выбрались трое. Осмотрелись по сторонам. Двое в макинтошах пропали из моего обзора; водитель закурил – синий дымок пыхнул над его головой, как нимб. В данной ситуации первый претендент в колумбарий.

Повторюсь, я убиваю только в крайних случаях. Зачем брать лишний грех на душу? Я всегда пытаюсь серьезную ситуацию превратить в нелепую. Для своих врагов. Те, как правило, сами попадают в ловушки. По своей глупости и недальновидности. Это тоже врожденное чувство: читать ситуацию.

Например, сейчас двое пыхтят на лестничной клетке, как два бронепоезда на запасном пути. Разумеется, мой сосед-пенсионер, вредный дедок из бывших чекистов, приоткрывает дверь и бубнит в щель:

– Кто такие? Сейчас вызову наряд, еть вашу мать!

Боевой такой старичок. И очень любопытный. По классовому убеждению, что вокруг одни враги народа и борьба с ними продолжается. Ему что-то тихо объясняют, и он радостно горланит на весь дом:

– Сынки, а может, помочь? У меня маузер. От комиссара товарища Альтшулера!..

И смех и грех. В тяжелых условиях трудятся продолжатели дела товарища Альтшулера.

Кое-как затолкав любопытного дедушку обратно в его дом-крепость, мои недруги открывают дверь квартиры. Моей. Ключами! (Отбирайте ключи у бывших жен.) И пропадают. Лестничная площадка пуста. Я спускаюсь к двери. Прислушиваюсь: там, в квартире, раздаются характерные звуки, точно хлопают бутылки с шампанским… Двое сообразили на троих?.. Я закрываю дверь на ключ. Ключ оставляю в замке. Ловушка захлопнулась – швейцарские замки самые надежные. И бегу по лестнице вниз. Люблю темповые упражнения. Темп, импровизация и натиск – и враг побежит с поля боя.

Тот, кто вредил своему здоровью сигаретами, вовсю, паразит, флиртовал с моей женой. Обидно. Было мне. Быть может, поэтому я локтевым приемом сжал горло врага. Тот побрыкался для видимости, потом обмяк и стих. Как известно, никотин убивает лошадь. А здесь слабый человек. Ему не повезло. Это был не его день.

На заднем сиденье малолитражки ойкала женщина. Кто такая? К своему удивлению, я узнал жену. Бывшую супругу. Она тоже любила курить. Но я её пожалел. Наверное, я поверил словам:

– Я… я… я не знаю, кто они такие… Я не хотела… Они меня заставили… Я же тебя предупредила…

– Спасибо, – признался я.

Малолитражка мчалась по праздному, беспечному городу. Мне нравится быстрая езда. На чужой машине. Ее можно не жалеть и разбить вдребезги. Мне нравится быстрая езда. С чужой женщиной. В любую минуту можно притормозить и попрощаться с пассажиркой. Что я и делаю у перекрестка – рывком открываю дверцу машины.

– Прощай.

– Уходить?

– И постарайся больше не курить, – любезно предупредил я. – Сама же убедилась во вреде табака…

– Да-да-да, – поспешно ответила женщина и пропала в праздной толчее улицы; от неё в салоне машины остался лишь стойкий запах духов, которые, признаться, никогда не нравились мне. У духов был удушливый запашок…

Потом так получилось, что я встретился с непосредственным руководителем Николаем Григорьевичем. Встретились мы за городом. В дачной местности. У железнодорожного переезда. Проклятая малолитражка, пока я договаривался о встрече, у неё отказали тормоза, и тарахтелка навернулась в глубокий, как Марианская впадина, кювет. Жаль, хорошая была машина; у вещей, как и людей, свои судьбы. И тут ничего не поделаешь.

Генерал-лейтенант приехал на встречу один. Был замаскирован под дачника, любителя-садовода; был в свитере и джинсах. Не хватало только лопаты и черенков.

