Текст книги "Воины снегов"

Автор книги: Сергей Щепетов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Приличного удара кулаком – по морде чернильной крысе – не получилось, поскольку аспирант напрочь забыл о своих вывихнутых плечевых суставах. Зато сам он огрёб по полной программе. Впрочем, запомнилась ему только первая вспышка боли – били саблей в ножнах по шее.

– Ну, будет! Будет вам! – рыкнул Шишаков. – Что бы вы так нехристей пластали! Сказано ж было: на голову он слабый!

– То-то что слабый, а Андрюхе, почитай, два зуба выбил!

– Тебе его зубов жалко? О другом думай!

– Это о чём же, атаман?

– О том... Видать, убогий этот, и вправду, по-ихнему понимает. А без толмача нам нельзя...

– Неужто другого не сыщем?!

– Сыщешь ты... Знаю я толмачей этих... Придуриваются только! А этот, кажись, без обмана. Только бы Петруцкий не прознал!

– Не прознает, – заверил сотник. – Люди кругом верные!

– Ох-хо-хо... – вздохнул главный начальник: чувствовалось, что последнему утверждению он не верит совершенно.

А Кирилл лежал на утоптанной земле и безуспешно пытался восстановить дыхание. Он лежал и думал, что вот его – человека глубоко мирного – эти отморозки довели до того, что он готов отдать жизнь, чтобы придушить хоть одного из них. Потом его вязали, куда-то волокли, потом развязывали... Краем уха он слышал отголоски казачьего схода:

– Любо! Сё нам любо!

Служилые, которым было поручено присматривать за Кириллом, в медицине ничего не понимали, но знали, как не дать человеку помереть до срока. Собравшись с силами, аспирант попытался спровоцировать убийство собственной бесценной личности: начал плеваться, хрипеть гнусные (как ему казалось) ругательства в лицо мучителей и всячески их оскорблять. Толку от этого не было никакого. Утро он встретил в деревянном корыте – большом и тяжёлом, – которое гнали вверх по течению три пары гребцов. Им приходилось нелегко, хотя ветер был почти попутным и слабо надувал парус, сшитый из лоскутов всевозможных тканей.

А потом был день абсурда. Кому-то понадобилось, чтобы Кирилл всё видел и запомнил. Его затащили на бугор на правом берегу реки и заставили смотреть на происходящее с расстояния чуть больше сотни метров. Пару лет назад, изучая документы соответствующей эпохи родного мира, Кирилл дорого бы дал, чтобы оказаться свидетелем подобного действа. Увы, теперь он стал не свидетелем, а участником. Точнее, соучастником.

На шестиметровом обрыве над рекой располагалось сооружение, которое русские называли «острожек». В центре помещалось довольно обширное полуподземное жилище, в котором летом, наверное, постоянно никто не жил. Рядом располагалось несколько шатров из шкур, явно представляющих собой временные помещения. Вся верхняя часть бугра была обнесена... Чем? Сразу и не подберёшь термин. В общем, некоей изгородью, в создании которой участвовал дёрн, срезанный большими кусками, брёвна плавника, принесённые с реки, камни, нарты, куски шкур и ремни, которыми всё это было увязано и переплетено. Надо полагать, что отряд таучинских лучников, подъехав зимой на беговых нартах, посмотрел бы на эту фортификацию, да и отправился бы искать более лёгкой добычи. Сейчас, однако, к крепости подступали не подвижные и лёгкие таучинские воины, жаждущие не столько поживы, сколько славы, а полуголодные злобные менгиты, не знающие местных правил воинской чести.

При всём при том баталия началась всё-таки с попытки переговоров. Навстречу казачьему десанту из острожка спустились трое стариков. «Им всё равно помирать, их не жалко, – подумал Кирилл. – Впрочем, скорее всего, они сами вызвались – это их долг и обязанность». Один из делегатов – в отороченной красивым мехом парке – начал что-то визгливо кричать и размахивать рукой, в которой он держал небольшой светлый предмет. Похоже, это был лист бумаги, скатанный в трубочку. Казаки, уже оказавшиеся на берегу, ответили смехом и матерной бранью. Они стали делать призывные жесты ещё остававшимся на воде соратникам: «Айда, ребята!»

