Текст книги "Кровавый передел"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

– Мужчины, только вы недолго, – предупредили хозяйки. – Вас будут ждать пельмени. Сибирские пельмеши. С сюрпризом.

Я чуть не упал в сугроб: про пельмени мне – все равно что удавленнику про веревку и мыло. М-да. В женщинах наша сила.

Мы прошли по протоптанной в снегу тропинке и угодили… в весну. То есть в теплицу. Она была добротная, теплая, и в ней вкусно пахло черноземом. Тюльпаны, как солдаты в алых шлемах, стояли на ухоженных, удобренных грядках.

– Вот, Александр Владимирович, радость и утешение, которые всегда со мной, – шумно вздохнул Фирсунков, повинился: – Правда, продаю… радость свою… А что делать? Пенсия моя моим девочкам только на заколки.

– Весна красна, – польстил я садоводу-огороднику.

– Родненькие мои. – Провел рукой над буденовками тюльпанов, и в голосе бывшего дипломата-разведчика было куда больше нежности и любви, чем в общении с его «девочками». – Секунду, Александр, – и, словно вспомнив рисковую молодость, извлек из тайника бутыль с домашним вином. – Тсс! Сам делал. Из вишни и… табуретки.

– Табуретки? – хмыкнул я.

– Нет, вы, Саша, только попробуйте. – Разливал розовое вино по алюминиевым кружкам. – Баламутное винцо, Александр Владимирович. Пьется соком. Голова светла, точно светлица. А потом – брык! И спишь как убитый!

– Как убитый! – повторил я.

– Знак качества гарантирую. – И мы чокнулись кружками. – Ну, будем живы, Саша, не помрем!

Помрем, если так все будем пить, часто и не закусывая, промолчал я, но кружку разведчика пригубил. Вино было терпким и пахло летним днем, замшевой пылью и выцветшим небом. Сказав виноделу о сказочных достоинствах вишнево-мебельной настойки, я был вынужден напомнить о цели своего приезда.

Бывший дипломат-шпион, а ныне огородник-винодел хорошо помнил моего отца Владимира Ивановича. Да, работали вместе, выполняя задание Родины. Работали в трудных политическо-экологических условиях: война, жара, болота, болезни. Тропическая лихорадка косила местное население, как траву. Захворал и мой отец. И не обращал внимания – Бог здоровьем не обидел. Потом слег. И вроде дело шло на поправку. Да вдруг – резкое ухудшение. За ночь сгорел. Врач сказал, что сердце не выдержало перегрузок; сердечная недостаточность.

– А фамилию лекаря не помните, Фаддей Петрович? – поинтересовался я.

– Как не помнить? Помню. Латынин. Мы его еще, помню, обзывали Доспехов или Рыцарь Иглы и Белого Халата. Да-да, такой он был… щеголь, любимец женщин, м-да. Любил чистоту до крайности. Ни с кем за руку… Брезглив был, батенька…

– Рыцарь со страхом и упреком, – задумчиво проговорил я. – А где он сейчас может быть?

– Ооо, этого я не знаю, – отмахнул рукой. – Когда это было?.. Ох-хо-хо! Не знаю, Саша, что лучше?.. От малярии сгинуть или тут, в медвежьем углу, заживо гнить? – Залпом допил вино. – Ну, ничего, выдюжим. С Божьей помощью. – Упрятал бутыль в тайник. – Айда, Александр. Пельмеши нас ждут. С сюрпризом. Да девки говорливые…

Фаддей Петрович оказался прав: нас ждали пельмени и «девки говорливые». По суете, смешкам, полунамекам и прочему я почувствовал себя женихом. Мама Лилия решила по своей душевной простоте повесить мне на шею дочь по имени Ирэн.

– Сашенька, вы знаете, Ирулечка у нас лауреат всесоюзного конкурса пианистов. Да-да!

– Ну, мама, – кокетничала дочь.

– Ирэн, ты бы Шопена?..

– Нет-нет, спасибо, – испугался я. Ничего не имею против женщин, страдающих за музинструментами, но, во-первых, у меня уже была жена лауреат всесоюзного конкурса, правда, скрипачей, а во-вторых, ну не люблю я имена такие, как Ирэн, Белла, Азелла, Виолетта, Грета, Идея, Лейла, мать её Леокадия, Мирра, с двумя «р», Сусанна, а также Цецилия. Меня от этих имен выворачивает, как пустой кошелек. Такая вот причуда. И с этим ничего не поделаешь.

