Текст книги "Ханский ярлык (СИ)"

Автор книги: Сергей Мосияш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

– А-а, продавать так продавать,– махнул рукой боярин.– Гони две куны за девку.

– Две куны? – удивился князь,– Ты серьезно?

– Серьезно.

Обернувшись к Романцу, князь скомандовал:

– Плати, дурак, пока купец не раздумал.

Романец сунул руку в карман, вытащил несколько монет, молвил разочарованно:

– У меня лишь ногаты, кун нет.

– Гони ногату,– засмеялся Юрий,– чай, не обеднеешь.

И все за столом рассмеялись: столь мизерной была плата, назначенная за рабыню.

– Вы хоть скажите, какую девку покупаете? – поинтересовался наконец хозяин, принимая ногату.

– Стюрку.

– Стюрку?! Эх,– крякнул Родион.

– Что? Уже и пожалел?

Родион Несторович поскреб потылицу.

– Да это ж моя пирожница. Ну что делать? Слово дадено – девка дарена.

– Куплена, Родион Несторович, куплена,– смеясь, поправил Юрий Данилович.– Вот и обмоем покупку. Романец, пей, чертяка, задарма девку получил. Да благодари хоть.

– Спасибо, Родион Несторович,– бормотал растроганно Романец.– Спасибо, Юрий Данилович. Век не забуду этого... Век благодарен буду... Спасибо.

Вскоре изрядно захмелевшие гости засобирались домой. Поднялись из-за стола, благодарили хозяина, желали дому его новому благополучия: не гнить, не гореть, не разваливаться.

Вышли во двор. Гриди подъехали, подвели гостям коней. Романец помог затяжелевшему князю взобраться на седло, разобрать поводья. И только подошел к своему и занес ногу к стремени, как Юрий Данилович сказал:

– Да, а где ж наша двухкунная покупка? Родион Несторович?

– Я завтрева пришлю. Спит пока девка.

– Э-э, нет. Сейчас давай, боярин. Утром еще передумаешь. Мы еще и не зрели, чего там купили.

– Михайла, иди разбуди Стюрку,– сказал Родион Несторович,– Тащи сюда. Да не рассусоливай, люди ж ждут.

– А где она спит-то?

– Ну где? В клети каля поварни.

Сынок боярский и впрямь рассусоливать не стал (с рабы-ней-то этого еще не хватало), приволок девку в ночной длинной домотканой сорочке, простоволосую. Она была испугана.

– Могла б накрыться, дура,– выговорил ей боярин.

– Так они ж меня выдернули, рта раскрыть не дали.

– Ну ладно. Вот что, Стюрка, тебя купил эвон тот молодец княж. Поняла?

– Ага.

– Ты теперь в его воле.

– Ага.

– Сейчас поедешь с ним.

– Ага.

– Чего заагакала, как сорока,– озлился Родион.

Но, видно, до Стюрки наконец дошло, что ее отдают как раз тому, кто ее только что так сладко тискал за поварней. И она опять же «агакнула», не скрывая радости.

– Тьфу,– сплюнул Родион Несторович.

И все рассмеялись. Смеясь, князь скомандовал:

– Ну, давай садите ее, да едем.

– Сюда, сюда,– похлопал Романец своего коня по крупу.– Ко мне.

– Михайла, пособи ей,– приказал Родион Несторович.

Тот подвел Стюрку к коню, подхватил под мышки, подкинул. Она взвизгнула от щекотки. Вцепилась в Романца. Ноги Стюркины оголились выше колен.

– Прикройся, срамница,– зашипел боярин.

– Ды как я,– пыталась девка подтянуть подол на коленки. Их только и прикрыла.

Князь с тысяцким поехали вперед, за ними Романец с своей двухкунной покупкой, а с ним рядом и следом другие княжьи гриди, начавшие сразу зубоскалить:

– Романец, дай хошь пощупать. А?

– Гляди, сотрет «маньку», не склеишь.

– Гы-гы-гы, хе-хе-хе.

Видно, смешки донеслись до князя, и он догадался, с чего развеселились его гриди. Обернулся, сказал громко:

– Прекратите, жеребцы. Кого услышу, всыплю сотню плетей.

И сразу стихли гриди, как утопли. Через мост въехали в Боровицкие ворота и, когда прибыли к княжьему дворцу, Юрий Данилович неожиданно легко спрыгнул на землю, кинул повод, подошел к Романцу, протянул руки вверх к его спутнице.