Народ со стругов и лодок дружно повалил на берег, не считаясь с промоченной обувью, но высоко поднимая над головой ружья и пороховницы. В общей толкотне и шуме старики-переговорщики были, как бы между делом, зарублены палашами или саблями. Кирилл скрипел зубами от бессильного гнева и старался запечатлеть в памяти всё, что видит, не упуская деталей. Среди прочего он отметил, что один из нападающих (Кузьма?!) задержался у трупа первого старика и что-то сунул себе за пазуху.

Атака застопорилась на дистанции метров 30-40 от стен. Жидкий недружный ружейный залп на осаждённых особого впечатления не произвёл – из крепости сыпались стрелы и камни, выпущенные, вероятно, при помощи пращей. Туземные союзники русских стреляли в ответ из луков, но, похоже, без особой надежды поразить хорошо укрытого противника. Перезаряжать ружья под обстрелом казакам было явно не с руки. Они остановились, начали перекликаться, а потом и вовсе подались назад.

«Уйти решили?! – удивился Кирилл. – Вот уж на них не похоже. Может, хотят устроить очередной сход? Демократы, мать их ети...»

Некое подобие всенародного вече на берегу действительно состоялось. Заняло оно вряд ли больше десяти минут – пятидесятник что-то кричал, ему что-то отвечали. Потом решение было принято, утверждено и стало руководством к действию. Примерно треть состава русских отправилась к судам и стала возле них копошиться. Остальные зарядили ружья, перегруппировались и... Ну да: и погнали на штурм своих «иноземных» союзников! Делалось это при помощи мата, пинков и тычков в спины стволами.

На сей раз нападающие продвинулись дальше. Однако когда дистанция сократилась до двух-трёх десятков метров, среди штурмующих здесь и там стали падать раненые и убитые – в основном, конечно, «иноземцы». Русские, участвовавшие в приступе, почти все были в железных доспехах, им приходилось легче, но вперёд они не рвались, особенно после того, как разрядили ружья. В конце концов в тылу раздался переливчатый разбойничий посвист, и началось дружное отступление.

На сей раз враждующие стороны разошлись надолго. Одни копошились за своей уродливой стеной, другие – на берегу возле лодок и стругов. Измученный неудобной позой, душевной и физической болью во всех частях тела, Кирилл не то заснул на своём посту, не то потерял сознание. Пришёл в себя он не добровольно – охранник пребольно тёр ему уши и грязно ругался при этом.

Новый штурм был уже в разгаре – два десятка служилых пёрли на бугор к «крепостным» стенам. Сбившись в кучки по пять человек, они прикрывались сооружениями из связанных вёсел и палок, подобранных на берегу. Снаружи конструкции были переплетены ветками и обтянуты или просто прикрыты чем попало – шкурами, свёрнутыми парусами, полосатой покрышкой палатки пятидесятника и чем-то ещё. Похоже, в дело пустили всё, что имелось под руками, – вплоть до спальных подстилок. Четыре этих «осадных щита» поддерживали на весу и двигали вперёд туземные союзники, а служилые за ними укрывались.

«Просто и мудро! – грустно подумал Кирилл. – Что против этих тряпок может сделать камень или стрела с костяным наконечником? Шишку набить тому, кто за ними прячется?»

В этот раз казаки тащили с собой не только свои ружья, ни и крупногабаритное холодное оружие – копья, пики и рогатины. Когда все четыре группы атакующих сошлись возле ворот, точнее, завала, их заменяющего, был дан залп – как всегда недружный. А потом окрестности огласились рёвом и воплями – служилые пошли врукопашную. И первое, что они сделали, перебив и разогнав ближайших защитников, это начали растаскивать завал на входе. Как только образовалась дыра, в неё, визжа и толкаясь, хлынули туземные союзники.

Кирилл закрыл глаза, не желая видеть дальнейшего. Потом устыдился своей слабости и вновь открыл их.