– Ирэн, ну что-нибудь легонькое, веселенькое – из Штрауса, Кальмана?..

– Ну, мама…

К счастью, подоспели обещанные пельмени из Сибири. Они были крупные, как боровы, мясистые, с душистым лавровым листом. Я почувствовал, что кишки трубят сбор к приему пищи. Многие мужики[85]85
  Добросовестно работающие заключенные (жарг.).


[Закрыть] отдали бы жизнь за корытце с этими племенными хряками. Ой, худо сейчас зимой в зоне. Холодно, голодно, и Хозяин свирепствует, как цинга, требуя плановой выработки по дровам.

– Ай, Фаддеюшка, а к пельмешкам домашнего-то! – вскричала хлебосольная хозяйка. – Ууу, Саша, у нас Петрович такой винодел! Это что-то!

Бывший дипломат крякнул от похвалы, засмущался, но на руку был скор и вытащил из буфета графин с вином цвета июльского заката.

– Из вишни… и табурета, – окончательно зарапортовался Фирсунков, покрываясь подозрительно розоватым цветом переспелой зрелости.

– Да-да! Внимание! Будьте аккуратны, господа, – хлопотала милая домашняя квочка. – Зубки не сломайте о сюрпризик! Ха-ха!

Я почувствовал, что живым мне из этого терема не выбраться. Только под венец. (Шутка.)

Между тем бокалы наполнились терпким летним днем и был произнесен тост за неожиданное, но столь приятное знакомство.

Пельмени запрыгивали в меня, как лягушки в кувшин с домашним вином. Мне сделалось хорошо и уютно, будто мы сидели на июнь-июльской веранде и где-то за дальним лесом проходила невидимая электричка. Я удивился: мне мерещится или где-то рядом железнодорожная ветка? Мне отвечали: ветка-ветка, единственный недостаток, мешающий ночью спать. Счастливые люди, промолчал я, милые обыватели, которые случайно оказались на моем пути. Я слишком требователен к ним, у них свои радости, у них свои кочки, и они на этих кочках вполне счастливы и довольны. У них, мамы и папы, помимо шумной железнодорожной ветки есть ещё одна проблема: отдать дочь замуж. За хорошего, желательно, человека. Или просто за какую-нибудь мужскую особь. И я не должен их осуждать, наоборот: за последние десять лет у меня не было такого сытного и приятного обеда. Да и старая девушка Ирэн, если её лицо накрыть подушкой… И на этой дурной мысли меня пронзила боль. В челюсти! В зубе! Е-мое! Сюрприз, мать её дипломатию на Арбате и Лубянке, вместе взятых! Я взвыл не своим голосом. Из моей орущей пасти выпала солдатская пуговица, впаянная по сибирскому обычаю в сырой пельмеш. На счастье. Е'!

От моего ора и встревоженного слегка вида «девочки» едва не упали в обморок. Они хотели только счастья. Мне. И себе. И такая гримаса судьбы. Впрочем, мне повезло: зуб оказался крепче старой медной пуговицы и прокусил её по центру звездочки. Тогда, спрашивается, почему я вопил благим матом? Признаюсь, схитрил, сукин сын, прокнутил, то есть обманул, бедных и несчастных дачных дам. Мне нужен был благовидный повод, чтобы откланяться. И я ничего более умного не придумал, как разыграть вышеописанную сценку. Как говорится, не в коня корм. Но расстались мы друзьями. Фаддею Петровичу я пообещал почаще бывать у него в теплице, а «девочкам» – пойти вместе с ними в Концертный зал имени П.И.Чайковского. (Чур меня, чур!) После моего возвращения с Мальтийских островов. Ну, про срок своего отсутствия, признаюсь, умолчал. А так все правда. И мы разошлись, как пароходы на рейде у вышеназванных островов.

Вечер наступал, как армия неприятеля. Машина атаковала врага, используя дальнобойный свет фар. Сугробы на обочинах напоминали могильные холмы павших бойцов.

