Текст книги "Воины снегов"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Друг! – хрипло закричал воин. – Зачем молчит твой «огненный гром»?!

Не долго думая, учёный отправил в воздух заряд дроби. Перезарядился и бабахнул снова. По сравнению с грохотом кремнёвой фузеи это был почти шёпот, но эхо всё-таки прокатилось по долине. Лишь после этого Кирилл подумал, что, пожалуй, бесполезно истратил два драгоценных патрона – в родном мире «домашние» олени не очень-то боятся выстрелов. Эффект, однако, оказался немалым – движение стада впереди приобрело характер панического бегства. «Похоже, испугались не столько животные, сколько пастухи, которые старались их удержать, – мелькали обрывки мыслей в голове учёного. – Нашим упряжным приходится несладко – что же «водила» не тормозит, ведь перевернёмся же?!»

Никто тормозить, конечно, не стал, но и переворота не состоялось. Упряжки одна за другой помчались вслед за бегущим в панике стадом. Оказавшись на той стороне пологого перевала, олени кинулись врассыпную по тундре. Без всякой команды преследователи разделились и стали обходить животных справа и слева. «Это чтобы совсем не разбежались, – догадался Кирилл. – Но разве их догнать?»

Погонщик оглянулся, что-то сказал и красноречиво мотнул головой в сторону. «Я здесь лишний», – догадался учёный и, сгруппировавшись, соскочил с нарты. Транспортное средство, конечно, мчалось «во весь опор», но вряд ли делало больше 15-20 км в час, да и прыгать с него было не нужно. Однако Кирилл недооценил физические параметры ситуации и, главное, забыл о наличии на себе совсем не лёгкого доспеха. В общем, на ногах он устоять не смог и полетел носом в снег. Это было не столько больно, сколько обидно. Он тут же вскочил, огляделся и... И, во-первых, с облегчением обнаружил, что его падения, пожалуй, никто не заметил, а во-вторых, увидел в снегу красные и жёлтые цилиндрики рассыпанных патронов.

«Они, конечно, вощёные, но не дай Бог хоть один размокнет и застрянет в стволе! Тогда всё – отстрелялся!» – мелькнула паническая мысль. Кирилл принялся собирать рассыпанный боезапас, отряхивать его от снега и сгружать в сумку. Дробь и картечь опять перепутались, но хозяину было не до этого. Подобрав последний цилиндрик, учёный сообразил, что ружью тоже досталось, и стал очищать его от снега. Лишь после этого он осмотрелся и попытался понять происходящее.

Расстилающийся вокруг пейзаж, вместе с увиденным во время скачки, позволил кое-как слепить общую картину событий. Повёрнутое вспять и испуганное стадо вышло из-под контроля пастухов – те из них, кто не успел отбежать в сторону, были смяты, затоптаны животными. Та же участь постигла двигавшиеся за стадом упряжки – ни уйти в сторону (на склон), ни, тем более, развернуться они не успели. Больше десятка животных – в основном молодняк – в сутолоке бегства погибли под копытами сородичей. Вырвавшись из опасной долины, олени, конечно, кинулись в разные стороны, но, к удивлению Кирилла, убежать «за горизонт» не попытались. Животные довольно быстро успокоились, некоторые даже начали пастись. Упряжки таучинов двигались в обход, заставляя крайних животных подаваться ближе к центру. Два-три круга, и стадо уплотнилось, приобрело относительно чёткие контуры.

Кирилл оказался не у дел и просто смотрел со своего склона. Мысль о том, что его могут тут бросить, даже не пришла ему в голову. Три упряжки вдали остановились рядом, погонщики о чём-то переговорили, потом две из них продолжили своё неспешное кружение, а одна направилась в сторону Кирилла. Кто на ней управлял усталыми оленями, гадать долго не пришлось.

– Твой «огненный гром» приносит удачу, – заявил Чаяк. – Садись, поехали, пока эти бедняги ещё стоят на ногах!

– Упряжным нужен отдых? – не придумал умнее вопроса Кирилл.