– Ну, девонька, давай пособлю сойти.

– Да что ты, Юрий Данилович,– залепетал Романец.– Да я сам.– Мигом слетел с седла.

Князь видел расширенные глаза Стюрки, не то от испуга, не то от волнения. Приказал:

– Ну, падай, я держу.

И девка, ойкнув, повалилась в горячие руки князя. Юрий ощутил под руками ее теплые подмышки, под большими пальцами упругие груди и почувствовал, как пересохло во рту, застучало в висках и вспыхнуло в нем неутолимое желание. Поставил ее на землю.

– Ну, идемте во дворец,– сказал князь и обернулся к Романцу,– Живо распорядись насчет огня.

Гриди уводили коней на конюшню. Романец кинулся к поварне, споткнулся, упал, выругался. Вскочил, побежал дальше.

– Иди за мной, я путь ведаю,– сказал князь девке и пошел к крыльцу.

Она шла за ним, притихшая, робкая, давно усвоившая, что следует за щупаньем грудей.

На крыльце возле балясины, князь остановился, остановилась и Стюрка на ступеньку ниже. Молчали. Наконец в стороне поварни явился огонек-другой, то шел Романец с шандалом¹, прикрывая огонь ладонью, дабы ночная сырость не погасила свечу.

Когда он стал подниматься на крыльцо, князь сказал:

– Иди вперед. Свети.

– Куда прикажешь, Юрий Данилович?

– В опочивальню. Куда ж еще?

‘Шандал – подсвечник.

Они так и шли по переходам – впереди Романец, с шандалом, освещая дорогу, за ним князь и сзади Стюрка. Поднялись наверх, вошли в опочивальню.

– Поставь на столик у ложа,– сказал князь, опускаясь на лавку.– А ты,– обратился к Стюрке,– сыми мне сапоги.

Девка присела перед князем на колени, ухватила правый сапог за носок и пятку, потянула за пятку. Романец, поставив шандал на столик, стоял там.

– Ну, ты чего? – взглянул на него князь,– Ступай вон.

– Так я... это...

– Ишь ты, еще сладкого захотел? Теперь мой черед. Ступай, ступай. Ну!

Романец, посапывая, вышел, осторожно прикрыл дверь.

Девка сняла с князя сапоги, поднялась с колен, стояла, теребя пальцами свою домотканую сорочку.

– Иди ложись, Стюр,– сказал негромко Юрий.– Я счас разденусь. Приду.

Она подошла к ложу, несмело наступила на край его коленкой. Князь засмеялся коротко, ободрил:

– Смелей, Стюр. Лезь под одеяло.

Сам, быстро раздевшись, прошел босым до ложа, дунул на свечи сильно, погасил их и, взвизгнув от восторга, прыгнул на ложе и, дрожа всем телом, схватил девку, притянул к себе. Она привычно раскрылась ему навстречу. Жаркая. Желанная. Шептала ласково:

– Сюда, сюда... Вот... Милый... Хороший.

Он был неистов, неумолим и, казалось, нескончаем. Даже она утомилась.

Отдышавшись после первого сближения, Стюрка задремала. И казалось, лишь смежила веки, как он полез к ней снова. Ничего не попишешь – князь. Пришлось Стюрке с прежней страстью являть свое постельное мастерство.

«Ну, теперь-то, наверно, успокоится»,– подумала после этого, вновь пытаясь уснуть. Он опять разбудил ее, требуя новых ласк.

Оставил девку в покое лишь после третьих петухов. Уснул наконец. Крепко. Умиротворенно.

Уснула и она. Однако привычка к раннему пробуждению не дала Стюрке долго спать.

Проснувшись, она, стараясь не шевелиться, внимательно рассматривала спящего князя, изучая его лицо. Оно было еще юно, с по-детски припухлыми губами. «Миленький ты мой,– думала ласково Стюрка.– Поди, баб-то ищо не знал. Наго-лодался-то. Четыре раза набрасывался. Нет, кажись, пять? Ну да, пять раз. Откуда и сила бралась? Эвон трудился как. Ажник с лица спал, глаза эвон ввалились».

А во дворце уже слышны были чьи-то шаги, скрип лестниц, негромкие голоса. Со двора доносились разговоры, фырканье коней, мык коров. Весь двор проснулся, жил дневными заботами. А князь все еще спал. Слышно было, как кто-то подходил к двери и, постояв несколько, удалялся. Стюрка догадывалась: «Романец, наверно. Он же купил меня. Бедненький. Надо после пожалеть его. Он же платил, а князь пользовался».