Город встречал огнями и проблемами. Что интересно, я сам искал и находил проблемы. На свою голову. Наверное, я энтузиаст трудных дел. Если нет, то какая нелегкая таскает меня по промерзшим подмосковным дорогам? Интуиция, быть может? Да-да, интуиция. Ангелы-хранители обладают этим удивительным качеством. Божественным провидением. И поэтому путешествие на край земли я воспринимал и воспринимаю как прогулку, необходимую для вентиляции легких и ситуации со смертью моего отца. И чего я добился? Ничего. Кроме фамилии: Латынин. Латы-нин. Доспехов – смешная кликуха. Найти рыцаря, конечно, можно. Хотя за четверть века… он мог трижды погибнуть от шприца, трижды жениться, трижды выехать на постоянное место жительства в государство Израиль и так далее. Впрочем, на землю обетованную можно и самому съездить в поисках бывшего гражданина СССР, мужья же, как правило, не берут фамилии жен; хуже, разумеется, если Латынин покойник: усопшие не любят разговаривать много, они вообще молчат по причинам общеизвестным. Так что шанс у меня имеется. При удачном стечении обстоятельств.

Вернувшись в холостяцкую берлогу, я почувствовал себя вполне счастливо. Ангелу-хранителю тоже не чужды обыкновенные, маленькие человеческие радости. Я приготовил чифирь и, прислонившись к горяче ребристой батарее, как к спине действующего вулкана, ощутил давно забытое чувство свободы. Наступил странный час – я был никому не нужен. Никому. Ни Хозяину исправительно-трудового учреждения в дремучей сибирской тайге, ни возможной супруге по имени, например, Ирэн, гремящей пельменями с пуговицами на кухне и гаммами на пианино.

Пришел час одиночества. И чудное видение посетило меня в минуты лова прихода.[86]86
  Находиться в состоянии наркотической эйфории (жарг.).


[Закрыть] Я увидел городскую площадь, вымощенную булыжником. У ратуши теснилась шумно праздная публика. Где-то там восседала Прекрасная Дама эпохи Возрождения. На задастых лошадях гарцевали рыцари в металлических доспехах. От начищенного железа прыгали солнечные зайчики. Из-под конских копыт брызгали искры. Вдруг запели золотые фанфары: к бою! Волною вспенилась праздничная толпа зевак. Два рыцаря с перьевыми гребешками на шлемах выехали для честного поединка. Копья наперевес! Вперед-вперед!.. Во славу Прекрасной Дамы!.. С нами Бог!.. И наступательный топот копыт, и смертельный лязг металла о металл…

Что за черт! Господи, меня прости. Почему лязг металла так похож на телефонный звон? Где я? Что со мной? Пожар? Спина моя горит, точно я упал в дымящийся Везувий… Ах, да! За окном конец двадцатого века, и в трубах центрального отопления кипяток, способный подкаганить[87]87
  Испортить (жарг.).


[Закрыть] мечту. Вместе с телефоном, этим бичом человечества.

Однако делать нечего, поднимаю трубку и слышу рокоток полковника Орешко. Опять что-то случилось? Или снова пора идти в казино за «Сиреневым туманом» и чтобы пополнить общественную казну?

– В казино я не ходок, – предупредил я сразу.

– Не надо такой жертвы, – засмеялся мой приятель. – Нужна другая жертва.

– Какая? – испугался я.

– Завтра утром, дружок, встретить поезд.

– Поезд? – удивился я. – Кажется, у меня все дома.

– Ошибаешься.

– Ну, в чем дело? – занервничал я. Не люблю интриг, это правда.

Дело оказалось в следующем: из южного города Одессы прибывает на первый путь скорый поезд со старенькой теткой Лики. Тетка Екатерина Гурьяновна – единственная родственница погибшей моей любимой. (Лика-Лика!) И единственная претендентка на генеральские хоромы. Впрочем, я ничего не имею против тетки. На то они и существуют, чтобы появляться в неожиданные минуты и в неожиданных местах. Нет, Орешко поступил совершенно справедливо. Помнится, у нас с ним был разговор о родственниках Лики. О разговоре я, конечно, позабыл, а полковник нет. И теперь на мне благородная миссия встретить гостей столицы.

– Гостей столицы? – удивился я.

– Тетка будет то ли с племянницей, то ли с внучкой, – объяснил Орешко. – Встречай с цветами и оркестром!

Я пообещал только цветы и поинтересовался нашими оперативными делами. В образном изложении: мол, не пора ли пересаживать хризантемы в теплицу Семена Михайловича? Нет, не пора, отвечали мне, почва ещё не удобрена. Как удобрят, так Семен Михайлович будет чрезвычайно рад новому поступлению цветов.

