Текст книги "Кровавый передел"

Автор книги: Сергей Валяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

– Там.

– Где там? – Никогда не думал, что столько выдержки. У меня. – У кого? Говори, родной, а то поезд от перрона…

– Мы же, кажется… В аэропорту?..

И почему я не пристрелил эту профурсетку сразу? Как только увидел. Есть вопросы, на которые трудно ответить, это правда.

– Ну?

– Они у Оленьки.

– У какой Оленьки?! – похолодел я, как полярник на льдине.

– Она у нас комсомольской вожатой… была. А сейчас – в библиотеке… Школьной.

– Что?! – заорал я. И так, что все страны мира в лице их граждан повернулись ко мне. Укрывая телами своих малолетних детей.

– У нее, у нее…

– Не может быть?! – не верил я собственным ушам. – А при чем тут семейство Лариных. Черт подери!

– Саша, – вмешалась Полина, – Рафаэль говорит правду.

– Что?!

– Я все тебе объясню… отпусти человека. Поезд от перрона…

– Какой поезд? – потерял я окончательно свое лицо. И отпустил чужой рукав.

– Счастливо, Рафаэлька! – пожелала девушка уходящему на мексиканскую территорию.

Гранадский принц оглянулся и крикнул со слезами на глазах:

– Маме!.. Маме передайте, что я… на поезде. Это шутка про поезд, я понял. – И уходил, уходил, уходил в глубину коридора. Накопителя, тьфу, пассажиров. Только что был – и вот его нет. Нет. И нельзя его больше помацать руками, как мираж.

Странные метаморфозы происходят вокруг, это правда. В том числе и со мной. В конце концов я сказал, как выматерился:

– Ничего не понимаю!

– А я все понимаю, – сказала Полина и, взяв меня под руку, повела в бар. Пить кофе. Ждать отлета Boing-747. И говорить по душам.

Отвратительное, горькое пойло мы выпили, отлета лайнера в страну кактусов дождались и даже поговорили по душам, но я как чувствовал себя идиотом, так и продолжал чувствовать. Такого чудака на букву «м», как я, можно было искать днем с огнем. Искать на всей территории республики. И не найти, ей-ей.

По уверениям Полины, документы и видеокассета находятся у Оленьки, которая младшенькая и которая трудится библиотекарем в школе, где…

– Да знаю я эту Оленьку, – в сердцах плюнул я в чашку с кофейным пойлом. – Беседовал про жизнь, как с тобой… Тьфу ты, я дундук! То-то она так суетилась у столика своего… Ну, конечно! А я, Пинкертон хренов, страдал от собственного расп…ства. Хотя кто же мог подумать? Тут бы даже бравый милиционер Пронин застрелился от тоски. – А как, черт, её фамилия? Ларина?

– Нет, Зайченко.

– А при чем тут семейство Лариных? – взбеленился я. – Ну, Зайченко!..

– Саша, все просто. Младшенькая Оленька и старшенькая Татьяна играли в школьном спектакле «Евгений Онегин». Сестер помещика Ларина. Мама Рафчика помогала им с платьями, там… декорациями… Ну, понимаешь…

– Ну, допустим.

– Это давно было, но со спектакля пошло это прозвище «семейство Лариных».

– И об этом все знали?

– Как я понимаю, это только у мамы с Рафчиком…

– Не называй его так. Пожалуйста, – скрипнул я зубами.

– На себя злись, дорогой, – сказала Полина. – Пушкина надо было читать. В детстве.

– Читал я…

– Не знаю, не знаю, – хмыкнула девушка. – Помнится, я пыталась сказать…

Я поник головой, идиот в квадрате. В кубе. Колыванский туз. Ходили вокруг да около. Прости, Александр свет Сергеич, своих заблудившихся в суете потомков. Что тут поделаешь, грешны. Ой, как грешны.

– Ладно, – загорячился. – Всего Пушкина. От корки до корки.

– Болтушка, – засмеялась Полина. – У него томов тридцать.

– Сколько?

– Ну, десять.

– Силен, братушка.

– Прочитай для начала «Евгения Онегина», братушка…

– Етка-летка! – вспомнил я. – Никитин же… С Евгением…

– Ой, забыли…

И, толкая друг друга, мы галопом помчались по залу ожидания. С видом катастрофически опаздывающих пассажиров. Любезные до тошноты интуристы уступали нам дорогу. И, видимо, были немало поражены, когда мы исчезли в стороне, противоположной от таможенных пунктов регистрации, а следовательно, и воздушных судов. Ох, эти rashin, edrena matyshka, все у них через dzopy.

