Текст книги "Ханский ярлык (СИ)"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

8. МИЛОСТЬ НОГАЯ

Орда, клещом присосавшаяся к многострадальному телу Руси и высасывавшая из нее жизненные соки, сама не была единой и крепкой. И в ней шло соперничество между потомками великого Чингиса, и там убивали брат брата, дядя племянника, а то и сын отца. Эти замятии¹, периодически вспыхивавшие в Орде, давали иногда передышку Русской земле, «тишину», как писали радостно летописцы. В эти годы ханам было не до Руси, они охотились друг за другом.

'Замятия – смута.

Именно в результате такой замятии в 1270 году отложился от Золотой Орды хан Ногай, перекочевал со своими кибитками к Черному морю и стал наводить страх и ужас на саму Византию. В одной из битв победил византийское войско и принудил императора Михаила Палеолога отдать ему в жены дочь Евфросинию.

– Она будет у меня самой любимой женой,– пообещал Ногай императору.

И слово свое сдержал. Евфросиния была у него в чести и часто сидела с ним рядом, особенно на приеме иностранных посольств или других торжествах. Мало того, Ногай не только советовался с ней, но иногда отдавал решение какого-то вопроса на ее усмотрение.

Причерноморские степи от Дона до Дуная принадлежали теперь Ногайской Орде.

Великий князь Дмитрий Александрович последовал совету Святослава Ярославича, но отправился не к хану Менгу-Ти-муру, сидевшему в Сарае на Волге, а вдоль Дона к хану Ногаю. Умные советчики подсказали Дмитрию Александровичу, что-де Ногай и Тудай-Менгу, воспринявший престол от брата Менгу-Тимура, не любят друг друга и именно этим надо воспользоваться.

Андрей Александрович, узнав о том, что старший брат отправился к хану, обеспокоился, что в Орде откроется истинная цена его кляузам, и послал отряд перехватить Дмитрия. Однако по понятным причинам это не удалось, засада сидела на Волге, а князь Дмитрий ушел Доном.

Дмитрий Александрович прибыл в ставку Ногая с женой и сыновьями, Александром и Иваном, и немалой казной. Именно последнее обстоятельство гарантировало ему теплый прием в Орде.

Он был принят ханом Ногаем и его женой во дворце и внимательно выслушан.

– Да,– сказал Ногай,– нехорошо, когда младший лезет поперед старшего. Нехорошо. Плохо, что в Сарае этого не понимают.

– Андрей оклеветал меня перед Менгу-Тимуром, а сейчас и перед Тудай-Менгу.

– У Менгу слишком доверчивые уши,– поморщился Ногай.– Я знаю. Но ты получишь великое княженье из наших рук, князь Дмитрий, и никто не посмеет оспаривать наш ярлык. Никто,– повторил с нажимом Ногай, и Дмитрий догадался, на кого намекает хан: «А он и впрямь недружен с Тудай-Менгу».

Приезд великого князя северорусских уделов к Ногаю был хану весьма приятен. Если до этого он держал в своей власти лишь южные княжества Руси, куда золотоордынский хан старался не посылать своих ставленников, чтобы не ссориться с Ногаем, то теперь, вручая ярлык Дмитрию на великокняжение, сам Ногай как бы вмешивался в дела сарайского недруга.

Такое положение не могло нравиться Тудай-Менгу хотя бы из-за того, что теперь русская дань уплывала мимо Сарая в Ногайскую Орду. И в очередное появление у него Андрея Александровича Тудай-Менгу допытывался:

– Почему твой брат Дмитрий приехал не ко мне, а к Ногаю?

– Он боится тебя, великий хан.

– Но ты ж тоже боишься, однако приезжаешь ко мне.

– Я – твой верный слуга и друг, Тудай-Менгу, а Дмитрий – хитрый и опасный враг.

– Ох, Андрей, что-то ты не то говоришь. Чем может быть русский князь Дмитрий опасен для меня? Чем? Стоит мне послать на него темника¹⁴14
  'Темиик– военачальник над большими войсками; тьма – 10 ООО чел.


[Закрыть] с войском, от твоего брата мокрого места не останется.

– Пошли, великий хан.