Она не дождалась, когда проснется князь. Устав ждать его просыпа, сама вновь уснула. А проснулись вместе – уже перед обедом.

– Ну, как спалось, Стюра? – спросил он ласково.

– Спасибо, князь, хорошо.

– Зови меня просто Юрий Данилович, Стюра.

– Хорошо, Юрий Данилович.

– И никому я тебя теперь не отдам, Стюра. Никому,– сказал он твердо,– Ты теперь моя.

– Как вам будет угодно, Юрий Данилович.

Он долго разглядывал ее лицо, гладил ее русые волосы. Наконец спросил:

– Стюр, а кто тебя первый из мужчин? А?

– Когда нас под Краковом пленили, в первую же ночь в полоне, который сторожил нас, затащил меня в кусты и...

– А потом?

– Потом, когда на Почайне Родион Несторович купил меня. И он тоже не раз приходил.

– Ах, старый хрен. А потом?

– Потом сын его, Михаил, прилабунивался, пока не женился.

– Ого, много ж у тебя было! – воскликнул с оттенком ревности Юрий.

– Но я ж рабыня, Юрий Данилович. Меня кто хочет, тот и берет.

– Но больше никого не было?

– Больше никого.

– Так-таки никого?

– Ей-ей, Юрий Данилович, никого.

– А Романец вчера за поварней?!

– Ой, прости, Юрий Данилович, я забыла про него,– смутилась Стюрка.– А потом, он же купил меня.

– Купил,– нахмурился князь и вдруг, зло блеснув очами, сказал: – Заруби на носу, девка. Теперь вот твое место, здесь, у меня под боком. Поняла? Ежели узнаю, с кем вновь случилась, задеру рубаху на голову, завяжу и утоплю в Москве.

Стюрка жалко улыбнулась, словно не веря в угрозу.

– Да как я посмею, Юрий Данилович, да рази я не понимаю.

– Смотри. А сейчас выгляни, кто там есть, скажи, пусть мне рассолу принесут.

Стюрка выскользнула из-под одеяла, прошлепала к двери, отворила ее. Никого не увидев, вышла в коридорчик, прошла к лестнице. Там на ступеньке сидел Романец. Увидев ее, вскочил, подбежал, схватил за руку.

– Стюрка, я заждался.

Она вырвала руку, толкнула обеими в грудь, он, оступившись, загремел по лестнице. Поморщившись, поднялся внизу, спросил, хватаясь за ребра:

– Ты сдурела, сука?!

Стюрка, прищурившись зло, процедила:

– Иди неси князю рассол, а мне сыты,– и, повернувшись, пошла назад, крикнув не оборачиваясь: – Да поживей!

6.ЗОЛОТЫЕ ПОЯСА

Не в самое лучшее время вступил Михаил Ярославич в Великий Новгород. Беспрерывные дожди вымочили все обилие, погубили урожай. Начинался голод.

На Городище —княжеской резиденции —осталось мало сторожей, и амбары тамошние уже несколько раз обворовывали.—Беда, князюшка,—жаловался дворский Никита,—ни глаз, ни рук не хватает. Голодный народишко страшней зверя. Более десяти стогов сена украли, в двух амбарах зерно повымели.—А что ж сторожа-то?

–А что сторожа? Тож вроде меня пеньки трухлявые. Даже который заметит татей, боится подойти к имя. Убьют ведь. Я ж говорю, озверели людишки. У сторожа и осталось занятие, чтоб утром донесть: ・・Ночью, мол, то-то и то-то украли・・.

– Так дело не пойдет,– сказал князь,– этак и меня по миру пустите. Сысой, позови Федора.

Когда явился Федор Акинфович, князь сказал ему:

– Придется тебе, Федя, за наместника моего здесь остаться. Чего мнешься?

– Да я уж пробовал, Михаил Ярославич, мне тут от ворот поворот давали.

– Ну, это вы без меня с Марковичем затеялись телегу поперед коня пускать. Сейчас я здесь, соберу вече, там и поговорим.

– Кто в такое время на вече явится,– усомнился Сысой.

– Золотопоясые явятся, мне и довольно. Мизинным, конечно, ныне не до веча. Так вот, Федор, ныне ж усилишь охрану Городища, видишь, дворскому не под силу, того гляди, самого украдут.

Вече собрали на владычном дворе. Архиепископу Феоктисту неможилось, он лежал в своей опочивальне, когда Михаил Ярославич приехал туда и первым долгом пришел к нему.