Слава Богу, мы успели. Если это можно так назвать. Никитин прохрипел в трубку, что их загнали на скоростную трассу два е'драндулета и он вынужден с крейсерской, е'скоростью приближаться к деревне Шереметьево. То есть е'дудец близок. Вместе с огнями аэропорта.

– Держись, Никитушка! – заорал я. – У нас порядок, дорогой! Можешь е' из всех стволов. Иду к тебе, родненький!.. Сейчас мы их сделаем в дуду!..

Джип застонал всеми своими измученными суставами. Замелькали огни аэропорта, автомобильные ряды, жирные бока автобусов… напряженное лицо Полины…

– Ничего, девочка, ты же этого хотела? – успокоил я её, как мог. Героический репортаж с места событий, а?

– А можно, я спрошу?.. У героя?

– Что, родная?

– А почему герои так матерятся?

– Что?

– Ну, употребляют нецензурные выражения?

– Не слышу, – крикнул я. – Потом… потом!

Хотя прекрасно все понял. Вопрос, конечно, интересный. Однако это все равно что спросить, почему ночь темная, звезды мерцают, а люди по ночам спят. Или бодрствуют. Почему у кошки четыре лапы и хвост? А собака лает? А ветер носит? И зачем построены пирамиды? И отчего войны? И что заставляет не пустить себе пулю в лоб? Нет на эти вопросы ответа. Нет, елки-зеленые. Брызги шампанского!

Я заметил на трассе нервно пляшущие огоньки, похожие на шаровые молнии. И понял, как пишут в любовно-канареечных романах, развязка близка. Близка, как матушка с оструганным сельскохозяйственным инвентарем.

Взялся за телефон – переговорил с Никитиным. Без нецензурных выражений. Хотя очень хотелось.

– Ну, что, родная, держись! – предупредил я. – Только не за меня. И постарайся не выражаться.

Полина покосилась на меня, но промолчала. Была б моя воля, попросил бы из автомобиля. Так ведь бесполезное занятие, девочка все хочет испытать сама, как, наверное, её учила популярная журналистка Леночка Борсук. И это правильно: все надо пощупать своими руками. Даже фараона Хеопса в одноименной пирамиде. За его скипетр.

Расстояние сокращалось. Между джипом и сумасшедшей кавалькадой. Я просигналил фарами – и дипломатический «мерседес» резко сманеврировал на шоссе. Едва не улетев в кювет, он развернулся и помчался от деревни Шереметьево. Преследователи переполошились, как куры на насесте. Если судить по тем воплям, которые неслись через «жучки» в наши уши. Уши вяли, ей-Богу. Оказывается, мои выражения – это младенческий лепет в солнечной песочнице.

Никитин умел считать – их преследовали две машины ГРУ. И они суетливо принялись повторять маневр посольского лимузина. И получилось так, что одно из служебных авто решило исследовать глубину российского кювета. И притормозило близ него.

Джип скользящим ударом помог служебной колымаге нырнуть в овражек. Нас с Полиной тряхануло, как при пятибалльном землетрясении. Мы высказали друг другу некоторые претензии. Ором. Полина: мол, предупреждать надо о своих действиях, фак'ю… Я: мол, предупреждал же, едрена мать!..

Пока мы выясняли отношения и приходили в себя, впереди по движению вспух огненный шар. Летучее облако пламени заклубилось в ночном пространстве. Нетрудно было догадаться, что мечта Никитина воплотилась в полном объеме. Я порадовался за товарища: хоть одна фантазия превратилась в реальность. М-да.

Когда мы приблизились к пожарищу, то увидели, как жидкая, огневая плазма пожирает автомобильную коробку и четыре корчащиеся в ней фигуры, похожие на восковые. Мне даже показалось, что я вижу мопсообразный профиль в кожаной кепочке.

– Боже мой, – простонала Полина и закрыла руками лицо. Наверное, на неё дурно действовал жар. – Меня сейчас вырвет…

– Открой дверцу, – посоветовал я. – А то Никитушке убирать блевотину хуже смерти.

– Идиот! – заорала девушка. – Убийцы!.. Выпусти меня!.. Сейчас же. Я требую!..

Это была истерика. Есть только единственный способ успокоить впечатлительную истеричку или беременную бабенку, потерявших всякий здравый смысл. От чувств-с. И неприятных картинок жизни. Это легко шлепнуть по ланите, как любимое дитя по малиновой попке.

Как известно, женщины для меня – святое, однако есть такие ситуации, когда с ними надо действовать более энергично, а не просто говорить и в чем-то убеждать. Что слова – сор, гонимый ветром.

Я шлепнул девушку. Своей нежной ладошкой. Исключительно в профилактических целях. От неожиданности Полина ахнула. Вскрикнула от возмущения и обиды… и обмякла, как кукла, кинутая в угол комнаты.

– Извини, – сказал я. – Если не мы их, то они нас. Такая вот диалектика… Лучше тогда сиди дома, вышивай крестиком, вяжи носки…

– Прекрати, – огрызнулась. – Ты злой…

– Я добрый…

– Ты меня ударил?

– Любя.

– Ты меня не любишь?

– Люблю.

– Как любишь? Как сестру?

– Люблю… Не как сестру. А как…

– Ну как?

– Полина, прекрати… – заерзал на сиденье. Черт знает что! Ничего не понимаю. Что за фантастическая ночь? Какая гремучая смесь событий и выяснения отношений!

– А я тебя люблю. Не как брата. А ты ничего не видишь!

– Я… я вижу…

– Прости меня… – прислонилась битой щекой к моему плечу. – Я такая дура. Истеричка… Ко всему надо привыкнуть, да?

– Дура, но умненькая. Учишься на лету. Спасибо, помогла… Честно-честно…

– А куда мы сейчас?

– Как куда – к этой Оленьке! Я из неё душу… «Книга – сила!»

– Саша, второй час ночи… И потом не надо из неё душу… – Порылась в кармане своей курточки. – У меня записка есть. От Рафаэля.

– Что?

Нет, если я благополучно доживу до утра… Это же какое-то издевательство над моими бойцовскими и морально-нравственными качествами. Победа будет за нами, но какой ценой? Девочка сделала меня, мужика, прошедшего метель, огонь, воду и вышку. Что же это происходит на свете, господа?

– Вот записка. Читаю: «Оленька, будь любезна, передай все Полине. Я уже улетел в теплые края. Спасибо».

– Летун хренов, – процедил я. – И ты молчала?

– Я дала слово. И потом, какая разница, мы же в одной команде. Делаем одно дело. Да, милый?

Ну, что тут сказать? Лучше промолчать. Чтобы окончательно не превратиться в олуха небесного.

Да, такого дельца, где бы меня так размазали, и не вспомнить. Но почему размазали? Кто виноват, что я не пролистывал сочинения А.С.Пушкина? Кто виноват, что моя рука тянется к пукалке, если собеседник начинает употреблять такие слова, как «экспансивный», «экспрессивный», «экскременты», «экономические реформы» и проч.? Кто виноват, что я настолько занят собой, что не вижу рядом родного человечка? Нет, видеть-то я его вижу, но боюсь ответственности. Да, трушу. Потому что проще, повторю, выдержать ближний бой в пустыне Гоби или в горах Алатау, чем выяснять отношения с тем, кто тебе дорог. И вызывает чувства всякие.

Полина дремала на моем плече. Конечно, я поступил с ней жестоко. Немилосердно. Бросить в круговорот таких событий. Я бы не выдержал. По молодости. А тут… щелкоперчик. Который мне нравится. И которого, кажется, люблю. (Не хотел признаваться даже себе, но эта девочка уничтожает мой негативный опыт общения с любительницами Брамса и хакерами, выражусь так.)

В ней есть то, что невозможно купить за фишки.[224]224
  Деньги (жарг.).


[Закрыть] Она такая, какая есть. Она светла изначально. Знаю, звучит пафосно. И пусть. За последние дни я столкнулся с таким количеством говна, душевных испражнений и фекальных откровений, что могу позволить себе говорить красиво. Как там у Александра Сергеича, братушки: Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты… Кто-кто, а он, говорят, толк в чудных и прекрасных женщинах знал, это правда.

Как приятно сидеть на обыкновенной, тесной кухоньке и чифирить. С засахаренным вареньем из клюквы. В два часа ночи.

Бедный Евгений так проникся нашим участием к его испанскому дружку, что пригласил всю компанию в свой мирный клоповник.

В гости поехали все, кроме, разумеется, ацтека-водителя с «мерседесом», который поспешил в родное посольство. От греха подальше. Не знаю, понравилась ли ему ночная прогулка по Москве и её окрестностям, но, думаю, впечатлений он вынес достаточно, чтобы в деревню Шереметьево более ни ногой.

Еще была причина, почему мы оказались в этом клоповнике. Чтобы сразу поутру атаковать школьную библиотеку. Или нагрянуть в квартирку семейства Зайченко, которые как бы Ларины. (Но не из помещиков.)

До штурма оставалось часа четыре. Если начинать штурмовать в 6.00. По Гринвичу. И поэтому, чтобы убить время, а марчить[225]225
  Убивать (жарг.).


[Закрыть] времечко мы мастаки, вся компания сидела в кухоньке и гоняла чаи.

Говорили в основном о Рафаэле, герое дня. Разумеется, не мы с Никитиным. Мы молчали, думая каждый о своем. Очевидно, мой друг подсчитывал материальные потери – сгоревшие «жучки», использованная граната «Муха», малость покореженный от скользящего удара джип – и поэтому был устал и печален. Я же мечтал об утре: как являюсь перед Оленькой б. (барышней, значит) и овладею… нет, не бывшей комсомольской вожатой, упаси меня, Боже, а документами и видеокассетой. Любопытно, что за «кино» приготовила нам наша жизнь? И списочек сексотов просмотреть и запомнить, чтобы быть в курсе политических интриг…

– Наверное, уже летит над Атлантическим океаном, – услышал я вздох бедного Евгения. – Как ему повезло. И с дедом тоже.

– А твои где родители? – поинтересовался я.

– На Камчатке.

– Шутка?

– На путине. Ловят рыбу, крабов.

– Крабов? – переспросил я.

– Ага. У меня папа из тех мест. Вот они с весны и до осени…

– Крабы – к'абы, – поднялся я с табурета. – Как бы нам с Никитушкой храпануть часик-другой, но в разных комнатах? Чтобы не лягать друг друга.

– Да я того… как покойник, – обиделся лейтенант Стручков.

Однако мои пожелания были учтены; попросив Полину поднять нас в восьмом часу, я рухнул на диванчик в махонькой комнатке, видимо, когда-то детской. В ней было тихо и покойно, как в американском, ореховом, удобном, говорят, гробу. Я закрыл глаза с мыслью о том, что человек при рождении выходит из темноты и уходит после жизни в темноту. Спрашивается, на хрена столько страданий, мучений, душевных надрывов, боли, ненависти, крови?.. Какую такую великую, колдовскую миссию выполняем мы, чтобы из полнокровного, сочного, смеющегося бутуза превратиться в тлен, прах, в трупную жижу?..

На этой оптимистической ноте я уплыл в мрачное небытие. И плавал в нем, как картофельный плод в барабанном животе матери-первоосновы. Без всяких фантазий и впечатлений.

Пробуждение мое было ужасно – за светлым квадратным окном… стреляли. Начался штурм школы? И без меня? Вырывая «стечкина» из кобуры, я прижался к стене – и к окну.

Мать моя родина! С брызгами шампанского. Я увидел маленький лесочек. И над ним яркий, ослепительный блат шарик.[226]226
  Солнце (жарг.).


[Закрыть] А внизу увидел двоих ушлых солдатиков в бушлатиках цвета шпал. И эти стройбатовцы, сбросив в ямку шиферные плиты, принялись на них прыгать. Зачем? Почему? А просто так. Может быть, от радости жизни? И чистого майского утра? Естественно, хрупкий шифер хрустел под сапожищами… Трац-трац-трататац!

Чертыхаясь, я выбрался в коридор и обнаружил на стене ходики… милые такие ходики, изображающие избушку на курьих ножках. Стрелки на этой избушке доказывали, что уже одиннадцатый час. Я оторопел, если не сказать больше, задумался о смысле жизни. И моей роли в ней.

Мирный храпок Никитина в гостиной вывел меня из глубокой тоски. Радовало, что не я один такой малахольный обалдуй… Двое – это уже коллектив.

Затем я услышал странные звуки из кухоньки, там что-то шкварчало. Неужели бедный Евгений ещё и нетрадиционный мазохист, решивший на себе испытать действия раскаленного утюжка?

Нет, юноша осторожно чистил картошку, а возле газовой плиты хозяйничала Полина. В фартуке с бордовыми розами. На сковороде корежились, повизгивая, куски свежего мяса. На столе млела баночка с огурчиками. Я проглотил голодную слюну и задал вполне уместный, на мой взгляд, вопрос:

– Поля, который час?

– Там ходики, посмотри…

– Я же просил, – укоризненно проговорил. – Надо ведь идти к этой… Оленьке…

– А зачем?

– Как это зачем? – прохрипел я, чувствуя себя нехорошо от пряного, наверное, запаха, волнами наплывающего от сковороды. – Что происходит вообще?

– Мы уже были. У Оленьки, – ответила Полина. – Все здесь, – и кивнула на подоконник. Чмокнула меня в щеку. – Я тебя будила. Ты спал как убитый… И мы с Евгением решили сами… Да, Евгений?

– Да, – улыбнулся тот. – Оленька нам обрадовалась.

Я млел, как банка огурцов на столе. Такого не может быть. Потому что не может этого быть. Никогда. Два человечка носили в хозяйственной сумке совершенно секретные, сверхскандальные документы, за которые готовы удавиться сразу все находящиеся на политическом Олимпе.

– И на рынок вы ходили? – тянул я руку к обыкновенной полиэтиленовой сумке, не веря до конца в реальное существование в ней документов. – После Оленьки, да?

– Да, а что? – оглянулась Полина. – Что-то не так?

– Огурчиков вот купили, картошки, – сказал Евгений.

– Нет, ничего, огурчики – это хорошо, – улыбался я, как кретин, которому подарили любимую игрушку. – Спасибо, ребята… Там, кажется, видео?..

– Там две машинки, моя и папы, – крикнули мне в спину. – Вы умеете обращаться?

Полина ответила за меня, мол, сам убедился, как они обращаются с техникой. А я, покачиваясь от разнообразных чувств-с, ввалился в гостиную.

– Никитин! – гаркнул я. – Все на свете продрых, е'! Вместе со мной… Нам бы грибы шкрябать на асфальте… Или свиней пасти в помидорах!..

Мой товарищ свалился с узенькой тахты и недоумевал на паркете:

– Какие помидоры? Какие свиньи?.. Ты чего, Алекс? Белены объелся?

– Грибочков, Никитушка, – просматривал я списки тайных агентов. – Да, мухоморы и поганки нашей политической действительности.

– Чего это?

– То, за чем мы… Ай да банкир херов, и он тут, птичий выродок. М-да, голубые небеса…

– Нашли список, что ли? – зевнул Никитин. – Ну, и чего там?

– Список пятой колонны. От «А» до «Я». В алфавитном порядке. Прав Орешко, вся королевская рать. Вот гниды, и они ещё что-то народцу вещают, чносы… Зачитать?

– А зачем? – снова зевнул мой боевой друг. – Мне это не надо. Все одно знаю, если с мандатом, то последняя манда. Все они там говноеды.

С таким утверждением трудно было спорить. Я и не спорил. А попросил подключить видеомагнитофон – и через минуту кассета была затянута в нутро механизма. И мы с Никитиным принялись смотреть «домашнее кино». Длилось оно минут пятнадцать, а нам показалось – вечность. Я всегда считал себя человеком вольных взглядов и свободного поведения, во всяком случае, в ханжестве и лицемерии меня трудно обвинить, но то, что я увидел на экране…

М-да. Тут нужен психиатр. Для участников сабантуя. В сауне.

Высокопоставленных туш было семь. Возглавляли всю эту голую свору пидеров господин Ш. и генерал Дусев. Были ещё два депутатика, мелькающие на ТV, армейский генералишко с обвислым пузом и два банкира, один из которых до боли мне знакомый.

Съемка скрытой камерой началась в наивысший пик свинства. (Боюсь, перед этими благородными и чистыми животными придется извиниться.)

Так вот, эти отцы нации, потрясая брюхами и тем, что находилось под ними, начали обсуждать текущий политический момент. Ну, не нравился нагим господам текущий политический момент. И, влив в свои бурдюки по литру водки, они решали, точнее, мечтали о том грядущем близком, когда они будут полноправными хозяевами кремлевских палат. Этакий заговор бояр во главе с Шуйским.

Выражались бояре на жаргоне народном. И поэтому приводить пример не имеет смысла. Такие откровения дорогого стоят. Теперь понятно, почему вельможный пан Ш. готов был на все. Думаю, Рафаэль родился в рубашке. Что и говорить, незнание часто спасает человека. От гильотины.

Когда просмотр мультфильма про семерых богатырей закончился, мы с Никитиным молча отправились в кухню. Там нас уже ждал поздний завтрак.

– Ну, как кино? – радостно спросила Полина. – Это то?

– А выпить ничего нет? – поинтересовался я.

– Молоко, – ответил Евгений.

– Саша, я же спросила? – обиделась девушка. – Кино то или не то?

– То, то, родная, – проговорил я, разливая молоко по стаканам. – Ты даже не представляешь, какое «то».

– Ну и хорошо, – легко сказала Полина.

Мы с Никитиным взглянули друг на друга и, давясь смехом, подняли стаканы. И хлопнули по молочку. За погибель всей пятой колонны!

Полина возмутилась – руки в боки:

– Мальчики, вы над кем смеетесь? Что происходит? Черт дери!

Я плюхнулся на стул, усадил на колени сопротивляющуюся маленькую девочку-хозяюшку.

– Мальчики, вы точно рехнулись! Евгений, да?.. Им молока больше не наливать.

– Если я рехнусь, то только от тебя, милая, – и чмокнул в ланиту, оставив на ней чистый молочный след, похожий на галантерейное сердечко. Такие сердечки-заколки я видел у мамы. В другой жизни.

У «Детского мира» штормила торгашеская волна: продавали все, от ползунков до колясок, похожих на танки в малиновых тонах. Наш джип проезжал мимо. Рыночных отношений. И вдруг – ба! Что за встреча… У детских колясок – генерал Орешко в плаще и шляпе, делающий вид, что торгует ходовым товаром. Да-да, торговля танками нынче приносит доход. Даже детскими.

Наших шуток генерал не принял. А стал браниться, правда, в корректных выражениях, поскольку с нами находилась молодая дама в лице Полины. Оказывается, генерал места не находил, когда пришла информация с ночной трассы о гибели двух машин. Уж он, грешным делом… Хотя наш автомобильчик тоже на вид – путь на свалку истории и металлолома.

– Товарищ генерал, – отрапортовал я. – Задание родины выполнено…

– Иди ты… – и покосился на Полину. – Охламонище… Каких свет не видывал.

– Но симпатичный, – улыбнулась девушка.

Джип выехал на набережную реки. По ней тянулась вся та же, кажется, ржавая баржа с пирамидами гравия. Майский блатной шарик катился по золотым маковкам кремлевских церквушек.

Мы с генералом Орешко решили прогуляться вдоль гранитной набережной. Зачем? Видимо, поглазеть на самоотверженных рыбаков, пытающихся выудить в мутной, мазутной реке потравленную пищу для своих братьев меньших. Чтобы те сдохли сразу. Не мучаясь. (Шутка.)

– Ну, брат, вы потешились,[227]227
  Потешиться – затевать скандал или драку и в это время совершать кражу (жарг.).


[Закрыть] – сказал Орешко. – ГРУ в трауре. Дусев рвет и мечет. Господин Ш. готов на все… И тоже в трауре. Кто мог подумать, что Нинель Шаловна… Странно, такая сильная… Кстати, все в МУРе на ушах, ищут какого-то генерала Бармалейчика… Твои шутки, Саня, а?

– Упаси Боже, – удивился я. – На такие шуточки я уже не способен. А какие проблемы?

– Ну, говорят, шутил такой… На тебя похожий…

– Нет-нет, не знаю, – не признавался я.

– Ну, и я говорю… – махнул рукой. – Ладно, какой у нас улов?

– Богатый, – ответил я, кивнув на рыболовов. – Куда больше, чем у этих фартовых. – И передал пакет.

Генерал Орешко, он же Бармалейчик, заглянул туда, будто я принес помидоры на борщ и он проверял их сочно-спелость, вздохнул удовлетворенно:

– Молодцы, братцы. Спасибо. – И поинтересовался: – Смотрел киношку?

– Имел такое счастье, – признался я.

– И как?

– Не «Ленин в Октябре», но кому-то будет интересно, – ответил я. – Да, если не секрет, кто интересуется такими художественными картинками? Помимо господина Ш. и иже с ним.