– А что толку? Прошлый раз еще мой брат Менгу-Тимур послал с тобой своих лучших салтанов¹⁵15
  Салтаны – султаны – потомки Чингисхана.


[Закрыть], ты сам вел их. И где ж твой Дмитрий?

– Он бежал, как заяц от орла.

– Ну вот. А ты говоришь, «опасный враг». Вот теперь, когда он купил у Ногая ярлык¹⁶16
  Я р л ы к – знак власти; представлял собой пластинку с надписью.
  'Голдовник– вассал.


[Закрыть], он станет опасным врагом, но не для меня, князь Андрей, для тебя. Что молчишь?

– А что говорить, великий хан? Ты прав.

– Придется тебе как-то мириться с ним, Андрей. Ведь вы же братья. Мы ж с Менгу-Тимуром не ссорились. Говорят, Дмитрий даже нянчил тебя.

– Да, нянчил. Один раз так нанянчил, что едва не утопил.

– Как? – удивился Тудай-Менгу.

– Очень просто, уронил с моста в реку.

– Нет, серьезно? – засмеялся хан.

– Уж куда серьезней. Если б не кормилец, так и утоп бы я.

– Сколько ж тебе было тогда?

– Около трех лет где-то.

– И ты до сих пор помнишь это? Нехорошо, Андрей, нехорошо быть таким злопамятным. Он же наверняка нечаянно уронил тебя.

– Какая б была разница, если б я захлебнулся, чаянно или нечаянно.

Тудай-Менгу просмеялся, молвил прищурясь:

– Да, князь, поди, брат-то ныне жалеет, что тогда не утопил тебя. А?

– Кто его знает. Вполне возможно.

– Так что придется тебе с ним мириться, Андрей. Мирись, и в следующий раз приезжайте ко мне вместе.

– Постараюсь,– промямлил Андрей, понимая, что Тудай-Менгу не так Дмитрий нужен, как то, что он привезет в Орду. Ясно, что золотоордынец был расстроен, что выход Дмитриев мимо него проплыл.

А между тем Тудай-Менгу всерьез опасался Ногая, усилившегося настолько, что заставил даже могучую Византию смотреть ему в рот, уж не говоря о покоренных сербах и хорватах.

И вот пожалуйста, мало ему своих голдовников¹, так он уже и к Северной Руси руку протянул – к законным данникам Золотой Орды. И все из-за этого дурака Андрея. Если б он не поссорился с братом, разве бы Дмитрий побежал в Ногайскую Орду?

Ведь брат Менгу-Тимур промолчал, когда Ногай захватил Курское и Липецкое княжества и пустил туда своих баскаков. А ему, видишь ли, понравилось, вот и на Суздалыцину пытается свой аркан накинуть, хотя это законная добыча Золотой Орды. Ах, Ногай, Ногай. Думаешь, Тудай-Менгу так просто уступит свой кусок? Как же, жди. Он помирит братьев для начала, а там еще поглядим.

Перед отъездом князя Андрея Тудай-Менгу снова призвал его к себе и уже не советовал, а приказал жестко:

– Мирись с Дмитрием. Слышишь? Мирись.

Андрей мялся, вздыхал, и хан, восприняв это как колебание, спросил:

– Ну, чего скривился, как от кислого?

– Да не знаю, как это сделать.

– Как? Очень просто. Дмитрий старше тебя, а перед старшим не грех и выю пригнуть, гордыню смирить. Мало того, прощения попросить за прошлые досады, а если еще слеза в глазах явится при этом, то он поверит в твою искренность. Понял?

– Понял, Менгу,– вздохнул Андрей.

– Да не вешай носа. Помни, я всегда на твоей стороне. А с Дмитрием все может случиться, не железный же он: с коня может упасть, утонуть или грибами отравиться. Так что не горюй, князь.

Андрей и впрямь повеселел, восприняв намек хана буквально:

«Значит, что-то задумал косоглазый против Дмитрия. Не может простить ему поездку к Ногаю. Ну и тем лучше».