– Немочен я, сын мой,– вздыхал старец.– Ничем-то тебе пособить не могу. А надо бы.

– Что делать, владыка, все будем такими, всяк в свое время. Лежи спокойно, не переживай.

– Как не переживать, сын мой, ты глянь, что ныне творится. А тут я выпрягся. О чем прошу тебя, Михаил Ярославич...

– Говори, владыка.

– Я уж служить не могу, уйду в монастырь, там доживать буду.

– В какой, отче?

– В свой родной, Благовещенский. Хочу, чтоб на мое место поставили духовника моего, отца Давыда. И ты бы поддержал его и бояр бы наклонил в его сторону.

– Я-то поддержу, владыка, но ведь его должен рукоположить митрополит.

– Что делать? Митрополита еще нету ныне, но, я думаю, вскоре патриарх Афанасий поставит нам его.

– А кого? Не секрет?

– Какой секрет. Владыка Петр поехал в Царьград к патриарху. Его должны поставить. Не знаю, доживу ли до его возвращения. Но как он воротится, пожалуйста, сын мой, поддержи перед ним отца Давыда в мое место.

– Хорошо, отец святой, поддержу, будь покоен.

– А ныне, коль собрал ты вече, утверди Давыда в архиепископы. Митрополит никогда впопрек вечевому решению не вступает. Обычно соглашается. Поддержи, сын мой.

– Хорошо, владыка, не беспокойся. Будет Давыд архиепископом.

– И еще. Ныне голод начинается. И хотя умерших, собирая по улицам, будут свозить к скудельницам, пусть служат панихиды по ним. Обязательно. Они, чай, тоже христиане и отпевания достойны, как и все прочие.

– Ну, это хошь и не моя забота, но я прослежу.

– И вот еще что, князь. Слыхал я, что Ермила Клин ватагу собирает на Волгу идти, купцов грабить. Оно и понятно, голод не тетка, а славяне таким промыслом и в добрые годы не брезговали. Конечно, приказа твоего да вечевого они вряд ли послушают, но надо попытаться убедить дураков, что по Волге хоша ниточкой, а какой-никакой хлебушко до Новгорода дотекает. А ежели они перерубят эту ниточку, так ведь вымрет град-то наш.

– Вымрет,– согласился Михаил Ярославич,– тут ты прав, владыка.

– А посему и ты сам и вече попытайтесь заворотить эту ватагу на заход, на немцев. У них хлебушек никогда не переводится.

Золотые пояса – знак знатности – в Новгороде чуть более ста бояр имели. Это были самые богатые новгородцы, имевшие не только свои лавки по Торгу, но и деревеньки, и земли, и ловища. Эти златопоясные и в голодные годы не голодали, а некоторые еще и богатели, если вовремя хлеб припрятывали, продавая его потом втридорога.

Именно из златопоясных, как правило, выбирались посадники, тысяцкие, сотские, старосты кончанские.

Около сорока человек расселились по лавкам во владычной горнице. На тот случай, если приговор вече писать придется, сел за стол с пергаментом, писалом и чернилами Данила-пи-сарь. Обычно на этих боярских советах говорок, смех, шутки перекатывались по лавкам, ныне ж тихо, словно покойника внесли.

– Господа новгородцы,– начал негромко князь, встав у стола,– получив от золотоордынского хана ярлык на великое княженье, прибыл я к вам, дабы сесть на ваш столец, принять под свою руку ваш город. Сердце мое кровью облилось при виде запустения и на улицах ваших, и на Торге. Даже мысль явилась, а стоит ли мне вешать себе на шею ваше неустройство й нищету?

– Нищета уж перемерла, князь,– вздохнул кто-то на лавке.

– Это верно,– согласился Михаил Ярославич,– все паперти церквей словно выметены. Голод в первую голову убогих прибирает. Но ежели так и далее пойдет, то и работных он душить учнет.

– Да уж душит,– пробормотал Данила.

– И ныне, господа новгородцы, мне не о выходе думать приходится, который ждет от меня царь Тохта, а о спасении людей ваших. Но беда не приходит одна, как молвится: пришла беда – отворяй ворота. Владыка новгородский Феоктист вельми болен. Просил он меня слезно предложить вам в его место отца Давыда. Как вы на это смотрите, господа?

– Пущай Давыд встанет,– подал голос Степан Душилович.– Феоктисту видней, кого восприемником звать.