– Ну, что, сынок? Из огня да в полымя? – спросил НГ.

– Едва не получил свинцовый привет от Сынишки, – согласился я. – Что такие все нервные? Неужели птичку нашли?

– Птичка? – покосился на меня дядя Коля. – Эта птаха – тьфу, мелочь! Камешек для забавы идиотов… Тут, брат, другое…

– Оружие?

– Поберечь тебя надо, дурака, – вздохнул генерал. – Прогуляемся, предложил, и мы отошли от автомобиля в пролесок. Так, на всякий случай. Далеко на стыках стучал железнодорожный состав. На деревьях и кустах лежала пожелтевшая печать осени. – А ты, сынок, загорел и обматерел… Как там генерал Батов?..

– На боевом посту, – улыбнулся я. – Закончил воспоминания. Вы будете первый читатель, – и отдал микропленку.

– Хорошо, поглядим. Все пойдет в корзинку… Так о чем это я?..

– Оружие, Николай Григорьевич.

– Я сам думал: оружие… Поставки-то само собой: дальнобойные реактивные системы залпового огня «Ураган», «Смерч», танковые управляемые снаряды, вертолеты… и ещё там по мелочи…

– Детишкам на молочишко…

– Мелочь, Саша, мелочь… Дело такое раскручивается… Опасное для здоровья…

– Не томите, дядя Коля.

– Обогащаем уран и обратно отправляем… морями-океанами…

Я несдержанно присвистнул – из кустов мне ответила какая-то пичужка. Я рассмеялся.

– Южноафриканская птичка снесла ядерное яичко… Хлебов ещё тогда знал что-то… Алмаз плюс уран… Это же мировой скандалец… Если мир узнает, конец благородному семейству…

– Конец будет нам, – сказал Николай Григорьевич. – Насмерть узелок завязывается, предупреждаю.

– Николай Григорьевич, – обиделся я, – поздно меня пугать. Пуганый.

– М-да, – покачал головой Нач. – Много ты знаешь?.. Ничего не знаешь.

– Чист, как младенец, – хмыкнул я.

– Вот именно. А кто-то считает, что знаешь… Вот беда в чем…

Издалека наступала по рельсам мощная, стальная сила, мы же возвращались к автомобилю, на котором садоводы-любители не ездят. На таких разъезжают или начальники спецслужб, или денежные барыги.

– Слушай меня, сынок, внимательно, – проговорил дядя Коля.

Товарняк смял, уничтожил пригородную тишину, заглушил слова. Проходил мимо нас неотвратимой, всесокрушающей лавиной…

Что же мне сказал генерал-лейтенант? Сие осталось тайной. Для всех, кто хотел увидеть меня в колумбарии. Это радовало. Прежде всего меня. У меня слишком много было дел, чтобы отдыхать в алюминиевом кубке пепельной трухой.

Был уже вечер. Город после своей агрессивно-созидающей деятельности отходил ко сну. Рекламные огни ресторанов пылали впустую – нищие влюбленные проходили мимо. Вместе со мной. Я кружил по улицам, переулкам, дворикам. Зачем? Так, на всякий случай. Хотя был вечер, и тени искажали лица, и меня трудно было узнать. Иногда мне казалось, что я – это не я. А кто же тогда?

Наконец, когда я убедился, что я – это я и за мной нет хвоста, то нашел нужный мне дом, нужную квартиру, нужную кнопку дверного звонка. Дверь конспиративной квартиры открыла невзрачная, спокойная женщина с домашним пучком волос. Из коридора тянуло домашними пирогами и уютом. Люблю пирожки. С грибами. Съел и окочурился. Если не повезло. Легкая смерть.

– Вот, тетя Люся, проходил мимо, решил проведать, – сказал я пароль. Как вы тут без племянника живете-поживаете?

– Скучаем, дорогой племянничек, – и пригласила в дом. К пирожкам.