Жизнь во всем своем комплексном объеме проблем. Что делать? За окном быстротекущий, опасный, враждебный двадцатый век. От него три спасения: или тосковать,[88]88
  Находиться в состоянии эйфории после употребления наркотиков (жарг.).


[Закрыть] или любить, или спать и видеть сны.

Я падаю на койку, и перед моим мысленным взором мелькают апокалипсические временные пласты: мезозойская охота, крестовые походы, атомные войны… Наконец, где-то между битвой на Куликовом поле и сражением под Ватерлоо я нахожу потерянное чудное видение: булыжная площадь, толпа зевак, Прекрасная Дама, рыцари на лошадях, от ветра эпохи Возрождения реют стяги на флагштоках… Поют золотые фанфары: к бою! Вопль публики. Копья наперевес! Наступательный топот копыт. Полуобморочное состояние Прекрасной Дамы. Вселенский лязг металла… И один из рыцарей кубарем катится по камням мостовой, превращаясь в железный омлет. Рыцарь-победитель подъезжает к беснующейся толпе, к Прекрасной Даме. Та кокетливым движением руки извлекает из глубокого декольте великолепный алмаз. Публика ревет от восторга. Рыцарь-победитель поднимает забрало… Ба! Этот рыцарь мне хорошо знаком. Это же я! Конечно, я! Только с острыми усами и христианской бородкой. Мать моя история! Каким это образом я влип в эпоху Возрождения? Или этот рыцарь – мой прапрапрапрапрапрапрадедушка? Да и Прекрасная Дама мне кого-то напоминает. Кого?.. Я не успеваю вспомнить – Дама смеется звонким колокольчиком и все тем же кокетливым движением руки прячет в декольте алмазный приз. Рыцарь-победитель в моем почти лице недоумевает: приз-то он заслужил в честной схватке? Дама же продолжает заливаться звонким, игривым смехом, она так похожа… похожа…

Будильник звенит на столе, требует к себе внимания, игрушка для сонь. Сон! Какой дикий, кошмарный сон! Кажется, я там был рыцарем? Галопировал на лошади. И что же еще?.. Уже не помню…

За окном несмело рождался новый день нашего века, когда лошадь есть животное чисто экологическое и экзотическое. О рыцарях лучше уж умолчать. Рыцари духа вывелись, заржавев в сточных водах истории, хотя некоторые случайно и сохранились. Это я про себя. Потому что подъем в семь утра для меня равносилен подвигу на булыжной площади. Да-да, припоминаю площадь, ратушь, восторженных зевак и среди них…

Увы, сборы отвлекают меня от сна. Как известно, сон разума порождает чудовищ, и поэтому спать, господа, нужно как можно меньше, чтобы не пасть смертью храбрых в какой-нибудь мрачной, кровавой сече.

Термометр за окном утверждал, что денек будет с морозцем, и мне пришлось натянуть пропахший нафталином свитер. Увидев себя в зеркале, я хмыкнул: хризантема, готовая для теплицы красного кавалериста Семена Михайловича Буденного. Да, похож на физика-лирика, тайно занимающегося проблемами, решение которых способно поставить все человечество на грань атомной войны. Однако будем оптимистами. Как говорил кто-то из классиков Академии наук: на всякую хитрую, ученую жопу с водородным выхлопом всегда найдется плотная затычка. Так что человечество может спать спокойно. Этим оно, кстати, и занималось. Я же прыгал вокруг своей строптивой автостарушки, промерзшей за ночь и по этой причине не желающей выполнять свою производственно-трудовую повинность.

В конце концов с Божьей помощью и кипятка мотор заработал, и я отправился на железнодорожный вокзал, где гипсовый вождь пролетариата своей дланью указывал народным массам путь на юг. Жаль, что я не перелетная птица, – с удовольствием махнул бы в теплые края, следуя верным заветам. Увы, мечты-мечты…

Под стеклянной крышей вокзала, как в пробирке с чумой, бурлила жизнь. Мазутный запах дороги и вагонов смешивался с кислым, мерзким запахом общепита. У ларьков теснились потенциальные жертвы недоброкачественных продуктов и промышленных товаров. Пассажиры пригородных электричек спешили на свои трудовые места, вливаясь в метро, как мутный поток канализации, которую прорвало в местах общего пользования. По радио объявили о прибытии скорого поезда. Носильщики в валенках и тулупах покатили тележки по холодному перрону в надежде повстречать простофилю из теплых краев.