– Может, кто по-другому думает? – спросил князь, обводя взором полавье.

Таковых не сыскалось, и Михаил Ярославич кивнул Даниле: пиши. Тот, умакнув перо в чернила, застрочил по пергаменту мелким бисером буковок.

– Теперь мне нужен в Новгороде мой посадник,– молвил князь, подчеркнув слово «мой».

Раньше, может быть, вятшие и обиделись бы: почему, мол, «твой», мы, мол, своего изберем, но ныне время не то. Смолчали.

– Я хочу в посадники Михаила Климовича, он человек разумный, а в тысяцкие ему – Ивана Дмитриевича. Как, господа? Согласны ли?

И он еще спрашивает. Да в такое время не всяк за этот гуж и ухватится. Но Михаил с Иваном согласились. Михаилу, тому не впервой, пусть гонорится.

– И еще я хотел бы, чтоб организовали мы здесь общими силами кормление хотя бы раз в день голодающих.

– Эге,– подал голос Яков Гостята,– на дармовщину-то весь город сбежится, передавят друг дружку. Да и потом, кому ж схочется от себя отрывать кусок в такое-то время?

– Ну, а как же быть-то, господа златопоясные? Не поделитесь ныне, завтра голодные на поток ваши закрома провопят.

– Эт так,– согласился уличанский староста Беек.– Скидываться надо. На рать скидывались, отчего тут-то упираться?

– Я бы в немцы за хлебом поехал,– сказал Гостята,– так в пути пограбят. На море Варяжском пираты шныряют, не отобьешься. Вон Митьку Слепцова как есть до нитки обобрали, хорошо хоть, живота не лишили.

– А може, наймешь Ермилу с его ватагой для охраны-то? – молвил Михаил Ярославич.

– Э-э, Ермила заломит, что никаким хлебом не расплатишься. Да и он, слышал, на Волгу гулять собирается.

– Вот и плохо, что на Волгу. Владыка просил отговорить его от Волги. Да и я, если захвачу его с разбоем там, не помилую. Михаил Климович, ты как посадник найди Ермилу, отговори его от худого. Пусть лучше с Гостятой плывет, чрез море Варяжское от пиратов охраняет его.

– Он же запросит кучу серебра.

– Верно. Вот и надо Гостяте помочь в этом, собрать ему со всего мира для найма ватаги.

– Правильно молвишь,– поддержал Степан Душилович.

Загудело полавье одобрительно: «Пра... Верно... Мы за-все...»

Нашлись и спутники Гостяте – Онфим Рыжко да Ждан Гурята – тоже люди не бедные. Сразу почуяли, что большой корыстью пахнет, обещали по два струга снарядить.

– Ну вот,—радовался князь,—пойдете в семь-восемь стругов да с ватагой удалых молодцов – никакой пират вас не тронет.

– На Ермилу ежели какие налетят,– сказал, ухмыляясь, Степан Душилович,– так от него без порток побегут, ежели вырвутся.

Уже в темноте воротился Михаил Ярославич на Городище. Печи были протоплены, хотя и надымили порядочно, но все ж в горницах жилым запахло. С поварни принесли ухи и калачей. Вместе с князем сели Сысой и Федор Акинфович.

– Ну как вече? – спросил Федор.

– Да ничего вроде. Приговорили сбирать с вятших по пять гривен, с мизинных по две ногаты.

– Это для чего же?

– Ватагу нанимать и голодающих подкармливать. Беску велели поварню для них ладить. А как у тебя?

– Сторожей расставил и уж успел прибить одного татя.

– Как?

– Ну, как? Дубинкой.

Михаил Ярославич даже ложку отложил, посмотрел задумчиво на огонь свечи, молвил, вздохнув:

– М-да. Дубинкой голод не избудешь, Федя.

– Ну, а что делать? По Русской-то Правде, коли вор на месте захвачен, убивать можно.

– Можно. Кто спорит? А токо жить-то всем хочется.

– А дворский доволен был, так и сказал: так, мол, им и надо.

– Ну, дворский никогда не голодал. И потом, он им простить стогов не может и амбары пограбленные. А голодный и архиерей украдет.

– А как наместничество мне? Приговорили?

– Приговорили. Куда они денутся. Так что, Федя, останешься за меня. С посадником и тысяцким не ссорься, они мою сторону держат. Городище не давай растаскивать. Ну, и дворского найди помоложе, Никите давно на покой пора. А я в Тверь ворочусь, а то кабы там Даниловичи мне чего нового не удумали. С них может статься.