Возвращался Андрей Александрович со своими ближними боярами. Самым близким советником был Семен Толниевич, он переехал к нему из Костромы после смерти Василия Яро-славича, которому верно служил до самого конца. Этим боярином Андрей был очень доволен, отличив его ото всех за ум и личную преданность.

И особенно нравилось Андрею в Толниевиче, что тот никогда не говорил плохо о своем бывшем князе костромском, Василии, и если вспоминал его, то только добром:

– Замечательный человек был Василий Ярославич.

– Но он же донимал новгородцев требованиями отринуть грамоты Ярослава.

– Правильно донимал,– твердо отвечал Семен Толниевич.– Потому как по тем грамотам князь был почти бесправен в Новгороде.

По этим разговорам князь Андрей догадывался, кто советовал князю Василию «донимать» новгородцев.

И сам, приблизив к себе Семена Толниевича, всегда прислушивался к его советам, хотя не всегда им следовал. Вот и в отношениях с Дмитрием Семен Толниевич пытался как-то уговорить Андрея не очень обострять их, не всегда поддерживал и призвание татар на Русь. Уж очень дорого обходились эти призывы русским княжествам. Мало того что Андрею приходилось содержать нанятую Орду, так она ж еще и пус-тошила землю, обезлюживала княжества.

– Мы на этом суку сидим, Андрей Александрович,– говорил Семен Толниевич, уговаривая князя отказаться от найма татар,– А они и помогут нам, и срубят этот сук.

Но Андрей призывал татар, те пустошили княжество так, что весной орать¹ землю и сеять некому было, дань сбирать было не с кого. И Андрей хватался за голову, а Семен Толниевич, не произнося ни единого слова попрека (я же предупреждал!), искал выход из отчаянного положения. Почитал себя верным слугой именно этого князя, которого ему Бог послал, и не мечтал о другом, хотя переход к другому князю, более счастливому и удачливому, не считался изменой. Он был в порядке вещей и правил, не имел никаких последствий для переходящего. Ценил князь Андрей Семена Толниевича и за то, что никогда не слышал от него попрека за совершаемые ошибки.

Возвращаясь на Русь, на первом же ночлеге, лежа в шатре рядом с милостником, Андрей поведал ему о разговоре с ханом и спросил:

– Что ты думаешь об этом, Семен?

– Я думаю, князь, что хан прав, надо помириться с Дмитрием. Хотя, конечно, Тудай-Менгу здесь о своей корысти заботится. Но ехать в Орду вместе с Дмитрием, пожалуй, не удастся.

– Почему?

– Дмитрий Александрович нашел себе более могущественного покровителя – Ногая. И к Менгу не поедет.

– Уговорить надо.

– Попробовать можно, но вряд ли получится.

– Почему?

– Потому что эта поездка, а она, если случится, будет не с пустыми руками, может рассорить Дмитрия с Ногаем. А ведь этот хан сильнее Менгу. Думаешь, случайно Тудай так легко смирился с ярлыком, выданным Ногаем Дмитрию? Нет, Андрей Александрович, у татар тоже семейным скандалом пахнет. Они тоже в любой миг могут кинуть нож между собой.

– М-да. Худо дело.

– Почему, Андрей Александрович? Напротив, Руси хоть временное, но облегчение наступит.

– Ты думаешь?

■Орать – пахать.

– Не думаю, а сужу по прошлым годам – как у них резня, так у нас тишина.

Князь Андрей долго уснуть не мог, хотя и утомился за длинный переход. Вздыхал, корил себя за промашку, что братец проскользнул тогда мимо его засады, вместо волжского донской путь избрав. Конечно, он убивать не велел его, такого греха на душу не брал, приказал лишь отобрать казну. А без нее куда бы он, Дмитрий, поехал? Какой бы хан стал с ним разговаривать, да еще ярлыком дарить? У татар что ни шаг – плати, что ни просьба – золоти руку.

«И ведь какой умница Семен Толниевич, подсказал эту простую штуку – оголить Митьку. Вот было бы смеху. Жаль, сорвалось. Жаль». Так думал Андрей Александрович, умиротворенно засыпая. И последнее, что подумалось перед забытьем: «Ничего. Заманю к Менгу, а косоглазый что-нито придумает, изведет засранца. Эвон какие намеки выбалтывал. Изве...»

