Текст книги "Воины снегов"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Ладно уж, языком-то не мели... – сбавил тон начальник. – Так что там Кириллка? Нешто и правда на людей кидается?

– Рычит, аки пёс цепной, – сё правда! Кидаться, однако, не кидается – слабоват больно. Всё Степан Никифорыча поминает... Мыслю я, коли этакого пса подкормить да с цепи спустить – всех порвёт!

– Так уж и всех?

– Ну, может, не всех...

– Подкормить, говоришь? Ладно, ступай... И присматривай за ним, слышь, присматривай!

– Сполню, ваш-бродь! – подобострастно заверил Кузьма, пятясь к двери. – Всё сполню! Только...

– Что ещё?!

– Н-ну... Эта... Пожаловали б вы мне рублёв пять, ваш-бродь...

– Ах ты, сукин сын! Тебе всё мало?! Проигрался, поди?

– На зароке я, ваш-бродь, – склонил голову служилый. – Не играю боле. Девку-ясырку у Митьки Кривого прикупить хочу – без бабы-то плохо.

– Страхолюдину эту?! Да ей цена красная – полтинник!

– Не отдаст за полтинник Митька. С лица-то не воду пить, а девка хозяйственная...

Этот диалог, конечно, слышало множество ушей. Зато взглядов, которыми собеседники обменивались, не видел никто. А взгляды эти означали, что драгунский капитан и служилый с сомнительным прошлым прекрасно понимают друг друга. Оба знают, что женщина-мавчувенка, о которой идёт речь, отличается от прочих не внешностью и кулинарными способностями, а тем, что вполне прилично говорит по-русски – она толмачка! При всём при том запрошенная сумма (по «безналу», конечно) значительно превышает её стоимость – деньги нужны на что-то другое.

– Ну, ты... – капитан матерно выругался. При этом его взгляд и интонация содержали как бы обещание подумать над предложением. – Ступай, Кузьма!

Узников вывели на очередной «выпас» – собирать то, что осталось на ближних ягодниках. Ничего там, конечно, не осталось, но пройтись по вольному воздуху, понюхать дым «нормального» человеческого жилья, увидеть хоть какие-то лица, кроме постылых сокамерников, – это ж почти счастье. На пути к острожным воротам, однако, случился эксцесс: дверь одной из крайних изб со скрипом открылась, и на крыльцо выбралась баба – нормальная сибирячка (среди её предков, похоже, были и русские) средних лет. В своих засаленных тряпках женщина выглядела грушеобразно – тощие плечи, плоская грудь и широченный (но тоже плоский) зад при откровенно коротких ногах. Впрочем, до её ног никому дела не было, поскольку мини-юбки в этом мире ещё не изобрели. Служилый, бывший в тот день конвойным, предложил бабе пригласить его в гости – кваску попить. На двусмысленный обиняк женщина ответила громогласно и однозначно – в том смысле, что импотента-сифилитика она не желает, а хочет вон того – кудрявого. Процессия остановилась, и государевы узники покорно слушали, как их охрана упражняется в светском остроумии с местной дамой. Совсем не сразу до Кирилла дошло, что речь идёт именно о нём.

Вообще-то, подкармливать заключённых для местного населения считалось почти обязанностью – богоугодным делом. В данном же случае побега никто не опасался, спешить было некуда – так почему ж не пойти навстречу пожеланиям трудящихся? Охрана и пошла: выпихнула Кирилла из «строя» и с похабными шуточками с рук на руки передала сердобольной бабе.

– С собой бы дала, – пробурчал Кирилл, неловко усаживаясь за стол. – В избу-то зачем звать?

– Так ведь отымут, – совершенно справедливо ответила женщина. – А на всех вас не напасёшься! Кушай вот...

Учёному предстояло одолеть горшок варева из рыбьих голов и приличную груду самой рыбы – в варёном виде. Что он и сделал.