7. А ТЕПЕРЬ ПО-ПЛОХОМУ

Князь Василий Александрович, изгнанный дядей из Брянска, отправился в Золотую Орду искать на него управу. И хотя явился он туда почти нищ и гол, до Тохты добрался-таки.

Возможно, оттого, что наобещал салтану Таиру ・・золотые горы・・ в будущем, если удастся отобрать назад Брянск. Таир-то и помог ему выйти на хана.

–Нехорошо, нехорошо отбирать столец у родственника,—сказал Тохта.—Мы воротим тебе город, князь. Вот Таир как раз и пойдет с тобой со своим туменом. Таир, ты готов?

–Как прикажешь, повелитель.

–Сходи. Накажи возмутителя спокойствия. А еще лучше, приведи его нам в колодках.

–Хорошо, повелитель. Я приведу его к тебе на аркане.

И князь Василий повел татарский тумен на свой город Брянск, в пути об одном Таира прося:

–Только, пожалуйста, не сжигай город.

– Как получится, Василий. За всеми ведь не уследишь. Найдется любитель огня и подожжет.

– А ты прикажи, чтоб с огнем не баловали.

– Прикажу, прикажу. Пусть с девками балуют. Хе-хе-хе.

– С девками пусть,– вздыхал князь,– но только не с огнем.

Василий Александрович понимал, что Брянску дорого обойдется приход татар. Но что было делать? У кого просить заступы? У великого князя? Так он с Москвой не может разобраться, до Брянска ли ему. У отца? Так отец сам со дня на день ждет нападения Москвы, с мечом спать ложится. Как ему оставлять Смоленск, который уже не раз осаждали соседи? Именно отец, князь Александр Глебович, и посоветовал сыну просить войска у Тохты.

– Понимаешь, Вася, стоит мне оставить свой город, как сюда немедля явится или Юрий Московский, или Андрей Вяземский. Так что прости, сынок, ничем пособить не могу.

– Разве я мог ожидать такого от родного дяди?

– Хэ, дурачок. А Федор Ярославский разве мне не дядя? А посмотри, чего он мне натворил с посадами. Доси отстроить не могу. Город не смог взять на щит, скотина, так в отместку все посады пожег. Ну, Бог-то его и наказал за это, вернулся из-под Смоленска да и помре тут же. Сейчас, поди, там перед Всевышним ответ держит.

А меж тем в Брянск из Киева прибыл новый митрополит Петр, только что рукоположенный царьградским патриархом Афанасием.

Князь Святослав Глебович встретил его с высокой честью и нескрываемой радостью. Присутствие митрополита в городе как бы освящало законность владения Брянском князем Святославом. Для того чтобы наклонить его священство на свою сторону, устроил князь во дворце почестной стол для митрополита, пригласив на него всех вятших людей города. Пусть все видят, все знают: сам митрополит оказывает князю Святославу честь. При всех принял князь от митрополита благословение, как бы заручаясь через его священство поддержкой Всевышнего.

Впрочем, брянцы не очень расстраивались, когда узнали, что сел у них на княженье другой князь. Некоторые даже радовались, что обошлось без драки и крови. А дружинников брянских Гаврила Квач убедил, что князь Василий сам решил бросить город, отдать его родному дяде. Старая дружина была распущена, и тысяцкий Фалалей стал сам набирать новую, по-своему определяя: кто не выдаст на рати. Многие его товарищи по московскому заточению вступили в дружину, а некоторые, получив обещанную плату, ударились в разгул и воротились к своему прошлому занятию. Кто к воровству, кто к нищенству, а иные и к разбою, подтверждая поговорку – черного кобеля не отмоешь добела.

Тысяцкий неволить таких не стал, но предупредил:

– Идите на волю, но начнете шалить, под землей найду. Тогда не обижайтесь.

И когда на посаде, под горой у Десны, была вырезана семья, Фалалей, побывав там и осмотрев избу, сказал:

– Дело рук Рогатого.

– Кто это? – спросил Квач.

– Найду – увидишь.

– Ой ли,– пожал плечами с недоверием Гаврила.

Но Фалалей отыскал убийцу, с помощью Тита повязал его и привел к крыльцу княжескому.

– Вот, Святослав Глебович, душегуб. Суди. Что присудишь, тому и быть.

Рогатому присудили то, что заслужил,– отнятие живота через повешение. Под горой за Торгом изладили виселицу. Приведя злодея на Торг, громко зачитали вину его и приговор князя. И повесили.