9. ЛОДЕЙКА-ЗЛОДЕЙКА

Для княгини Ксении Юрьевны еще забота надвинулась: дочь Ефросинья в пору вошла, пора было приискать ей суженого. Эвон красавица какая стала. Тонкая, стройная, брови вразлет, глаза чуточку с косинкой.

«И в кого такая? – ломала голову княгиня,– Не иначе от прабабки какой-то, от половцев взятой когда-то русским князем. И вот нате вам, через пятое колено проявилось».

Ах, если б князь-отец был живой, ему б сказала, он бы живо приискал ей пару. По всем княжествам ездил, многих княжичей перевидал, выбрал бы достойного мужа кровинушке нашей.

А ей-то, вдове, сидящей в тереме своем, как ей-то узнать, где, в какой стороне сокол для доченьки вырос?

Пригласила к себе пасынка своего, князя Святослава Ярославича, сказала без обиняков:

– Сынок, походы ваши походами, но надо ж и о сестре позаботиться.

– Ты о чем, мать?

– На вот те. Али не зришь, Ефросинье-то уж шестнадцать, в пору вошла, надо жениха искать. Не ей же этим заниматься.

– Да, ма, ты права. Постой, постой, дай-ка подумать,– Святослав наморщил лоб,– Если вот... Нет, не подойдет...

– Ты назови, кого вспомнил, може, и как раз будет.

– Нет, нет, этот ей близкий родич очень. Нечего и называть.

– Ну да. Ежели близкий, чего о нем и говорить.

Думали, гадали, перебирали княжичей, даже добирались до Липецкого княжества, но тут Ксения Юрьевна возразила:

– Ой, это шибко далеко, сынок. Да и не спокойно ныне там.

– А где нынче спокойно-то, мать?

И вдруг Святослава осенило:

– Ма-а, а Александр-то Переяславский?

– Это который?

– Ну, сын великого князя Дмитрия Александровича.

– Но он же как-никак тоже близкий родич. У него кто дед-то? Забыл?

– Ну Невский.

– А Невский дочкиному деду родной брат.

– Родной, да не совсем, мать.

– Как так?

– А матеря-то у них разные.

– А ведь верно, Святослав,– подумав, обрадовалась Ксения Юрьевна,– Это ж далекое родство-то.

– Конечно, десятая вода на киселе.

– Оно хоть и не десятая, но я думаю, подойдет. Съездил бы ты, сынок, в Переяславль, а? Поговорил бы с князем Дмитрием, а заодно бы самого Александра посмотрел.

– Да видел я Александра, правда, давно.

– Ну и как он?

– Парень как парень, на коне как влитой.

– Мы не для коня высматриваем, для дочки.

– И для женитьбы годится. Александр-то старший сын у Дмитрия, значит, ему и стол переяславский перейдет.

– Ну уж так...

– Да-да, мать. Еще от прадеда так пошло. Невский-то был старшим сыном, ему отец Ярослав Всеволодович еще при жизни Переяславль отдал. А Дмитрий у Невского, старший, тоже Переяславль получил.

– Еще впереди Василий был.

– Что толку. Василия за ослушание Невский еще в молодости лишил прав наследства и в ссылку отправил. Так и не простил. Вот Дмитрий и старший. Ему и Переяславль достался. Так что Александр для сестрицы самый надежный жених, мать. Ей-ей.

– Так съездишь?

– Съезжу, мать. Вот освобожусь маленько, найду заделье к великому князю и съезжу.

– Какое тебе еще заделье, Святослав? Судьбу сестры решать надо. Вот главное, а все остальное – ерунда.

– Ну ладно, ладно. Поеду.

Ксения Юрьевна не напрасно беспокоилась о Ефросинье, чуяло материнское сердце, что пора дочке подошла. И по поведению ее догадывалась, и по месячным, начавшимся с четырнадцати лет. Груди яблоками налились, бедра крутые обозначились. Девушка. Невеста.