Я прошел в гостиную. Она была напичкана всевозможной видео-, радиоаппаратурой. Окно было плотно зашторенным. Мутным квадратом светился телевизионный экран. На экране – картинка: внушительная барская комната, заставленная антикварной мебелью, посудой, картинами, иконами. Над камином пестреет юбилейная афиша Укротителя цирка.

– Вот таким образом, Саша, – улыбнулась тетя Люся. – Чувствуй себя как дома.

– Спасибо. Уже чувствую.

– Пироги любишь?

– Люблю, – признался.

– С грибами? Или с картошкой?

Признаюсь, я выбрал второе. С картошкой. Береженого Бог бережет. Какая-нибудь маленькая, скользкая сморчковая сволочь может испортить всю Операцию. Какая может быть работа, когда маешься болями в желудке? Или тебя промывают посредством клизм? И поэтому, обожравшись домашних пирожков с родным и надежным продуктом, я заснул с легкой душой. Как человек, добросовестно выполнивший свой долг.

Сновидения меня не посещали. Видимо, они не поспели за мной на новое местоположение.

Утром я чувствовал себя прекрасно. Где-то вместе со мной проснулся город и шумел трудовой, кипучей деятельностью: ревели мусоровозы, дребезжали трамваи, кричали на стройке каменщики, оставшиеся без бетонного раствора… Кричали они на понятном мне латинском языке, от которого вяли уши… Милая сердцу, родная сторона… Наверное, я патриот… Я люблю запах отечественного нужника, вечно и одиноко стоящего под дождем на бесконечном картофельном поле среднерусской равнины. Впрочем, зачем слова? Их можно обменять на тридцать мелких сребреников. И поэтому лучше помолчать. В одиночестве.

Картинка телевизионного экрана ожила лишь к вечеру. В хоромах появились двое. Известный мне Укротитель людей и зверей. И она – Дочь самого выдающегося государственно-политического деятеля всех времен и народностей. Была похожа на циркового борца и на родного папу. Дама нервничала, швырнула на пол норковое манто, потоптала его, капризничала:

– А я хочу! Хочу и требую!

– Прекрати, малышка, – морщился Укротитель. – Ты, право, невыносима…

– Налей, говорю, – требовала Дочь. – Или я за себя не отвечаю. Укушу!

– Нет. – Циркач был тверд. – Сделаем дело, будем гулять смело!

– Ну, киса, я тебя умоляю…

И цирковой деятель не сумел укротить свою спутницу, сдался; золотым ключиком открыл сейф-бар. Радостно зазвенело хрустальное стекло – в рюмку плеснулась янтарная жидкость.

– Родная, предупреждаю: будь сдержанна. Ты же умеешь держать себя в руках. Только ленишься…

– Буду держаться, как крейсер «Варяг», – пообещала невыдержанная женщина, цапнула рюмку, жадно проглотила янтарное содержимое, крякнула и, подняв с пола манто, шумно им занюхала. – Вооот, теперь можно и жить, икнула. – Только ты не сильно ему потрафляй… Не очень…

– Хорошо. Но я тебя тоже прошу: молчи.

– Как партизан?

– Именно, милая. Молчание – золото!

– Ох, люблю я золото, золото мое! – фальшиво затянула Дочь.

К счастью, дверь открылась и появился тяжеловесный телохранитель, за ним протискивался Сын… со своей развязно-паразитической улыбочкой.

– И чего это, братья и сестры, забаррикадировались? Боитесь гнева народного?..

Укротитель щелкнул пальцами – и телохранитель исчез; остались одни родственные души.

– Ну вооот, – дурашливо проговорил Сын, осматривая апартаменты. Пришел попрощаться… А богато живете, товарищи… На нетрудовые доходы…

– Говно, – не выдержала Дочь. И была права: если тебя пригласили в гости, будь сдержан в своих чувствах.