– Уже не нужен, – усмехнулся таучин. – Придётся ловить в стаде новых.

– Почему?

Чаяк, конечно, удивился безграмотности своего «друга», но всё-таки пояснил, что загнанные олени становятся непригодными для дальнейшей эксплуатации. Можно сразу пускать их под нож, а можно подождать, пока они хоть немного откормятся.

– Объясни мне, Чаяк, – попросил учёный, – почему вы решили, что такой подвиг сойдёт с рук, что мы сможем считать отбитых оленей своими?

– А почему бы и нет? – пожал плечами воин. – Люди стойбища Хечукана мертвы. Если кто-то из них был в отъезде и уцелел, то он получит своих оленей, а остальных мы поделим.

– И что же: придёт незнакомый таучин и скажет: «В твоём стаде мой олень – отдай!» Ты отдашь, да?

– Ну, может, и отдам...

– А как проверишь?

– Ты словно ребёнок, друг! Впрочем, даже береговые дети знают, что каждый олень несёт клеймо хозяина.

– Что-то я не заметил... Где?

– На ушах, конечно, – как ты можешь не знать этого?!

– В нашем стойбище клейма ставят на хвостах, – обиженно буркнул Кирилл. Он наконец сообразил, что у всех виденных вблизи оленей были повреждены края ушных раковин. – Я вообще хотел спросить о другом! Менгиты с мавчувенами забрали стадо Хечукана. Мы его отбили у них. Что теперь помешает врагам отбить его у нас? Ты сам говорил, что русским всё время не хватает пищи – разве они откажутся от такого богатства?

– Думаю, менгиты не скоро узнают, что стадо не придёт к их стойбищу.

– Но пастухи разбежались! Они сообщат русским о нападении!

– Зачем? Чтобы менгиты выбили зубы и сломали рёбра потерявшим стадо? Или разрубили их длинными ножами? Вряд ли это хорошая смерть... Я думаю, что пастухи будут теперь прятаться от русских.

– Та-ак... – сказал Кирилл. – Та-ак...

Отбытие в тундру задержалось на несколько часов – как-никак место весьма заколдованное, и покинуть его просто так нельзя. Жертвы были принесены – убитые ударом копья олени упали, в общем-то, в нужную сторону, на правильный бок, с правильными хрипами. И кровь из их ран текла должным образом. После соответствующих обрядов наиболее «волшебные» части туш были разделены между людьми и съедены. Всё остальное особая делегация должна была отвезти к недалёкому (относительно!) жилищу Тгелета. Кирилл, как простой великий воин, тоже принял участие в жертвоприношении. Была у него мысль привязать на отросток оленьего рога носовой платок, который давно стал настолько грязным, что ни на что больше не годился. Однако в последний момент он устыдился и надел на рог красный цилиндрик стреляной гильзы: «Смотрится эффектно, а потеря ничтожна – нового капсюля здесь не достать, да и не факт, что местный порох годится».

Когда суета вокруг святилищ немного поутихла, Кирилл решил попробовать сбежать «домой». У таучинов не имелось ни специализированных жрецов, ни подозрительных и хитрых шаманов, так что остановить его было некому: раз данный чудак решил произвести некие махинации с древними реликвиями, то пусть его – наверное, он знает, что делает. Ну, а если его постигнет кара разгневанных духов, то это его проблемы – не наши. В общем, в нарушение законов приключенческого жанра, никто не мешал учёному и атеисту манипулировать с волшебным артефактом.

Для начала Кирилл его нашёл. Каменюка действительно лежала под грудой оленьих рогов, и достать её, несмотря на снег, оказалось не трудно – обе половинки. «Ну, и что? Вообще-то, это просто валун из речки. По форме отдалённо напоминает хлебный батон. Что-то когда-то на нём действительно было выгравировано, но теперь остались лишь невнятные изогнутые бороздки. В лаборатории, наверное, смогли бы восстановить первоначальный рисунок, обозначив пунктиром совсем уж сомнительные места. Данный предмет расколот или разломан на две примерно равных части. И какую же из них нужно нести на соседнюю сопку, чтобы «ворота» открылись? И как я узнаю, что они действительно открылись? По наличию пятен машинного масла на снегу и следам снегохода?»