– А князь-то ноне у нас молодец. Нашел душегуба. А? – поговаривали в городе.

– Справедливый. Не то что энтот.

Святослав Глебович доволен был тысяцким, хвалил его:

– Молодец, Фалалей. Но как ты узнал, что это Рогатый натворил?

– А просто,– отвечал тысяцкий.– Ежели хотите, идемте на Торг, я вам всех татей покажу.

– Ну, ты с имя на Москве в порубе парился,– говорил Квач.– Как тебе их не узнать?

– Московские не в счет. Я любого брянского за версту определю.

– Вот уж верно,– склабился Гаврила,– рыбак рыбака видит издалека.

Фалалей не обижался. Посмеивался. Зато, когда он появлялся на Торге, все тати словно истаивали, справедливо полагая, что береженого Бог бережет: от Фалалея далее – шкура Целее.

В окрестностях Брянска появились татарские конники. Сперва по два, по три, потом явились дюжиной, обскакали вокруг город и исчезли.

– Худо, князь,– сказал явившийся во дворец воевода Дмитрий Хлопко.– Это татарские разведчики. За ними жди тумена. Надо готовиться.

– Давай вооружай жителей. Будем отбиваться.

– Да. Отбиваться,– вздыхал воевода.– Что-то не упомню, кто у нас отбился от поганых.

– Хорошо. Встретим в поле,– сказал князь.– Коловрат в поле громил их, и весьма успешно.

– Громил-то громил, а как кончил?

– Славно кончил. Даже Батый, сказывают, хвалил его.

– Хых. Мертвого уж.

– Тебя не поймешь, воевода: и в телегу не лягу, и пешком не пойду. В крепости не отбиться, в поле убьют. Что ж теперь велишь? Сразу сдаваться? Лапки кверху?

– Да нет, что ты, князь. Я понимаю, рати не миновать. Но хочется ж удачи.

– Собирай полк побыстрее. Будет и удача.

На следующий день Квач, войдя к князю, сообщил:

– Святослав Глебович, к тебе гонец с грамотой.

– От кого?

– Говорит, от князя Василия Александровича.

– От князя Василия? – удивился Святослав.– Ну давай, где он там?

Гонец вошел, поклонился и, молча вынув грамоту, протянул Святославу. Князь сорвал печать, развернул пергамент. Грамота гласила: «Святослав Глебович, выходи в поле, и пусть рассудит нас Бог. Василий».

– Ух ты,– усмехнулся князь и спросил гонца: – С кем пришел князь Василий?

– С ордой.

– А кто орду ведет?

– Салтан Таир.

– Ну что ж, передай князю Василию, я готов преломить с ним копье.

После отъезда гонца князь призвал тысяцкого:

– Готовь мою дружину, Фалалей, приспел час драки. Завтра выступаем.

– Да у меня они готовы. Коней не хватает.

– Забери у жителей. Говори, после рати воротим.

– Воротим ли?

– Все равно обнадеживай. Нам не отдадут, поганые отберут.

Засуетились брянцы, забегали как муравьи в потревоженном муравейнике. Вооружились всем, что под руку попадало, даже вилами, топорами, а то и просто дубинками. Приходилось спешить, выступление было назначено князем на утро.

Вечером, уже в темноте, появился у князя митрополит Петр.

– Сын мой, примиритесь. Вы же не чужие, чай.

– И ты уже знаешь, священнейший.

– Знаю, все знаю. Умоляю тебя, поделись, уступи ему какой-никакой город. Ведь русские ж вы.

– Мы-то русские, священнейший. Но он-то с татарами пришел. А что касается дележки, то брянцы только меня хотят, о Василии и слышать не желают. Я их поведу, и мы еще тряхнем и Василия, и орду его. А ты, владыка, молись за нас.

Не смог митрополит убедить князя примириться с племянником. Святослав Глебович был уже в бронях и настроен на сечу, никто и ничто уже не могло заставить его повернуть вспять. Он принял вызов князя Василия, ворча про себя: «Щенок. Я научу тебя уважать старших».

После ухода митрополита князь вызвал к себе воеводу и тысяцкого и стал давать им последние наставления:

– Как только выходим в поле, ты, Дмитрий, со своими брянцами остановишься на правой руке от меня, ты, Фалалей,– на левой. Я буду с дружиной в центре. Встану чуток впереди и приму их первый удар. Когда я ввяжусь в сечу, вы постарайтесь крыльями охватить поле сражения и навалиться на них с двух сторон. Князя Василия лучше взять живым, татар убивать всех, все равно их никуда не продашь.