– Вот-вот, может, больше и не увидимся, – развел руками Сынишка. Покидаю любимую Родину… Жаль, но надо…

– С собой? – поинтересовался Укротитель.

– Все родное всегда со мной! – последовал твердый ответ.

– Что пить? – неосторожно спросил циркач. Это была его роковая ошибка.

– Все! – горячо ответила Дама.

– Потом, – ответил Сын, – сделаем дело…

– …гулять будем смело! – хихикнула Дочь.

Заслуженный деятель циркового искусства поморщился.

– Где камешек?

– Где чек?

– Чек здесь. – Укротитель вытащил из внутреннего кармана бордового пиджака бумажник. – Камень?

– А камешек тут. – Сын похлопал себя по груди. И удивился: – Вы что, братцы, не верите мне?

– Не верим! – буркнула Дочь. И была права.

– Как и я вам! – проговорил Сын. И тоже был прав.

– Ну ты!..

– Ну я!

– Тихххааа! – гаркнул Укротитель.

Все присутствующие тотчас же успокоились, лишь с ненавистью зыркали друг на друга. Укротитель выложил на стол бумажную четвертушку.

– Пожалуйста!.. Чек… на лимон…

– И сто тысяч тугриков наличными, – напомнил Сын. – Это, товарищи, на всякий случай. Хотя я вам верю, как вы мне…

– Наглый парниша, – заныла Дочь. – Ты у меня… у параши гнить будешь!.. – и цапнула врага за руку.

– Отпусти, зараза такая! – вырвался. – На мне в рай въезжаете?! За бесценок багрю вам…

– Умолкни, – обрезал собеседника Укротитель, подошел к сейфу-бару, вырвал оттуда полиэтиленовый пакет. – Будет тебе, козел, «капуста». Здесь сто! – и швырнул пакет.

Сын этот пакет ловко поймал, открыл его, картинно нюхнул.

– Свободой, граждане заключенные, пахнет!

– Феникс! – потребовал Укротитель.

– Всегда рад помочь голодающим, – хмыкнул Сын и, как иллюзионист, извлек из воздуха ювелирную коробочку.

Деятель циркового искусства тотчас же утопил сигнальную кнопку на письменном дубовом столе. Дверь открылась – прошмыгнул маленький ртутный человечек. Если бы я не знал, что Кац Абрам Львович пал смертью храбрых, то решил бы – это он. Собственной еврейской персоной. Наверное, все ювелиры мира похожи друг на друга. Псевдо-Кац через монокль внимательно рассмотрел алмаз. Молча, умиротворенно кивнул плешивой головой и исчез.

– Ну-с, это дело надо отметить, – ринулась на приступ сейфа-бара Дочь, уже взведенная неосторожными словами любимого.

– Да погоди же ты, малыш, – потянулся за ней Укротитель. Это была его окончательная, роковая ошибка. Неужели он забыл, что к хищным зверям нельзя поворачиваться спиной, нельзя им показывать незащищенный свой загривок…

Алмаз сверкал в коробочке. Коробочка лежала на столе. У стола сидел Сын ГПЧ… Неуловимым движением руки… Кио бы умер от зависти и прекратил выступления под куполом… Неуловимым движением молодой подлец поменял камни… Поменял камешки!.. Поменял алмаз на… На что?.. Не знаю!.. Но поменял. Это была подмена года! Десятилетия! А быть может, и века! Это была работа жулика мирового класса… Я даже не сдержался и зааплодировал. К удивлению тети Люси. Признаюсь, я люблю профессионалов. Без них было бы скучно жить на свете, господа.

– Нет-нет, надо это дельце обмыть. Алмазик мой обмоем, – ворковала радостная и счастливая Дочь. – Дай-ка глянуть на мою птичку…

Счастливый Укротитель зверей бережно вытащил из коробочки фальшивую алмазную птаху. Та вовсю сверкала стеклянными гранями и оперением. То есть в результате манипуляций молодого жулика получился странный гибрид: курица с павлиньим хвостом. И этой пустой птицей восхищались.