Зимняя тундра, нарты, олени, меховая рубаха на плечах, снегоступы на ногах – всё это было реальностью, данной в ощущениях. А вот мир, где люди спят в тепле, моются тёплой водой и едят за столом, казался теперь Кириллу настоящей фантастикой. Он попытался молиться: «Во имя унитаза и душа! Во имя Интернета и микроволновки! Во имя...», но быстро сбился. Поэтому учёный просто выругался, сунул одну половинку камня за пазуху, а другую запихал на прежнее место. Потом пару минут понаблюдал, как суровые таучинские воины хором на разные голоса завывают какой-то непереводимый бред, и тронулся с сопки вниз.

Спустился. Перешёл долину. Поднялся. Тыкая рукой в снег, нащупал нору под грудой старых рогов. Засунул туда нагревшийся от тела камень. Побрёл вниз, мрачно иронизируя по поводу собственной наивности.

Вообще-то проталина, с которой всё началось, была на месте. Нашлись даже две «обложки» от бульонных кубиков – этакий привет из иной реальности. Вот только ни масляных пятен, ни следов снегохода на «опушке» не наблюдалось. В бессмысленной надежде Кирилл задрал голову вверх – увидеть бы в синеве белую полосу инверсионного следа! Фигушки...

Стадо двигалось быстро – со скоростью, наверное, километров 15-20 в день. Как оказалось, при чиной спешки была вовсе не опасность погони – приближалось время отёла, которое нужно встречать на хороших пастбищах. По пути у Кирилла была масса возможностей наблюдать взаимоотношения людей и оленей, особенно процесс поедания первых вторыми. Посуды для варки ни у кого не было, а в сыром виде, как оказалось, можно употреблять лишь печень, почки, сердце, сухожилия ног, хрящи носа, глаза и костный мозг. А куда всё остальное? Никуда...

Впрочем, необходимости в забое оленей почти не возникало. Стадо было неразделённым. То есть в нём присутствовали олени всех состояний. В том числе и беременные оленихи. Варварский перегон после захвата стада возле стойбища, паника и бегство в перевальной долине не пошли самкам на пользу – выкидышей было много. Шкурки с мёртвых телят снимались чулком, а всё остальное... В общем, люди не голодали – скорее наоборот.

Народу со стадом двигалось гораздо больше, чем нужно для контроля над таким количеством животных. Соответственно, люди скучали и желали развлечься. Присутствие новичка такую возможность давало – выяснять, кто сильнее, кто слабее, кто что лучше умеет. На первых же стоянках Кириллу стали поступать предложения побороться, пробежаться наперегонки или пофехтовать копьями. Отказаться было никак нельзя – всё это входило в ритуал настоящего знакомства, в идентификацию личности. Мужчина, претендующий на то, чтобы считаться воином, обязательно должен иметь какую-нибудь боевую специализацию: «бегун», «копейщик», «лучник», «борец» и так далее. А ещё лучше иметь несколько «профессий» сразу, но такое редко кому удаётся. Кирилл вспомнил своё решение играть по местным правилам, вздохнул и принял первый «вызов» – на копьях!

Впечатления от схватки с мавчувеном, от наблюдений за тренировками таучинов, в общем, подтвердились: почти четыре года занятий в школе баки-доу дают Кириллу ощутимое техническое преимущество перед местными бойцами. За исключением, пожалуй, тех случаев, когда бой идёт «на выносливость». Зачем это нужно? А чтобы доставить более длительное удовольствие зрителям! Наблюдая, как высокий худой новичок работает копьём с зачехлённым наконечником, публика то и дело разражалась воплями разочарования, криками: «Он не хочет сражаться!» После полудюжины поединков новые предложения поступать перестали – на Кирилла махнули рукой, признав безнадёжным. Сначала он приуныл, решив, что провалил «экзамен», однако вскоре выяснил, что просто заработал титул «быстро убивающий». Для копейщика это означает «круче некуда» и «лучше с ним не связываться».

С борьбой ситуация сложилась несколько иначе. Использование всяких коварных приёмов типа подножек и подсечек не было запрещено, но считалось как бы неприличным. В идеале противника нужно просто «передавить-пересилить», а это совсем непросто, поскольку воины таучинов – все поголовно – физически весьма крепки. В общем, в этом виде «спорта» Кирилл смог заработать лишь минимально необходимую для мужчины репутацию – дескать, что-то может, но не так чтобы...

С бегом и стрельбой дело обстояло не лучше. Оказалось, что большой составной таучинский лук по сравнению со спортивным луком XXI века – это как... как... Ну, как лом рядом со скальпелем, что ли... Тем не менее Кирилл стрелял и даже не всегда сильно промахивался.

В сумме всё получилось не так уж и плохо – во всяком случае, для жизни удобно. В том смысле, что меряться силой с Кириллом аборигенам вскоре стало неинтересно: на копьях одолеть его заведомо невозможно, а во всех остальных «видах спорта» он ни на что особое и не претендует. Копьё – если и не главное оружие таучина, то самое престижное, так что учёный сделался «равным среди лучших».

В соответствии с местными традициями, после смерти Шамгына Кирилл стал считаться законным мужем Луноликой и хозяином соответствующего оленьего поголовья. Как им распорядиться, он, естественно, не имел ни малейшего представления. Пришлось потихоньку «подъезжать» к Чаяку, пытаясь выяснить, что он-то собирается делать со своей добычей. Своих планов таучин не скрывал, но состояли они в основном из имён и названий местностей, которые ничего слушателю не говорили. Кое-как Кирилл разобрался в обстановке и намекнул «другу», что не прочь доверить ему управление своей собственностью. Согласие было дано весьма охотно: у семьи Чаяка, оказывается, уже имеются в тундре два небольших стада, которые пасут его друзья и друзья друзей. Теперь будет третье – очень даже хорошо. Правда, не участвующий в выпасе собственник особых дивидендов не получит – прирост поголовья в основном достанется тем, кто непосредственно заботится о животных. Претендовать на «прибыль», конечно, можно, но это как бы неприлично.

Чем больше «врубался» Кирилл в местные взаимоотношения, тем больше удивлялся. Разум отказывался принимать некоторые реалии: вполне этичным считается, к примеру, невзначай смешать своё стадо с соседским, а потом при разделе оказаться в выигрыше. Или изменить клейма у прибившихся к стаду чужих оленей. В то же время, как оказалось, у оседлых приморских жителей широко практикуется передача своих стад под надзор друзей или дальних родственников в тундре. Причём оленей никто не считает, никаких расписок не даёт и материальной ответственности ни за что не несёт – дикари-с!

Идти до самых весенних пастбищ вместе с трофейным стадом Чаяк не собирался – только до какого-то места, а потом двигаться в свой посёлок – его зимняя эпопея подходила к концу. Кирилл высказал пожелание присоединиться к «другу» и немедленно получил «официальное» приглашение – раздел собственности опять откладывался, чему таучин был весьма рад. Кирилл слабо представлял, чем он будет заниматься в посёлке морских охотников, но оставаться с оленеводами не мог – каждый день, проведённый с ними, грозил ему позором. Кому-то это может показаться смешным, но... Но учёный не умел бросать аркан!

До сих пор его спасали два обстоятельства. Во-первых, взрослые мужчины не соревнуются друг с другом в искусстве владения арканом. А во-вторых, Кирилл, как и Чаяк, считался «береговым» человеком, а это значит, что с людьми тундры ему не тягаться по определению, хотя уметь, конечно, должен. Оказаться в уединении и потренироваться было очень трудно, но пару раз учёный всё-таки умудрился. И пришёл к выводу, что, пожалуй, не научится никогда.