Служилых, прорвавшихся в «острожек», оказалось раза в три меньше, чем защитников, однако они с лихвой компенсировали малочисленность своей яростью: образовав некое подобие изогнутого полумесяцем строя, казаки с рёвом и криками ринулись вперёд, круша всё на своём пути. Их тыл и фланги кое-как прикрывали союзники. Бой шёл за каждый шатёр: подобравшись к стенам, нападающие старались завалить жилище, выбив боковые жерди или набросив два-три аркана на верхушки шестов, торчащие из дыры дымохода. Когда это удавалось, крики дерущихся мужчин заглушали женские и детские вопли.

Кирилл попытался абстрагироваться от деталей, не думать о том, что именно эти крики означают, и анализировать ситуацию холодно и спокойно. Получалось плохо: «Бесполезно сравнивать тактико-технические данные луков и ружей, костяных и железных доспехов. Не в них дело, не в них! А в чём? В чём-то нематериальном – боевом духе, что ли... Это у диких животных захватчик обычно проигрывает, даже если он сильнее, а у людей... Это не туземцы, а служилые дерутся с яростью крыс, загнанных в угол! А мавчувены... Они и перед лицом смерти не могут хоть как-то организоваться, каждый дерётся и погибает сам по себе – геройски, наверное, но почти бессмысленно. Их личная, индивидуальная воинственность, умение пользоваться копьём или луком хороша для выяснения отношений друг с другом, но не против такого натиска. Они здесь просто жили, а к ним пришли чужаки, которые им кажутся дьяволами – выжимки огромного этноса, способные выживать и побеждать любой ценой в любых условиях... Воистину против такого лома нет приёма!»

Между тем бой шёл уже у стен полуподземного жилища. В дело пошли палки и колья – обломки шестов от шатров. По-видимому, пользоваться длинными копьями в такой тесноте стало невозможно. Вряд ли это продолжалось долго – находящихся снаружи защитников просто перебили.

На этом, похоже, всё опять застопорилось – большущая полуземлянка для обороны была приспособлена плохо, но тем не менее из щелей и дыр летели стрелы, а на вершине купола в дымовом отверстии кто-то из защитников оборудовал некое подобие огневой позиции. Нападающие отошли за пределы прицельного выстрела и занялись добиванием раненых и перевязкой собственных ран. От берега к полю боя двинулась небольшая делегация – сотник с охраной. Они призывно помахали руками, и конвоиры, как всегда бесцеремонно, подхватили Кирилла и поволокли вниз – похоже, настал и его черёд.

– Скажи им, – кивнул на жилище сотник, – пускай миром ясак дадут и аманата. Тогда мы уйдём.

– Какой, к чёрту, ясак?! – возмутился учёный, корчась от боли – его держали, заломив многострадальные руки за спину. – Они ж расплатились давно! Вы ж, по сути, государевых людей грабите! Вы ж их защищать должны, а вы...

Он не договорил, захлебнувшись болью – руки выкрутили ещё сильнее и при этом встряхнули.

– Языком-то не мели, паря! Ясырь верно показал – немирные они. Видал, как хлестались? Сколь людей переранили, нехристи!

– Вы первые начали!

– Да, видать, тебе последний умишко отшибли, – покачал головой сотник. – Будешь толмачить или как?

– Врёшь ты всё! Зачем тебе аманат – от них уже есть заложники в остроге!

– Что ты так за нечисть эту маешься? – удивился подошедший пятидесятник. – О своей душе думай! Пускай дадут барахлишко, какое есть, – видишь, как православные поиздержались. Зачем нам нору ихнюю зорить? Ещё поранят кого или, того хуже, смертию побьют. Разве тебе крещёных не жалко? Понимать должен – просто так нам уйти отсюда никак не можно!

Какая-то извращённая, изуверская логика во всём этом была – штурм требовалось довести до конца. Иначе народ не поймёт...