Такие заходы в гости сделались почти регулярными. Более того, женщина время от времени приходила к аманатской избе, требовала, чтобы к ней вывели «кудрявого», и индивидуально кормила его – прямо на крыльце, у всех на виду. При этом она плотоядно на него посматривала и жалостливо вздыхала. Причину столь вольного поведения и относительного благополучия женщины, имеющей троих малолетних детей, Кирилл выяснил без особого труда: Настасья – казачья вдова, и от казны ей положено содержание. Кроме того, она состоит в интимной связи с доброй половиной мужского населения острога, причём небесплатно. Старожилы, конечно, давно обзавелись туземными «подругами», а вот команда, прибывшая с Петруцким, испытывает в женщинах острый недостаток.

Наконец-то выпал настоящий снег, который таять уже не собирался. Народ усиленно занимался заготовкой рыбы по последней открытой воде. Возле острога стали появляться оленьи и собачьи упряжки ясачных мавчувенов. Они привозили, в основном, пищевые припасы – оленьи туши и рыбу. В остроге как бы началась страда, и Кирилла стали призывать «на дело». Как оказалось, на этом глухом краю российской ойкумены бюрократизм процветает со страшной силой. Вся ясачная публика поимённо записана в особые книги, где отмечается, кто что когда принёс, чего и сколько остался должен. Имелась и расходная статья – какие подарки выданы. Всё это делопроизводство представляло собой целый ворох исписанной бумаги. Каждая запись могла стоить человеческих жизней, могла обречь кого-то на голод и рабство, а могла и обогатить. Скажем, «фонд» государевых подарков, при острейшем дефиците любых «европейских» товаров, представлял собой, по-видимому, целое состояние и, несмотря на записи, крайне трудно было поверить, что их действительно кому-то выдавали просто так. При всём при том прежний острожный писарь-целовальник находился под следствием и сидел в арестантской избе, а новый до крепости не добрался, поскольку примкнул к Шишакову.

В прежней – научной – жизни Кириллу приходилось иметь дело с документами XVII—XVIII веков, хотя специалистом он не был. Не слишком корявую скоропись он мог кое-как разбирать и даже умел имитировать её на бумаге – знатоки говорили, что получается очень похоже. Оказавшись, очевидно, в безвыходном положении, острожное начальство попыталось заставить Кирилла принять бухгалтерию, от чего тот сначала категорически отказался. Это привело к ужесточению режима – перестали выводить на прогулки, что ломало все надежды и смутные планы. Тогда Кирилл затеял подобие торга – разбираться в старых записях он не будет (по малограмотности!), а станет писать по новой. За это ему должны давать мясную пищу два раза в день и разрешить ночевать... Ну, скажем, в ясачной избе, поскольку она всё равно охраняется. Не сразу, но условия были приняты.

Через несколько дней процесс приёма-сдачи товаров наладился: мавчувены подгоняли нарты к острожным воротам, распрягали и уводили животных. После этого ворота открывались, и гружёные сани в сопровождении одного-двух туземцев вручную волокли к амбару. Там, в кривобокой продымлённой пристройке, сидел Кирилл и, периодически отогревая пальцы у пламени лучины, карябал пером дикого гуся или чайки: имя, название семьи или рода, от которых доставлен продукт, а также описание самого продукта. Всё это в присутствии трёх охранников – они же свидетели, они же грузчики. Буквально на второй день служилые столковались промеж себя и попытались часть продукта проносить мимо казённого амбара, а от «писаря» потребовали соответствующей корректировки записей. Кирилл ответил на это матерной бранью, а потом поставил в известность начальство. Оно отреагировало просто и мудро – охранники стали сменяться каждый день по жребию.

Ночевал теперь Кирилл прямо на складе – завернувшись в оленьи шкуры, меченные казённой печатью. Утром и вечером приходила Настасья с горшком варёной оленины. Это стало для неё официальной обязанностью – мясо для «писаря» ей выдавали. Пока Кирилл ел, женщина щёлкала орешки кедрового стланика и пересказывала новости и сплетни. Среди них встречались довольно интересные – позволяющие составить представление о положении дел в крепости.