– Есть люди, – невольно взглянул на золотые маковки кремлевских церквушек.

– Понятно, – хмыкнул я. – Нет ли среди них моего тезки? По имени.

Генерал Орешко легонько кивнул, вроде как пряча лицо от ветерка, конспиратор хренов, и мы пошли к машине. Рыболовы мужественно держали свою вахту у воды. По-моему, главное для них не результат, а участие. Олимпийский принцип – не результат, а участие, отговорка для чудаков на все ту же известную всему народу букву «м».

– Да, – вдруг остановился Бармалейчик, – а вы, случайно, копию не сработали? Знаю я вас, разбойников.

– Сработали, – признался я. (И сказал истинную правду. Сделали копию. Так, на всякий случай. Как говорится, все в хозяйстве пригодится.)

– Да ладно, – не поверил генерал, хлопая меня по плечу. – Ох, ребятки, с вами не соскучишься. Сейчас куда?

– К Резо, – ответил я. – Надо навестить Хулио. Взбодрить добрым словом и гранатами, которые фрукты.

– О, совсем забыл, – вытащил из кармана плаща конверт. – Премиальные, что ли. Вашей троице. Бери-бери, тити-мити народные. Из бюджета.

– Спасибо, – вздохнул я. – Никитину на бензопровод, мне на томик Пушкина, а Резо на витамины…

– Привет ему… От меня.

– Кому? Пушкину? – пошутил я.

– Какому Пушкину? Ах, Пушкину… Ох, Александр-Александр… Тоже, кстати, вы с ним тезки… С Пушкиным-то! – и поднял руку. Зачем? Чтобы тормознуть тачку с шашечками?

Я ошибся – из-за угла на крейсерской скорости вырвался служебный лимузин. Генерал Орешко буквально на ходу… И все. Был генерал. И нет генерала. Был Бармалейчик. И нет Бармалейчика.

Я открыл рот от удивления – вот это профессионалы. Умеют же работать, когда захотят. Узнаю старую выучку. Как понимаю, олимпийское движение продолжается. И вновь набирает силу.

Посмотрев на вечную реку, вечных рыбаков и вечные церковные купола, я вздохнул и побрел к джипу.

Что наша жизнь – суета сует. Вот ещё одна проблема решена, порвана финишная ленточка – и что? Ничего, никакой радости и чувства победы. Усталость и обреченность. Вся наша деятельность похожа на работу золотаря, черпаком выбирающего говно из нужников подмосковных садово-дачных кооперативов. Неприятно для духа, да надо. И так каждый день. Год из года.

Радужная перспектива у нас, что там говорить.

Я сел в джип, и Полина сообщила, что баба Катя требует пропащие души на обед. В категорической форме. И в полном составе.

– То есть? – не понял я.

– Маленького, говорит, с носом, как у орла, взять с собой.

Мы переглянулись, хмыкнули – ай да калбатоно Катя – и поехали за маленьким, но могучим духом и нюхательным агрегатом, нашим незабвенным другом и товарищем Резо.

Знаю по себе, болеть приятно. В том смысле, что окружен вниманием и заботой. И стоящие у изголовья ловят каждый твой шепот, каждое движение, взгляд… Тебя пичкают меловыми лекарствами, но и витаминами экзотическими фруктами и овощами. И ты в конце концов чувствуешь себя аборигеном на теплых островах Полинезии. Хорошо!

Видимо, подобные чувства испытывал и Резо. Он князем восседал на престоле с колесами и мотался на нем по коридору. За медсестричками. Те повизгивали и отбивались от него «утками».

Разумеется, нам он обрадовался и принялся показывать Полине совершенное искусство вождения. На коляске. Я все это уже видел. В первое посещение. И отправился на поиски человека, способного дать точный диагноз болезни нашего Хулио.

Я познакомился с профессором. Он оказался типичным представителем интеллигентной медицины, на мои вопросы отвечал с извиняющейся улыбкой, мол, видите ли, молодой человек, у вашего друга произошел психологический надлом, этакая психоинфлюинтернеция, то есть он совершенно здоров на свои конечности, но страх боли застрял, как шип, в мозгу; мол, мы, молодой человек, делаем все возможное, но пока, увы…

– Спасибо, доктор, – сказал я. – Я вас понял.

И пошел ловить наглеца в коляске.