Его качало из стороны в сторону. Перед глазами всё плыло то вправо, то влево. Иногда казалось, что он не в гору поднимается, а идёт по склону вниз. Несколько раз Кирилл падал, но нечеловеческим усилием заставлял себя подняться на ноги и двигаться дальше. В конце концов стена из брёвен и дёрна оказалась прямо перед его глазами – метрах в пяти-семи – и аспирант понял, что дальше идти не обязательно. Было немного обидно, что осаждённые не подстрелили его на подходе – не надо было бы больше мучаться и что-то говорить. Он посмотрел наверх – двое мавчувенов, стоя на крыше жилища, целились в него из луков.

– Убейте меня, люди! – попросил Кирилл. – Стреляйте скорее!

– Зачем пришёл, проклятый таучин?

«Ну конечно, – безнадёжно усмехнулся учёный, – у меня таучинское произношение. Им ни за что не понять, что русские бывают разные и играют по разным правилам. Гораздо проще решить, что в их беде повинны извечные враги-таучины».

– Я не таучин, – сказал Кирилл. – Я менгит – стреляйте!

– Врёшь! – сказали сверху. – Мы видели, как эти демоны заставляли тебя сюда идти, а ты не хотел. Так зачем?

– Они велели сказать вам, что уйдут, если к ним выйдет главный человек рода, если вы отдадите одежду и шкуры, которые им нужны.

– Тогда они уйдут?

– Не знаю. Так сказал самый сильный их воин.

– Мы будем говорить с нашими старейшинами. Жди!

– Вас обманут!

– Ты слышал слово «настоящих людей»! Жди здесь, проклятый таучин!

«Мать машу, – вяло ругнулся Кирилл, опускаясь на землю. – Весь мир – дерьмо, и я посередине!»

Потом он, завалившись на бок, смотрел, как из жилища наружу выкидывают шкуры, посуду, какие-то мешки, связки сухой рыбы, полуобглоданный олений окорок... Потом рядом с Кириллом оказался пожилой татуированный мавчувен с довольно величественной осанкой.

– Главный менгит должен быть доволен – мы отдали всё, что имели. Наши дети теперь будут спать на голой земле и питаться травой. Пусть заберёт свою добычу и уходит!

– Они заберут и тебя, – проговорил Кирилл. – Лучше бы ты умер сразу.

– Успею, – усмехнулся старейшина. – Дух смерти витает возле меня.

– Зря ты на него надеешься... – вздохнул учёный.

На благополучный исход Кирилл почти не надеялся – его память хранила массу исторических прецедентов. Только он был слишком измучен, чтобы рассортировать вероятности, а инстинкт самосохранения требовал верить в лучшее. И подвёл.

Служилые тщательно подобрали всё, что было выброшено из жилища – до последнего клочка шкуры. Они собрали вообще всё на территории «острожка», включая покрышки от шатров, старые поломанные нарты и лыжи-снегоступы. Пока туземные союзники перетаскивали добычу на берег, служилые разворотили насыпь, вытащили из неё брёвна и завалили ими выход из полуземлянки мавчувенов. Раньше, чем находящиеся внутри что-то поняли, щели и дыры в стенах, через которые они отстреливались, были засыпаны землёй и дёрном. «Огневая позиция» на дымоходе была «подавлена» парой выстрелов из ружей. Застрявшие в дыре трупы вытащили наружу, раздели и в голом виде сбросили внутрь. Потом туда же полетели горящие обломки слег от шатров – дров вокруг было много.

Тяга в жилище оказалась плохой, так что деревянный внутренний каркас по-настоящему разгорелся, только когда крики заживо погребённых уже почти стихли...

В какой-то момент Кирилл обнаружил себя на берегу, где шёл пересчёт добычи и потерь. Писарь, как ему и положено, писал. К нему выстроилась целая очередь. Чтоб сомнений не возникало, Андрей озвучивал текст вслух:

«...вину принести отказались и зачали драться зело жестоко. Стрелы пускали и каменьем метали, от того многие люди увечье приняли. С помощью божьей стену взяли и на острожек взошли. На том острожке бились ручным боем, друг друга имаяся руками. И убили те инородцы злые у нас служилого Сурханка Прокопьева да промышленного человека Афанасья Путилкина. Акромя того служилых переранили многих. Как-то: Пашку Хвостова топором в голову и кольем в руку, так что хворый совсем сделался. Антипку Проклова копьём в бочину сразили, едва жив остался. Евтюшку Митреева из лука в лоб поранили и из лука же в ногу колена выше. Фомку Семёнова кольём изранили и едва глазу не лишили. Терешку Миткина ножами порезали и каменьем в лоб угодили, что он памяти лишился. Титка же Занякина из лука в переносье сразили и пальца на левой руке лишили...»