Набеги немирных иноземцев Коймскому острогу теперь не страшны – гарнизон увеличился в три (если не больше!) раза. Однако служилых надо чем-то кормить, да и пришедшие с ними промышленники вряд ли смогут обеспечить себя продовольствием. Из Икутска должны подвезти огневой и хлебный припас для войска, но все сроки прошли, а каравана как не было, так и нет. В общем: «Нам и раньше-то не до жиру было, а как теперь перезимуем, одному Богу известно...» Положение усугублялось ещё и тем, что с установлением нартового пути ясачным инородцам начали досаждать банды разбойников-таучинов. Если они усилят свой натиск, то подвоз продовольствия в крепость может вообще прекратиться: «Ох, что будет, что будет...»

Кирилл и сам теперь мог примерно соотнести «потребности» и «возможности» населения острога. Кроме того, он хоть и смутно, но представлял себе путь от Икутска до Коймска: никак не меньше тысячи километров – через две больших реки и горный хребет. На что в этой ситуации рассчитывает Петруцкий, было совершенно не ясно. Получалось, что атаман Шишаков поступил более мудро – по слухам, он со своей малой командой ушёл на реку Ог, где успешно приводит «под руку государеву» неясачных инородцев.

На четвёртый день трудовой деятельности перед Кириллом предстал маленький сморщенный человечек, доставивший груз свежемороженой рыбы. Кирилл записал о нём всё, что положено, а потом весь вечер и часть ночи маялся, пытаясь вспомнить, где и в какой связи он слышал это имя. Вспомнил лишь в утренней дрёме и уснуть уже не смог – это имя как-то раз упомянул Чаяк, перечисляя своих «друзей» среди мавчувенов.

Рабочий день Кирилл начал с того, что просмотрел вчерашние записи, решил что-то поправить и посадил кляксу – как раз на то место, где были «анкетные данные» ясакоплательщика. Кляксу он предъявил охране и потребовал доставить к нему данного иноземца для составления новой записи. Служилые рассказали Кириллу много интересного о его способностях и талантах, но в конце концов отправили гонца за ворота – искать вчерашнего мавчувена. Оного не нашли – уехал «до дому» сразу после посещения острога.

Впечатление от этого события наложилось на информацию, полученную от «кормилицы», и сформировало у Кирилла некое... предчувствие, что ли. Или, может быть, ощущение, что «время пошло». Он совершенно чётко осознавал, чего больше всего хочет в жизни – бежать отсюда и каким-то образом рассчитаться с Шишаковым. Однако ни малейшей возможности сделать это он не видел: «Покинуть острог не трудно, но без транспорта, без продуктов и зимней одежды я не смогу удалиться и на два десятка километров. С окрестными мавчувенами не договориться – для них я таучин или менгит. Они меня убьют или вернут в крепость – на этом всё и кончится».

Никакого плана – реально выполнимого – Кирилл составить не мог. Нужна была некая «оказия», и она в конце концов появилась!

Однажды вечером в обиталище «писаря» явилась Настасья и стала звать его ночевать к себе в избу – с охраной она, дескать, договорилась. Кирилл вежливо отказался, заявив, что боится прогневать начальство. Собственно говоря, это было не первое предложение такого рода и не первый отказ – раньше женщина не обижалась или, во всяком случае, виду не подавала. Теперь же она стала ныть, плакаться и жаловаться на трудную жизнь. Никто её, бедную, не любит и не жалеет. Вот появилась возможность разжиться мяском для детишек, а Кирилл помочь не хочет. Она к нему со всей душой, а он вот такой нехороший.

Кириллу не хотелось, чтобы его считали нехорошим, и помочь он, конечно, согласился. Женщина ободрилась и рассказала ему следующее. К острогу приехал какой-то мавчувен – один, но с двумя нартами, каждая из которых была запряжена парой оленей. Он расположился в стороне от основной стоянки, поскольку там сплошь «собачники». Настасья это всё видела и оценила ситуацию как весьма перспективную – один олень у инородца лишний, поскольку в грузовую нарту двух животных обычно не впрягают. Она смело направилась к приезжему и вступила в переговоры – олень за половой акт с «белой» женщиной. Обычно её словарного запаса хватало для заключения подобных сделок, но этот нехристь оказался каким-то придурочным, и договориться они не смогли. Вроде бы и «согрешить» инородец хочет, и оленя ему не жалко, но не понимает он связи одного с другим и просит привести «говорящего» человека. Настасья пыталась объяснить, что уже поздно, что «говорящий» придти не сможет, но приезжий настаивал и даже дал какой-то подарок в качестве взятки для переводчика. Что за подарок? Да вот – ерунда какая-то!