И сама Ефросинья чувствовала какое-то томление в груди, чего-то недоставало ей, вдруг поймала себя на мысли греховной, что все чаще об отроках думать стала. Присматриваться к ним. Правда, пока исподтишка, чаще через окно в светелке. Вон на двор выехали верхами брат Миша с Сысоем. Сысой-то, гляди-тко, уж мужчина, считай, усов и недостает. Крутнулись по двору, ускакали куда-то. Исчезли. Куда? Спросить? Еще что подумают девки. Но ведь там брат.

– Тось, а куда это Миша поскакал?

– Не знаю, княжна. Слышала, собирались с Сысоем за Лазурь к какому-то бортнику за сотами.

– А-а...– И немного помолчав: – А когда воротятся?

– Должны скоро, на конях ведь.

Стояла у окна, думала: «Речку Лазурь в любом месте перебредут, не должны бы долго». Не хотела прозевать их возвращения. Дождалась. И впрямь скоро обернулись. За луку седла у Сысоя зобня-лукошко с крышкой. Ясно, что там соты наложены. А глаза только и видят Сысоя, брата и не замечают.

– Тось,– крикнула девку свою.

– Что, Ефросинья Ярославна?

– Сбегай во двор, скажи Мише, пусть мне свежего сота принесет.

– Счас.

Девка умчалась. Воротилась скоро с сотом в руке. Ну дура же! Было ж ясно сказано: пусть Миша принесет (может, с ним бы и Сысой вошел). Выслужилась. Сама явилась. Еще и довольна, рот до ушей распялила.

– Вот, Ефросинья Ярославна, самый лучший.

– Миша дал?

– Нет, Сысой выбирал.

Невольно лицо полыхнуло румянцем у Ефросиньи.

– А что Миша, сам не мог принести?

– Он к мамке-кормилице спешил.

«И это брат? Нет чтоб сестре, так какой-то бабе-коровнице соты потащил»,—думает обиженно княжна, а у самой с ума Сысой нейдет. Про Мишу говорит, про Сысоя думает.

Но хорошо понимает Ефросинья, что даже если б брат принес сот, все равно бы пришел без Сысоя: нельзя посторонним мужчинам в светелку княжны заходить, хотя бы и отрокам. Невместно. Брат и тот не захотел обычай рушить.

Ела пахучий сот, и впрямь вкусный, никогда такого вроде не едала. Постарался Сысой, выбрал. Вечером, помолившись, легла на ложе свое девичье, погасила свечу. Хочет уснуть и не может. Окаянный Сысой из ума нейдет. И никак не может понять Ефросинья: с чего бы это? Почему раньше не замечала его, а ныне нате вам, в душу лезет.

А и вправду. Возрос, красивый стал, высокий, сильный, мало что отрок еще. Ночью даже и во сне приснился, будто бы явился к ней с лукошком угощать медом, рукой в зобню полез да не сот достал, а жменю семечек.

Проснулась в испуге Ефросинья: к чему бы это – семечки? Уж не к слезам ли?

Никак не может понять себя княжна, что с ней. В окошко выглянет и ловит на мысли себя: где Сысой? Но вслух об этом даже себе не смеет заикнуться.

– Тося, а где Миша?

– Они с Сысоем за конюшней из лука натариваются.

– Пойдем поглядим.

– А че там глядеть-то,– возражает девка, но и самой ведь надоело в тереме,– Можно и сходить,– говорит, зевнув.

Приоделись, причесались, пошли. Двор миновали, конюшню. Из-за угла вышли. Видят: княжич стоит в боевой стойке с луком натянутым, рядом с ним Сысой. Глядит не на княжича – на цель. Там на столбе огромном затес широкий. В затесе уже несколько стрел торчит.

– Бери чуть выше,– подсказывает Сысой негромко.– А то опять занизишь.

Гуднула тетива, коротко свистнула стрела, вонзилась в затес.

– Ага-а,– воскликнул довольный княжич и, не глядя, потянулся рукой к колчану за другой стрелой. Видимо, почувствовав присутствие посторонних, оглянулся. Удивился: – Фрося-а?

– Я,– смутилась княжна.– Вот решила посмотреть, как ты натариваешься.

– Не хочешь стрелить? – вдруг предложил брат.

– А что? – зарделась Ефросинья,– Можно?