Тут впереди очереди раздались возмущённые крики, возникло нечто вроде скандала. Этот самый Титка утверждал, что лишился не одного, а двух пальцев. Однако грамотей при поддержке публики доказывал, что второй палец, может быть, ещё и прирастёт – получится не правда, а кривда! Вот если б совсем отвалился, тогда другое дело, а так – нечего тень на плетень наводить! Конца этой истории Кирилл не узнал – его потащили к начальству.

Пока продолжалась драка, Шишаков со своего струга не слезал – как и положено полководцу, он наблюдал битву издалека. Теперь же изволил ступить на берег, поскольку требовалось решить чрезвычайно важную проблему. По словам Анкугата (Кириллом переведённым!), побитые немирные иноземцы давали (!) острожным служилым упряжных оленей. О чём это говорит? О том, что они их держат, что они у них где-то есть – не всех же отдали! Стадо, конечно, не «мясное», а маленькое, которое полуоседлые приречные жители держат для транспортных нужд. Пасут его, разумеется, где-то неподалёку. Так вот: где именно? Объяснить вопрос пленному смогли при помощи жестов, а вот понять ответ оказалось не по силам. Значит, нужен толмач. Кириллу в очередной раз мучительно захотелось покончить жизнь самоубийством или спровоцировать на убийство охрану. Только он уже знал, что ничего не получится.

Он честно перевёл ответ мавчувена: оставшихся оленей забили и съели весной – не помирать же с голоду. Пленному, конечно, не поверили – привязали к бревну и стали потихоньку поджаривать на углях голые ноги. Запахло горелым мясом... Когда туземец терял сознание, его поливали водой из речки. После третьего такого эксцесса подозрение пало на Кирилла – он, дескать, неправильно толмачит. Второе бревно – для переводчика – было, оказывается, уже припасено. Кирилл попытался составить «липу» – описание места, где якобы находятся остатки стада. Наверное, он не успел её хорошенько продумать и запомнить, а потому сбивался, когда оказывался на грани беспамятства. Впрочем, вряд ли в такой ситуации ему могло хоть что-то помочь. Кроме смерти, конечно. А она упорно не приходила...

Глава 10
КАПИТАН

Часовому надоело ходить кругами возле двух неподвижных тел, лежавших на прибрежном песке. Он отошёл чуть в сторону – где начиналась травка – уселся на землю и прислонился спиной к стволу чахлой чозении. Постепенно он перестал шевелиться, послышалось его мерное сопение, а потом и всхрапывание. «Притомился служилый, – без всякого сочувствия думал Кирилл, разглядывая звёзды. – После такой-то битвы тебе ещё и караул нести по жребию выпало! Удавить бы тебя...»

Последняя мысль возвращалась вновь и вновь, вытесняя, затмевая все остальные. Она стала прямо-таки болезненно навязчивой и настолько сильной, что Кирилл решился пошевелить руками, проверяя, крепко ли они связаны. Не проверил – ниже локтей он их вообще не почувствовал. Тогда появилась другая идея – как-нибудь доползти (точнее, докатиться) до воды. Сначала напиться вволю, а потом утопиться.

Он долго собирался с силами, чтобы не застонать, когда сделает первое движение. Наконец решил, что пора, и перевернулся на другой бок – лицом к охраннику. Кажется, ему удалось сдержать стон, но служилый дёрнулся, засучил ногами, вскинул к горлу руки, выпустив ружьё, с которым спал в обнимку. Кирилл, не моргая, смотрел на эту пантомиму, пока она не кончилась – тело завалилось на бок, а за деревом обрисовалась склонённая фигура. Бесшумно двигаясь на полусогнутых ногах, Мефодий обошёл труп и присел возле Кирилла:

– Живой ли?

