Текст книги "Воины снегов"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Дело было в том, что Мэгый, за чью свободу Кирилл заплатил собственной, оставался верноподданным русского царя ровно столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы добраться до ближайшего вооружённого таучина. Как назло, им оказался один из его «друзей», который отдал лук и колчан со стрелами по первому требованию. В крепости осталось трое членов семьи Мэгыя, но этот факт не помешал воину отправить полдюжины стрел в направлении острожной стены. И если бы просто в направлении... Этот таучин оказался «профессиональным» лучником, можно даже сказать, снайпером! Русские были настороже, но тем не менее рёв сотен глоток возвестил о двух попаданиях! После этого можно было считать, что Кирилл старался напрасно – все переговоры пошли насмарку, поскольку глупое и бессмысленное сражение продолжилось с новой силой. Это с одной стороны, а с другой...

А с другой стороны, нормальной битвы уже не получилось. Таучинам надоело тратить стрелы впустую, да и осталось их совсем немного. Боевой порыв в значительной мере выдохся, и поддержать его было нечем, кроме воинственных воплей Мэгыя. Однако данный воин, хоть и считался великим лучником, ни особым авторитетом, ни влиянием не пользовался. Формальная цель похода была достигнута, а придумать новую было некому. Народ начал вспоминать о срочных домашних делах и грузиться на байдары. Русские им не мешали – у них хватило ума не искать для себя дополнительных приключений. Казачий десятник, пожелавший выслужиться, надорвал глотку, скликая добровольцев на вылазку. Таковых не нашлось: что толку рубиться с иноземцами, у которых ничего нет, кроме оружия и дикарской чести? То ли дело взять их стойбище – там наверняка найдётся, чем поживиться.

Очнулся Кирилл на подстилке из ольховых веток, с которых давно облезли не только листья, но и кора. В помещении было мало света и очень плохо пахло – человеческими экскрементами. Он оказался здесь не один. Сосед дал ему глотнуть затхлой воды из деревянной миски и предложил познакомиться – кажется, сиделец отчаянно скучал.

Звали его Мефодий. Находился он здесь уже давно, но почему-то не выглядел особенно истощённым и истерзанным пытками, хотя и грязен был чрезвычайно. По его словам, прошлой зимой он прибыл в острог, чтобы испросить у приказчика разрешение для промысла пушнины и дичи на подведомственной территории. Однако среди местных промышленников нашлись недоброжелатели, которые, боясь конкуренции, оклеветали новенького – донесли начальству, будто это беглый казак и к тому же душегуб и разбойник, которого разыскивают по всей Сибири. Мужика задержали и допросили по всей форме – с применением пыток. Вину свою он отрицал категорически, и следствие застопорилось. Протоколы допросов подозреваемого и доносчиков были отправлены с оказией в Икутск, дабы начальство вынесло решение о судьбе задержанного – то ли отправить для дальнейшего следствия, то ли повесить на месте, то ли отпустить с Богом. Был в ситуации и тонкий нюанс – документы до начальства могут двигаться и полгода, и год, да и ответная бумага придёт не быстрее. Кроме того, совсем не факт, что канцелярия икутского воеводы займётся рассмотрением документов немедленно по их получении.

Дослушав историю до конца, Кирилл совершенно утвердился во мнении, что имеет дело именно с разбойником, хотя ни единого слова в пользу этого не прозвучало: усмешки, интонации и подмигивания, как известно, «кделу не пришьёшь». Аспирант решил показать, что намёки понял:

– Хорошо устроился: сверху не капает, и харч казённый!

– Не жалуюсь, – ухмыльнулся Мефодий.

Когда Кирилл встречался взглядом с этим пожилым жилистым мужиком, то... Ну, не то чтобы мурашки бежали по коже, но возникало желание оказаться как можно дальше от этой особи или полностью подчиниться её власти. Что-то в этом взгляде было над-человеческое, точнее до-человеческое – разум, лишённый каких-либо норм этики и морали. На аспиранта он смотрел так, словно тот был букашкой, которую раздавить ничего не стоит, просто палец пачкать не хочется.