– А чего ж. Сыс, быстренько принеси стрелы.

Сысой кинулся к затеей, выдернул стрелы, принес, подал княжичу.

Ефросинья приблизилась, брат протянул ей лук. Княжна удивилась:

– Ой, да он тяжелый.

– Это с непривычки,– пояснил брат.– Вот тебе стрела. Встань вот так. Левое плечо вперед. Вот-вот. Вкладывай стрелу. Ну...

Ефросинья вроде слышала брата, исполняла все его указания, а краем глаза ловила Сысоя, стоявшего всего в двух шагах. Сердчишко колотилось от волнения, вдруг обуявшего ее. Ей так хотелось, чтоб не брат, а Сысой поправлял ее. Поднимал бы правый локоть. И тот словно услышал эти мысли.

– Погоди, Миша, надо ж показать. Дай-ка лук, княжна.

Она отдала лук почти с восторгом.

– Вот гляди, Ефросинья Ярославна, как я делаю. Вот так становись. Вот так держи локоть.

– Да, да...– лепетала княжна, наконец-то смея смотреть на Сысоя (надо ж учиться!).

– Потом стрелу вкладывай вот так. Потом тиву тянешь и одновременно целишься. Левый глаз защуривай, а правым наводи жало стрелы на затесь. Бери чуть выше, потому как в полете стрела занижается.

– Да, да, да,– кивала княжна, охватывая счастливым взором эту ладную фигуру отрока, крепкие руки, добрые синие глаза (никогда их вблизи не видела, не смела).– Я поняла, Сысой. Все поняла. Спасибо.

Дрожа от волнения от близости к отроку, приняла от него оружие, наложила стрелу нарочито неумело, и (о, счастье!) Сысой осторожно взялся за правый локоть, потянул ввысь.

– Чуть выше, выше, Ярославна, на уровень стрелы. Вот так. Левое око защурь, защурь. Ну, тяни, тяни... Прицелься, затаи дыхание. И... опускай тиву.

Она почти не видела затеей от волнения, выпустила тетиву. И все дружно вскричали – стрела угодила в середку затеей.

– Ай да Фрося,– кричал брат,– Ай да молодчина!

– Очень даже хорошо,– радовался Сысой.– Для начала лучше не бывает.

Однако на этом «начале» успехи ее и кончились. Следующими двумя стрелами она даже в столб не попала. Отдала лук Михаилу, а тот молвил с оттенком разочарования:

– Что делать, Фрося, лук не женское дело.

А Сысой успокоил:

– Не расстраивайся, Ефросинья Ярославна, из трех одно попадание – совсем неплохо.

Но сама она была твердо убеждена, что первой стрелой попала в цель от того, что он локоть держал, направлял руку.

«Но почему,– подумалось,– он не стал держать локоть при втором и третьем выстреле?»

– Идем, Тось,– молвила девке, понимая, что задерживаться возле мужчин и их занятия нельзя, непристойно княжне.

На несколько дней хватило Ефросинье сладких воспоминаний: эта мужская рука, касающаяся локтя, русые кудри рядом, голос ласковый: «...Левое око защурь, защурь». Она сама не понимала, отчего ей так приятны были эти воспоминания. Почему ее волновало все это?

Ей так хотелось найти еще случай побыть рядом с Сысоем, просто постоять, может, перекинуться несколькими словами. Но как это сделать? Что придумать? И посоветоваться не с кем. Да и нельзя советоваться. Ведь она княжна, а он из самых мизинных, сын ловчего. Это же стыдно, зазорно даже самой себе признаться в этой приязни, вдруг вспыхнувшей в ее сердце к этому отроку. В приязни безотчетной, неподвластной ее воле. И даже необъяснимой – для нее, по крайней мере.

Зная, что Сысой почти неотлучно находится при княжиче, что вместе они учатся, играют, охотятся, рыбачат, развлекаются, Ефросинья вдруг стала интересоваться:

– Тось, а где нынче княжич Михаил?

– Кажись, за Волгу уехали.

Через несколько дней мимоходом:

– Ты брата Мишу не видела?

– Они с Сысоем на лодейке по Волге катаются.

– Пойдем поглядим.