– Это, Святослав Глебович, если они нападут,– заговорил Фалалей,– А что, если они будут ждать нашего удара? Так и будем стоять?

– В этом случае я дам тебе знак трубой, трижды длинно протрубив, и ты со своими конными пойдешь в обход полку князя Василия. Ударишь им сбоку, я – в лоб, а воевода будет довершать.

Наставления Святослава Глебовича дышали такой уверенностью, что воевода Хлопко подумал: «Наверно, победим все же мы».

Сам князь действительно был уверен в удаче, поскольку за год правления своего он завоевал уважение брянцев, так, по крайней мере, считал сам. Да и тысяцкий его, Фалалей, навел порядок в городе, нагнав страху на збродней и татей.

Однако, сколь ни обстоятельно было продумано предстоящее сражение, все началось совершенно иначе.

Едва брянский полк явился в поле, как татары всей силой ударили по правому крылу, поскольку все оно состояло из пеших воинов и для конницы представляло легкую добычу. В первые же мгновения сечи пал воевода, а пешцы, побросав стяги, резво побежали назад и врассыпную, не оказав коннице никакого сопротивления.

И вершние татары, воодушевленные столь легкой победой, с криками «алл-а-а», сверкая саблями, рубили бегущих как капусту.

И все это происходило на глазах у дружины князя и никак не способствовало поднятию боевого духа ее.

Взбешенный столь позорной нестойкостью брянцев, Святослав Глебович понял, что если он будет стоять, то татары, изрубив его правое крыло, ударят ему в спину. Поэтому он, выхватив меч, крикнул трубачу:

– Играй сечу! Ну!

Фалалей, стоявший на левом крыле, тоже видел начало и вполне оценил ход татар: «Все правильно. Смять слабых, напугать сильных. Не дурак этот Таир».

Увидев, как князь повернул свою дружину и ударил на татар, Фалалей понял, что никаких трубных знаков от князя ему уже не дождаться, надо просто идти на помощь Святославу Глебовичу.

– За мной, робята! – крикнул он, направляя коня туда, вслед княжеской дружине.

Увы, «робята» не очень-то спешили за своим начальником, видимо ошеломленные столь молниеносным успехом татар. Но деваться некуда, убегающего срубят наверняка, а дерущегося – еще «надо посмотреть».

Дружину князя встретила туча татарских стрел, и одна из них угодила Святославу Глебовичу прямо в щеку. Ощутив это как оглушительный удар, он невольно опустил меч и, бросив повод, ухватился левой рукой за щеку, из которой хлестала кровь.

– Что с тобой, князь? – подскакал к нему Квач.

Но князь не мог говорить, рот заполнялся кровью и крошевом выбитых зубов. Святослав Глебович видел озабоченное лицо милостника, в какое-то мгновение саблю, сверкнувшую за его спиной, выпученные глаза Гаврилы, валящегося из седла. Это было последнее, что увидел князь Святослав. Следующим был он сам. Его срубили вслед за милостником.

Сеча началась не победы ради, но спасения для. Брянцы, потеряв, в сущности, всех своих начальников, рубились, спасая каждый жизнь свою. Рубились отчаянно, порой не разбирая, где свой, где татарин. Рубился и Фалалей. Однако, не имея навыка владения оружием, он вскоре, получив сильный удар по потылице, потерял сознание и свалился с седла.

Очнулся Фалалей уже ввечеру. Увидев над собой синее небо и облака, подкрашенные лучами заходящего солнца, понял, что жив, и не очень-то обрадовался. Шлема на нем не было, он, видимо, свалился при падении. Но голова была цела, хотя внутри гудела как колокольня.

Фалалей приподнялся, сел, увидел поле, заваленное трупами, коней, бродивших без хозяев. И татарина, едущего к нему.

«А вот и смерть моя»,– подумал как-то безразлично.

Но татарин, подъехав, слез с коня, деловито отвязал от луки веревку. Подошел к Фалалею и, улыбаясь, спросил:

– Здоров? Али помирай собрался?

– Здоров,– прохрипел Фалалей и стал подниматься, намереваясь ухватить татарина за горло. Однако едва встал, пошатываясь, как татарин ловко заломил ему руки и мгновенно захлестнул петлей. Похлопал по плечу Фалалея почти ласково: