Текст книги "По дорогам идут машины"
Автор книги: Сергей Антонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
ТРИ ТЫСЯЧИ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ МОРСКАЯ
1
Собрание уже шло, когда я разыскал, наконец, красный уголок. Люди, только что закончившие смену, тесно сидели на длинных скамьях. На передней стене висел плакат:
«Товарищи нефтяники! Следуйте патриотическому примеру Мирзы Бедирханова. Перенимайте его опыт. Создавайте бригады высокой производительности».
Я видел десятки плакатов, на которых упоминалось это имя, и мне все больше хотелось познакомиться с одним из лучших нефтяников «Сталиннефти». Я остановился в дверях и тихо спросил краснолицую от солнца молоденькую работницу – где можно найти Бедирханова?
– А вот он, – мягко, по-украински растягивая слова, ответила она, кивнув в сторону входных дверей.
Я оглянулся. Там никого не было. Работница тоже оглянулась и удивленно подняла светлые, выгоревшие брови.
– Ось глядите, – сказала она, обнажая крупные красивые зубы. – Вот ведь сейчас тут стоял. Еще велел мне записку в президиум переслать. Я так думаю – он вперед пробрался, – и, поднявшись на цыпочки, она стала выискивать глазами Бедирханова.
– Он с вашего промысла?
– А как же? Наш мастер. Я в его бригаде. В пятой.
– Абдуллаева, а у вас там что за собрание открылось? – постучав по столу карандашом, спросил председательствующий, молодой худощавый парень с преувеличенно серьезным, как у большинства присутствующих, лицом.
Я оглянулся на Абдуллаеву. У нее было милое украинское лицо, и говорила она так, будто вчера только приехала откуда-нибудь с Черниговщины или с Полтавщины. Перехватив мой взгляд, она спросила:
– Чего вы на меня так смотрите?
– А какой из себя Мирза Бедирханов? – спросил я, несколько смутившись.
– Черный такой. Спецовка синяя, – едва слышно про шептала украинская Абдуллаева. – Рукава закатаны.
Я стал глядеть. На многих мужчинах были синие спецовки, и почти у всех закатаны рукава.
– Туда не глядите, – прошептала работница, – там его нема. Вы у стенки поглядите.
– Товарищ Абдуллаева, – снова сказал председательствующий. – Это вам не квартира, это собрание. На квартире вы следите за порядком, а здесь позвольте мне следить за порядком.
Абдуллаева, взглянув на меня, снова улыбнулась.
– Это муж мой. Когда он на собрании председатель – с ним прямо житья нет. Тоже в нашей бригаде работает. Оператор. Надо молчать. – И тут же добавила: – А вы откуда?
Я сказал.
– Ничего, обождите. Мастер сейчас выступать будет, вы его увидите…
Между тем на трибуну вышел высокий молодой человек в распахнутой на груди косоворотке. Он начал молча перелистывать блокнот, и все выжидающе смотрели на него.
– Не этот? – спросил я Абдуллаеву.
– Нет. Это парторг промысла. Товарищ Огурцов.
После парторга на трибуну, один за другим, стали подниматься слесари, мастера, операторы, инженеры.
От имени своих бригад они обещали собранию выполнить годовой план на месяц раньше срока. Они обещали дать родине сверх плана тысячи и тысячи тонн нефти. Они не только давали обещания, но тут же, с трибуны, рассказывали, как и почему смогут выполнить их, говорили о новых методах эксплоатации скважин, об ускорении сроков возврата в строй бездействующих, об увеличении межремонтного периода, о новых способах увеличения дебита.
Один за другим выходят на трибуну люди. Я слушаю их и жду выступления Бедирханова.
Наконец поднялся председательствующий и, держа бумажку, скрученную в трубку, сказал:
– Товарищ Бедирханов прислал записку о том, что ушел на девяносто девятую. Мастер поручил мне сказать от имени нашей бригады. Мы берем обязательство дать нефти сверх плана… – и тут он назвал такую цифру, что люди зашевелились на скамьях, заговорили.
Обязательство Бедирханова вдвое превышало обязательства всех бригад, вместе взятых.
Народ удивленно шумел. Председательствующий постучал карандашом по столу.
– А ты не ошибся, Орудж? – осторожно спросил Огурцов.