– Местами...

– Ну-ну. Пойдём до воды, однако. Орать не будешь?

– А ты мне по башке вдарь, – шёпотом посоветовал учёный. – Может, сдохну наконец, и всё будет тихо!

– Успеешь ещё!

– Иноземец тут со мной... Новитаг...

– Щас подмогнём – мы ж не звери!

Бывший тюремный сиделец проворно метнулся в сторону. Тихий хриплый стон стал подтверждением его гуманных устремлений. Кирилл подумал, что за последние дни он, пожалуй, научился по предсмертным хрипам определять, каким именно способом данный человек умерщвлён. Пока он размышлял на эти возвышенные темы, рядом материализовалась ещё одна тень – такая же бесшумная и быстрая. «Сколько же этим мужикам лет? – отрешённо подумал Кирилл. – Они казались мне дремучими стариками – это из-за бород, что ли? Наверное, им лет по сорок – самый расцвет сил. Подонки...»

Надо сказать, что тащили его вполне грамотно – видать, не впервой. Правда, пока добрались до струга, пару раз приходилось замирать, пережидая опасность. В эти моменты Кирилл чувствовал сзади на шее и возле рта тёплые шершавые ладони. От них исходила какая-то спокойная уверенность: всё, дескать, будет хорошо – не сомневайся! Он и не сомневался: одно слаженное, привычное движение этих ладоней, и шейные позвонки хрустнут, жизнь кончится...

В одной из лодок, стоящих на приколе, их ждали двое незнакомых Кириллу казаков. Они ловко приняли груз, уложили его на мягкие тюки и бесшумно разобрали вёсла. Возле судов, конечно же, был часовой. С ним попрощались шёпотом:

– Будь здрав, Онуфрий!

– И вам того же! Помянуть мя в покаянной грамоте не забудь – мол, обманом завлекли, насильством держали!

– Всё сполним, как говорено. А нас ты не видел!

– Знамо дело – не видел!

Как бы в подтверждение своих слов, часовой зевнул, перекрестив рот, отвернулся от воды и стал всматриваться в тёмный берег. Его собеседник оставил вёсла, взял что-то длинное, лежавшее вдоль борта, и привстал, опершись коленом на лавку. То, что у него оказалось в руках, опознать было нетрудно – средний лук мавчувенского типа. Всё произошло очень быстро: встал, поднял, натянул тетиву и сразу же отпустил. Короткий посвист – часовой дёрнулся, повернулся было к воде, но ни сказать чего-либо, ни крикнуть не смог – как бы кашлянул пару раз и повалился на песок.

– Экий ты косорукий! – шёпотом упрекнул напарника второй служилый. – Чуть всё дело не спортил!

– Лук-то чужой, – так же шёпотом ответил стрелок. – И стрела иноземская – видать, чуть выше пошла.

– Ладно, сделано дело. Греби давай!

Утро настало какое-то мутное, туманное и зябкое. Когда выяснилось, что погони нет, народ в лодке слегка расслабился, разговоры стали громче, послышались шуточки-прибауточки – в основном на пытошно-могильную тему. Кириллу было холодно, больно, неудобно и непонятно. Для начала он попросил воды – напиться, а потом попытался выяснить, что, собственно говоря, происходит, почему и зачем. На радостях, что побег прошёл успешно, воды ему дали и даже кое-что объяснили.

Казачий атаман со старшиной затеяли дело перспективное на предмет обогащения, но чрезвычайно опасное. Коли добудут они для казны вдоволь мягкой рухляди и моржовой кости, все грехи им простятся, ещё и милости будут, а коли нет? Велика земля Российская, а бежать особо некуда, если только не доживать свой век в чаще нехоженой. Впрочем, риск – дело привычное и обычное в этих краях, но сейчас столкнулись сразу три силы. Олицетворяют их приказчик Коймского острога, капитан Петруцкий и атаман Шишаков. Грабёж ясачных мавчувенов близ острога, может быть, и сошёл бы атаману с рук, не будь он в ссоре с Петруцким. Последний, безусловно, сделает всё, чтоб опорочить в глазах далёких властей своего соперника. И конечно, будет рад свидетелям его беззаконий. Вот они, эти свидетели, к капитану и плывут, сбежав «тёмной» ночью из стана ворога.