– Так ты, паря, значится, в неволе бусурманской страдал? Обеспамятовал, значит?

– Ничего не помню! – подтвердил Кирилл. – Только имя своё и знаю, а отца с матерью забыл.

– Это дело знакомое, – многозначительно кивнул Мефодий. – По молодости лет такое часто случается. Ну да наш Кузьма средство верное знает – мигом твою головушку исцелит.

– Это кто ж такой? Лекарь?

– Знамо дело – лекарь! Ката местного так кличут.

– Но я же ни в чём не виноват! Я как лучше хотел!

– Лучше?! – коротко хохотнул Мефодий. – Двух служилых упокоил, а Игнашку упустил!

– Не было такого! – вскинулся Кирилл. – Попутал он меня с кем-то!

– Кто попутал? – участливо заинтересовался собеседник. – Кто на тебя поклёп возвёл?

– Ну, рыжий этот! Как там его...

– А Игнашкой прозывается, – напомнил сокамерник и мерзко ухмыльнулся. – А ты почём знаешь, что рыжий он?

– Я... Ну... – растерялся Кирилл. До него вдруг дошло, что он себя выдал, причём совершенно идиотски – чуть ли не на первом же слове! Нужно было срочно придумать что-то убедительное, но голова гудела, и мысли путались: – Видел его... У ворот видел...

– То-то, что у ворот, – удовлетворённо кивнул Мефодий. – Не гоже мне, невинному, с убивцем рядом сидеть. Ну да Господь терпел и нам велел. Так что ж ты Игнашку не упокоил до кучи? Иль думал, он тебе за то в ноженьки поклонится?

– Ничего я не думал!

– Оно и видно! С иноземцами здешними, поди, сговорился? Добра, небось, награбил немерено, не считано, а? В схронах, поди, лежит?

– Какие тут, к чёрту, схроны?! – слабо возмутился Кирилл. – Что говоришь?!

– И то верно, – как бы согласился собеседник. – Схроны здесь не с руки делать – погниёт пушнина. Если что и есть, так небось у таучинов хранится? Без тебя не отдадут – верно?

Кирилл вздохнул и промолчал.

На допрос пленника призвали уже на другой день. Предварительно настоятельно посоветовали опорожнить кишечник над ямой в углу «камеры». Необходимость этого узнику объяснили очень доходчиво: писарь, да и сам приказчик не любят, когда клиент гадит на дыбе. Можно, конечно, этим пренебречь, но пытать «по уставу» всё равно будут, а еды до конца «процедур» не дадут – из чисто эстетических соображений.

Перемещаясь из одного строения в другое, подследственный заметил, что выпавший снег почти весь растаял. «Если непогода охватила обширные пространства, то на реке, наверное, скоро начнётся паводок. Острог стоит очень низко – что будет? – подумал аспирант. – Впрочем, это не моя забота...»

Что такое дыба, Кирилл проходил. И макеты в музеях видел. И всю эту незатейливую механику понимал. Кроме одного: если человек и так уже висит на вывернутых руках, если вес его тела держится на одних связках, на растянутых сумках плечевых суставов, то зачем его ещё и поджаривать или бить кнутом? Разве можно сделать больнее? Скорее возникнет «эффект торможения» или болевой шок...

В Коймском остроге не было ни настоящего пыточного застенка, ни настоящей дыбы. Для соответствующих целей приспособили пристройку к приказной избе. Верёвка с петлёй для рук была просто перекинута через стропила крыши.

На допросе присутствовали сам приказчик острога, писарь, палач и его помощник – дебильный парень по имени Якашка. Кириллу зачитали показания, данные против него. Они содержали описания двух эпизодов. События в перевальной долине Уюнкара были изложены довольно точно – подследственному инкриминировалось пособничество немирным иноземцам, два убийства и покушение на третье. Второй эпизод – налёт на стоянку служилых и их союзников – состоял сплошь из домыслов и фантазий. Получалось, что обвиняемый атаковал походный лагерь во главе целой армии, но нападение было отражено ружейным огнём и «лучным» боем.