– Нет, не ошибся. А если контора бурения сдаст нам 3019-ю скважину на месяц раньше планового срока, то мы дадим стране… – и Орудж назвал еще большую цифру.
– Кто бурит 3019-ю?
– Ага Нейматулла.
– Это на море?
– На море.
– Сейчас мы ему позвоним.
Люди в красном уголке сидели молча, прислушиваясь к голосу Огурцова, раздававшемуся из соседней комнаты.
– Женя, дай мне 3019-ю. Кого нужно? Ага Нейматуллу нужно. А где он? Тогда соедини с парторгом. Здравствуй, Аракелов. Мне всеведущая Женя донесла, что Нейматулла у тебя. Передай ему, пожалуйста, трубку. Нейматулла? Привет. Огурцов. Ага Нейматулла, обязательство бригады Бедирханова зависит от вас. Если вы сдадите морскую 3019-ю на месяц раньше срока – они обещают дать… очень много обещают дать. Что вы на это скажете?.. Ладно.
Телефон коротко звякнул, Огурцов вошел в красный уголок и сказал:
– Ага Нейматулла обещал сдать 3019-ю на 36 дней раньше срока; он добавляет шесть дней для того, чтобы Мирза смог снова все продумать и подсчитать.
2
На следующий день, решив во что бы то ни стало разыскать Бедирханова, я отправился в контору первого промысла. Шел двенадцатый час, солнце палило нестерпимо, и асфальт подавался под ногами, как резина.
У дверей конторы, возле железной ограды, стояли парторг Огурцов, мастер первой бригады Кулиев, заведующий промыслом Николай Артемович Далакян и плечистый человек с рыжими запорожскими усами.
Все они сбились в тесный кружок, не сводя глаз с блокнота, на котором Далакян чертил что-то карандашом, объяснял схему, быстро говоря по-азербайджански.
Человек с запорожскими усами часто перебивал заведующего, видимо возражая, но фразы давались ему с трудом, и для большей убедительности он медленно шевелил своими толстыми пальцами. Впрочем, к словам его и Николай Артемович и остальные прислушивались со вниманием.
Все они были так заняты разговором, что не замечали готовящейся каверзы. Кто-то, забравшись в садик перед конторой, открыл водопроводный кран, прижал его ладонью и из-за дерева направил на Кулиева перепончатую струю.
Дерево было окутано белой водяной пылью и на ветках, то бледнея, то ярко светясь, висел прозрачный кусок радуги. Напор струи был слабым, и ветер легко относил ее. Вдруг струя выпрямилась и хлестнула по человеку с запорожскими усами. Он резко повернулся, и при этом на лацкане его пиджака блеснула Звезда Героя Социалистического Труда.
– Что это еще за шуточки… – начал было Николай Артемович, но усатый человек вдруг с неожиданной резвостью бросился за калитку палисадника.
Однако пока Герой Социалистического Труда подбегал к калитке, из садика через ограду перемахнул мокрый с головы до ног юноша и, очутившись на дороге, закричал своему преследователю:
– Давай поливай. С места не сойду. Давай, давай!
Воспользовавшись тем, что беседа неожиданно прервалась, я обратился к Николаю Артемовичу:
– Скажите, пожалуйста, где я могу найти мастера Бедирханова?..
– Я Бедирханов, – сказал тот, кого я принял за юношу. – Что хотите?
Передо мной стоял низенький, худощавый, черноволосый парень. На нем были синяя спецовка, брезентовые, заляпанные нефтью брюки и модельные, незашнурованные туфли.
Мы познакомились.
– Погоди немного, – сказал Бедирханов, сразу переходя на «ты», – кончу с начальством разговор… Товарищ заведующий, сейчас обеденный перерыв, и если вы еще будете спорить про восемьдесят шестую, буду опять заливать вашу комиссию. Обедать надо, а не спорить.
Через несколько минут Бедирханов повел меня на свой участок. Несмотря на маленький рост, Бедирханов шагал очень быстро. От спецовки его шел пар, и она на глазах пятнами высыхала.