Дальнейшее лучше пересказать словами Полины. Чтобы не вдаваться в излишнюю детализацию переговоров, которые я поначалу повел с Резо. Когда втащил коляску в палату. Напомню, палата была одноместная и очень удобная для душевных бесед.

– Давай, родненький, поднимайся, – сказал я травмированному навсегда другу. – Доктор говорит, ты в норме!

– Вах, Алекс! Что эти убийцы в белых халатах понимают? Посмотри, ноги холодные, как горы…

– Не дури, Хулио…

– Саша, ты ж меня знаешь…

– Резо, тебя Фро ждет, забыл? Во глубине сибирских руд.

– Подождет…

Ну и так далее. Теперь эти же события глазами Полины, так сказать, объективный взгляд: минут через пять, после того как мы с Хулио удалились в палату, раздался выстрел. И дикий вопль. Дверь палаты распахнулась – и оттуда, выписывая невиданные кренделя, вырвался орущий Резо. И гигантскими скачками, как кенгуру, помчался по коридору. За справкой. О полном восстановлении функций своих волосатых конечностей. Вслед за несчастным появился я. И, пряча пистолет в кобуру, сказал:

– Первый раз вижу, чтобы оружие так хорошо лечило. Эффективно, ей-ей!

Наверное, так оно и было. С единственной поправкой, что выразился я более эмоционально:

– Хулио!..…! Ты меня понял……..!

Так или иначе, но через полчаса мы загрузили брыкающегося Резо в джип и под радость медперсонала, которому каскадер в коляске осточертел хуже контуженного при строительстве собственной дачи генерала из палаты № 157 (вояка прибыл принимать важный стратегический объект, и на его голову свалилось полотно шифера, вот такая неприятность), отправились на обед. В честь славной советской медицины. И нашу тоже.

Обед проходил в обстановке повышенной эмоциональности и витаминизации. Заехав на рынок, мы приобрели всевозможную экзотическую зелень, фрукты и овощи. И теперь сидели в каких-то кущах и общались друг с другом, как в райском саду.

Резо выглядел именинником, когда понял, что может ходить по планете без посторонней пальбы. Ника и Никитин ворковали, как птахи. Тетя Катя хлопотала по хозяйству и требовала от нас активного пищеварительного процесса. Процесс проходил успешно.

Я сидел напротив Полины, и какой-то клятый куст мешал мне… Равно как и ей… Проклятый куст мешал нам смотреть друг на друга. Вздохнув, мы начали пожирать эту зеленую дрянь. Неспешно, как млекопитающие.

– Привет.

– Привет.

– Как дела?

– Идут дела.

– Ты грустишь?

– Тузика жалко.

– Какого Тузика?

– Забыла?

– Ах, Тузика!

– Голодный.

– Бедненький.

– А у нас пир горой.

– А поехали кормить его.

– Поехали кормить Тузика?

– А почему бы и нет?.. Смотри, сколько объедков. Ему на неделю.

– Ты не знаешь Тузика. Слопает сразу все. На всякий случай.

– Ну и хорошо. Пусть и у него будет праздник.

– Тогда вперед?

– Вперед.

Сборы наши были скоры. Тетя Катя, узнав, что мы отъезжаем в родовое поместье Смородино, тут же приготовила две сумки. Одну побольше – для нас. Поменьше – для Тузика и возможной его подружки. Какой-нибудь Джульетты.

Вручая ключи от джипа, Никитин предупредил, что бензопровод шалит… Я успокоил товарища: чему быть, того не миновать.

Прощаясь, Хулио заверил меня, что будет бегать каждый день. Вокруг дома. И через неделю выйдет на старт в Лужники. С юными спортсменками.

Потом Ника и Полина посекретничали о чем-то своем, девичьем. Наверное, читали стихи Степ. Щипачева о том, что любовь не вздохи на скамейке… (А что тогда? Вопли?)

Наконец мы все с праздничными воплями вывалились на лестничную клетку. С сумками. И букетом. Откуда цветы взялись, не знаю. Все вместе походило на проводы молодоженов в сладкий медовый месяц. На три дня. Я уж не рад был, что вспомнил про Тузика. Если бы он знал, какие события возникли в связи с его бедолажной, беспородной персоной. Тут же потребовал бы титул дворянина и новое имя. Тузенбах, например.

Соседние двери начали открываться – публика повалила на лестницу. Смотреть жениха и невесту.