«Это не ерунда! – хотел заорать Кирилл, когда на ладонь его лёг вощёный цилиндрик. – Совсем это не ерунда!! Это стреляная гильза дробового патрона шестнадцатого калибра!»

– Что ж, – сказал он вслух, пытаясь выглядеть ленивым и невозмутимым, – давай сходим, раз такое дело. Утром, да?

– Как же утром-то? – вздохнула женщина. – При божьем свете согрешить – не отмолишь потом! Да и заберут у него завтра олешков за недоимки иль перекупит кто – народец-то ушлый у нас!

– Резонно... – почесал затылок учёный. – И что ты предлагаешь? Прямо сейчас идти?! Стемнеет же скоро, а меня и днём-то без охраны за ворота не выпускают!

– На что нам ворота? Дырок, что ль, мало?

Кирилл знал, что это правда – мирное население и собаки потихоньку проделали в частоколе несколько проходов. Их периодически заделывали, но вскоре появлялись новые – кому ж охота обходить половину острога, чтобы пройти в ворота с вязанкой хвороста?!

– Толку-то мне с тех дырок! На стене полно служилых – подстрелят почём зря!

– Да где ж полно-то?! – всплеснула руками Настасья. – Нынче вечером лишь малый наряд заступает. Кум мой там будет – уж не обидит убогую!

Про кума Кирилл не поверил, но сомневаться, что тётка способна договориться со служилыми, не приходилось. Его заинтересовало другое:

– А почему только малый наряд?

– Так ведь сегодня наши вернулись, что на погляд ходили. Донесли капитану, будто до самого Уюнкара таучинов не видели. Какие и были, на ту сторону ушли. Потому сотник полный наряд и не поставил – чего ж мужикам зря сопли морозить!

– Всё-то ты знаешь! – восхитился Кирилл.

– Что все ведают, то и я – что такого-то?! – удивилась Настасья. – Мы всегда так живём.

– Прямо не крепость, а большая деревня!

– Деревня и есть, – вздохнула женщина. – Только жнём, что не сеяли.

Покинуть острог оказалось на удивление легко – никаких романтических переползаний или перебеганий за спиной часового, никаких лазаний по карнизам и водосточным трубам. Давно расшатанное бревно было отодвинуто в сторону, и «свобода радостно приняла у входа». Снаружи, кстати, к этому месту вела утоптанная тропа, хорошо различимая даже в полутьме.

На этом, однако, везение кончилось. С тропы пришлось свернуть и идти по целине. Это было бы ещё терпимо, если бы путники направлялись прямиком к цели. Однако никакого ориентира не имелось – многие мавчувены, как и таучины, разводят огонь лишь для приготовления пищи – и женщина, похоже, просто заблудилась. Точнее, она потеряла место, где остановился на ночь интересующий её иноземец. Они часа два лазали по заснеженным кустам, и каждую открывшуюся поляну Настасья опознавала как «ту самую». Мороз был несильный, да и ветер вовсе не валил с ног, но Кирилл был, по сути, в летней одежде, кое-как усиленной чужими обносками. Кроме неуклонного замерзания, он ощущал лютую досаду на себя и на весь свет – все мечты, все грандиозные планы рушились из-за элементарной бестолковости женщины! В конце концов Кирилл решил, что, как только перестанет чувствовать пальцы на ногах, он заставит Настасью повернуть обратно – уж острог-то не потеряется!

Он почти созрел для возвращения, когда разглядел в лунном свете очередной санный след и пошёл по нему, хотя Настасья уверяла, что ведёт он «не туда». Через полсотни метров открылась обширная поляна, и женщина радостно вскрикнула:

– Вот они! Я ж говорила: здесь где-то!