– Интересно. Не давали трубы на восемьдесят шестой поднимать, – сказал Бедирханов. – Говорят, прихватило. А Гюль Бала Алиев, видал, Герой Социалистического Труда, 50 лет на нефти работает, тоже не верит, что прихватило… бывает, тянут так, что подъемник хвост задирает, так я же так не стану тянуть…
Бедирханов остановил проезжавшую мимо грузовую машину. Мы забрались в кузов, и машина помчалась по гладкой асфальтовой дороге. Мимо нас мелькали вышки, канавы, наполненные водой, мачты высоковольтной передачи, цистерны, трапы, газовые коллекторы, отстойники, компрессорные и трансформаторные станции, ряды серебристых, похожих на аэростаты резервуаров, трубопроводы.
Трубопроводов очень много: трубы разного диаметра – от тонких, полуторадюймовых до большущих, в обхват толщиной, – тянулись вдоль дороги, переплетались, огибали здания, скрывались под землей и снова появлялись; трубы лежали на земле, на деревянных козлах, на каменных стойках, виднелись в воде резервуаров. Из старых труб сделаны были перекидные мостики, перила, столбы, дорожные знаки и ограды. Трубы здесь – основной материал, такой же, как дерево в тайге.
Мы едем по тем местам, где еще в 1920 году была Биби-эйбатская бухта. Когда-то здесь на шлюпках и парусниках катались вечерами бакинские жители и, забавляясь, поджигали пузыри газа, выходящие на поверхность воды. Газ горел, и издали, с бульвара, казалось, что горит море.
Чем дальше мы едем, тем больше я удивляюсь. Промыслы кажутся пустынными… Ни одной живой души, кроме редких сторожей с винтовками, не видно вокруг.
Только у какого-то поворота из-за канавы неожиданно выскочил человек в тюбетейке, остановил нашу машину и, уцепившись за дверцу кабины, закричал:
– Опять к Бедирханову едете! Сейчас Далакяну звонить буду.
– К вам завтра утром приедут, – отвечал Бедирханов, – отпусти кабину, мы торопимся.
– А я не тороплюсь? Как это так завтра? Мне надо сегодня вечером кароттаж снимать.
– Он и едет кароттаж снимать, – отвечал Бедирханов.
– Едет, да не на мою буровую, а на твою…
– На 3019-ю едем.
– А-а-а! – уважительно произнес человек в тюбетейке и даже немного смутился. – Так бы сразу и сказал, что на 3019-ю. Как там, с азимута сильно сбились?
– На девять градусов. Выправляются.
– Хорошо. Ну, езжайте. Завтра жду. Обязательно…
Окончив этот непонятный мне разговор, человек в тюбетейке отошел, и мы поехали дальше.
Под вышками мерно качались черные рычаги насосов с носатыми противовесами, били земные поклоны, кланялись, словно стараясь оправдать свое название «монашки», которое дали им рабочие. Из-за отсутствия людей эти рычаги сами казались одушевленными. Под некоторыми вышками «монашек» не было. Вместо них установлены крестовики с задвижками и манометрами. Промысел работал. Чувствовалось, что все скважины непрерывно находятся под наблюдением людей. Но где они – эти люди?
– Как вы справляетесь? Ваш участок раскинулся на несколько квадратных километров… – спросил я Бедирханова. – Сколько у вас человек следят за скважинами?
– Трое.
– Как так – трое?
– Не понимаешь, как трое? Раз, два, три – и все. Только теперь, конечно, трудно держать в распределительной три человека. Подготовка к зиме.
– Ну, конечно, трудно. Разве справятся трое?
– Так я оставил двоих. Сейчас почти все на засыпке труб. Чтобы зимой не замерзала воздушная линия. А то придется, как в прошлом году, примусами отогревать воздухопроводы…
Бедирханов выпрыгнул из машины и пошел к вышке, возле которой стоял подъемник: трактор с укрепленной на нем лебедкой. Скуластый парень с тонкими, как нитки, черными стрижеными усиками, в фуражке с волнистым козырьком и в спецовке, заляпанной нефтяными пятнами, стоял под вышкой.. Бедирханов что-то сказал ему по-азербайджански, несколько раз повторив одно слово «дриллометр», и повел меня в распределительную.
На двери деревянного домика висела табличка «Посторонним входить строго воспрещается». Из распахнутых окон неслось такое шипение, словно там стоял паровоз под парами.