По-настоящему Кирилл пришёл в себя только несколько дней спустя. Пропущенное время в памяти восстанавливалось лишь отрывками. Его довезли до стана Петруцкого, который уже готовился к отплытию в Коймский острог. Был бесконечно долгий «базар» в палатке капитана. Кажется, Кузьма с Мефодием внаглую выторговывали себе прощение грехов (старых и мелких, конечно) за его – Кириллову – душу. Про него рассказали всё: и что он понимает местные языки, и что знает, наверное, географию, и что, возможно, лишь притворяется, что был в плену у таучинов, и прочая, и прочая... А главное, сей Кирьян был толмачом у Шишакова и под любой пыткой расскажет, что ясачных инородцев побивали если не по прямому приказу атамана, то с его одобрения. Долгие переговоры закончились к взаимному удовольствию: капитан обещал, приняв власть в остроге, забыть о прошлом служилых и даже пожаловать их чем-то. Поняв, что его продали со всеми потрохами, Кирилл испытал даже некоторое облегчение – уйти из-под власти разбойников казалось ему скорее удачей, чем наоборот.

После того как сделка состоялась, Кирилл в полубредовом состоянии попытался затеять собственную игру – признался, что обучен грамоте, и сказал, что готов прописать всё как есть о деяниях «злого татя» Шишакова. Его расчёт был прост: грамотеи тут в цене, а работать пером может лишь относительно здоровый человек – который, по крайней мере, способен сидеть и шевелить пальцами. Он хотел получить возможность оклематься, хоть как-то восстановиться и тогда... Тогда... Дух захватывало от перспектив, причём очень кровавых – всех злодеев он поубивает, а хорошим людям даст волю. В этих планах побег фигурировал как нечто само собой разумеющееся, но жизнь оказалась непохожей на малобюджетный боевичок, в котором главный герой, снятый с пыточного станка, сначала долго целуется с возлюбленной, а потом хватает меч (пулемёт, автомат, бластер) и начинает крушить врагов направо и налево.

Принял игру представитель государственной власти или нет, Кириллу он не доложил. По прибытии в крепость аспирант оказался в знакомом каземате, где после паводка на полу хлюпала вода, а старая подстилка из веток оказалась перемешанной с человеческими экскрементами, всплывшими из ямы в углу, и собачьим дерьмом, принесённым водой с улицы. Здесь же находился старый знакомый – острожный писарь-целовальник. Злорадствовать по этому поводу Кирилл не стал, а в первый же день устроил скандал: обругал матом охранника, отказался принимать пищу и грозился про всё рассказать начальству – про что именно и какому начальству, уточнить он не мог. Тем не менее его беспомощное буйство дало результат – пришли трое служилых и принялись пинать его по рёбрам, отчего учёный довольно быстро потерял сознание.

Очнулся он в другом месте – сравнительно (лишь!) более чистом и весьма густонаселённом. В низком щелястом срубе, площадью, наверное, метров пятнадцать, он оказался шестым. Кроме него здесь обитало ещё пятеро «государевых», так сказать, людей – аманатов от ясачных племён мавчувенов. Среди них был один подросток, двое мужчин неопределённого возраста и два совсем дряхлых старика. Последних почти каждый день выводили на волю – побираться на территории острога и в ближайших к нему «хуторах». До «камеры» они, впрочем, почти ничего не доносили – подаяние отбирала охрана. Можно было лишь удивляться выверенному искусству казаков-первопроходцев – заложников регулярно кормили, но ровно настолько, чтобы они не загнулись. Впрочем, бывали в их жизни и праздники – время от времени всю «камеру» выводили «пастись» за ограду острога. Причём пастись в буквальном смысле слова – щипать и есть травку. Собственно говоря, все окрестности были покрыты плотными зарослями ягодников – голубики, шикши, брусники. Однако все они близ крепости были варварски обобраны и вытоптаны ещё до наступления хоть какой-нибудь спелости – от авитаминоза, похоже, страдали не только аманаты. Тем не менее, как только на Кирилловых ногах наросла хоть какая-то кожа, он стал принимать участие в этих походах. И не переставал удивляться, до чего же вкусными могут быть просто листья и хвоя, не говоря уж про редкие, пропущенные кем-то ягодки, название которых было Кириллу неизвестно.