– Крррасота! – чмокала от удовольствия и алкоголя Дочь.

– Вещь, – подтверждал деятель цирка.

Опечаленный, что продешевил, Сын поднялся из кресла, хмыкнул и пожелал:

– Ну, счастливо вам оставаться в этом дурдоме…

– Вали, чтобы я тебя в этой жизни более не видела, – процедила сквозь зубы Дочь. – Была б моя воля… грыз бы рельс с кайлом…

Сын галантно раскланивался, отступал к двери.

– Надеюсь, что тоже не увижу мадам… Вашу рожжжу, мадам!

– Аааа! – страшно заорала Дочь выдающегося деятеля современности и шваркнула хрустальной пепельницей в уже закрытую дверь. – Сука! Он меня обидел! Ты слышал?..

– Ааа, пустое, – отмахнулся Укротитель. – За сто тысяч баксов можно и потерпеть…

– А миллион? – удивилась Дама света и полусвета. – Чеком?

– Фальшивый чек, малыш, – улыбнулся деятель циркового искусства. – Ты меня плохо знаешь?..

– Ха-ха! – заржала Дочь и, упав в кресло, задрыгала ногами, как толстый карапуз. – Ха-ха, как мы его сделали!.. Класс!.. Я тебя люблю, киса! Безумною любовью…

– Учись, девочка, пока я живой, – самодовольно проговорил Укротитель. – Вот теперь можно и выпить…

– Да-да, – подхватилась Дочь. – Сейчас нажрусь…

– Поехали к цыганам, – предложил циркач, спрятав стекляшку в массивный, напольный, противопожарный сейф. – Чтобы с культурной программой…

– Киса, с тобой хоть на край земли, – пританцовывала Дочь с грациозностью медведя. – Я такая счастливая… Сегодня мой день…

– Наш, – скромно заметил Укротитель. – Не каждый день по два миллиончика на брата…

– Это ж пить можно каждый день! – восхитилась Дама. – До конца жизни. И ещё детям останется…

Деятель циркового искусства поморщился, сделал ручку калачиком.

– Прошу, мадам!

– Ты, киса, такой! Это что-то!..

И они, два прохиндея местно элитного разлива, удалились. В цыганский, очевидно, табор, где их ждала культурная программа пития. Эх, чавелы вы, чавелы!

Что тут сказать? Я получил эстетическое удовольствие от спектакля. Игра актеров великолепна! Какое проникновение в образы. Куда там Станиславскому и Чеховой-Книппер. Жизнь – лучший режиссер. Люди – лучшие актеры. Какая страсть, какие виражи судеб, какие матерые жесты и ужимки. Пружина интриги закручивается так, что возникает боязнь, как бы не случилось непредвиденного срыва. Но для удобства актеров существуют суфлеры. Суфлеры скромны, однако без них может случиться и позорный провал в финальной сцене.

И поэтому суфлеру нужно быть предельно внимательным и по возможности не шепелявить и не картавить.

На следующее утро тетя Люся сообщила, что меня желает видеть генерал-лейтенант. У себя, на рабочем месте. Наверное, тетя Люся рассказала ему о моих несдержанных эмоциях, и НГ сам хотел убедиться, насколько интересна ситуация.

Я попрощался с хозяйкой гостеприимного дома, которая пообещала в следующий раз испечь пирог с опенками. Нет, меня, определенно, хотят отравить грибами. Но я улыбнулся тете Люсе, показывая всем своим героическим видом, что готов на подвиг и к приему пищи.

Город же по-прежнему жил суетной, растительной жизнью. Пенсионеры бурлили в очередях, пионеры бежали в школу, все остальное трудовое население торопилось на гарантированные рабочие места. Я хочу сказать, что прохожих было на удивление много. И я был уверен – обнаружить меня в этом молекулярном хаосе невозможно. Как я ошибался.