Мы вошли. Вдоль стен, на высоте человеческого роста, в круглых металлических футлярах, были укреплены бумажные диски, похожие на граммофонные пластинки. Каждый диск вращался со скоростью одного оборота в двадцать четыре часа, и два карандаша вычерчивали на нем кривые линии. Таких дисков я насчитал больше шестидесяти. Рядом с ними из-под пола торчали трубы со множеством кранов.
Два человека спокойно ходили от одного прибора к другому и, поглядывая на кривые линии, чуть-чуть подворачивали регулировочный вентиль. Одного из них я узнал. Это был председатель вчерашнего собрания Абдуллаев.
– Эти картограммы, – прокричал мне в ухо Бедирханов, – показывают расход воздуха и давление в каждой скважине. Для каждой скважины своя картограмма. А вот они, Абдуллаев и Маркарьян, регулируют подачу сжатого воздуха. Воздух из компрессорной подается сюда, а отсюда уже на каждую скважину. Для чего воздух? Вот слушай. Иногда бывает так, что пластового давления нехватает для подъема нефти до земли. Нефть поднимется немного по скважине и остановится, может на километр ниже поверхности земли, может и еще глубже. Для того чтобы ее достать, мы опускаем колонну труб – лифтовые трубы. Ты их видел сейчас на восемьдесят шестой. Опускаем лифтовые трубы так, чтобы конец их окунулся в нефть, а в кольцевые пространства между этими трубами и стенками скважины нагнетаем сжатый воздух. Воздух проникает в нефть через низ лифтовых труб к помогает ей подниматься на поверхность. Это дело не простое. Нужно знать каждую скважину, ее привычки и капризы. Одному человеку килограмм хлеба дать, – ему мало, а другому, вот хоть мне, дать килограмм съесть – мне много, я от килограмма заболею. Каждой скважине воздух надо давать особо, смотреть надо, какой у нее характер.
Я стоял и смотрел, как парень и девушка, медленно обходя приборы, регулируют работу больше чем полсотни скважин, и мне становилось все более и более ясно, что кажущееся безлюдье промыслов – признак огромной, продуманной и слаженной механизации.
Повернет девушка вентиль – и где-то, далеко на море, в скважину иначе будет поступать сжатый воздух и сильней начнет выжиматься вверх нефть. Где-нибудь на Баилове в скважине увеличилось пластовое давление, а девушка уже видит это на картограмме и уменьшает подачу воздуха. Воздух – «рабочий агент», как его здесь называют, – надо экономить. Сжатый воздух стоит дорого.
– Конечно, у меня в бригаде не два человека, – объяснял Бедирханов. – Двумя человеками не обойдешься. У меня есть помощник по надземному ремонту – Тажетдинов, по подземному ремонту – Муса Мусаев, парторг бригады. Мы его видели сейчас на восемьдесят шестой. Помнишь? И бумажки надо писать. Много всяких бумажек. На это дело у меня тоже есть помощник – Лида Юргель. Слесаря есть. И много еще народу. Больше тридцати человек. По десяти на смену. Подожди-ка… Почему давление падает по четвертой секции? В чем дело? Абдуллаев, звони в компрессорную!
– Что такое? – испуганно спросил я.
– Что такое? Давление упало. Скважины не на режиме. Нефти меньше даем. По всей четвертой секции – меньше нефти даем!
– Что это вы в девяносто седьмую воздуха больше нормы дуете? – раздался голос Николая Артемовича.
Заведующий промыслом переступал в этот момент-порог.
– Такой режим, товарищ заведующий… – начал, было Абдуллаев, но Николай Артемович прервал его:
– Меня не проведешь. Слышишь! – и он поднял палец.
– Это здорово, – завистливо сказал Бедирханов, – по звуку узнает.
Николай Артемович взял у Жени Маркарьян вороток и подвернул вентиль.
– Мирза, – сказал он, – к тебе фотограф из газеты приехал.
Бедирханов недовольно зацокал языком.
– Иди, иди фотографируйся. Это не невесте подарок, а в газету. В компрессорной машина минут на десять стала. Я узнавал. Иди, не беспокойся.
В небольшой комнате культбудки сидел фотограф в шелковой рубашке с галстуком и в отутюженных, ослепительно белых брюках.