Спорить и выяснять, кто такие «они», Кирилл не стал, а направился на противоположный конец поляны, где слабо шевелились рогатые контуры. Приближение человека оленей не обрадовало, но убежать они не могли – были «стреножены» таучинским способом и запряжены в беговую нарту, на которой лежал какой-то груз. Этот своеобразный якорь животным приходилось таскать за собой при пастьбе.

Луна вылезла из-за тучи – вероятно, она хотела, чтобы увиденное произвело на Кирилла наибольшее впечатление.

Аспирант ногой утопил в снег крюк-тормоз нарты. Насколько он мог судить об оленьей стати, это были прекрасные бегуны, причём хорошо отъевшиеся. Мешки на нарте были уложены и увязаны так, словно возница только что отлучился и сейчас вернётся, чтобы продолжить путь. Судьба (или кто?) словно предлагала острожному узнику занять его место. Только Кирилл не поддался на провокацию, а начал развязывать ремни. Содержимое небольшого тяжёлого мешочка он угадал – комки оленьего мяса и жира. Палка, закреплённая вдоль правого борта нарты, оказалась копьём с роговым наконечником. Рядом под петли был подсунут длинный прут, похожий на удилище с костяным грузиком на тонком конце – этой штукой погоняют оленей. С горловиной большого мягкого мешка пришлось повозиться. Кирилл вывалил содержимое на нарту и тихо рассмеялся от счастья: «Одежда! Комплект зимней меховой одежды! И обувь!!»

Нижняя меховая рубаха была ношеной и воняла чужим потом, но Кирилл начал переодеваться немедленно. Главное, что его обрадовало, – сапоги пришлись впору, в них даже были вложены свежие травяные стельки!

– Куда ж он делся – нехристь проклятый? – растерянно проговорила подошедшая Настасья. – Тут же вот был, на поляне! И оленей бросил! Ой, а добра-то сколько!

– Добро, да не то! – решительно заявил Кирилл. – Прости меня, Христа ради, но всё это я заберу себе и в острог больше не вернусь. Ну, разве что мёртвым, если поймают!

– Свят, свят, свят! Да куда ж ты ночью-то?! Да по холоду?!

– Бог поможет! Лучше скажи, как сделать, чтобы тебе за меня не досталось? Может, избить и связать?

– Ты чо-о?! Смерти моей желаешь?! Так-то хоть не узнает никто, а кто видел – молчать будет! Кому ж кнута пробовать охота?! Иди уж...

– Прощай, Настасья! Спасибо тебе за всё... Наверное, я поступаю с тобой по-свински, наверное, меня будет мучить совесть. Но выбора у меня нет – прости!

– Бог простит, – вздохнула женщина и перекрестила его.

– Запорю! – рыкнул капитан. – На куски порежу и псам скормлю!

– Воля ваша, – вздохнул Кузьма. – А только убёг он – не иначе.

– Всё обыскали?

– Всё как есть, ваш-бродь! Почитай, всех служилых на ноги подняли! Никто не видел, никто не слышал!

– Иноземцев возле острога спрашивал?

– Знамо дело, спрашивал! Вроде как проезжал кто-то ночью на оленях – собаки учуяли. А может, и врут.

– Ему что, кто-то нарту дал?!

– Не могу знать, ваш-бродь!

– Ах ты...

Разговор начальства никто, конечно, специально не подслушивал, но не было никаких сомнений, что уже к вечеру он будет дословно известен доброй половине острога. Всё сказанное было законно и правильно, за исключением маленькой странности: как-то не очень искренне возмущался капитан, и как-то не очень сильно трепетал главный надзиратель. Последний даже не получил по морде, когда сказал, что отправить людей «вдогон» удастся не раньше завтрашнего утра.