Кирилл слушал и рассматривал обстановку помещения. Зубоврачебный кабинет, который так пугает многих, она не напоминала вовсе. Скорее наоборот. Чистоту здесь не наводили, похоже, со дня постройки. К концу чтения жить ему расхотелось, и он принял решение говорить правду. По его представлениям, подследственным аналогичных времён родного мира приходилось доказывать не только собственную невиновность, но и вину, так что лишнего на себя брать, пожалуй, не стоило.

Скорое будущее показало, что логика и доводы разума годятся лишь для первого этапа допроса, который проводится «без применения». А потом...

С перерывами допрос продолжался весь день. Приказчик крыл матом Кузьму за то, что подследственный то и дело теряет сознание. Палач пытался оправдываться, сваливая вину на служилых, которые слишком усердствовали при «взятии». Под вечер присутствующие стали часто с тревогой повторять слово «вода». Кирилл с облегчением подумал, что это средство, наверное, перестало помогать при приведении его в чувство.

Очнулся он в полной темноте. Кажется, это была та самая камера, откуда его увели утром. Снаружи доносился какой-то невнятный шум, тревожные голоса людей и даже крики. Впрочем, на пожар или ночное нападение это было не похоже – происходило что-то другое. Рядом громко шептались двое – на каком-то тарабарском языке. «Кто добавился?! Говор знакомый – с придыханием на низких тонах... Кто это?! – мучительно пытался понять аспирант, словно от этого зависела его жизнь. – Да ведь это же... Кузьма!»

Открытие было настолько неожиданным, что Кирилл застонал, и на него обратили внимание.

– Очухался, убивец? – насмешливо проговорил Мефодий. – Кончай отдыхать – вода пошла. К утру, поди, до крыш всё затопит.

– Добром-то делиться будешь, иль тя тут оставить? – Голос явно принадлежал палачу. – Ты нам не шибко нужен.

«Да они в сговоре! – осенило Кирилла. – Ничего себе?!»

– Буду, – сказал аспирант. – Всё отдам – всё, что нажито непосильным трудом!

– Знаем мы твои труды! – хмыкнул сокамерник. – Идти-то сможешь?

– Сможет! – заверил Кузьма. – Я ему ног не ломал, и пятки пока прижигать не стал.

Надо полагать, дальнейшее действо следовало бы назвать «побегом», хотя никакого «бега», разумеется, не было. Тюремную избу от забора отделяли в основном хозяйственные постройки. В просветах между ними временами мелькали люди. Мефодий шёл первым, следом, как зомби, двигался Кирилл. Кузьма замыкал процессию, и его хриплое дыхание за спиной действовало на аспиранта весьма «благотворно».

Жители, похоже, готовились к срочной эвакуации – им было не до беглецов. Тем не менее процессия старалась не попадаться им на глаза – перемещалась от стены к стене, от угла до угла. Довольно долго это удавалось, а потом вышла заминка.

Нужно было преодолеть проулок – пространство между двумя строениями. Одно из них, вероятно, было жилым – возле некоего подобия крыльца женщина и подросток грузили на кривобокие деревянные санки мешки с домашним скарбом. Как и куда они собирались их тащить, было совершенно непонятно. Процессия остановилась, Мефодий осмотрел соседние проходы, после чего Кирилл стал свидетелем беззвучного и очень быстрого разговора своих спутников – взглядами и короткими жестами:

– «Обойдём?»

– «Не получится!»

– «Плохо...»

– «Надо этих!»

– «Давай, но аккуратно...»

Кирилл предпочёл бы совсем не видеть дальнейшего, но веки отказались опускаться, и память запечатлела всё... Мефодий двигался с грацией леопарда, слегка приболевшего геморроем.

«Господи, – ужаснулся учёный, – как мало нужно, чтобы убить человека! Всякие там двуручные мечи, секиры с алебардами, многометровые рыцарские копья – дешёвая романтика, детский сад на прогулке... Всего-то и надо: грузик (ружейная пуля?) на коротком ремешке, и живые становятся мёртвыми!»

