Текст книги "Кровавый передел"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Я проснулся. Как всегда. С первым хрипастым петухом из соседнего огорода. Петю забыли вовремя сварить в супе с вермишелью, и теперь он каждое Божье утро горланил славу наступающему дню. И мне тоже.

Спал я спокойно, без нервных сновидений. Так спят младенцы в утробе матери и космонавты на орбитальных станциях. Сквозь сон помню веселое брожение дорогих моих гостей. Кажется, они пели народные песни? Надеюсь, мои боевые други работоспособны после столь душевного праздника у костра. И после шашлыка.

Я выбрался из сарая. Туман клоками висел на кустах, точно вата. Сравнение банальное, но верное. Черный круг кострища и мятое оцинкованное корытце среди грядок напоминали о бурных вчерашних событиях. Странные звуки раздавались со стороны веранды, будто кто-то пытался одновременно дуть в пионерский горн, медную трубу и бить в барабан. Что за утренний оркестр? Я полюбопытствовал и увидел на веранде картину, способную выбить слезу из романтической натуры. В углу на старых одеждах дрыхла славная троица: Никитин, Резо и примкнувший к ним дед Евсей. Это они выдавали фальшивые рулады. Надеюсь, этот ужасный храп не мешал отдыхать в горнице красным девицам?

Эх, разбудить бы всех и дружною гурьбой отправиться на сельхозработы! Чтобы жизнь народа была понятнее. А Евсеич пусть спит и видит сны. Вместе с Тузиком. Они аборигены и жизнь понимают правильно. А вот мои боевые други… Нельзя. Нельзя ломать гармонию природы дикими, безобразными воплями.

Я вышел со двора на проселочную дорогу. Остановился у кювета, выпустил туда теплую, бесцветную струйку. Из себя. В этом нехитром процессе тоже имеется своя прелесть и гармоничная законченность. Как говорится, вечный круговорот воды в природе.

Туман стелился в низине, и когда я побежал, то было впечатление, что бегу по облакам. Бегу по облакам и работаю:

Для нападения и уклонения нужна острота взора. Необходимо быстро перемещаться вправо и влево. Успех атаки зависит от уклонения и обманного пасса – Из нереального проистекает реальное. К чему карабкаться на горные кручи, Если можно проскользнуть через ущелье. Не бойся яростной схватки и помни: Малым можно победить великое…[134]134
  Из канонов Шаолиня.


[Закрыть]

После часового пробега с элементами боевого рукопашного боя я плюхнулся в хладные воды родной Смородинки. Благодаря определенным упражнениям я научился в совершенстве действовать в водной стихии. Во всяком случае, чувствовал я себя, как рыба. И мог лечь на дно. Минуток на пять. А то и на десять. Если ещё месячишко потренироваться. Нет предела совершенству духа и тела.

Хочу сказать лишь одно: я не лепил из себя сверхчеловека. Это удел бездарных сочинителей, о коих я уже упоминал. Они размножаются со скоростью диффузий. Их ничто не может остановить. Они с усердием гонят многокилометровую туфту о суперменах, о бешеных коммандос, о прозорливых мусорах, о приговоренных к смерти и о прочей шушере. Знаю, легковерный народец любит сказки, мифы и байки. Однако не до такой же степени – степени всеобщего идиотизма. Как авторов с их мудачно-оптимистическими героями, так и читателей. Надеюсь, я понят правильно теми, кто не принадлежит к вышеупомянутым категориям и слоям населения.

Впрочем, не будем отвлекаться. Да и какие могут быть сверхличности в цивилизованном обществе, где на первом месте – жор, на втором – наоборот и на третьем – остальные радости и грехи сладкой жизни. Что касается меня, то я только жалкий пигмей, пытающийся привести свое биологическое состояние в более-менее работоспособное. Чтобы достичь «слияния со Вселенной», нужны десятилетия самоотверженного труда. Понятно, что для меня это невозможно. Я – огрызок своего болеющего общества. И с этим надо считаться.

По возвращении я обнаружил все то же положение вещей. Столичные гости бессовестно дрыхли. Каждый на своем месте. Правда, дед Евсей сидел на крыльце, смолил цигарку и о чем-то думал; рядом с ним распластался пес, обожравшийся шашлыка.

– Христос воскресе, – сказал я им.

– Ааа, это… ну, да!.. Воистину воскресе, – поднялся старик. Дай-ка, родненький, я тебя облобызаю!

Мы совершили эту процедуру человеколюбия и братания, и у меня возникло впечатление, что я угодил в смертельное газовое облако, как солдат в первую мировую.

Бррр! Наш крепкий, российский дух перешибет любую иноземную науку. Когда я пришел в себя после газовой атаки, то предложил любвеобильному дедку опохмелиться.

– А чего? Где? – удивился он. – Мы ж вчерась подчистую. Во гульнули. Объедки в салфетке!

– Кто ищет, тот всегда найдет, – вспомнил я пионерский завет, и мы отправились в поход на задворки хозяйства. Там, в ржавой бочке с дождевой водой, на дне хранились две пивные банки емкостью по 0,33. Мечта для страждущей, опаленной праздником души.

Сняв куртку, я пошарил рукой в бочкотаре и выудил необходимый для хворого организма продукт.

– Свят-свят, – только и проговорил Евсеич, получая награду натурой. Награда нашла скромного героя за его мужество жить, как он хочет. – Сынок, да я ж для тебя… – Пытался открыть банку. – Как эту… хреновину?.. За эту хреновинку, что ли?

Я помог ему открыть заморскую хреновину, дернув за удобную хреновинку. Пышная пена вырвалась на волю, заливая деда. Тот матюгнулся на неё и заглотил слабоалкогольный раствор.

– Тьфу! На мыле вроде?..

– Вот про мыло наш разговор и будет, – сказал я.

– Чегось? – не понял старик.

– Баньку надобно возвести, Евсеич, – объяснил я. – Как, не слабо?

– Где?

– Тут вот, – потоптался я на месте.

– Баньку? – Осмотрелся. – Можно и баньку. – Скороговоркой проговорил: – С легким паром, с молодым жаром. Пар костей не ломит, а простуду вон гонит! С тела лебедь-с, а с души сухарек…

– Вот именно, – только и вымолвил я. Вот что значит живое народное творчество. Или это действие импортного хмеля?

– Без баньки наш мужик вроде как без оглобли, – иносказательно подвел итог мой собеседник, вскрывая вторую пивную емкость. – Не, без баньки нельзя.

И мы, две высокие договаривающиеся стороны, порешили, что Евсеич со своими старшими внуками и Мусой через недельку сдают под ключ банно-прачечный комбинат на огороде и только после этого идет оплата работы и строительных материалов. (Всюду свои, смородинские!) Чтобы греха не было пропить баньку на корню. Я подивился такому мужественному и мудрому решению и понял, что мы все ещё живем. Нет силы, способной переломить наш патриархальный хребет. Как говорится, хмельна брага – из великого врага, да квас с малины от мудрой старицы Акулины.

Когда мы с Евсеичем вернулись на веранду, то обнаружили позитивные изменения: Никитин и Резо просыпались с мукой в зенках. Заметив в руках дедка банку с лечебным пойлом, оба заметно оживились. Особенно волосатый Резо, который, вскочив в семейных трусах, принялся кружить вокруг Евсеича, как обезьяна вокруг бананового дерева.

Я сказал им все, что я думаю о них, праздных, и напомнил о скором отъезде. Неужели на свежем воздухе долг перед родиной благополучно забыт? Друзья схватились за головы: только без вычурной патетики, и так тошно. Я понял, слова бессильны, и намекнул, что лекарство от всех болезней находится в светлой горнице, где красны девицы. Бутыль с табуретным самогоном ждет героев. Намек был настолько тонок, что Резо тут же догадался; завопив благим матом, ударил в стену. Головой. (Шутка.) Девицы-красавицы завизжали в ответ. Перепуганный пес залаял. Евсеич перекрестился. А я удалился. Что делать «тигру» среди племени примитивных приматов? Это я ещё выразился с большим уважением к роду человеческому. В лице моих друзей.

Богомольные старушки тянулись по тропинке к местному кладбищу. Казалось, они гуськом направляются к небу. Небо было чистым и пасхальным.

Я же возвращался после посещения могилы отца и матери. Могила оказалась ухоженной чьими-то добрыми руками; я недолго постоял у креста и деревянной пирамидки и ушел. Примерный, богобоязненный сынок? Отнюдь. Никогда им не был. Просто иногда возникает душевная потребность встречи с родными людьми. Пусть звучит мистически, однако тот, кто способен понимать, меня поймет. Пусть это будет один человек из миллиона. Но человек.

Я последний раз оглянулся на кладбищенское взгорье. Богомольные старушки по-прежнему уходили в небо – синее, как пасхальное яйцо. Помню, в детстве я купал яйца в синьке, а мама у печи готовила куличи. И эта веселая, вкусная на запахи хозяйственная кутерьма, казалось, будет повторяться из года в год… Из года в год… К сожалению, я вырос. Такое порой случается с непослушными детьми.

Как однажды заметил кто-то из великих, и дольше века длится день; и был в этом совершенно прав. Я это к тому, что наши сборы в столицу затянулись до невозможной крайности. Я на все плюнул и занялся исключительно своими делами. Пока все остальные приходили в себя. От праздника у костра. И самопального самогона.

Сначала я проверил машину, частично заржавевшую у ворот; автостарушка чадила и харкала бензином, не желая трудиться на благо её владельца; потом нырнул в погреб, где, как известно, находилась потайная лежка, единственное место, в котором сохранились запахи прошлой, счастливой жизни. Даже несмотря на появление здесь маленького оружейного склада.

На всякий случай я проверил все имеющиеся в наличии игрушки для взрослых. А вдруг кто слямзил? Нет, все было на месте, в полной боевой готовности. Однако я решил ничего не выносить из арсенала. Пока. Зачем «тигру» шумные хлопушки? Самое опасное для человека – это прыжок «тигра». Прыжок «тигра» непредсказуем, это правда.

Тишина под землей была, как, наверное, в родовом склепе. Мертвая тишина. В такой тишине хорошо лежать и думать о вечности, превращаясь в святого мученика. И действительно, что может измениться в мире? Без меня? Или со мной? Ровным счетом ничего не изменится. Ничего. Боюсь, армия не заметит павшего бойца. Разве что маршировавшие рядом товарищи. Нет, необходимо отбросить пораженческие настроения, покинуть погреб и продолжить вечный бой. За правое дело. И за светлое будущее всего человечества. Надеюсь, легкая ирония угадывается в моих словах, касающихся судьбы всего рода человеческого?

Когда я снова появился на свет Божий, то выяснилось, что без меня планета замедляла-таки свое движение вокруг солнца. Вернее, люди на ней. Девочки-красавицы грелись на солнышке, мальчики-механики мерзли под днищем старенького, битого-перебитого армейского джипа, по случаю приобретенного Никитиным у американского журналиста Дж. Сидороффа, который сумел на этом драндулете совершить познавательное путешествие по маршруту Москва Владивосток и обратно. Без разрешения на то властей. Случился скандал, и жадного до экзотики Джо посчитали агентом ЦРУ и объявили персоной нон грата. То есть выпулили из Союза ССР. А джип остался на его ухабистой территории, чтобы удачно превратиться в груду металла близ лапотной деревеньки Смородино.

– Братцы, Орешко нас разорвет, – предупредил я. Не люблю опаздывать на деловые свидания.

– Ничего, подождет, – отмахнулись друзья. – Когда ещё в таком эдеме… дурака поваляем?..

Я заглянул под днище автомобильчика – двое, перемазанные солидолом, скорее походили на чертей, чем на райских ангелочков.

Вздохнув, я присоединился к ним, разбирающимся в моторах чуть хуже, чем бараны в алгебре.

Через несколько минут я остался один: Никитин и Резо уползли пить колодезную водичку. Я увлекся незнакомой коробкой передач и только через четверть часа, успешно закончив дело, тоже пополз. К колодцу. Попить водички. И что же? По пути я обнаружил веселое чаепитие на веранде. Девушки щебетали, юноши хохотали, Евсеич и Тузик пожирали бисквитные пирожные. В неограниченном количестве.

Проклятие! Так настоящие друзья не поступают. Я имею в виду, конечно, Никитина и Резо-Хулио, а не чавкающих на весь мир пса и дедка.

Я умылся, переоделся в парадно-выходной костюм и торжественно объявил о своем убытии в столицу.

Мне не поверили. И зря. Я иногда бываю последовательным. В достижении своих скромных целей.

* * *

Поля кружили в полуденной неге пасхального воскресенья. Солнце дробилось в проселках. Автостарушка скрипела от скорости и старости. До Владика[135]135
  Владивосток (разг.).


[Закрыть] мы, возможно, дотащимся, а вот обратно? Мы – это я и Полина. Когда я устроил демарш на веранде и заявил, что покидаю приятное во всех отношениях общество, девушка примкнула ко мне. По неизвестной причине. То ли из-за сострадания, то ли из-за солидарности, то ли ради будущего скандального репортажа об интересном человеке.

Я никого не боюсь. Кроме себя. И симпатичных девушек, занимающихся древнейшей профессией. Разумеется, я говорю о журналистике. Бойтесь их, акул пера, ведь разденут до нитки, раскромсают душу и голым пустят в Африку. (Африка, Африка – мой болезненный фантом.)

В зеркальце заднего обзора плясал дребезжащий джип. Мои други, поняв, что я не шучу, а вредничаю, были тоже вынуждены загрузиться в транспортное средство, мною, кстати, отремонтированное, и отправиться из райского уголка восвояси. Дед Евсей и пес Тузик остались на хозяйстве; надеюсь, пирожные пошли им впрок.

Полина закурила – молодое целеустремленное лицо. Милое, я бы сказал. Но в сигаретном дыму. Я был удивительно находчив:

– Курить – здоровью вредить.

Девушка покосилась на меня, как на заговорившую лошадь, и тоже была весьма оригинальна:

– Один грамм никотина убивает лошадь. Покажите мне эту лошадь.

– Она перед вами, – признался я.

Посмеялись. Что тут сказать? Я всячески игнорировал девушек, посещавших деревенского бирюка. Страх сковал мои чресла, как бы выразился поэт-романтик начала века. Страх перед хакером, договорю я. Зачем в который раз становиться на грабли? Больно, когда по лбу бьют компьютерным аппаратом, похожим на вышеупомянутое сельскохозяйственное орудие труда. В свете этих печальных рассуждений я поинтересовался:

– Полиночка, а как ты относишься к этим… к компьютерам? И всем этим играм?

– Положительно, – пожала плечами девушка. – Надо шагать за прогрессом. А что?

– Ничего, – крякнул я от досады. Еще один хакер на мою голову.

– Саша, вы… ты какой-то странный, – сказала Полина. – Вроде себе на уме.

– Странный? – взглянул на милого провокатора.

– Ну, не такой, как Никитин или Резо…

– Я профессионал, а они любители, – то ли пошутил, то ли нет. Не знаю.

– И какая же у тебя профессия?

– У меня профессия? – переспросил я. И вправду, богодул,[136]136
  Бродяга (жарг.).


[Закрыть] какая твоя любимая работа? Я знаю, какая у меня профессия. Я собираю трупы. Я – сборщик трупов. Я уничтожаю ублюдочных особей, распространяющих вокруг себя страх, ложь, смерть. Я освобождаю общество от больной, биологической мрази. Да, в силу различных обстоятельств я взял на себя функции чистильщика родины от её внутренних врагов; мои функции подобны функциям волка или шакала, спасающих родную территорию от опасной заразы. И нет силы, способной остановить меня. Даже смерть меня не остановит. Потому что я бессмертен. (М-да, кажется, я погорячился в последнем утверждении. И тем не менее, пока я живу, я бессмертен.)

– Саша, ты не ответил на мой вопрос. – Девичий голос привлекает мое внимание. – У тебя сейчас был такой вид, будто ты увидел на дороге дохлого реформатора!

Девочка была недалека от истины. Дохлятина по своей сути не может вызвать ничего к новой жизни. Какие бы она, эта дохлятина, жизнеутверждающие лозунги ни бросала. Дохлятина – она и в Кремле это самое.

– Саша?

– Моя профессия, – повторил я. – Моя профессия – одиночество.

– Одиночество? – хмыкнула девушка. – Звучит красиво. Ты, наверное, и стихи сочиняешь?

– Стихи люблю, – признался я. – «С луны или почти с луны смотрел я на скромную планету с философскими и богословскими её доктринами, политикой, искусством, порнографией, различными науками, включая оккультные. Там есть к тому же люди, и средь них я. И все довольно странно».[137]137
  Эудженио Монтале «Конец года». Пер. с итал. Евг. Солоновича.


[Закрыть] – Оказывается, стихи хорошо читаются при скорости сто сорок километров в час. – Но, увы, не сочиняю…

– Мы сейчас улетим, – предупредила Полина. – На луну. Или почти на луну.

– Как Белка со Стрелкой.

– А это кто такие?

Я ахнул. Про себя. Боже мой, я забылся. Передо мной – ребенок, который ходил на горшок, когда я начинал смертельную игру с жизнью на счастье. Рядом со мной – яркая представительница другого поколения, не знающего о мужественных космических собачках, о кукурузе – царице полей, о газированной воде с сиропом по четыре коп. за стакан, о сахарных «подушечках» с повидлом. Нынешнее поколение выбирает иностранную воду на неприличную букву «х», бумажные затычки в срамное место и химические колеса,[138]138
  Таблетки, содержащие наркотические вещества (жарг.).


[Закрыть] уничтожающие потомство. Е' вашу демос мать!

– Саша, кто такие Белка и Стрелка? – повторила вопрос моя спутница.

Я популярно рассказал о первых космических полетах, о том, как великая страна без порток сумела первой запустить на орбиту спутник; как вся нация встречала первого в мире космонавта… Тогда были времена побед. А что сейчас? Времена распада, позора и поражений.

– А вы, товарищ, патриот, – сказала на все это девушка.

– Любовь к родине – это плохо? Это нельзя? Это запрещено? – задавал я глупые, риторические вопросы. – Какая-то шкварка заширенная переврала все слова…

– Сашенька, – прервала меня Полина. – А что такое «шкварка заширенная»?

Я заскрипел от злости зубами: детский сад на выезде. Впрочем, я неправ. Если хочешь в чем-то переубедить собеседника, будь с ним любезен, как гремучая змея. И поэтому я улыбнулся, как мог улыбнуться только убийца, и ответил:

– Детка, перевожу только для тебя: человек, изможденный наркотическими веществами. – За деревьями угадывались новые жилые массивы, похожие на пчелиные соты. – Какие ещё будут вопросы?

– Вопрос один: может ли человек с таким воровским арго иметь отношение к научной интеллигенции?

– Может, – твердо ответил я. – Если он всю жизнь трудился в секретном НИИ…

– …который выпускает матрацы или там бревна, – улыбнулась милая бестия.

Я покачал головой и процедил сквозь зубы, взглянув в зеркальце заднего обзора – там, в километре, разваливался джип:

– Никитину вырву жало, а Резо сверну шнобель.

Девушка искренне заволновалась:

– Это я сама, сама. В контексте загородной прогулки. Я ведь журналистка. Буду ею… Ты забыл, Сашенька?

– Я ничего не забываю, – гордо ответствовал я.

– Ты забыл сбить скорость…

Полина была права – впереди висела стеклянная скворечня поста ГАИ.

Мы приближались к территории, оккупированной пятой колонной. Мы приближались к зоне, где действовали законы воровской общины. Мы приближались к среде обитания, окруженной свалками, похожими на блевотину большого отравленного города.

Я люблю прощаться. Всегда появляется надежда на неожиданную и радостную встречу. В будущем. Тем более если сразу можно договориться. Иначе говоря, наша славная троица, я-Никитин-Резо, была приглашена в гости. Через месяц. По случаю окончания школы Никой. Мы твердо обещали быть. При удачном расположении звезд. На этом девицы-красавицы, послав добрым молодцам воздушные поцелуи, растворились в толпе пасхального люда. Праздник закончился. Для нас, которых ждала текучка. А на конспиративной квартире ожидал с нетерпением генерал Орешко.

Наш боевой друг спрятался надежно, в каком-то захолустном районе столицы, запорошенном цементным снежком: заводик пылил и в Пасху, перевыполняя, видимо, план по легочным больным. Но люди жили, пили, ходили по завьюженным потравой улицам и христосовались. Такой народец, в крови которого 99 % цемента, победить невозможно.

…Генерал встречал нас с раздражением любовника, перегоревшего в ожидании любимой. Он метался по конспиративной клетушке и матерился, не понимая нашей безответственности:

– Господа, мать-тра-та-тать, так же нельзя работать! Я собственного ребенка не вижу неделями! Сижу здесь, как пень…

– …в весенний день, – дополнил я общую картину нервного солнцеворота в холостяцкой хижине, другими словами, пошутил.

Шутка оказалась неудачной: Орешко обиделся, мол, человек он государственный и не потерпит издевательств со стороны людей, способных загубить любое дело. Это была ложь! Бессовестная. Я взорвался: это он, сучий потрох, нас подставлял! И ему, фанфану-тюльпану,[139]139
  Тюльпан недоразвитый осужденный (по Далю: Тюльпа – туповатый, разиня, ротозей) (жарг.).


[Закрыть] мы кровью заработали генеральские звездочки! И пошел он, метелка,[140]140
  Милиционер (жарг.).


[Закрыть] туда, откуда пришел. А пришел он известно откуда – с Лубянской площади.

Треск случился необыкновенный, то бишь скандал. Что делать? Все живые люди, у всех нервы, проблемы, дети, жены и, быть может, любовницы. Гвардии рядовой и генерал ГБ хотели было схватиться за грудки, да им помешали. Их же боевые друзья, заявившие, что негоже драть горло и рубахи; во всем виноваты они, люди, любители природы и экологии; и вообще надо скоренько решать деловые вопросы, чтобы затем бежать без оглядки из этого цементного мешка.

Столь разумные речи привели нас с Орешко в чувства добрые. Зачем бить морды, если можно выпить коньячку и поговорить по душам. Что и было сделано. Появилась бутылка для троих. А мне, как приз, вручили крупное, витаминизированное яблоко. С железом.

Хлопнув рюмашечку клоповой дряни, генерал принялся излагать суть проблемы. Суть дела я знал. Но жевал яблоко и поэтому молчал.

Как известно, суть дела была в следующем. Загадочная, русская «красная ртуть» привлекла внимание как ученых с мировым именем, так и безымянных сотрудников спецслужб. Ученые сказали, что подобного химического соединения не может быть в природе. Не может быть потому, что не может быть. На это спецслужбы ответили: что, вы не знаете этих крези-русских? В их сумасшедших башках зарождаются такие невозможные, дикие проекты, что остается только верить в чудо. И что интересно, эти чудеса частенько происходят. Вспомните, господа ученые, трехлинейку образца 1891 г., телефон, радио, вертолет, телевидение, хозяйственное мыло за 19 копеек, которое по своему составу не может отстирывать вещи, но ведь отстирывало же, черт подери! И так далее. Так что с этими малохольными евроазиатами нужно держать ушки на макушке. Необходимо добыть хотя бы килограмм «красной ртути», чтобы установить истину. А помогут нам в этом, господа, наши кредитоспособные мани-мани. Некоторые «новые русские» падки на них, как бурый мишка в сосновом бору падок на мед.

Так или примерно так рассуждали специалисты служб, изучающих загадочную славянскую душу. И в результате появилась некая скандинавская Фирма-покупатель, решившая приобрести незнакомый предмет через Посредника («Рост-банк»). Желание, конечно, похвальное, какие секреты могут быть у заклятых друзей? Тем более за один килограмм кирпичной пороши – несколько килограммов американских тугриков. Будет чем платить зарплату рабочим на предприятии X, что под Красноярском.

Задача перед Селиховым и Резо-Хулио проста, как H2O. Контролировать ситуацию и господина Акимова. Кто такой Акимов? Он известный химик; банкир-бланкетка[141]141
  Проститутка, работающая в каком-либо учреждении для отвода глаз (жарг.).


[Закрыть] с птичьей фамилией отправил его в командировку. Старик доверчивее туза колыванского.[142]142
  Туз колыванский – чрезмерно доверчивый человек (жарг.).


[Закрыть] С ним проблем не будет. Главная задача проникнув в закрытый городок, по возможности прочитать всю ситуацию. Есть сведения, что все производство находится под защитой и бдительным оком ГРУ. Главное разведывательное управление – это не епископальное ЦРУ; военные умеют защищать свои интересы, и поэтому необходимо быть крайне осторожным и сдержанным в своих действиях.

– H2O, – хмыкнул я. – КР 2020 и ГРУ. Веселенькие аббревиатуры.

– Саша, если бы это была поездка на остров Пасхи, я бы к тебе не обратился, – резонно заметил генерал. – Сам бы поехал. Туристом.

– Кстати, сегодня Пасха, – напомнил я. – Христос воскресе.

– Иди к черту, – отмахнулся Орешко. – Я атеист.

– Ты авантюрист.

– Почему это?

– Потому что мы – наживка, а ты – рыбак. Ты на берегу, а из нас будут делать рагу, – объяснился я в стихотворной форме. – Кстати, почему я и Резо? Вот, я вижу, Никитин горит желанием…

– Не горю ни хрена, – буркнул тот.

– А я горю, пылаю, как пионерский костер, – вмешался Хулио.

– Никитин здесь нужен, – ответил генерал. И плюхнул на стол пачку фотографий. – А ты там… Вместе с костерком… Е'вашу мать.

Я просмотрел фото. На них были изображены двое молодчиков. Первый – ну очень похожий на меня. По-моему, это был я. Шучу-шучу, разумеется. Второй ну, очень похожий на Резо. Такой миленький бочкообразный пузанчик-тамада.

– Ну и рожи, – сказал я. – Хулио, мы с тобой лучше.

Резо промычал что-то неопределенное, а генерал сказал:

– Они люди Бобока. Головорезы. Должны сопровождать туда академика, а обратно – контейнер с товаром.

– И что? – спросил я.

– Меняем. Их на вас. В аэропорту. И вы птичками улетаете.

– А что Акимов?

– Академик старенький, хотя бодренький. Видел эти морды всего один раз, – терпеливо объяснял Орешко. – С ним – как со старым знакомым… Вот паспорта, билеты… Места все рядом… Что еще?

– То есть академик – лох крепкий?

– Да, но и ваш ключик. Его там знают…

– Авантюра, авантюра. – Я пролистал паспорт. – И кто я на сей раз? Гунченко Алексей Григорьевич, м-да. А покраше кликухи не было? – пошутил я. – Резо, а ты кто у нас?

– Нодари я, – ответил тот. – Запомни на всю жизнь. И на ближайшие три дня.

– Нодари, все будет хоп, – проговорил я. – Если нас раньше времени не хлопнут. Кстати, где моя пукалка?

– В боевой готовности. – Орешко открыл маленький сейф, вытащил оттуда моего «стечкина», родненькую мою железку. – Разрешение на оружие… настоящее…

– А мне? – удивился Резо-Нодари, он же Хулио.

– А ты так отмахивайся, – сказал генерал. – Тебе, дружок, опасно доверять пушку. Сам себя застрелишь.

– Да вы чего, господа? – возмутился Нодари-Резо-Хулио. – Вы что, меня не знаете?

– В том-то и дело, что хорошо знаем, – рассмеялись мы все. – Ты у нас известный стрелок!.. Бац-бац – и мимо!.. Ха-ха!

На честные наши слова друг оскорбился и затребовал шпалер; он, боец, готов хоть сейчас доказать обратное. Вон – в небе – летит ворона. Мы ему отвечали, что смарать[143]143
  Убить (жарг.).


[Закрыть] беззащитную птаху, пусть даже вредно крикливую, – дело последнее. Лучше выпьем за здоровье новоявленных Алексея Григорьевича, Нодари и за ворону, летящую в родном, цементном небе. Пусть удача не оставит нас, людей, и пташку, чумовую от рождения. Хотя неизвестно, кто из нас более чумовой, мы или она.

На такой оптимистической ноте мы стали прощаться, обговаривая на ходу последние детали операции в аэропорту. Уже в прихожей генерал Орешко попросил меня задержаться. Никитин и Нодари удалились готовиться к завтрашней чудной игре. Орешко же сообщил мне такую информацию: в недрах ГБ обнаружены личные дела ещё двух врачей, которые трудились в африканских прериях. Фамилия одного – Латкин, он вирусолог; фамилия второго – Лаптев, микробиолог. Более никого нет с похожей на кликуху «Ладынин». Я поблагодарил товарища за помощь.

– Ааа, – отмахнулся он. – У нас на Лубянке сейчас такой бардак! Головы летят. Режут, суки, по живому. На «хозяйстве» бывший первый секретарь обкома! Представляешь? Мудак!.. В голове – опилки!.. У нас уже около двадцати тысяч «ушли»…

– Орешко, ты держись зубами, – предупредил я. – Ты ещё нужен родине.

– Иди к черту. Все шутишь, – огрызнулся генерал; взглянул на часы. Какие ещё проблемы?

– Проблем много, – ответил я. – Хочу в Париж.

– В Париж? – изумился мой друг. – Что ты там потерял?

– Хочу прыгнуть с Эйфелевой башни.

– Саша!

– Есть там один человечек. Тебе известный.

– Кто?

– Кулешов.

– Кулешов-Кулешов, – задумался. – Нет, не помню такого.

– Бывший муж твоего, мать твою, хакера! – в сердцах проговорил я.

– Анны, что ли?

– Да, он из дипломатов.

– И что? Он никакого отношения к нам…

– Я хочу с ним поговорить. По душам.

– Алекс, снова какая-нибудь дурь? Анна свое отыграла. Что еще?

– Заблуждаешься, мой друг. Женщины играют до последнего своего вздоха. Так что берегись их, как автомобиля.

– Ты про что? – насторожился Орешко.

– Про Париж. Хочу его увидеть.

– Только после Красноярска, – резонно заметил генерал.

– Да уж, всю жизнь мечтал посетить этот городишко, – пошутил я.

– Я рад, что твоя мечта – в жизнь! – похлопал меня по плечу хозяин малогабаритной конуры, настойчиво выталкивая на лестничную клетку. – Париж? Что нам какой-то Париж? Подождет нас Париж, мать его так…

– Красноярск куда лучше, – соглашался я, уходя прочь. – Ботают, там воздух необыкновенно свеж, как у верблюда в жопе…

– Не, как у слона, – уточнил Орешко. – Но с противогазом жить можно.

На этой экологической ноте мы и попрощались. Я шумно затопал по клавишам бетонной лестницы. Затем легко и весело вспорхнул на пролет выше конспиративной конуры. Зачем? Интересный вопрос. Во-первых, по нервному поведению генерала было не очень трудно догадаться, что он кого-то ждет; во-вторых, кто этот ху? Нет, я полностью доверял своему боевому и проверенному товарищу, тут никаких вопросов. Дело в другом: возникла некая версия и я хотел проверить её. Не более того. Потерял я нюх или нет? Через четверть часа я убедился, что моя интуиция функционирует, как бортовые огни космической орбитальной станции. Из амбразуры разбитого окна я наблюдал, как подкатила аккуратненькая малолитражка и из неё выбралась милая, моложавая, с объемными формами дама. Она закрыла авто и процокала в подъезд. Когда же российская леди остановилась у двери, за которой её с нетерпением ждали, и принялась прихорашиваться, как птаха, то я окончательно убедился, что это мара. Любовница то есть. И это правильно, товарищ генерал. У человека, находящегося на сияющих высотах власти, должны быть маленькие слабости. Я бы даже сказал, грешки. Если их нет, то кристально чистый член общества либо труп, либо говнюк.

Я искренне рад за своего друга. Шпалер в штанах всегда должен находиться на боевом взводе.

Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! Две гитары за стеной жалобно заныли! С детства памятный напев, милый, это ты ли?!

Эх, раз! Еще раз! Еще много-много раз! Аааа! – и под этот яростно-прекрасный, народный хит, доносившийся из хавиры,[144]144
  Хавира воровской притон; здесь: квартира (жарг.).


[Закрыть] я удалился прочь. Меня ждал Париж на сибирской реке Енисей.

Я люблю летать самолетами. Под крылом лайнера – великолепное свободное пространство. Облака как айсберги в океане. Багрянец заходящего солнца воздушный апокалипсис! Лепота. А уж ежели гекнулся с десяти тысяч километров, то вообще никаких проблем. Соскребут мокрое недоразумение с планеты – и в общую, братскую могилку. С гранитной плитой: «Летайте самолетами Аэрофлота!»

Нервничаю и поэтому так удачно шучу. Я и Резо (Нодари) находились там, где и должны были находиться по плану операции «Обмен». На бельэтаже, у общепитовской точки, пропахшей старорежимными курами и кофейным пойлом. Пассажиры сновали вокруг с одержимостью вьючных животных, создавая для нас благоприятную, защитную среду. Своим крупногабаритным багажом.

На летном, сумрачном поле пластались крылатые машины. Рев турбин, радиосообщения о вылете-прилете, нервная сутолока на посадке бодрили потенциальных жмуриков. И нас. Я и Резо были предельно внимательны, являясь при этом пассивными наблюдателями.