Глава 11
БЕГЛЕЦ

Вопрос: как далеко можно уехать на оленях? Ответ: да как угодно! В том смысле, что упряжные олени – это почти вечный двигатель. Если в пути не торопиться, если давать животным достаточно времени на отдых и кормёжку, то на одной паре можно ехать хоть всю зиму. Кирилл это знал – теоретически. А вот опыта у него было мало: какие можно делать перегоны? С какой скоростью? Какой длительности должны быть остановки? Никаких инструкций на этот счёт, конечно, не существует – для человека тундры все эти знания и навыки естественны, как способность дышать. Когда нужно давать отдых оленям? Когда начнут уставать, конечно! А как это определить? Да что тут определять-то?!

При всём при том Кирилл не на прогулку выехал, а отправился в побег. И за ним наверняка будет погоня. От неё нужно оторваться как можно дальше: суметь выжать из животных всё возможное и при этом не остаться пешим. По здравом размышлении задача казалась невыполнимой – острожное начальство наверняка отправит «вдогон» кого-нибудь из тундровиков-мавчувенов. Как тягаться с ними тому, кто в этом мире всего-то «без году неделя»?! И всё-таки надежда у Кирилла оставалась. Во-первых, был шанс, что погоня упустит один день – пока-то найдут подходящих людей и упряжки, пока-то соберутся, ведь ездовых оленей в крепости не держат. А во-вторых, получив небольшую фору, в случае удачи можно добраться до Уюнкара, за которым якобы кочуют таучины. И самое главное: не Бог же лично послал ему упряжку, одежду и оружие! Да ещё и предварительно показав «пароль» – предмет из другого мира! Значит, друзья должны где-то ждать, где-то встречать! О том, что делать, если никто его не встретит, Кирилл старался не думать.

Но думать пришлось – три дня спустя.

Он стоял, пошатываясь от усталости, на низком перевале и разглядывал тундру – впереди и сзади.

Впереди был снежный простор и – ни души до самого горизонта. Если не считать, конечно, всемогущего демона Тгелета, чья скалистая обитель виднелась вдали. Позади было гораздо оживлённей – караван преследователей уже перестал казаться тёмной змейкой, уже можно было сосчитать оленьи упряжки. Только Кирилл не стал напрягать ради этого зрение: «Какая разница, их пять или десять? Мне в любом случае хватит! Но где же таучины, чёрт побери?! Где Чаяк?! Мне подготовили побег, так почему не обеспечили прикрытие? Какой тогда во всём этом смысл?!»

Среди бесчисленных вариантов ответов – один другого фантастичней – к реальности, похоже, имел отношение лишь один. И был он безрадостным: чего-то Кирилл не понимает в психологии своих друзей, не тех поступков от них ожидает: «Значит, я обречён – нужно просто суметь красиво умереть. Вполне, кстати, возможно, что именно для этого мне и дали возможность бежать».

Бывший аспирант уже готов был принять эту мысль в качестве руководства к действию, но тут перед его мысленным взором всплыло знакомое видение: раскормленная наглая рожа атамана Шишакова, лица его прихвостней, Кузьмы, Мефодия, прочих... И вновь, как уже не раз бывало, внутренности скрутило мучительным спазмом: «Гады, сволочи, отребье! Ну куда и зачем вы припёрлись?! Что вы тут забыли?! – Кирилл глубоко вдохнул и выдохнул морозный воздух. – Нет, не сдамся! Самоубийства, красивой смерти не будет! Буду сопротивляться, изворачиваться до последней возможности! И после неё!»

Вспышка ослепительной ярости миновала, в мозгу прояснилось – нужно использовать малейший шанс. «А он у меня есть? – мысленно усмехнулся Кирилл. – Догонят и расстреляют из луков. Или, того хуже, подранят, изловят арканом и потащат обратно. Куда можно деться в открытой тундре?! Ну, если только под крыло, под защиту Тгелета... А что? Ведь это мысль! Для местных жителей духи столь же реальны, как и всё остальное! Но в погоне наверняка участвуют и служилые... A-а, посмотрим! До той горушки мои олени, может быть, и дотянут!»