Мефодий начал было ворошить барахло (привычно и ловко!), но Кузьма рыкнул на него, и беглецы двинулись дальше, прикрыв трупы мешками.

Остаток пути они почти бежали. Из какой-то развалюхи высунулся мужик и окликнул их, вероятно, спутав с кем-то. Кузьма в два прыжка оказался рядом. Труп он пихнул обратно в сарай, а дверь подпёр палкой.

Острожную стену уже начало подтапливать – воды по колено. На этом участке периметра брёвна частокола не были вкопаны в землю, а опирались на козельчатый помост. Никаких часовых на настиле не наблюдалось.

– Здесь вроде? – то ли вопросительно, то ли утвердительно проговорил Мефодий.

– Сам не видишь?! – отреагировал Кузьма. – Шустрей давай!

Они дружно навалились на брёвна. Послышался скрип, и нижние концы раздвинулись, образовав приличную щель. За ней плескалась вода, а вдали в предутренних сумерках угадывались верхушки полузатопленных кустов. Выбравшись на ту сторону, бывший палач первым делом грязно выругался:

– Где он, паскуда?!

– Да вон, кажись! – указал его спутник. – За кустами прячется. Шумни-ка ему!

Лодка оказалась большой долблёнкой с наращёнными бортами. Управлял ею Якашка. Первым делом Кузьма перебрал (пересчитал?) мешки, лежавшие на дне, и влепил безответному подручному подзатыльник за то, что один из них подмок. Оказавшись в лодке, Кирилл смог рассмотреть груз получше – большинство мешков были не завязаны, а зашиты, кое-где виднелись печати. «Пушную казну пограбили, – догадался аспирант. – Мафия бессмертна... Но на что они рассчитывают?»

Глава 9
АТАМАН

Лодка двигалась не по основному руслу, а по боковым протокам, между затопленных зарослей – течение здесь было слабее, а кое-где и вовсе отсутствовало. Вёслами работал в основном Якашка – не жалея сил, до кровавых мозолей. Надо полагать, ему очень хотелось казаться нужным, а лучше – незаменимым. С изрядной долей насмешки Кириллу предложили ему пособить, но учёный в ответ ругнулся: делайте со мной что хотите, а работать не буду! Впрочем, он и не смог бы, даже если б захотел.

Плыли весь день – не останавливаясь. На короткой ночёвке костра не разводили и вскоре снова пустились в путь. Ближе к вечеру второго дня пути старшие беглецы начали проявлять беспокойство – что-то они чуяли. Кириллу тоже показалось, будто в воздухе появился запах дыма. В конце концов лодку направили к берегу. Там Мефодий с Якашкой пошли на разведку – вверх по течению. Вернулся Мефодий один. О судьбе подручного Кузьма его не спросил – лишь глянул с усмешкой и символически перекрестился. Интерес его был в другом.

– Они?

– Кажись, они. Войско великое – струги считать устал. На приколе стоят – видать, воду дурную пережидают.

– Сё – благо, – кивнул бывший кат и обратился к Кириллу: – Ну, вот, паря, кажись, добрались. Порадуйся с нами.

Учёный демонстративно отвернулся, но с противоположной стороны сидел Мефодий – ещё менее привлекательное зрелище.

– Убивайте, гады! Чего ждёте-то?!

– Экий ты быстрый, – качнул патлатой башкой бывший узник. – Поживи пока. Ты ж богатство наше, оберег и надёжа!

– Руки у меня вывернуты, а то я бы показал вам и оберег, и надёжу!

– За это ты Кузьме спасибо скажи – он с тобой лаской обошёлся. Что рожу-то кривишь? Он мастер великий – мог бы и до рёбер кнутом ободрать, а он гладил тебя только.

– Зачем?

– А вот затем! – мелко засмеялся разбойник. – Кто там на реке дымы пускает, знаешь? То – власть новая с Икутска идёт, порядок и спрос учинять будет. Приказчик-то коймский проворовался давно – будет с него спрос, ох будет! А нам с новой властью полюбовно договориться надо. Для того мы сказку ей расскажем – какие бесчинства приказчик творил. Вот, скажем, взяли людишки человечка ценного, для государевой службы полезного: и места-то он знает, и по-таучински балакает, и грамоте обучен. Так он – приказчик – уморить его велел, чтоб, значит, воеводе новому не достался. А мы с Кузьмой, хоть и грешные, но государев интерес блюдём. Тебя, значит, от смерти неминучей уберегли и воеводе доставили.