Вышли к берегу, где причалено несколько стругов, челнов, насадов, некоторые грузятся, другие разгружаются. А княжич с Сысоем на верткой лодейке на самой стремнине. Веслом Сысой огребается, княжич на корме правит. Видимо, заметил на спуске сестру, повернул к берегу.

Лодейка пробралась меж насадов, ткнулась, шурша, в песок.

– Хотите покататься? – спросил весело княжич.

– На вашей-то душегубке? – хихикнула Тоська.– Больно надо.

– А я хочу,– тряхнула кудрявой головой Ефросинья и стала спускаться к воде.

– Давай прыгай,– разрешил княжич.

Княжна, подобрав подол платья, ступила одной ногой в долбленку, и тут Сысой, оставив весло, подхватил ее крепко за руку.

– Я помогу, Ярославна.

Чтобы пройти ей на средину лодейки, пришлось разми-нываться с Сысоем, но настолько плотно соприкоснуться при этом, что бедную девушку в жар кинуло.

– Садись вот на доску,– указал сестре княжич на узкое седалище, распиравшее борта лодейки,– Сыс, отталкивайся.

Сысой, упираясь веслом в дно, стал отталкиваться от берега. Лодейка, оказавшись на воде, заюлила, закачалась.

– Пригнись,– крикнул Михаил, и вовремя.

Сысой, для пущего упора стоявший в рост, едва не задел головой за причальный канат, тянувшийся с носа большого струга на берег. Он тут же сел и начал выгребаться меж суденышек на стрежень¹. Оказавшись на просторе, лодейка помчалась как на крыльях. У Ефросиньи захватывало дух от близости рядом хляби – только руку протяни – и от присутствия – буквально в одном шаге от нее – нравящегося ей отрока.

Будто читая на лице своей госпожи не то восторг, не то затаенный страх, Сысой греб изо всей моченьки, лихо вскидывая и опуская весло.

– Ну, нравится,– крикнул, глядя прямо в лицо княжне,– Ярославна? А?

Еще бы. Княжна утвердительно кивала, но молчала. Ей было и жутко и радостно.

Они прошли вверх до устья Тьмаки, потом пересекли Волгу и помчались вниз, вдоль левого берега почти до Тверцы, а от нее повернули к правому берегу в направлении Волжских ворот крепости.

Княжич, сидевший на рулевом весле, направил лодейку между стругом и насадом, и, когда они вошли между ними, Сысой, оставив весло, поднялся в рост и, ухватившись за причальный канат, стал по нему перебираться. Лодейка опасно

'Стрежень – середина реки, быстрое течение. закачалась, заюлила. Желая помочь Сысою, встал в рост и княжич, тоже ухватился за канат. А долбленка, потеряв остойчивость, неожиданно перевернулась. Княжна мгновенно исчезла под водой, а перевернутую лодейку течением ударило о нос струга.

Княжич повис на канате. Сысой тут же отпустил канат и, упав в воду, нырнул под струг, куда течением затащило Ефросинью.

На берегу, надрываясь, голосила Тоська, видевшая все это:

– Утопла-а... Утопла-а... Рятуйте¹!

На струге поднялась суматоха. Княжич, быстро перебираясь по канату, достиг берега и, прыгая через трапы, побежал к корме струга. Кто-то из грузчиков сиганул с палубы в воду. А один, бегая вдоль борта, всматриваясь в воду, кричал:

– Вон! Вон они... Во-он!

Перевернутая лодейка так и плыла вдоль струга, тыкаясь в его просмоленные борта.

Казалось, прошла вечность с того момента, когда Сысой нырнул под струг вслед за затянутой туда течением княжной, и, когда он появился за кормой, волоча ее к берегу и сипя севшим голосом: «Пособите... пособите»...– два грузчика бросились ему на помощь и вытащили самого Сысоя, изрядно уже нахлебавшегося, и его добычу, которую он держал за волосы мертвой хваткой. Девушка не подавала признаков жизни.

– Откачивай! – крикнул кто-то из грузчиков.

Другой, опустившись на корточки, выставил одно колено и, положив на него утопленницу вниз лицом, стал давить ей в пояснице. И вскоре изо рта девушки хлынула вода.