Вместе с утренними, озабоченными прохожими я остановился у светофора, изображая младшего научного сотрудника НИИ. Механизированный поток был близок, опасен и шумен. Шкурой я почувствовал опасность. Наверное, у меня не штампованная спина. Прохожие, как солдаты в строю, стояли и смотрели на рубиновый глаз светофора. И лишь я оглянулся. Почему? Я оглянулся и сделал шаг в сторону. Как меня учили. Человек в спортивной шапочке общества «Спартак» завалился вперед… И улица от ужаса содрогнулась: голова в спортивной шапочке и бампер самосвала соприкоснулись.

Конечно же, в этом столкновении вышел победителем железный самосвал. Голова несчастного лопнула, точно переспелый кокос. К счастью для прохожих, голова оказалась в спортивной шапочке и поэтому мозги не брызнули в разные стороны на беспомощных трудящихся. У меня нет спортивной шапочки общества «Спартак», и даже представить трудно, какие неприятности могли ожидать тех, кто находился бы рядом со мной. В роковую для меня минуту. Повезло всем, кроме, разумеется, любителя спорта и, быть может, болельщика знаменитого столичного футбольного клуба.

Я тороплюсь по длинному, бесконечному коридору государственного учреждения. Здание построено в эпоху индустриализации и поэтизации чекистского труда. Строили надолго, на века. Усатый, рябой Хозяин верил, что враги народа не переведутся никогда. Единственное, чего он не предусмотрел: пятая колонна возникнет внутри Кремлевской стены. И как с ней, родной саранчой, сражаться, никто, похоже, не знает. Тут нужен гений костоправства. Если я ошибаюсь, пусть меня поправят. Хотя, конечно, ломка конечностей не ведет к светлому будущему человечества. Но что-то же должно сдерживать власть? Что? Не знаю. И хватит об этом.

Встречаю утомленного путника – это Орешко, он в официальной, клерковской одежде, улыбается.

– Как дела, Селих-сан?

– Делишки, Орехов. А у вас?

– А у нас – полный атас. Сыночек нашего отваливает… Тю-тю в холодные края Америки…

– Когда?

– Хочешь пинка на прощание влепить? – хмыкает Орешко и называет день и рейс отлета молодого негодяя и шулера жизни.

– Спасибо, – говорю я. – Папа, должно быть, переживает?

– Ууу, – машет рукой приятель. – И больше за свое будущее.

– А ты, Орешко, за свое нет?

– Селих, друг любезный, – обижается мой собеседник. – Издеваешься? На наш век этого добра хватит… охранять…

– Это точно, – был вынужден я согласиться.

И как тут не согласишься. Пока есть мы – будут и они, тела, нуждающиеся в нашей опеке. Человечек слаб и любит, холит, нежит свое бренное, хрупкое тельце. Он готов на предательство всех идеалов, на измену вере, на малодушие и всеобщий позор, лишь бы не обижали его телесную оболочку. Когда тебя бьют молотком по голове или другим частям, то все мудрые мысли гаснут, как маяк во время девятибалльного шторма. Мы нужны, чтобы противостоять дурному молотку или иному тяжелому предмету. Беда только в том, что свой долг мы выполняем добросовестно, чего нельзя сказать о государственных мужах: слишком уж они заботятся о животе своем. А как же нужды трудящихся и колхозных масс? Впрочем, народ о себе сам как-нибудь позаботится. Главное, чтобы водка продавалась по доступной, лояльной к правительству цене. По себестоимости: четыре копейки за литр. И тогда, без сомнений, коммунизм будет построен. В пику всему просвещенному человечеству.

Между тем мы с Орешко ещё посплетничали о делишках и разошлись по разным коридорам одного и того же учреждения. У каждого была своя пристань. Если, конечно, представить нас пароходами-человеками.