– Ну, как пошла двадцать вторая? – спросил фотограф, увидев Бедирханова.
– Пошла. Через час после того, как ты уехал, пошла. Чего хочешь?
– Надо снять твою бригаду, Мирза, по возможности: полностью…
– Сколько человек?
– Ну, хоть человек пятнадцать.
– Где же я тебе возьму пятнадцать человек! Работать надо. Вот давай, Абдуллаев, я, Липатова, Тажетдинов. А вон идет Муса, партгруппорг. Муса, становись сниматься.
Парень с тонкими усиками, которого я недавно видел у вышки, подошел.
Фотограф вышел из будки и торопливо стал расставлять людей. Бедирханов и Мусаев оказались в центре, девушка с лукавыми глазами, Липатова, справа, Тажетдинов и Абдуллаев – слева.
– Как девяносто шестая? – спросил Бедирханов парторга.
– Трубы опустили, – отвечал Мусаев, – арматуру никак не собрать. Наверное, менять надо.
– Зачем не собрать? Сегодня девяносто шестую пустим во что бы то ни стало.
Фотограф увидел, что совершил ошибку, попросив Бедирханова встать рядом с парторгом: сразу начались деловые разговоры. Он переставил парторга на правый край, но было уже поздно.
– Извини меня, пожалуйста, – сказал Бедирханов. – Отпусти Тажетдинова на девяносто шестую. Там, понимаешь, без него ничего не выйдет. Иди, Исмаил, на этот раз не придется тебе войти в историю.
– Начинается, – сказал фотограф упавшим голосом.
Пока фотограф перестраивал людей, доложили, что приехал заливочный агрегат. У распределительной остались только Люба Липатова и Муса Мусаев. Фотограф тяжело вздохнул и стал наводить на них аппарат.
– Прекрасная бригада, – обратившись вдруг ко мне, сказал он. – Действительно неудобно: приезжаю, мешаю им. Знаете, какое они вчера обязательство взяли?
И он рассказал:
– В тот день я получил задание фотографировать управляющего трестом «Сталиннефть» – Шарифа Гусейновича Мамед-Заде. В трест он пришел недавно. И через несколько месяцев усилиями рабочих и руководителей трест был превращен в передовой, самый передовой трест «Азнефти». А у нас, в республике нефти, это не просто.
Так вот, только было собрался я фотографировать управляющего, а ему докладывают, какое обязательство собирается взять Бедирханов. Шариф Гусейнович послал машину за Мирзой, ходит, нервничает, невозможно снимать. Привозят Мирзу. «Сколько ты собираешься дать сверх плана, Бедирханов?» – спрашивает управляющий. Мирза ответил. «А знаешь ли ты, что твое обязательство составляет почти половину того, что обещают дать сверх плана все нефтяники Азербайджана?» Мирза ответил, что знает. «Слушай», Бедирханов, – сказал тогда Шариф Гусейнович, – боюсь, как бы твое обязательство не оказалось летучими словами… Как ты думаешь его выполнять?» Жаль, что вы не специалист. Это очень интересно – то, что говорил Мирза управляющему. Он придумал удивительно интересные вещи. Клянусь жизнью, Мирза совсем по-новому добивается наилучшей и наибольшей отдачи нефти скважинами. Мамед-Заде заслушался Мирзу, забыл обо мне. А потом, когда Мирза кончил, управляющий встал, пожал ему руку и сказал: «Молодец. Чем тебе надо помочь?» – «Самое главное, чтобы скорее мне сдали 3019-ю морскую», – ответил Мирза.
3019-ю поручено бурить одному из лучших мастеров Азербайджана, лауреату Сталинской премии Ага Нейматулле. Ее бурят в море, наклонно, до нефтеносного пласта огромной мощности. Геологи ожидают от этой скважины невиданного дебита. Весь трест с нетерпением ожидает конца буровых работ. Клянусь жизнью, это будет у Мирзы самая лучшая скважина!
«Еще чем могу я тебе помочь, Бедирханов?» – спросил Мамед-Заде. «А еще дайте мне, товарищ управляющий, приемник. Мы в обеденный перерыв будем собираться в культбудке и слушать Москву».