…Тепловоз втянул под крышу вагоны, седые от изморози. В окнах угадывались утомленные лица путешественников. Наконец состав, вздрогнув, остановился. Из вагонов командирами производства выбрались проводницы, вытерли тряпками поручни. Потом, как из дырявого мешка, посыпались оживленные, гыкающие люди с медным загаром на радостно-встревоженных лицах.

– О, як я змерз, як цуцик!.. Дэ моя торба?.. Шо цэ таке, громадяне?!

Я приготовился к самому худшему: к горластой тетке, бой-бабе с торбой за плечами, дергающей за руку сопливую девчонку. Но, слава Богу, ошибся. Из вагона почти последними вышли милая, скромная старушка, похожая на учительницу биологии или пения, за ней выпрыгнула девчушка лет шестнадцати в джинсовом костюмчике. Гарная такая дивчинка.

– Екатерина Гурьяновна? – поклонился я. – Я – Саша… Здравствуйте.

– Саша? Ах, да, Саша. Вы нас встречаете? Нам сказали… – растерялась старушка. – Ой, Саша, это Ника… Деточка, ты где?

– Я здесь, бабушка, – улыбнулась дивчинка.

Цветы были бы кстати. Для бабушки. Но я про них забыл, про тюльпаны, например, с огородика бывшего дипломата.

– А у вас мороз кусает, – заметила Екатерина Гурьяновна.

– Простите. – И, подхватив саквояж, я повел гостей столицы к машине, дежурно интересуясь: – Добрались благополучно?

– Всю ночь топили, – пожаловалась старушка.

– Было как в Африке, – хмыкнула Ника.

Я посмотрел на девочку более внимательно. Чем-то она была схожа с Асей, которая, помнится, не послушала меня и погибла на черном шоссе. Боже мой, когда это было? Сто лет назад. И ничего нельзя вернуть. Ничего не осталось от прошлой жизни. Только память.

Мы загрузились в автомобиль и не спеша покатили по заснеженным московским улицам. Город проснулся, и чувствовалось его напряженное, сдерживаемое снегом и морозом дыхание. Молодое солнце, отражаясь в стеклах и витринах, куролесило на дороге. Пешеходы отважно бросались под колеса транспорта, чтобы так просто уйти от проблем сложной жизни. Однако водители были внимательны и вовремя нажимали на тормоза.

– Москва, – с уважением выдохнула Екатерина Гурьяновна.

– Да, не Одесса-мама, – согласилась девочка. – У нас зимой тишина, как на кладбище…

– Деточка, – укоризненно проговорила тетка.

– …а у вас шумно, – закончила мысль Ника.

– Это реформы скрежещут, – сказал я.

– Саша, вы против реформ? – удивилась Екатерина Гурьяновна.

– Я против костоправов, которые по живому…

– Ну, без кровушки у нас и хлеб не растет, – вздохнула тетя Екатерина.

– Бабушка, без политики, а? – вмешалась Ника. – Все это пустые разговоры.

– Устами ребенка, – согласился я. – Какие могут быть разговоры, когда, простите, жрать хочется. Каждый день.

– А мы колбаски одесской вам везем, – поняла меня буквально простодушная тетушка. – Домашняя, с перчиком.

– Ба…

– Все в порядке, Ника, – твердо сказал я. – Всю жизнь мечтал о такой колбасе. Южного направления. Да ещё с перчиком.

Кажется, я не совсем был понят, да это и не так важно. Радует другое: нельзя победить народ, у которого сохранилась потребность дарить друг другу натуральные продукты. В данном случае домашняя колбаса из Одессы, да ещё с перчиком, есть символ свободы духа от власти проходимцев, шкурников, дураков и прочих кремлевских тузов.[89]89
  Туз – лицо, занимающее руководящие должности и прикрывающее расхитителей (жарг.).


[Закрыть]

Когда машина подъехала к знакомому мне дому эпохи кроваво-победной Реконструкции, я вдруг окончательно осознал потерю. Все можно вернуть. Даже долги. Не возвращаются время и жизнь дорогого тебе человека.

Мы медленно поднялись на этаж. Ключом я открыл дверь. Запахи прошлого, как и наши с Ликой тени, гуляли по квартире. Было грустно. Все молчали, совершая скорбный путь по заброшенным, пыльным комнатам. В кухне тетушка Катя всплакнула:

– Лика-Лика, у неё слабые легкие были; ей бы жить на бережку морском…

– Да, – неопределенно ответил я. (Существовала официальная версия: смерть от воспаления легких.)