Путь Чаяка и его спутника пролёг, конечно, через стойбище Бэчуглина. Там к ним присоединились Тгаяк и Луноликая. Отъевшиеся на «халявном» корме собаки бежали резво, но к родному посёлку караван приближался чрезвычайно медленно, поскольку заезжал во все стойбища, которые находились по пути – и не очень. Там путники получали обильное угощение, за которое расплачивались символическими подарками и, главным образом, рассказами о своих приключениях. Кирилл не уловил момента, когда Чаяк впервые начал рыться в его снаряжении, а потом запретить ему это стало как-то неловко. Совершенно обычные предметы, к тому же далеко не новые, казались таучину просто чудом: яркая синтетическая ткань палатки, шерстяные носки, грязные трусы из тонкой цветной ткани, совершенно невероятный предмет под названием «примус» и прозрачный сосуд (пластиковая бутылка), в котором когда-то была горящая вода (бензин). А ещё – несколько последних банок с тушёнкой и сгущёнкой – на них такие картинки!

Как-то раз Чаяк завёл невнятный, полный намёков разговор о качестве нарт и достоинствах упряжных собак. Постепенно выяснилось, что Кириллу в любом случае придётся обзаводиться собственным транспортом, и «друг» рекомендует воспользоваться его услугами в этом ответственном деле: нарты должны быть крепкими и лёгкими, а собаки – мало есть, быстро бегать и никогда не уставать. Как только Кирилл врубился в суть проблемы, он поставил вопрос ребром. И получил уклончивый стеснительный ответ, что за нарту и ездовых собак хозяин хочет... банку сгущёнки! При этом он полностью отдаёт себе отчёт в том, что обмен будет неадекватным – в том смысле, что круглый предмет с картинкой «стоит» гораздо дороже. В общем, вскоре выяснилась и общая причина задержки – Чаяк оттягивает возвращение в посёлок, потому что не хочет расставаться с чужими вещами, в которые просто влюбился. У аспиранта прямо гора с плеч свалилась: почему бы «друзьям» не пожить вместе, пока он не обзаведётся собственным хозяйством?! А вещи до тех пор могут храниться у Чаяка! Причина Кирилловой радости заключалась в следующем.

Знакомство с семейством своего «друга» учёный начал заблаговременно – по устным рассказам. Он справедливо полагал, что, оказавшись на месте, не сможет сразу запомнить все имена, социальное и семейное положение их носителей. Ошибаться же в таких делах нельзя – назвать кого-то по ошибке чужим именем считается очень дурной приметой.

Семья Чаяка была «сильной» – двое сыновей-добытчиков, зять и ещё один парень, который отрабатывал оговорённый срок за невесту – одну из дочерей Чаяка. Подобная «отработка» (вместо «калыма») не считалась обязательной у оседлых таучинов, но заинтересованные стороны договорились именно на такой вариант. Кроме того, рядом проживало ещё три семьи поплоше, в которых имелось четверо взрослых добытчиков. Назвать их «батраками» Чаяка было нельзя; просто «соседями» – тоже, поскольку аналогов подобных отношений (как и многих других) цивилизованное общество не знает.

Кирилл вспомнил, что те немногие учёные, которые изучали таучинов до начала коллективизации, отмечали крайний примитивизм их общественных отношений. То есть эти арктические пастухи и охотники были настолько недоразвиты, что имеющий пищу должен был безвозмездно делиться ею чуть ли не со всеми желающими (включая иноплеменников!), а уж с соседями и родственниками – обязательно. Обычной была практика, когда семьи, которые не могут прокормить себя сами, жили возле «сильных» и питались с их «стола». При этом они иногда участвовали в морском промысле или помогали пасти оленей, что вовсе не считалось платой или компенсацией. Ситуация, конечно, была далёкой от идиллии, но и картину зверской эксплуатации, нарисованную идеологами коллективизации, напоминала мало. Одной из таких «соседских» семей и была семья Луноликой. Её давно погибший в море отец приходился Чаяку не то дальним родственником, не то просто «другом». В семье имелся младший брат, две сестры, не достигшие брачного возраста, и мать, считавшаяся старухой. Именно из-за такого демографического состава Лу пришлось освоить не только женские, но и многие мужские обязанности.