– Очень интересная работа в бригаде Бедирханова, – неожиданно грустно произнес фотограф. – Наша газета дает завтра о них полосу. А сверху должно быть клише на три колонки… Хотите, я вас сфотографирую?
3
Мы прыгаем в катер и усаживаемся на скамейку. Капитан в форменной фуражке становится к штурвалу с таким видом, словно отплывает в кругосветное путешествие. Он ударяет один раз в медный, поцарапанный от частой чистки звонок – полный вперед! – и двигатель, глухо постукивая, начинает подталкивать катер. Дует легкая, прохладная моряна.
Старший геолог промысла, педантичный старик с грустными глазами, и Мирза Бедирханов, надев праздничные костюмы, едут на приемку 3019-й. Катер то и дело меняет курс, объезжая торчащие из воды трубчатые сваи, столбы с электрическими и телефонными проводами, площадки вышек. Тяжелая вода Каспия лениво раздается под его носом, и на шлифованных волнах то там, то здесь на мгновение вспыхивают острые солнечные искры и тонут.
За кормой вода так же лениво смыкается, почти не оставляя следа. Мы огибаем площадку, сооружаемую для новой буровой. Фермы, сделанные все из тех же старых труб, установлены в пролетах, и сварщик, повиснув над водой, сваривает узел фермы. Холодное зеленое пламя с сухим стрекозиным треском трепещет у его лица.
Внезапно из воды появился человек. Он вынырнул почти под сварщиком и ухватился за перекладину фермы, затем подтянулся и сел наверху на трубе, как птица на насесте. Немного отдохнув, он снова бросился в море и не появлялся около минуты. Сварщик все так же хладнокровно приваривал косынку, геолог перелистывал трещащие на ветру листы блокнота, а Мирза смотрел на воду и быстро курил папиросу. Наконец загорелый человек снова появился на поверхности, держа в левой руке большой гаечный ключ.
– Зачем нырять!.. – закричал капитан. – Ловил бы на удочку!..
– А на крючок насадил бы гайку, – добавил Мирза.
«Подводник» победно взмахнул ключом и что-то ответил, но ветер унес его голос в море.
– Видишь, достал ключ, – сказал мне Мирза. – Работал человек и нечаянно уронил ключ на дно. Не ехать же за новым ключом на склад. Видишь, достал, работает… Ты его к ноге привяжи! – снова закричал он слесарю.
Капитан звонит два раза. Шум двигателя приглушается. С палубы кажется, что катер остановился, а огромная буровая осторожно надвигается на нас и поворачивается. Три звонка – задний ход! – и не успел я оглянуться, как Мирза оказывается на площадке буровой.
Буровая вышка раза в два больше эксплоатационной. Она тщательно расчалена тросами, и на ней два деревянных балкона: один, называемый рабочими голубятней, – посредине, а другой – на самом верху, на сорокаметровой высоте. Буровая должна быть высокой для того, чтобы проще и быстрей поднимать и опускать в скважину длинные «свечи» – секции стальных бурильных труб.
Мы с Мирзой уже были здесь несколько дней тому назад, когда заканчивалось бурение. В тот день турбобур прошел уже последние метры, и рабочие должны были поднимать трубы.
– Поднимаем, поднимаем, не идет. Не понять, что-то держит, – говорил тогда молодой бурильщик в лоснящейся кепке, повернутой назад козырьком, – девятьсот метров вытянули, а больше не идет.
– А ну-ка, попробуйте вниз, – посоветовал Мирза.
– Уже пробовали.
– Еще попробуйте. Бош! – закричал Мирза. «Бош» на языке нефтяников означает «вниз».
Подъемник включили. Лебедка начала вращаться. Вниз трубы шли хорошо.
– Бас! – воскликнул, поднимая руку бурильщик в лоснящейся кепке.
Трубы, вымазанные глинистым раствором, начали медленно подниматься, но, поднявшись метров на десять, внезапно остановились, а кривая дриллометра, показывающая усилие на крюке кронблока, стала резко расти.
– Стой! – закричал бурильщик. – Опять шпион (он кивнул на дриллометр) много силы показал. Уже третий раз пробуем – и все так. Как будто там что-то держит.
– А где Ага Нейматулла? – спросил Мирза.
– Отдыхает. В будке.
– Зачем отдыхает! Будить надо.