– Ловко придумано, – усмехнулся учёный, пытаясь вспомнить, когда он проговорился, что умеет читать и писать. – Может, вы мне язык отрежете, чтоб я лишнего про вас не сказал? Вы ж душегубы, убийцы!

– Экий неразумный! – хрипло рассмеялся Кузьма. – Кому ж ты без языка нужен?! Ты нас за дурней-то не держи! Сказочку мы тебе сейчас поведаем, а более ничего ты воеводе не скажешь. Потому как сам ты есть душегуб и убивец: двух служилых порешил, с каземата сбежал, казну государеву пограбил и в бега кинулся – насилу догнали варнака!

– Это же бред! – изумился Кирилл. – Кто ж такому поверит?!

– Сё – правда подлинная! – торжественно поднял палец Мефодий. – Или, думаешь, мы с Кузьмой под кнутом что иное скажем? Дело привычное... А твой сказ кто подтвердит, а? То-то!

– И про то, будто в Икутске повёрстан, не вякай, – добавил бывший палач. – Не был ты там отродясь! С тех краёв служилых мы, кажись, скоро встретим – не признают они тя, верно?

Разбойники занялись удалением печатей с мешков, а Кирилл смотрел на мутную воду и думал о том, что, похоже, попал по-крупному. Его знания по истории подтверждали – разбойники всё рассчитали верно. В похожие времена в родном мире следствие велось однообразно и формально. Чтобы показания были сочтены истиной, подследственный должен пройти весь набор пыток и не изменить их до самой смерти. Другой способ – это когда несколько подозреваемых под пыткой независимо друг от друга показывают одно и то же. Именно поэтому двое бандитов почти не боятся друг друга – даже спиной поворачиваются.

«Ладно, будь пока по-вашему, – решил учёный. – С волками жить – по-волчьи выть. Однако большое дерьмо начинается с маленьких компромиссов – можно и самому волком сделаться. Но, чёрт побери, нужно сколько-то времени, чтобы руки пришли в норму – с таким растяжением связок я ни на что не годен!»

Войско стояло на устье реки – правого притока Коймы. Было оно действительно большим – не меньше трёх-четырёх сотен русских и «иноземцев». Это были не местные мавчувены – языка их Кирилл не понимал. Основная часть личного состава расположилась на том берегу притока, и несколько десятков человек – на этом.

Кузьма и Мефодий высмотрели четверых мужиков, которые на малой лодке проверяли сеть в заводи. Кроме мусора, похоже, ничего им не попалось. Незнакомцев рыбаки встретили настороженно – разобрали оружие, навели единственное ружьё. Пришлось объясняться – доказывать, что православные и с благими намерениями. Узнав, что новые люди плывут из Коймского острога и хотят присоединиться к войску, казаки неохотно рассказали, что жестоко страдают в пути от бескормицы – припасов взяли в обрез, рассчитывая на рыбу, а её в реке оказалось мало, а тут ещё и большая вода пошла – совсем плохо. Имеется и другая беда – не хуже первой. Командует войском офицер – капитан Петруцкий. Однако есть и другой командир – казачий атаман Шишаков. Оба царёвым указом назначены, а кто главнее – не ясно.

Как там и что, снизу не видно, только нет мира средь командиров. В пути поначалу они ругались матерно, потом по пьяни морды бить друг другу стали – да при людях! Только никто никого не одолел – срам один получился. А как кончилось казённое зелье, отцы-командиры прекратили мордобитие и стали держаться порознь. Народ тоже разделился – кто к Шишакову, а кто к Петруцкому прибился. Потому здесь и встали по разным берегам – чтоб друг друга не злить да на глаза лишний раз не попадаться.