Теперь она возвращалась к родным пенатам (которые у таучинов называются совсем иначе) вместе с бледнолицым красавцем-мужем и его богатством. Она имела все основания полагать, что Кирилл немедленно разделит с её братом заботы о пропитании, семья станет самостоятельной, начнёт сама подкармливать «слабых» и приобретёт соответствующий авторитет среди сородичей. Её оптимизма Кирилл не разделял: некоторое представление о том, как бьют морского зверя, он имел – при помощи моторных вельботов и скорострельных нарезных ружей. А на китов, как он знал, используются противотанковые ружья и гарпуны с взрывающимися наконечниками. Как всё это происходило до появления технических чудес, Кирилл даже представить себе не мог. Нужно было каким-то образом пристроиться «учеником» и при этом «не потерять лицо». Сам того не подозревая, Чаяк подсказал выход из щекотливой ситуации.

Глава 6
ОХОТА

Посёлок оседлых таучинов широко раскинулся по прибрежным скалам. Не трудно было догадаться, что выбор места обусловлен вовсе не эстетическими соображениями и уж тем более не бытовыми удобствами. Главным условием служило наличие близ берега морских животных и возможность наблюдения за ними. Ни речки, ни даже приличного ручья поблизости не имелось, и оставалось только догадываться, где летом люди добывают пресную воду. Группа жилищ, «передним» среди которых был шатёр Чаяка, разместилась на относительно ровной площадке, поднятой над морем метров на 30-40. Кирилла здесь ждали новые испытания.

За время пути учёный почти свыкся с кухней оленеводов. Он даже мог употреблять такое лакомство, как сброженная оленья кровь, в которую ещё с лета загружены куски мяса, жира, какие-то травки и корешки – детально состав он уточнять не стал. Теперь предстояло попробовать нечто новое, а никаких медикаментов для укрепления желудка в его хозяйстве давно не имелось.

Праздничная трапеза проходила, конечно, в пологе – в соответствующей атмосфере. Кирилл думал, что к этому он уже привык, и ошибся. Спальные помещения оленеводов по сравнению с этим были чистыми и ухоженными. У кочевников принято чуть ли не каждый день полог снимать, вытаскивать шкуры на улицу, вымораживать и выбивать палками влагу из шерсти, а потом вешать заново – это обычная рутинная работа женщин. Данный же полог, похоже, не «освежали» много дней, а к обычным миазмам здесь добавились запахи мочи и протухшей печёнки, которые использовались для выделки кож. Меховой пол настолько засалился за зиму, что больше напоминал липкий линолеум, чем оленью шерсть.

Внутри находились лишь мужчины, а женщины копошились в холодной части шатра. В их обязанности входило готовить пищу и подавать её. Большинство блюд распознать сразу Кирилл не мог, да и не пытался. Позже он, конечно, выведал, какие именно деликатесы ел в тот вечер.

Вначале подали твёрдый моржовый жир, нарезанный ломтиками. Белая плотная субстанция, последовавшая за ним, оказалась китовой кожей, а другое блюдо – мясом дикого оленя – замороженным, растолчённым в порошок и смешанным с топлёным салом. А ещё подавали мороженые мозги и пудинг – этакие шары, состоящие из рубленого мяса, жира и съедобных (?) корешков, сваренных в воде. Разнообразие было чрезвычайно велико, и употреблять его нужно было пальцами, макая каждый кусок в большую чашу с ароматным соусом. То есть аромат у соуса был – и не слабый – только вот для европейского нюха он не ассоциировался с пищей и прилива слюны во рту не вызывал, чего нельзя было сказать о туземцах. Позже выяснилось, что это просто топлёный тюлений жир – то, что раньше называли ворванью.