– Подожди. Он два дня и две ночи от подъемника не отходил. Пусть поспит. Надо самим придумать, что делать.
Минут десять высказывались разные предложения и советы, которые сразу же браковались то бурильщиком, то Мирзой.
Наконец Мирза махнул рукой и проговорил:
– Нет, надо Нейматуллу будить. Десять минут пропало. Да пока мы приехали – еще десять минут. А за двадцать минут нефти было бы сколько? Ага Нейматулла!
Из будки вышел лысый человек лет пятидесяти с полузакрытыми глазами – не то улыбающимися, не то щурящимися от солнца.
– Нейматулла, не идут вверх трубы, здравствуй, – заговорил Мирза. – Вниз идут, а пробовали подбасить – не идут. Ты извини, что разбудил…
– Сколько метров осталось подымать? – спросил Нейматулла безучастно.
– 1730, – ответил бурильщик.
– Дай разрез, – так же равнодушно сказал Нейматулла.
Бурильщик принес большой лист бумаги, на котором был изображен геологический разрез земли в месте скважины. Нейматулла нашел нужную глубину, вздохнул и проговорил:
– Не на 1730, а на 1736 метрах глубины заело.
– Как ты знаешь? – удивился Мирза.
– Знаю. На 1736.
– А что случилось? – спросил бурильщик.
«Время состоит из дела и из разговоров», – подумал Нейматулла и вздохнул, чувствуя, что придется произнести довольно много фраз:
– Мы бурим как – вертикально или наклонно?..
– Наклонно, – отвечал бурильщик.
– Наклонно. Отверстие в земле получается круглое?
– Круглое, – отвечал бурильщик.
– Твои мысли несет ветром, Семен. Отверстие получается не круглое. Слушай. При наклонно направленном бурении трубы и турбобур скользят по грунту?
Бурильщик предпочел промолчать.
– Ну, скользят, – сказал нетерпеливый Мирза.
– Скользят и протирают в скважине ложбину. Отверстие получается похожим на яйцо. Вот теперь смотрите на геологический разрез. На глубине 1736 метров – граница твердого и мягкого слоя земли. Мягкий ниже, закрашен голубым, а твердый выше, закрашен…
– Закрашен синим, – сказал бурильщик.
– Ложбина в мягком слое вырабатывается больше, а в твердом – меньше. Получается ступенька. В эту ступеньку турбобур и упирается при подъеме.
– Для тебя земля стеклянная, правда, Ага? – спросил Мирза. – Ты все видишь, что под землей.
– Тебе сколько лет, Мирза?
– Двадцать четыре.
– Когда проживешь еще столько же – научишься лучше видеть с закрытыми глазами. Но мы слишком разговорились, и у нас может не остаться слов на завтра.
– А что все-таки делать? – спросил бурильщик.
– Поверни трубы градусов на сто восемьдесят и пробуй басить.
Поставили квадрат, повернули трубы и после двух, трех попыток колонна, влажная от глинистого раствора, начала подаваться…
Все это происходило несколько дней тому назад.
Сегодня нас встретил тот же Ага Нейматулла. Глаза его были, как и тогда, прищурены, хотя на этот раз выдался редкий для Баку облачный день.
– Я свое обязательство выполнил, Мирза, – сказал Ага Нейматулла, поздоровавшись, – буду ждать, как ты выполнишь свое. Скважина получится щедрая.
– Да, хорошая скважина. Вот, смотрите-ка кароттаж… – И Мирза развернул длинную, протянувшуюся до полу полосу бумаги, разграфленную в клетки, с дырками по краям, как на киноленте.
Это была кароттажная диаграмма. Волнистая кривая линия, идущая вдоль бумажной полосы, показывала степень нефтеносности пластов, которые пересекала скважина. Чем круче и длиннее волна линии, тем больше можно ожидать нефти.
– Раз, два, три, четыре… – радостно считал Мирза выпуклости кривой линии. – С этой скважины мы много возьмем. Правда?
– Будущее покажет, – ответил осторожный геолог.
Перед нашим приездом скважина была полностью подготовлена к испытанию на герметичность: эксплоатационная колонна стальных труб была спущена в скважину до забоя, пространство между стенками этих труб и грунтом залито цементным раствором, и к устью трубы приварен фланец с укрепленным на нем манометром. На площадке стояла готовая к действию заливочная машина.