Раньше Кирилл уже оказывался в пределах видимости этой странной формы рельефа. Припомнив лекции по геоморфологии, он решил, что это останец древней поверхности выравнивания или, может быть, давно потухший, полуразрушенный водой и морозом вулкан. В пользу последнего предположения свидетельствовали рассказы таучинов о ручье, вытекающем из этих скал, – он замерзает лишь в самые лютые морозы, да и то, кажется, не весь. Неоспоримым доказательством пребывания там Тгелета является то, что горный массивчик издалека напоминает широкую низкую ярангу, в которой горит костёр, – из отверстия в своде временами поднимается дым. Кирилл, конечно, понимал, что никакой это не дым, а просто пар от термального источника, который виден лишь в тихую морозную погоду.

Таучины рассказывали, что не так давно это место было очень популярным. Более того, здесь они ежегодно собирались на некое подобие ярмарки, в которой участвовали и их вековечные враги мавчувены. Дело в том, что Тгелет – людоед (точнее, душеед), причём чрезвычайно кровожадный. Стоит кому-то пролить человеческую кровь возле его жилища, как он немедленно захочет ещё. И тогда ни правым, ни виноватым мало не покажется.

Спрашивается, зачем было рисковать? Какие ярмарки в условиях полного самообеспечения?! По большому счёту, конечно, никто никому для выживания не нужен, а вот для жизни... Одни умеют делать изумительные поделки из моржовой и оленьей кости – иголки, проколки, наконечники для стрел и копий, гарпуны. Другие не знают, куда девать шкурки новорождённых телят, которые в огромном количестве гибнут каждой весной. А ведь лучшего материала для летней, осенней и весенней одежды и придумать нельзя! У третьих есть то, без чего жителям тундры обходиться трудно, – лучшие ремни и ремённые верёвки делаются из шкур морских животных. А такая, казалось бы, мелочь, как подошвы для обуви? Ни один зверь тундры не имеет подходящей кожи, и вот лахтаки... И потом: что является одним из главных удовольствий в жизни? Еда, конечно! Причём не своя, привычная, а чужая, деликатесная! Для морского зверобоя оленина как для школьницы пирожное, а олений пастух пускает слюни при виде не очень свежего куска китового жира, который летом и собаки-то едят неохотно. В повседневной жизни обмен, конечно, идёт, но ему многое мешает, и главное – страсти человеческие при отсутствии общих правил поведения. А здесь – возле жилища Тгелета – такие правила есть, и, чуть что не так, жестокая кара неизбежна.

Насколько смог понять Кирилл, данная благая традиция начала стремительно деградировать с появлением русских. Никакого изобилия товаров они, конечно, не создали, но, бесцеремонно вмешиваясь в местные дела, окончательно поссорили таучинов и мавчувенов. Вялотекущее противостояние превратилось в тотальную войну. Тгелету по-прежнему поклоняются те и эти, но собираться вместе не рискуют даже под его присмотром.

В демонов и духов Кирилл всё ещё не верил, но на безрыбье, как известно, и рак за рыбу сойдёт. Всё, на что осталось ему надеяться, – мавчувены не решатся творить там насилие, и никаким русским их не заставить. Он в очередной раз ошибся, но понял это слишком поздно.

Когда упряжка беглеца достигла основания склона, зимний день уже превратился в вечер. Двигаться дальше было некуда, незачем и... не на чем – один из оленей рухнул на колени, а потом завалился на бок, второй, кажется, собирался последовать его примеру. Упряжки погони распределились полукругом, грамотно прижимая жертву к довольно крутой осыпи, увенчанной наверху скалой: «То ли они не местные и о Тгелете не знают, то ли служилых боятся сильнее, чем злого духа!»

Распрягать оленей учёный не стал – просто отцепил их постромки и, ухватившись за переднюю дугу, подтащил нарту к базальтовой глыбе, скатившейся когда-то сверху, – не ахти какое, но всё же укрытие. Он едва успел оборудовать свою «огневую позицию», как вокруг начали падать стрелы. Правда, били пока не прицельно – навесом. «М-да-а, – подумал Кирилл, – до темноты, похоже, мне не дожить. Эх, был бы у меня тот доспех... Впрочем, в тылу у лучников двое служилых, и один из них с ружьём, – против пули в упор никакой доспех не устоит. Хотя, возможно, они собираются брать меня живым... Вот уж фигушки! Только у меня и ножа-то нет, чтобы зарезаться... И как же воевать? Попробовать психологическую атаку? А собственно, что ещё остаётся?!»