Осень принесла новые радости и горести. Главная радость – исчезли комары, которые с маниакальным упорством высасывали, казалось, не только кровь, но и душу, причём круглые сутки. Зато стало холодно – особенно по ночам. Никаких одеял узники не имели, так что спать пришлось прижавшись друг к другу. И это при том, что каждый отчаянно ненавидел всех остальных – результат длительного пребывания в замкнутом пространстве и хронического недоедания.

Первый осенний снежок, пролежавший всего несколько часов, произвёл целый переворот в Кирилловой душе – он понял наконец, что находится на грани. На той самой грани, за которой начинается маразм бессилия. Ещё пара недель такой жизни, и он будет ни на что не способен – в принципе.

Снег – это возможность передвигаться, это собачьи или оленьи упряжки, это замёрзшие болота и реки. Как ни парадоксально, но настоящая жизнь в Арктике возможна лишь зимой!

В честь праздника – чтобы не дать угаснуть порыву – Кирилл прокусил себе губу и глотнул крови. Это отрезвило его ещё больше. «Первым делом надо прояснить собственное состояние. Постоянная слабость и апатия имеют, скорее всего, психологическую природу. Рёбра вроде бы срослись, суставы пришли в норму, но их нужно разрабатывать. Ноги тоже в приличном состоянии, хотя ходьба радости и не доставляет. Значит...»

Сокамерники и охрана, наверное, решили, что данный узник окончательно повредился рассудком – другого объяснения его поведению они придумать не могли. Кирилл начал делать зарядку, заниматься физкультурой или чёрт его знает чем. Мавчувены хотя бы имели представление о тренировках для развития выносливости и силы, русским же всё это было в диковинку. Два-три раза в день Кирилл бесцеремонно сгонял публику в угол и на освободившемся пространстве начинал упражняться – отжиматься, приседать, прыгать на месте. Сначала напрягаться было мучительно трудно, накатывала апатия и слабость, перед глазами плыли круги, а в душе копошились сомнения – зачем всё это, для чего? Однако он нагонял в сознании злобу на самого себя и продолжал занятия. Когда и это переставало помогать, Кирилл представлял себе мясистое, налитое дурной кровью лицо атамана Шишакова – тогда наружу рвались ругательства, а боль и слабость отступали. Наверное, в такие моменты он действительно становился похож на безумного – сокамерники испуганно жались по углам.

Странное поведение узника, конечно, не осталось без внимания властей предержащих. Кто-то кому-то что-то шепнул, и в результате главный надзиратель был призван пред светлые (мутные) очи начальства.

– Не врёшь? – поинтересовался Петруцкий, выслушав доклад.

– Свят-крест, ваш-бродь! Свят-крест!

– Ты это прекрати, – поморщился капитан. – Тебе ли крестом клясться?! Вот такие вот каты и умучили Спасителя нашего!

– Почто ж хаете, ваш-бродь? – очень натурально обиделся Кузьма. – Спаситель, помнится, рек про блудную деву: «Кто без греха – брось в неё камень!» Оне хоть и жиды были, однако ж камня в неё не кинули. Уразумели, значится, что каждый со грехом!

– Это ты-то – дева!? Гы-гы-гы!

– Ваш-бродь, за намёки такие и обиду поиметь можно...

– Что-о-о?! Да как ты смеешь, смерд вонючий?!

– Прощения просим, ваш-бродь, а только смердами не бывали – ни отцы, ни деды наши. Кандальниками, убивцами, ушкуйниками – то было, а смердами – свят-свят!