– Если все готово, давайте начинать, – сказал Нейматулла.
Зарычал мотор, задрожал настил площадки, и стрелка манометра сдвинулась с нуля. Геолог взглянул на часы и уставился на манометр. На его белый циферблат смотрели все, и только Ага Нейматулла отошел в сторону, совершенно уверенный, что все будет в порядке. Мелкими рывками стрелка манометра прошла цифру 10, потом 20.
– Ну все, теперь давайте простреливать, – сказал Мирза, когда давление достигло восьмидесяти атмосфер и машину остановили.
– Подожди. Нужно, чтобы давление в течение получаса не упало ниже семидесяти семи атмосфер, – возразил геолог.
– Прошло пятнадцать минут. Давление упало на одну атмосферу.
– Ну, вот видите, – сказал неугомонный Мирза, – давление семьдесят девять атмосфер, а прошло уже пятнадцать минут. Можно кончать, да?
– Согласно инструкции полагается держать полчаса, – жестко ответил геолог.
Мирза зацокал языком.
– Пятнадцать минут здесь, двадцать минут там – сколько нефти пропадает! – И он, махнув рукой, отошел от манометра.
4
Наконец в бригаде Мирзы Бедирханова наступила торжественная ночь – ночь пуска 3019-й. Через несколько часов 3019-я начнет давать нефть, и с этого времени кривая выполнения плана пятой бригады резко рванется вверх.
Все подготовительные работы были закончены. После того как заполненную водой скважину «простреляли» электроперфоратором, то есть проделали отверстия в эксплоатационных трубах на глубине 2350 метров, в том месте, где расположен нефтеносный пласт, – уровень воды в скважине понизился. Это значило, что напор нефти в пласте оказался меньше, чем напор водяного столба. Часть воды ушла в пласт через отверстия.
Уровень воды установился приблизительно на 620 метров ниже земной поверхности. Промерив положение уровня, Мирза рассчитал длину лифтовых труб, по которым, после нажима сжатым воздухом, нефть побежит наверх, и опустил эти трубы в скважину.
Нажим сжатым воздухом, или, как его называют нефтяники, «продавливание», и происходил ночью, когда заведующий промыслом Николай Артемович Далакян зашел в культбудку пятой бригады.
Мирза сидел в своем маленьком кабинете за письменным столом, подперев рукой голову, и сердито-вопросительно смотрел на телефонный аппарат. Аппарат молчал.
– Ну, как дела? – спросил Николай Артемович, по виду Мирзы уже догадываясь, что дела неважны.
– Не продавливается, – ответил Мирза хрипловатым от бессонницы голосом..
– Какое давление?
– Сорок четыре.
– А по расчету?
– Сорок два. Лифтовые трубы убавлять надо.
Для того чтобы продавить скважину, надо либо уменьшить длину лифтовых труб, либо увеличивать давление. Уменьшать длину лифтовых труб – дело длительное и канительное. Нужно везти по морю на буровую подъемник, демонтировать верхнюю арматуру… А увеличивать давление воздуха рискованно: может «продуть» во фланцах воздухопровода. Хорошо еще, если продует на суше. А вдруг – на море. Как туда доберешься?
Николай Артемович взглянул на абажур с разноцветными птичками, поправил салфетку на приемнике и закрыл чернильницу крышкой. Казалось, он зашел сюда только затем, чтобы навести порядок.
– Трубы шаблонировали? – внезапно спросил он.
– Шаблонировали. Муса там все время был. На Мусу можно надеяться.
– Штуцер проверяли?
– Проверяли. Лифт убавлять надо.
Николай Артемович поправил стопку книжек и положил ручку на медные подковки возле чернильницы.
– Позвони в распределительную, – сказал он, – пусть поднимут давление до сорока шести.
Мирза снял трубку.
– Женя, – закричал он, – дай мою распределительную. Разговаривают? Разъедини… Кто это? Липатова? Липатова, ты с кем это по ночам разговариваешь? С компрессорной? После поговоришь с компрессорной… Знаю, что не продавливается. Подними давление до сорока шести… и смотри – будет продавливаться – сразу звони, – и Мирза устало уронил трубку на дужки.