Проблемы выбора у беглецов не возникло: конечно же к атаману, благо его люди стоят здесь рядом! Приём «в ряды» прошёл буднично и просто. Десятник расспросил, а подьячий записал со слов прибывших, какого они роду-племени и откуда. Кирилл полагал, что далее последует вызов «на собеседование» к «самому». Однако никуда их не вызвали, и вскоре стало ясно, почему. Никакого довольствия, никакого общего котла в войске не существовало. Служилые сами кучковались по три-пять человек – земляки, родственники или просто приятели – и что-то варили, если, конечно, пища имелась в наличии. Обмундирования не выдавалось – каждый был одет во что горазд. Оружие тоже у каждого было своё – сабли, палаши, пики, бердыши, пальмы и рогатины явно охотничьего назначения. Большинство имело хоть какие-нибудь, но доспехи. Огнестрельного оружия было довольно много – от старинных фитильных пищалей до сравнительно прогрессивных кремнёвок. У одного из пятидесятников Кирилл заметил приспособу, которую определил как кавалерийский штуцер. Ещё больше удивило Кирилла наличие у каждого «воина» личной собственности – каких-то тюков, мешков, сумок. Вокруг этого имущества в основном и крутились интересы служилых: у кого чего есть, а у кого нет и кто что кому должен.

Кузьма и Мефодий ни в какую компанию вливаться не стали, а расположились особняком и, организовав костерок, принялись варить в помятом котле изрядно подгнившую юколу. Когда варево упрело и малоприятная вонь стала распространяться по лагерю, к костерку начали подтягиваться служилые – на предмет поболтать да узнать, нет ли общих знакомых. Их принимали и допускали к котлу, благо деревянные ложки у гостей были свои. Кирилл хлебать из общего котла отказался, и ему всучили персональную (довольно грязную) деревянную плошку с едой. Общественности же пояснили, что он – Кирьян – головой и руками плох, потому что побывал в плену у иноземцев, а потом в остроге познакомился с дыбой. Парень, дескать, ещё не оклемался: ему из котла есть – проливать только. Никого такое сообщение не удивило – гости сочли своим долгом выразить сочувствие пострадавшему и поделиться собственным опытом. Судя по их рассказам, на дыбе побывал каждый второй, не считая первого, и никто увечным от этого не сделался – ну разве что самую малость.

Рыбу доели, юшку выхлебали и принялись вспоминать, кто, когда и при каких обстоятельствах последний раз ел хлеб. Оказалось, что очень давно. Насколько смог понять слушатель, данная публика в большинстве своём приписана к разным острогам, разбросанным по сибирским рекам. Им положено жалованье – деньгами, мукой и солью. Жалованья этого они не получают по многу лет, так что мечтой жизни служилого является полный расчёт с казной – огромное богатство. Правда, большинство успело задолжать той же казне немногим меньше, чем она им. Соответственно, «подняться» люди смогут лишь в случае удачного похода. На Петруцкого в этом смысле надежды мало, а вот атаман – свой человек и нужды людей понимает. Он вроде бы хочет вести свой «полк» не к острогу, где «ловить нечего», а на восток – на «хлебные» места. Под таковыми подразумеваются районы, где пушнина есть, а государевой власти нет. Вот только припасов для такого похода совсем мало...

Дело близилось к ночи, а расходиться народ не собирался. Кузьма с Мефодием довольно ловко поддерживали разговор, провоцировали рассказы о тяготах государевой службы, причём сами о себе практически ничего не говорили. Кирилл слушал, но мало что понимал – большинство географических названий и имён были ему незнакомы. Зато у него складывалось впечатление, что его спутники, как шпионы, собирают информацию. За пару часов они, наверное, смогли составить представление об экономических и политических событиях на огромной территории, где и малые-то расстояния измеряются неделями пути.

Кто-то из присутствующих заметил на воде лодку, плывущую сверху по течению притока. Народ начал всматриваться в сумерки полярной ночи и гадать, к какому берегу она пристанет – к «нашему» или Петруцкого. Оказалось – к нашему. В обширном лагере возникло движение – служилые не спеша, как бы между делом, стали стягиваться к атаманской палатке. В неё же первым делом направились и прибывшие на лодке. Один из них, как смог заметить Кирилл, оказался не казаком, а, вероятно, местным мавчувеном. Его руки были связаны за спиной. Вокруг палатки собралась небольшая толпа.