Потом подали некий горячий напиток, который, впрочем, вполне можно было считать супом или похлёбкой. Данное блюдо было Кириллу знакомо, поскольку часто употреблялось оленеводами. Рецепт его, примерно таков: полупереваренный мох из оленьего желудка протирается сквозь частую сухожильную сетку, смешивается с кровью, жиром, изрезанными кишками оленя и некоторое время варится. Другое дело, что в тундре эта пища считалась повседневной, а на берегу – деликатесной и праздничной. Кирилл в основном лишь имитировал её употребление – желудок его был полон. Он уже прикидывал, сколько же времени ему понадобится, чтобы всё это переварить, когда выяснилось, что предыдущее пиршество было лишь разминкой перед настоящей едой.

Еда эта помещалась в длинном деревянном корыте и аппетитно парила, ещё более утепляя и без того нехолодное помещение. Данное блюдо Кирилл опознал самостоятельно и почти сразу – им Чаяк кормил собак, пока не вынужден был перевести их на оленью диету. Правда, в данном случае куски рубленого моржового и тюленьего мяса подверглись глубокой (миллиметра на два) термической обработке. Похоже, их окунали в кипяток или просто в горячую воду. Внутри была тёмно-красная совершенно сырая мякоть. «Зато не мороженая, – обречённо вздохнул учёный. – Наверно, в ней полно витаминов. Хозяева мечут всё это, словно три дня не ели! Впрочем, способность быстро есть, кажется, у таучинов считается таким же достоинством мужчины, как способность долго не спать. Значит, нужно и мне упираться! Только бы не стошнило...»

Эта первая приморская трапеза обошлась Кириллу, как говорится, малой кровью. Если присутствующие и обратили внимание на слабый аппетит гостя, то виду не подали. Учёный мужественно высидел до конца и лишь потом отправился на скалы освобождать желудок. В течение следующих суток ему пришлось расстаться с остатками запаса туалетной бумаги. «Может, оно и к лучшему, – грустно думал Кирилл, наблюдая, как ветер уносит в море последний использованный клочок. – Сохранять в тайне назначение белого рулончика становится всё труднее, а спрятать негде. Придётся жить как все».

А жить в обществе и быть от него свободным, как известно, нельзя. Среди прочего это означает, что нужно общаться, что люди должны тебя понимать, а ты – их. О чём же говорят морские зверобои? Ну, прежде всего о бабах. Никаких запретных тем в интимной жизни не имеется, все про всех всё знают и с удовольствием обсуждают. А ещё говорят о ветре, льдах, звере. Для постороннего человека это не просто. Основных ветров полтора десятка, а есть ещё и разновидности. То же самое и со льдом, нерпами и тюленями, моржами и китами. Кириллу очень хотелось достать блокнот, карандаш, всё это записать, выучить и разом отмучаться. Только он на такой поступок не решился. Впрочем, вскоре выяснилось, что обучение безграмотного новичка является для людей дополнительным развлечением, которых не так уж и много в их жизни. Правда, Кирилл поначалу чуть не попал впросак. Возникшее ещё в тундре подозрение полностью подтвердилось: у таучинов в ходу как бы два языка – мужской и женский. Последний, наверное, можно было бы назвать сленгом – он употребляется лишь при общении женщин друг с другом. Для мужчин эта «мова» не табуирована, но использовать женские слова и обороты считается неприличным.

«Самурайский синдром» у приморцев оказался выражен не менее ярко, чем у тундровиков. Молодые мужчины и подростки всё свободное время посвящали тренировкам. Набор «видов спорта» был, в принципе, тот же, что и в тундре, но к нему здесь прибавились метание камней ремённой пращой, бег и прыжки в тяжёлых костяных доспехах. Эти доспехи, похоже, здесь и изготавливались – возле некоторых жилищ валялись груды отходов.