– Так! – закричал первый грузчик.– Дюжей, дюжей дави. Задышит. У нас она задышит!

Вернувшийся из Переяславля князь Святослав, узнав о случившемся, велел высечь Сысоя, а сам пошел в светелку к Ефросинье. Она, чувствуя еще слабость, лежала в постели.

– Ну как, сестренка? – спросил Святослав.

– Все хорошо.

– Ничего себе хорошо, чуть мне невесту не утопили.

Заметив удивление на лице сестры, пояснил:

– Я тебе, Ефросиньюшка, такого жениха сыскал!

•Рятуйте – помогите.

– Как жениха? – невольно воскликнула княжна.

– Ну как, обыкновенно. Тебе уже шестнадцать, он на два года старше. Самая пора. Знаешь кто? Угадай!

Нахмурилась княжна, не стала угадывать.

– Я не собираюсь замуж.

– Это вы, девки, только так говорите. А сами думаете, как бы поскорей. Жених-то, сестренка, такой... такой... на зависть.

– Не хочу я никакого.

– Сегодня не хочешь, завтра захочешь. Это у тебя после утопа. Пройдет, милая, пройдет. Я этого засранца велел высечь.

– Кого?

– Ну, кто утопил тебя. Сысоя.

– За что?

– Как за что? За то, что едва не утопил тебя.

– Он спас меня, Святослав, спас,– дрогнувшим голосом сказала Ефросинья.– Это все лодейка-элодейка. Не вели бить его, князь. Не вели, прошу тебя.

– Да уж, поди, выдрали. Что так расстраиваешься из-за дурака?

– Потому что несправедливо это. Я же говорю тебе: ло-дейка была вертлявая.

– Ну ладно, ладно. Главное, что ты жива, слава Богу. А то чтобы я сказал князю Александру? А?

– Какому Александру?

– Ну жениху твоему. Тебя берет в жены Александр Дмитриевич Переяславский, сын великого князя.

– Я же его не знаю.

– Узнаешь. Он скоро приедет в гости.

После ухода Святослава Ярославича княжна позвала свою девку сенную Тоську.

– Сбегай найди Мишу. Позови ко мне.

Та ушла и как сквозь землю провалилась, наконец-то явилась.

– Ты где была? – спросила сердито Ефросинья.

– Так они там с кормильцем займаются какими-то грамотами. Я ждала, пока кончат.

– Ну) сказала?

– Сказала.

– Что он ответил?

– Сказал, что обязательно забежит к вечеру ближе.

– Почему не сейчас?

– Так я ж говорю, грамотами займаются.

3 С. П. Мосияш – Какими грамотами?

– А я знаю? Вроде бы на которых княжества русские нарисованы¹⁷17
  Межевые грамоты.
  'Поприще – две тысячи шагов или шестьсот саженей. (По В. Далю – суточный переход, около 20 верст.– Примеч. ред.)


[Закрыть].

– А Сысоя видела?

–Да.

–Где?

– Ну там же, где и княжич. Я ж говорю, они грамотами займаются.

Михаил действительно пришел уже вечером, когда Тоська побежала за свечами.

– Ты меня звала, сестрица?

– Да, Миша.

Княжич присел на край постели сестры.

– Ну как ты? – Он вглядывался в полумраке в бледное лицо Ефросиньи.

– Ты знаешь, что князь велел высечь Сысоя?

– Знаю.

– Как? И ты так спокойно говоришь, ведь он же молочный брат твой.

– Поэтому я и не позволил его сечь.

– Правда, Мишенька? – обрадовалась княжна.

– Правда, Фрося.

– А что Святослав?

– А что Святослав? Ему доложили, что исполнили. Только ты, сестренка, гляди не проговорись.

– Что ты, Миша, да разве я...

Она схватила его за руку, притянула к себе и чмокнула в лоб.

– Молодец, брат. Я люблю тебя.

– Что уж за нежности,– смутился княжич.– Я Сысоя никому в обиду не дам, хоть самому великому князю.

– Спасибо, Мишенька, спасибо. Ты у меня настоящий... настоящий мужчина.