– Вы что, страх забыли?! – заорал Кирилл на языке таучинов. – Тгелета не боитесь?!

Наступающие замедлили движение, стали перекликаться. Приготовленные к пуску стрелы одна за другой начали опускаться к земле, а головы их хозяев наоборот – подниматься кверху. Вероятно, нарушители древней традиции пытались рассмотреть хозяина здешних мест.

– Страх забыли?! – постарался закрепить успех учёный. – Воюете на земле великого духа?! А где ваши дары для него? Где кровь жертвенных животных?

Несколько передовых мавчувенов сошлись поближе и принялись что-то обсуждать, показывая руками то в сторону беглеца, то на скалу. Стояли они очень удобно, и Кириллу было до слёз обидно, что он не может всадить в них заряд картечи. Раньше, чем он придумал, чем бы ещё припугнуть врагов, раздался крик по-русски, точнее рёв:

– A-а, бляжьи дети!! Вперёд, су-уки!!!

Два низкорослых кривоногих казака бежали сзади к атакующим. Один размахивал короткой широкой саблей (палашом?), а в левой руке нёс тяжеленную фузею с палками, привязанными к стволу. У другого ружья не было, и свой длинный топор он держал двумя руками. Чуть отставший от других мавчувен попытался что-то объяснить им, показывая вверх на скалистую стену. Ничего понимать служилый не захотел, а подбежав, наотмашь рубанул лучника куда-то в область шеи. Секундой позже его напарник аналогичным образом поступил ещё с одним туземцем. Последнему повезло меньше – он не был убит на месте, а только ранен, причём, похоже, очень болезненно. Воин упал, стал корчиться на окровавленном снегу и надрывно кричать. Эти крики возымели действие – то и дело оглядываясь на русских, мавчувены возобновили атаку.

Стрельба сделалась более эффективной – выглядывать из-за укрытия стало почти невозможно. «Гадство! – запаниковал осаждённый. – Ведь и копьём помахать не дадут! Подойдут вплотную и... Нет, пора умирать, а то поздно будет! Но как? Подставиться? А если только ранят?»

Решение подсказал противник – Кирилл увидел, что один из служилых опустился в снег на колено и пристраивает свою фузею на сошках – готовится стрелять. Упускать такой случай было нельзя, и учёный поднялся во весь рост:

– Бейте, гады!!!

– Не моги!! – раздался хриплый крик в ответ. – Живым возьму выблядка!!

Замахиваясь топором, казак устремился вперёд. «А ведь это, похоже, старый знакомый! – мысленно усмехнулся Кирилл. – Тот самый, которого я когда-то не добил, который выдал меня острожному приказчику. Кажется, он считает, что это я ему должен, а не наоборот. Сейчас будет рукопашная: отсталое первобытное копьё против прогрессивного стрелецкого бердыша – какая романтика!»

И схватка началась – наверное, к немалой радости тех, кто из участников боя превратился в зрителей.

Копьё было добротным, но стопроцентно «чужим» – за время своего бегства Кирилл успел несколько раз подержать его в руках, но познакомиться по-настоящему, конечно, так и не смог. Он вообще давно не тренировался и находился далеко не в лучшей форме. Более того, сейчас к его физическому состоянию понятие «форма» было просто неприменимо. Тот факт, что простые служилые вообще никогда не тренируются и никаких приёмов не отрабатывают, был весьма слабым утешением. Впрочем, Кирилл в нём и не нуждался – он видел перед собой перекошенное бессмысленной яростью лицо бандита, конквистадора, отброса огромной империи. Это был не человек, а воплощение абсолютного зла, с которым нужно поступать только одним способом – уничтожать. Мгновенное осознание этого погасило все мысли, все сомнения – он оказался в «режиме боя».