У человека, оказавшегося в новом месте, обычно возникает вполне естественное желание побродить по окрестностям, осмотреть их и как бы освоить. У Кирилла тоже возникло, но находиться вне шатра было крайне неприятно – ветер. В сочетании с морозом (пусть и довольно слабым) он создавал ярко выраженное чувство дискомфорта. А вот окружающих людей такой ветер почему-то радовал, и погоду они считали очень даже хорошей. На третью ночь случилось то, чего все, оказывается, давно ждали – треск, грохот, скрежет. Утром выяснилось, что лёд разорвало – вдоль берега осталась неровная полоса шириной в две-три сотни метров, а дальше вода, в которой плавают обломки льдин. За ней просматривается лёд, который издалека кажется сплошным.

В посёлке началась спешная подготовка маленьких одноместных кожаных лодок, похожих на байдарки. Впрочем, как началась, так и кончилась – к вечеру ветер сменился. Ночью вновь слышался треск и грохот, правда, уже не такой сильный. Утром почти всё население вылезло на скалы и принялось рассматривать итоги деятельности воды и ветра.

Ледовые поля вновь пригнало к припаю, но они не застыли, а двигались вдоль него куда-то на восток. Полоса контакта, шириной от первых десятков до сотен метров, представляла собой подвижное шумящее месиво из льдин, ледовой крошки и воды. В узких местах всё это вспучивалось, выдавливалось наверх, валилось на припай и ледовые поля. В этом бедламе на небольших участках свободной воды виднелись головы безмятежно резвящихся нерп – они, похоже, по ней соскучились.

Зрелище, в целом, было довольно грандиозным, и Кирилл засмотрелся, позабыв, что он не зритель, а вроде как участник здешних представлений, что они имеют к нему самое непосредственное отношение.

– Зачем стоишь здесь, Кирь? – тронул его за рукав брат Луноликой по имени Вэнгыт. Он был чуть моложе своей сестры. – Разве ты женщина? Пошли – всё готово!

– Пошли! – покорно кивнул учёный, пытаясь сообразить, куда и зачем в такой ситуации можно идти. – Этот живой лёд у вас называется тэ... Или мэ...

– Тымэгын! – рассмеялся парень. – Давай добудем нерп больше, чем люди Чаяка!

– Давай, – довольно мрачно кивнул Кирилл. – Организуем соцсоревнование на звание ударника первобытного труда.

– Ха! Запросто! А что такое «труд»?

– Не важно, – отмахнулся учёный и подумал: «Хорошо я устроился: „оленные“ таучины прощают мне грехи, потому что считают „береговым”. А „береговые“ – наоборот».

Как вскоре выяснилось, большинство мужчин уже покинуло посёлок. Теперь они размещаются в удобных местах вдоль кромки припая. По-видимому, люди собрались подкарауливать зверей, которые пожелают отдохнуть на льду. Кирилл подумал, что так, пожалуй, он тоже сможет, только вместо дротика-гарпуна использует своё ружьё – заряда картечи хватит, наверное, не только на маленькую нерпу, но и на приличного тюленя. Радость, однако, была недолгой – учёный сообразил, что в подобных ситуациях в его мире ружьё используется в комплекте с особым приспособлением – неким подобием кошки на длинной верёвке. Убить зверя мало, нужно умудриться зацепить его этой самой кошкой, иначе он просто утонет и достанется не охотнику, а креветкам и крабам. Придумать, из чего по-быстрому сделать цеплючую закидушку, он не успел – оказалось, что у его «родственника» иные планы.

Два комплекта охотничьего снаряжения были уже подготовлены. Предусмотрительности «родни» удивляться не приходилось: второй комплект принадлежал Луноликой, которая, приобретя законного мужа, как бы утрачивала моральное право ходить на охоту – дабы об этом муже люди не подумали плохого. Никаких рюкзаков или заплечных мешков в комплект не входило: два коротких метательных гарпуна с бухтами ремённых линей, копьё с костяным крюком на другом конце древка (для вытаскивания добычи), посох для проверки льда, пара снегоступов – и всё. Снаряжение было быстро разобрано и навьючено на себя (Кирилл смотрел на напарника и повторял его манипуляции). Вэнгыт со снегоступами под мышкой двинулся по еле заметной тропе, которая вела не прямо на берег, а уходила вправо – на другую сторону скалистого мыса, на склоне которого разместился посёлок.