– Ну? – спросил Кузьма, когда Мефодий из этой толпы выбрался.

– Служилые на погляд плавали, ясыря (пленного) привезли. Атаман спрашивать его будет.

– Как бы не...

– Думаешь, донесли уже?

– А то! Такой народец... – усмехнулся бывший палач и обратился к Кириллу: – Ты, паря, помни наш сказ! Язык-то придерживай, а то ведь оговорим согласно – смерти просить, как милости, будешь, а никто не подаст. Уразумел?

Предположение оказалось верным – информация о том, что в лагерь прибыл новый толмач, уже дошла до начальства. От входа раздались крики:

– Зовут к атаману! Где он есть? Кирьян, что ли, кличут? Сюда его!

– Ну, ступай, паря, – подтолкнул в спину Мефодий. – И доброту нашу помни.

Народ перед Кириллом расступился, а потом сомкнулся за его спиной. Внутри сооружения из парусины и палок было темновато, но глаза быстро привыкли. Не узнать атамана было трудно – хотя бы по приличному брюху, покоящемуся на коленях, и высокой шапке. В отличие от остальных, бороду он брил (время от времени, конечно), зато усы свисали до груди. Рядом сидел довольно небрежно одетый мужик с широкой доской на коленях. Похоже, она играла роль письменного стола – на ней располагался лист бумаги и не то большой пузырёк, не то маленький кувшинчик с чернилами. Писарь был занят затачиванием пера и на появление нового персонажа внимания не обратил. По бокам от атамана располагались пятидесятник и сотник, а перед ним на коленях стоял тот самый мавчувен со связанными руками, только теперь он был голым по пояс – обрывки меховой рубахи валялись рядом. На тощем его теле темнели кровоподтёки и полосы от ударов. Морщинистое лицо с заплывшим глазом выражало полнейшую обречённость. Кирилл поискал глазами икону, обнаружил её в дальнем углу и старательно перекрестился.

– Ты, что ль, Кирьян Матвеев? – спросил пятидесятник. – Атаману кланяйся! Иль аршин проглотил?

Кирилл изобразил некое подобие поклона и мрачно порадовался, что шапка у него отсутствует – «ломать» не заставят.

– Правду бают, что по-ихнему мекаешь? – этот вопрос задал уже сам атаман. – Иль набрехал писарю?

– Я такого не говорил, – твёрдо ответил учёный. – А за людей не отвечаю.

– Ы? – уставился атаман на писаря.

– Угу, – кивнул тот. – Сё друзья евойные донесли.

– Так кумекаешь аль нет?

– Ну, пару слов знаю...

– Не нукай – не запряг! – без особой злобы рыкнул атаман. – Давай, спрашивай этого, как зовут, какого рода и почто в измену ударился.

– Попробую, – вздохнул учёный и опустился на корточки перед пленным. При этом ему пришлось повернуться к атаману спиной. Тот обиженно засопел, но промолчал.

– Кто ты? – спросил Кирилл на языке таучинов. – Я не враг тебе. Может, смогу как-нибудь помочь?

– Помоги умереть!

– Не сейчас. Твой род действительно отказался платить менгитам?

– У-у, ненасытные животы, – простонал пленный. – Им никогда не бывает достаточно!

– Рассказывай, – попросил Кирилл. – Этот человек представляет здесь силу главного владыки менгитов. Может, он накажет тех, кто обижает вас. Говори!

Минут через пять Кирилл поднялся на ноги и обратился к слушателям:

– Тут какая-то ошибка – этого человека надо отпустить. Он и его родственники ни в чём не ви...

– Языком-то не мели попусту! – прервал его сотник. – Дело сказывай! А Андрюшка пущай пишет, верно, Степан Никифорыч?

– Верно, – качнул шапкой атаман. – Видать, сей ясырь таучинский и впрямь с головой не дружит. Да уж ладно, послушаем.