– Что нам тут делать, не знаю. На каких мы тут правах?

– Не волнуйтесь, Екатерина Гурьяновна, все бумаги там, документы переоформят. Сейчас должен подъехать человечек…

– Ой, Саша, мне эта столица что пряник покойнику. Вот для Ники если?.. А где она?

– Там, – отмахнулся я. – Библиотеку смотрит.

– Она мне внучка. Не родная, да любимая.

– Как это? – не понял я.

Тетушка Екатерина принялась подробно рассказывать о хитросплетениях ветвей гносеологического древа. Из рассказа, если кому интересно, следовало, что у нее, Екатерины, была сестра Таисия, Царство ей Небесное, у которой была дочь Вера, шалопутная такая, так вот она выскочила замуж за моряка-китобойца Федю, а у Феди была дочь пяти лет Ника; через год моряк Федя погиб в походе за китами, а Верка уехала в Австралию за хорошей жизнью, там и затерялась… А Лика – дочь от старшей сестры Варвары, Царство ей Небесное…

О Боже! Я почти ничего не понял, все смешалось под крышей моей черепной коробки. Понял единственное, что все вышесказанное очень похоже на путаный бесконечный телесериал мыльной оперы, где герои ищут друг друга и находят в последнюю секунду долгоиграющей истории. А впрочем, чего не бывает в нашей чудной, как видение, жизни?

Между тем легкий завтрак с домашней колбасой был готов к употреблению. Я заварил чай, жиденький для гостей, себе – покрепче.

– Ника? Деточка? Где же она? – заволновалась тетушка Катя.

– Потерялась, – и отправился на поиски человека.

Нашел я Нику в генеральском кабинете. Она пролистывала книгу из серии «Жизнь замечательных людей»: «Полководец Александр Македонский». Полезное чтение для подростков. И не только. Для маршалов тоже.

– Назад, в прошлое? – поинтересовался я. – Прах веков манит?

– А почему вы так красиво говорите? – сказала егоза. – По-книжному?

Существенное замечание. Что-что, а ради красного словца… Признаюсь, я растерялся; пробормотав нечто невразумительное, я пригласил вредное юное создание на утренний чай.

Сели завтракать. Чай. С перченой колбасой. Обстановка за столом уютная, домашняя. Говорили обо всем и ни о чем. О ценах, моде, погоде, нравах молодежи, родственниках, школьных успехах Ники: она заканчивала десятый класс с золотой медалью… Я старался не блистать красноречием. Я умею учиться на собственных ошибках. И чужих тоже.

Хотя, наверное, я катастрофически постарел; во всяком случае, рядом с джинсовой юннаткой Никой чувствую себя лет на сто, как старый, облезлый петух, живущий лишь по причине своих отвратительных известковых костей, крепких, как железо.

– А вы, Саша, где работаете? – прервала мои горькие мысли тетушка Катя, являясь, очевидно, агентом ЦРУ.

– Научный сотрудник, – проговорил я с неубедительной топорностью. – В научно-исследовательском институте… «Полюс».

Тетушка была удовлетворена ответом, племянница же её выразительно хмыкнула, и по молодым привлекательным очам я понял: мне ни черта не верят!

Эх, где мои семнадцать лет, как страдал бард-горлопан. Повстречать такую девочку в свои семнадцать и утонуть в её прекрасных, синих, как озера… Тьфу ты! Язык твой, Саша, враг твой! Умолкни, дуралей, и посторонись: молодым у нас дорога, как поется в одной оптимистической песенке, а старикам у нас погост!

Шумный приход нотариуса-клерка заканчивает мои мучения и завтрак народов. Мое дальнейшее пребывание излишне. Я раскланиваюсь с тетушкой Катей и обещаю быть непременно, если удачно освобожусь после испытаний в лаборатории НИИ «Полюс». С девочкой я стараюсь быть более сдержанным и все-таки брякаю:

– Ника – это богиня любви или победы?

– Победы.

– Тогда дай на счастье лапу, друг.

Девочка улыбается, протягивает ладошку, я шлепаю по ней, словно пытаясь зарядиться молодой энергией для будущих, незримых для широкой публики подвигов. А, как известно, у нас, в СССР, всегда найдется место подвигу.

Дальнейшие события развивались менее романтично и театрализованно. Ангел мой упорхнул под защиту Небес, бросив телесную оболочку на произвол капризной судьбы. То есть для меня начинались будни на невидимом, повторюсь, фронте борьбы между силами добра и зла. Вопрос лишь в том, кто находится на стороне добра, а кто, наоборот, выступает злыднем. Известно, что я, к примеру, человек добрый и сентиментальный. Могу вздрогнуть от стихов: «Смычок все понял, он затих, / А в скрипке эхо все держалось. / И было мукою для них, / Что людям музыкой казалось». А могу перерезать горло врагу и пойти пить чай. С колбасой, нарезанной тем же самым удобным в обращении ножом.

Так что со мной лучше быть бдительным и без нужды не фамильярничать.

В полдень наступил долгожданный час «Ч». В гости ко мне приехали Никитин и Резо. Более-менее выкарабкавшиеся из предыдущей истории, они вместе со мной, оказывается, продолжали искать приключений на то, что ниже спины. Наша встреча была радостной и долгожданной. Приятно встречать боевых друзей теплыми в зимний день. Мы обнялись.

– Живее всех живых, черти, – сказал я. – Жаль только Степу Рыдвана.

– На себя принял первый удар, – ответил Никитин. – Девять пуль, и ещё жил час…

– И кто же наехал? – спросил я.

– Саша, дорогой, если бы мы знали, мы бы по гостям не ходили, проговорил Резо. – Но то, что тяжеловесы[90]90
  Тяжеловес – убийца (жарг.).


[Закрыть] были профессиональные, это я тебе гарантирую.

– Ничего, жизнь долгая, найдем и их, – пообещал Никитин. – Хотя Степу это, конечно, не вернет.

Мы скромно помянули нашего боевого товарища. (Работа-работа.) И принялись обсуждать более конкретно наши общие оперативные действия, связанные с санаторием им. С.М.Буденного.

По предварительным сведениям, санаторий на вид безобиден и прекрасен девственной природой. (О, какие там корабельные сосны, восхищался Резо-Хулио, а медсестры!) Однако под этими корабельными соснами функционирует медицинский Центр, обслуживающий болезненный люд, который состоит из партийно-номенклатурной элиты, то есть из тех, кто способен влиять на ход истории в нашем многострадальном Отечестве.

Система защиты и охраны Центра, к сожалению, неизвестна. Пока. Потому что, по глубокому замыслу полковника Орешко, я вгрызаюсь в этот объект, как вредный жучок-точильщик в дерево, и после моих исследовательских работ по свободному коридору пойдут другие специалисты.

– И какие-такие специалисты? – поинтересовался я. – Наверняка вы, бузотеры.

– И не только мы, – заскромничали герои.

– А кто еще? – насторожился я.

– Это нам неведомо, кацо, – кокетливо ответил Резо.

– А если хорошо подумать, кацо, – и взял товарища за ухо. – Оторву машинку.

– Ай-яя! – завопил Резо. – Хакер! Хакер!

– Ты ещё и материшься, Хулио?

– Он правду говорит, – вмешался Никитин. – Хакер – это не то, что ты, родной, подумал; хакер – это взломщик компьютерных систем.

– Чего-чего?

– Ты что-нибудь в компьютерах понимаешь?

– Ни бум-бум, – признался я.

– И мы тоже, – вздохнул Никитин.

– И что из этого? – не понимал я.

– А то, Алекс, что у тебя не голова, а седло,[91]91
  Ягодицы (жарг.).


[Закрыть] сказал Никитин.

– Полностью согласен с оратором, – брякнул Резо-Хулио. – Товарищ не понимает…

– Идите вы к черту, – не выдержал я.

– Все очень просто, – сказал Никитин. – Даже ты, Саша, поймешь.

– Не, не поймет, – засомневался Хулио.

– Цыц, балаболка, – предупредил я. – Пристрелю!

– Ой, не дайте погибнуть во цвете лет! – заныл Резо. – Никитушка, говори все. И даже более того!

И Никитин популярно объяснил мне, дураку, что по свободному коридору должен пройти хакер – специалист по компьютерам. Так как по некоторым источникам известно, что вся Система по психотронной обработке людей компьютеризована и, чтобы эту Систему нейтрализовать, нужна профессиональная работа взломщика. Но не медвежатника, взрывающего сейфы бомбовыми зарядами. Необходимы исключительно ум и нежные пальчики.

– А зачем? – все не понимал я. – Взорвем, к черту, все! И даже более того!

– Нельзя, мой друг, – покачал головой Никитин. – Если все хозяйство поднимем в воздух, то и все возможные и потенциальные зомби погибнут.

– Как обкуренный без дряни, – объяснил Резо, специалист по наркотикам.

– Ну, примерно так, – согласился Никитин. – И потом, ты хочешь обезглавить государство?

– Как это?

– По непроверенным данным, через этот веселый санаторий прошел отряд высокопоставленных чинодралов и партийцев. В том числе и наши казначейские птички, как тебе известно. Так что есть мнение, – усмехнулся Никитин, аккуратно перепрограммировать зомби обратно в людей. И так, чтобы они заботились не только о своих интересах, но и об интересах, прости, общества.

– Кажется, я сплю, – признался я. – Чертовщина какая-то.

– Это явь, кацо, явь, – вздохнул Резо. – Если бы не работа, я бы надрался, как летучая мышь. От такой жизни. Чтобы локаторы не работали.

– Надеремся, когда все закончим, – пообещал Никитин. – Какие ещё будут вопросы? Пожелания?

– И кто у нас хакер? – спросил я.

Переглянувшись, мои боевые друзья пожали плечами: этого никто не знает. Хакер – секретная фишка полковника Орешко. Он её держит, как рулетка азартного игрока. Тут разговор, естественно, перешел на великолепного Гошу – он же Гера, он же Гаррик (что значит по фене «героин», заметил Резо), он же Гаранян, он же гарцующая лошадка, на которой я должен въехать на запретную территорию санатория. С минуты на минуту он должен объявиться. Почему, удивился я. Есть данные, что Смирновым-Сокольским заинтересовалось руководство Центра. Оказывается, этот малый, Смирнов-Сокольский, в молодые годы свои был известен в узких научных кругах. Известность пошла ему не впрок – пил как сапожник. И сошел с круга. И вот теперь возродился в моем лице.

– Так мое сурло[92]92
  Лицо (жарг.).


[Закрыть] известно? – удивился я. – И с ним в самое пекло?

– Ты, профессор, известен только своими публикациями, – сказал Никитин.

– А кто это знает?

– Орешко все знает. И это тоже, – ответил Резо-Хулио.

– Понятно, иду на заклание, как барашек, – заметил я. Беспредельщина.[93]93
  Действия, выходящие за рамки воровского закона; наглость, не имеющая предела (жарг.).


[Закрыть]

– Никитушка, он боится, – вздохнул Резо. – Сойду я за барашка, да?

– С твоим носом, Хулио, ты верблюд, корабль пустыни, – хмыкнул Никитин. – Лучше уж я на шашлык.

Я не выдержал и сказал своим товарищам все, что думаю. О деле. Если оно сгорит на первых моих шагах, то я спущу семь шкур, невзирая на лица и должности. (Орешко-Орешко, интриган. Одна надежда: он знает, что делает.) На том и порешили. И вовремя.

Затрезвонил телефон – это был восторженный Гоша. Он сообщил неожиданную и радостную весть: моя персона заинтриговала заинтересованную сторону. С его, Гаррика, разумеется, легкой руки.

– Спасибо, Гаранян, – сказал я. Старался быть официальным, как дипломат на приеме в День независимости эскимосов.

– Ты чего? – кричал Гера. – С тебя причитается, Смирнов. Бутыль самогона.

– Два бутыля, – с энтузиазмом пообещал я.

– Тогда я сейчас буду.

– Нет. Я на работе не пью.

– Мы же ещё не работаем, – удивился неутомимый Гоша.

– Но нас уже ждут, – ляпнул я.

– А ты откуда знаешь, сокол ясный?

– От верблюда, – был находчив я. При упоминании благородного животного пустыни Резо закатил глаза, а Никитин погрозил кулаком. – Ты же мне, Гаррик, сам сказал, чтобы я был готов как штык… И я уже готов!

– А тарахтелка твоя на ходу? Свою я где-то потерял. Забыл, куда поставил.

– Хорошо гулял, товарищ.

– Ууу, расскажу, не поверишь. Ну, буду!..

Бросив трубку, я развел руками: зарапортовался малость. Друзья пожурили меня за беспечность и длинный язык. Если дело и дальше так пойдет, то ясному соколу Смирнову, мать его так, перышки до пупырышек пообщипают. На этой оптимистической ноте мы и расстались.