Кириллу очень хотелось сказать этим людям, что он о них думает, но он вспомнил застенок и сдержался. Глядя в землю, чтобы не злиться, он начал излагать то, что узнал от «языка». Ничего добавлять от себя было не нужно – это была правда, и она говорила сама за себя.

Люди рода новитаг в конце зимы отдали ясак без недоимок. Кроме того, они принесли в крепость много подарков слугам белого владыки, чтобы заслужить их милость, а также еду для заложников – мясо, рыбу, заготовленные осенью ягоды. За это им позволили видеть родственников, содержащихся в остроге, и дали бумагу, где про всё это нарисовано волшебными знаками. Зимой русские несколько раз брали у них ездовых оленей – без платы, без записи – и ни одного не вернули. Из-за этого не получилось большого кочевья туда, где весной происходит массовый забой оленей на переправах. В итоге добрая сотня мужчин, женщин и детей рода новитаг оказалась в плачевном состоянии – теперь вся надежда на осень. Пока же им приходится питаться рыбой и травой. Он – Анкугат – не понимает, почему русские напали, когда он вышел приветствовать их? Зачем они перебили его семью? Зачем его схватили и привезли сюда?

– Погоди-ка! – прервал рассказ атаман. – Сколько, говоришь, людишек у него в юрте было?

Переводчик задал вопрос, и туземец начал называть имена. Атаман слушал и загибал пальцы. Закончив счёт, он вопросительно уставился на сотника:

– А Митяй что сказал?

– Вроде как четверо, – пожал плечами казак. – Надо других поспрошать.

Участников экспедиции за «языком» стали по одному вызывать в палатку и выяснять подробности расправы над жителями встреченной «юрты». Кирилл не сразу сообразил, что именно обеспокоило высокое начальство. Оказалось, что пленник назвал шестерых, а убили служилые только четверых – это не есть хорошо. Вывод же атаман сделал неожиданный:

– Спешить надо!

– Надо, однако, – согласились остальные начальники.

– Завтра и двинем, так?

– Так! Истинно – так!

– Вот и порешили, – кивнул главный и обратился к писарю: – Андрюха, ты что там накарябал? Проговори нам по-быстрому да сходи людям прочитай.

– Сей момент, Степан Никифорыч, сей момент! – засуетился писарь. – Значится, так: «Ска-ска по расспросу иноземского мужика Анкулата, что быть есть из улуса новитагова. Мужик сей взят был с боем великим государя нашего служилыми людьми»... Имена опосля пропишу. Раны аль увечья какие указывать?

– Чёрта им лысого, а не раны! – озлился атаман. – Двух нехристей упустили – весь улус теперь взбаламутят! Дальше читай!

– «...Тот мужик Анкулат на расспросе показал, что ясаку они с родом своим не платят, аманатов не дают и государевых милостей знать не желают. Людей же служилых всякий раз побивают, когда и до смерти, а живот их себе имают. Того пуще ходят они с улусом своим войной на государевых ясачных людишек. Людишкам тем ясаку платить не велят, а кого и побивают до смерти, детишек и жёнок в полон уводят. От бесчинств тех ясачный народец по реке...» Как река-то сия называется? Ладно, опосля впишу, «...по реке проживающий в великую скудость пришёл, кто к измене, а кто и к кочевью в края незнаемые склоняется... Расспрос сей писал сын казачий Андрюшка Иванов, толмачил же коймского острогу служилый человек Кирюшка Матвеев сын. К сему он руку приложил: с моих слов записано верно...»

– Хорошо излагает, мерзавец! – одобрительно кивнул атаман. – Приятно слушать.

– Да-а, – завистливо вздохнул сотник, – грамота – дар Божий. А как сказано: «С моих слов записано верно!» Сразу видно, что у самого воеводы в писарях ходил!

– Пока не проворовался, ха-ха! – поддержал тему пятидесятник. – Давай, Кирюха, прикладывай руку да ступай восвояси. К походу готовься – завтра поутру двинем!

– Приложить?! – с тихим изумлением переспросил Кирилл и шагнул к писарю. – Я приложу!